Текст книги "Дюк де Ришельё"

Автор книги: Екатерина Глаголева

Годом ранее Одесскому лицею (второму в России после Царскосельского), устав которого был высочайше утверждён 2 мая 1817 года, было присвоено имя Ришельё. Известие об открытии лицея 17 января 1818 года вызвало у Дюка слёзы радости. Он тотчас написал благодарственное письмо жителям Одессы (частные пожертвования на лицей составили 300 тысяч рублей в 1815 году, а из городской казны на те же цели выделялось 18 тысяч ежегодно) и передал лицею в дар свою библиотеку и 13 тысяч франков. Позднее Ришельё пожертвует этому учебному заведению своё генерал-губернаторское денежное содержание, которое русское правительство продолжало выплачивать, когда он уже находился во Франции.

Бывший генерал-губернатор Новороссии и Бессарабии получил орден Святого Андрея Первозванного при «милостивом рескрипте»: «Давно уже я сердечно желал дать Вам доказательства моей благодарности. Минута, когда я мог лично убедиться в обширных размерах заслуг, оказанных Вами областям, некогда вверенным Вашим попечениям, показалась мне самым удобным к тому поводом, несмотря на положение, занимаемое Вами ныне, благодаря доверию Вашего государя и Вашего отечества».

Ахен

Кардиналу Ришельё неоднократно приходилось распутывать заговоры сторонников брата короля, желавших заменить Людовика XIII Гастоном I, а заодно «разобраться» с главным королевским министром. Его потомку в июле 1818 года перед самым отъездом в Ахен на международную конференцию пришлось спешно расследовать «заговор у воды»[66]66
  Виктор Гюго упоминает о нем в романе «Отверженные».


[Закрыть]: заговорщики, по большей части королевские гвардейцы, собирались на террасе у пруда перед дворцом Тюильри и готовили возведение на трон Карла X вместо Людовика XVIII. В их планы также входило создание нового правительства в составе генерала де Канюэля (военный министр), генерала Доннадьё (командующий Парижским военным округом), барона де Витроля (министр внутренних дел), виконта де Шатобриана (министр иностранных дел) и господина де ла Бурдонне (министр полиции) – сплошь ультрароялистов. Впрочем, в отличие от заговоров XVII века, имевших драматические последствия, этот был раскрыт ещё до того, как его участники приступили к активным действиям. Верный себе, Ришельё старался унять Деказа, требовавшего для них сурового наказания.

Интересно, что годом ранее, в июне 1817-го, в Лионе быстренько подавили «заговор» бывших наполеоновских офицеров; более ста человек были осуждены превотальным судом. Подавлением заговора занимался генерал де Канюэль, которого префект полиции Лиона господин де Сенвиль, человек Деказа, на дух не переносил. Теперь же участники «заговора у воды» якобы намеревались, если Людовик XVIII откажется отречься от престола, разжечь мятеж в Вандее, а самому монарху уготовили участь Павла I. Но вандейскими «подстрекателями» оказались полицейские шпионы! Король, который души не чаял в Деказе, сделал его графом и пэром Франции. Очень может быть, что министр полиции чересчур усердствовал, стараясь доказать свою необходимость и предотвращая несуществующие опасности.

Лондонская «Таймс» уже 27 июня 1818 года сообщила о раскрытии заговора ультрароялистов, желавших любой ценой предотвратить вывод войск с территории Франции. «Морнинг кроникл» добавляла, что заговорщики, желавшие заменить французского короля его братом, намеревались осуществить свои замыслы с помощью королевских и швейцарских гвардейцев, преданных Месье; что это была бы революция, подобная перевороту в Аранхуэсе[67]67
  В марте 1808 года в Аранхуэсе, загородной резиденции испанской королевской семьи, наследный принц Фердинанд, опираясь на поддержку военных, заставил отречься от трона своего отца Карла IV и арестовал дона Годоя, фаворита своей матери Марии Луизы Пармской, который фактически определял политику Испании. Король и королева обратились за помощью к Мюрату, а Фердинанд VII – к Наполеону. В итоге французский император отстранил от власти всех Бурбонов и посадил на испанский трон своего брата Жозефа Бонапарта, которому, впрочем, пришлось завоёвывать престол, потопив в крови народное восстание.


[Закрыть], стоившему трона Карлу IV, и что несколько человек уже арестовано. Между тем аресты начались только 2 июля!

В этот день «Таймс» подробно изложила план заговорщиков: 24 июня, по завершении правительственного совещания в королевской резиденции Сен-Клу, отряд гренадеров Огюста де Ларош-жаклена должен был арестовать министров и препроводить их в Венсенский замок. Около трёх тысяч гвардейцев, вандейцев и волонтёров собрались бы на площади Каррузель перед дворцом Тюильри и по сигналу отправились арестовывать государственных чиновников согласно списку... По большому счёту правительству не мешало бы разобраться, кто поставляет английским журналистам конфиденциальную информацию «из надёжных источников». Впоследствии оказалось, что этим источником была «частная переписка» Деказа со своими подручными Мир-белем, Ленге, Лагардом и Даши, которую воспроизводили «Таймс», «Сан», «Курьер» и «Морнинг кроникл»; напечатать подобное во французских газетах было невозможно.

Участие в заговоре Месье так и не было подтверждено. Генерала Канюэля арестовали только 23 июля, генерала Доннадьё – 2 сентября. Наконец 3 ноября все арестованные были отпущены на свободу, поскольку королевский суд не нашёл в их действиях состава преступления.

По поводу Ларошжаклена (трижды раненного в Бородинском сражении, а при Реставрации дослужившегося от подполковника до бригадного генерала) Ришельё писал: «Я считаю, что мы довольно суровы к тем, кто действительно является нашими врагами, но на протяжении двадцати пяти лет были защитниками трона и монархии, и слишком снисходительны к тем, кто, в частности во время последней [парламентской] сессии, выступал с отнюдь не монархическими доктринами... Наше несчастье в том, что мы вынуждены карать почти исключительно тех людей, что наиболее преданы делу монархии».

Следствием заговора стал ордонанс от 2 августа 1818 года, согласно которому гвардейские офицеры, автоматически получавшие через четыре года службы повышение в чине, должны были покинуть гвардию и перейти в армию. Этот ордонанс король подписал под воздействием маршала Гувиона-Сен-Сира, ярого борца с привилегиями гвардии.

Королевская гвардия была создана в 1815 году вместо прежних элитных подразделений, составлявших военную свиту короля; она состояла из двух кавалерийских и двух пехотных дивизий и насчитывала 21 тысячу человек (бывших солдат Конде, повстанцев из Вандеи и эмигрантов), получавших гораздо более высокие жалованье и пенсию, чем армейцы. Ришельё считал это нормальным, поскольку в его глазах гвардия была единственной опорой трона во времена, когда французская армия находилась в процессе реорганизации – из её рядов были уволены более двадцати тысяч офицеров. Расхождение во взглядах между главой правительства и военным министром неизбежно должно было привести к уходу одного из них. Однако Ришельё лично отстаивал в палате пэров закон о рекрутском наборе, предложенный Гувион-Сен-Сиром и принятый 10 марта 1818 года, который возрождал принцип, существовавший во время Революции и отменённый Хартией. В армии теперь должны были служить добровольцы и рекруты, отобранные по жребию; впрочем, от службы можно было откупиться, найдя себе замену. Дворяне больше не становились офицерами автоматически, повышение в чине зависело от выслуги лет. Такая система просуществовала до 1872 года.

Королевская гвардия с первых же дней вызвала к себе ненависть со стороны армейцев – ветеранов Наполеоновских войн, и король, опасаясь беспорядков, 1 января 1816 года упразднил свою «красную свиту»[68]68
  Исторически по цвету мундиров лейб-гвардия короля – его личная охрана – называлась «синей свитой», а гвардия и мушкетёрские роты «красной свитой».


[Закрыть]. «Правительство опасалось явить армии зрелище этих блестящих рот, увековечивших иные трофеи, чем её собственные; легко было предугадать, что, гордясь своими победами, она не признает братства по оружию, зародившегося не на полях Маренго и Аустерлица», – писал молодой офицер Нарцисс Ахилл де Сальванди в «Последнем “прости” красной свите от чёрного мушкетёра», сокрушаясь: «Стараниями одного министра, наследника великих людей и имени Ришельё, который создал часть красной свиты, эта самая красная свита, победно прошедшая через дни былой славы и недавние бедствия Франции, уходит в небытие». В утешение король наградил его крестом ордена Почётного легиона, а Ришельё сделал в 1818 году докладчиком в Государственном совете.

Угодить всем было невозможно; правительство вновь превратилось в скопшце интриганов, где все подсиживали друг друга – «за исключением господина де Ришельё, который никому не доверял и никого не обманывал», пишет Моле. Качество, впрочем, сомнительное в глазах недоброхотов, к которым принадлежал и бывший московский градоначальник Ф. В. Ростопчин, с 1817 года обосновавшийся в Париже и быстро сделавшийся местной знаменитостью (бывало, что в театре все взгляды были устремлены не на сцену, а на его ложу). 20 августа в одном из писем М. С. Воронцову Ростопчин высказался о Дюке, которого называл «восковым» премьером: «Он делает незначительные и неуместные заявления, похожие на увещевания епископов. Ему ли не знать, что француз глух к доводам истины и рассудка и для достижения повиновения его надо бить».

«Не уважая и не любя французов, известный их враг в 1812 году, [Ростопчин] жил безопасно между ними, забавлялся их легкомыслием, прислушивался к народным толкам, всё замечал, всё записывал и со стороны собирал сведения, – подчёркивает Вигель в своих «Записках». – Совсем несхожий с Ростопчиным, другой недовольный, взбешённый Чичагов, сотовариществовал ему в его увеселениях». Можно себе представить, как «тепло» оба старых знакомца герцога к нему относились.

В июле Ришельё вновь неоднократно заявлял о своём желании подать в отставку, а 8 сентября официально уведомил об этом короля. Кто его заменит? Поццо ди Борго. Но это была неподходящая кандидатура: мало того что он ещё более близок к русскому двору, чем сам Ришельё, так ещё и постоянно плетёт интриги и не скрывает своих амбиций. Ленэ заявил, что он в таком случае тоже уйдёт; Деказ ничего не сказал, но втайне мечтал о Министерстве внутренних дел.

Первая жена Деказа умерла, и 11 августа 1818 года он женился на Вильгельмине Эгидии де Бопуаль де Сент-Олер (1802—1873), дочери графа де Сент-Олера, члена Несравненной палаты, и внучке принцессы Вильгельмины Генриетты Нассау-Саарбрюккен, родной сестры герцогини Анны Каролины фон Шлезвиг-Гольштейн, которая доживала свой век, прикованная к креслу в родовом замке Глюксбург. Именно герцогиня, покровительствовавшая внучатой племяннице, настояла на её браке с Деказом и попросила короля Дании Фредерика VI наделить его титулом герцога Глюксбургского, что и было сделано ещё 14 июня. Понятно, что всё это льстило самолюбию Деказа и распаляло его тщеславие, поэтому он не обращал внимания на увещевания Ришельё, который не советовал ему связываться с этой семьёй, упрекая в дружбе с «доктринёрами»; кроме того, роялисты открыто обвиняли Сент-Олера в измене королю в Тулузе в бытность префектом департамента Верхняя Гаронна. Впрочем, несмотря на эти разногласия, герцог не отказал министру полиции в своей поддержке; будучи в Ахене, он даже затронул в разговоре с прусским посланником какой-то имущественный вопрос, связанный с наследством молодой супруги Деказа...

В общем, к моменту отъезда Ришельё в Ахен ни о какой слаженно действующей администрации говорить не приходилось, министры были предоставлены самим себе, а глава правительства твёрдо решил, что, принеся эту последнюю «жертву» на алтарь родины, вернёт себе свободу. «...Достичь нашей цели, то есть освобождения нашей территории и нашего возвращения в европейскую семью. После этого мы заговорим по-иному», – писал он в Лондон маркизу д’Осмону 10 августа.

Меттерних настаивал, чтобы встреча в Ахене была простой конференцией, а не конгрессом. Вопреки желанию Ришельё, который хотел воспользоваться случаем и обсудить все спорные вопросы, от испанских колоний в Южной Америке до работорговли, на повестку дня вынесли только исполнение трактата от 20 ноября 1815 года, поэтому участвовали лишь пять стран-подписантов: Австрия, Пруссия, Россия, Англия и Франция.

Ахен, старинный немецкий городок с населением всего 20 тысяч жителей, расположен в четырёх-пяти километрах от современной границы Германии с Бельгией и Нидерландами. До 1531 года здесь короновались императоры Священной Римской империи, а затем Ахен уступил это право Франкфурту. Религиозные войны и сильный пожар 1656 года привели город в упадок. В 1793 году Ахен был занят французами и по Люневильскому мирному договору (1801) перешёл к Франции. В 1815 году его отдали Пруссии. Он уже не раз становился ареной важных дипломатических событий: в 1668 году здесь был проведён первый Ахенский конгресс, положивший конец Деволюционной войне, а второй конгресс, 1748 года, завершил Войну за австрийское наследство.

По дороге герцог остановился на несколько дней в Спа, намереваясь, в частности, переговорить в приватной обстановке с лордом Каслри. Каковы же были его удивление и замешательство, когда в этот курортный городок неожиданно явилась Дезире Клари-Бернадот, ставшая в феврале 1818 года королевой Швеции Дезидерией! Причиной её появления была вовсе не политика и не забота о своём здоровье – бывшая сердцеедка влюбилась в Ришельё! В планы Дюка вовсе не входило ссориться с Карлом XIV Юханом. Между тем доверенный человек Бернадота в письмах королю уже выражал тревогу по поводу упорного нежелания его супруги возвращаться в Швецию. Ещё международного скандала не хватало!

Ришельё приехал в Ахен 27 сентября и поселился на улице Святого Петра. Вместе с ним были Рейневаль (Отрив остался в Париже руководить работой Министерства иностранных дел), глава Северного департамента Буржо, который должен был вести протоколы заседаний, и ещё пятеро служащих. Ещё несколько членов французской делегации появлялись лишь на время; например, герцог Ангулемский приехал 9 ноября всего на день.

Ришельё возлагал на конгресс большие надежды, но знал, что ему придётся нелегко. С конца мая по Европе ходила записка, составленная бароном де Витролем по просьбе Месье, в которой говорилось, что с уходом иностранных войск во Франции может вспыхнуть новая революция. Меттерних всеми силами старался сохранить Четверной союз, не допуская в него Францию. Каслри был того же мнения. Поэтому Ришельё настоял на немедленной встрече с царём. Но и эта встреча, произошедшая 29 сентября, его расстроила: Александр опасался «катастрофы», считая, что Франция «ещё больна», передал герцог в письме королю. Ришельё пытался уверить своего бывшего государя, что необходимости в «новом крестовом походе, как в 1815 году», не возникнет; однако его идеи показались царю «глупыми», о чём последний и сообщил в тот же день Меттерниху. Оказалось, что герцогу не на кого опереться; а тут ещё Чарлз Стюарт с бароном фон Винцентом устроили так, что Поццо ди Борго задержался в Париже (он приедет только 7 октября).

Вечером 29 сентября полномочные представители четырёх держав, собравшись у князя фон Гарденберга, известили Ришельё о своём решении вывести оккупационную армию, а 2 октября вручили ему соответствующее заявление. Однако прежде следовало решить финансовые вопросы... На это ушло несколько дней. Наибольшую неуступчивость, как всегда, проявили пруссаки. «Эта дискуссия, признаюсь, ведётся в манере детей Израилевых», – раздражённо писал Ришельё Людовику XVIII 5 октября. Но в итоге он добился, чтобы Франции скостили 15 миллионов из 700, которые она должна была уплатить в виде контрибуции, а репарации сократили с 280 до 265 миллионов.

Однако после этого члены коалиции заговорили о пересмотре законов о выборах[69]69
  «Закон Ленэ» от 5 февраля 1817 года вводил прямые выборы и предусматривал ежегодное обновление палаты депутатов на пятую часть, что открывало путь в парламент либеральной буржуазии. Согласно «закону Ленэ», в каждом департаменте должна быть лишь одна коллегия выборщиков, состоящая из всех избирателей данного департамента, которые голосуют в главном городе. Если количество избирателей превышало 600 человек, коллегию делили на секции. Таким образом, первичные собрания выборщиков проводились уже не по округам, где на них могли оказывать давление местные аристократы и духовенство, а в крупных городах, где они подпадали под влияние префектов. Кроме того, поездка на выборы, длившиеся несколько дней, доставляла определённые неудобства помещикам, обычно голосовавшим за роялистов, тогда как у городской буржуазии, голосовавшей за либералов, таких проблем не возникало.


[Закрыть] и о рекрутском наборе. Ришельё не пошёл ни на какие уступки, особенно по второму пункту: закон Гувион-Сен-Сира позволял увеличить численность постоянной французской армии со 150 тысяч до 240 тысяч солдат (в конце 1817-го французские вооружённые силы насчитывали 116 736 человек, включая 21 тысячу королевских гвардейцев). Тогда союзники предложили перегруппировать оккупационные войска, разместив их вдоль границы с Нидерландами, чтобы усилить линию обороны, созданную в 1815 году. На сей раз возражения высказал Александр 1.9 октября конвенция об освобождении была, наконец, подписана всеми пятью странами-участницами, а вывод войск назначен на 30 ноября. «Франция Вас благословляет, а Европа рукоплещет успеху, достигнутому благодаря Вашей мудрости», – писал в тот же день Ришельё королю, приписывая ему свои заслуги. Людовик ответил: «Министру я бы сказал, что доволен. Друзьям я говорю, что счастлив». Герцог принимал поздравления, и только Талейран съязвил, назвав своего соперника «князем эвакуации». Но Ришельё предостерегал всех от головокружения от успехов: переговоры ещё не закончены.

Удерживая Францию на вторых ролях, да ещё и в положении постоянного источника угрозы, Англия, Австрия и Пруссия лишили бы Россию важного союзника. Бывшего генерал-губернатора Новороссии по-прежнему считали клевретом Александра. Глава французского правительства требовал для своей страны «тех же прав, тех же обязанностей, тех же рисков» и отказался обсуждать вопрос об испанских колониях, пока статус его страны не будет определён должным образом. Однако свою позицию он не мог изложить официально: на совещания союзников его не допускали; оставались частные беседы с Веллингтоном и Александром – напрямую или через посредство Поццо ди Борго и Каподистрии. (Между прочим, во время этих встреч Ришельё никогда не упускал случая поговорить с царём о новых проектах Ланжерона, которые он внимательно изучал, внося свои поправки: строительство нового здания лицея на берегу моря возле Карантина, торговля в условиях порто-франко, сооружение нового лазарета и акведука, мощение одесских улиц крымским песчаником... Александр выделит на эти цели два миллиона рублей). Его аргументы подействовали – тон выступлений царя сильно изменился. Он заговорил об общем союзе всех держав, подписавших итоговое решение Венского конгресса. 19 октября был подписан первый протокол о согласии, и четырёхсторонние совещания стали проводиться реже.

Ахен не шёл ни в какое сравнение с блестящей Веной – здесь царила зелёная тоска. Причинами тому были и скупость прусского короля, и жёсткие меры безопасности, принятые полицией, и скудость возможностей самого городка. Развлечения сводились к прогулкам по окрестностям, редким балам, игре в карты у леди Каслри и концертам камерной музыки, которые вскоре всем надоели до чёртиков. Знаменитая певица Каталини выступила несколько раз; играли «Вертера» в присутствии самого Гёте; в салонах, в том числе у мадемуазель Ленорман[70]70
  Мари Анна Ленорман (1772—1843) – известная французская гадалка и прорицательница, якобы предсказавшая казнь Людовика XVI, падение Наполеона и Реставрацию Бурбонов. Её услугами пользовалась, в частности, Жозефина Бонапарт. Во время конгресса Ленорман приехала в Ахен, где её удостоили своим посещением Александр I и другие государи. В 1819 году она опубликует книгу «Сивилла на Ахенском конгрессе» с изложением идей, не согласовавшихся с новой политикой европейских правительств, что навлечёт на неё обвинения в шпионаже.


[Закрыть], собиралось избранное общество интеллектуалов. «Мы задыхаемся от скрипок, виолончелей и певцов со всей Европы, – жаловался Эдуард Мунье в частном письме от 19 октября. – Сюда съехалась докучливая малышня, кругом только дети десяти, восьми лет и ещё менее, коими нужно восхищаться. Не знаю, когда всё это кончится».

Принц-регент Великобритании (будущий Георг IV) заказал знаменитому живописцу Томасу Лоуренсу (1769—1830) портреты государей и главных министров, присутствовавших на конгрессе. Александр I и Франц I лично явились в его мастерскую в городской ратуше. Меттерних тоже не заставил себя упрашивать и остался доволен портретом. Равным образом Ришельё нашёл время позировать Лоуренсу. Именно тогда и был создан один из редких его портретов – в стиле «романтизм», свойственном автору: лицо повёрнуто в профиль натри четверти, чтобы подчеркнуть аристократически утончённые линии – нос с небольшой горбинкой и изящными ноздрями, красиво очерченные губы, поседевшие кудри в художественном беспорядке, взгляд устремлён вдаль... Но при этом Дюк явно видит цель, и в его позе (левой рукой со свитком бумаг он облокотился на опору, правая опущена и немного вытянута вперёд) чувствуются решительность, порывистость, целеустремлённость. Одет он просто и в то же время изысканно: кипенно-белый галстук подчёркивает осанку, остальной наряд скрыт тёмной шубой (Арман не пожелал, чтобы его, подобно Меттерниху, изобразили в парадном мундире и при всех регалиях). Но главное, что отличает его от всех других моделей Лоуренса, – неизбывная печаль во взгляде тёмно-карих глаз, под изломом густых бровей...

Впервые в салонах толклись журналисты, в том числе мистер Перри, владелец «Морнинг кроникл», и банкиры: Бэринг из Лондона, Париш из Вены, Бетман из Франкфурта и два «вульгарных и невежественных еврея» (по словам члена прусской делегации Фридриха фон Гентца) – Карл и Соломон Ротшильды. Впрочем, журналистов ещё не привечали, а, наоборот, старались держать на расстоянии. «Все знали, что должно было произойти на конгрессе; никто не знает, что там происходит», – писал в октябре один сотрудник «Минервы», либерального французского ежедневника, первый номер которого вышел в свет 1 апреля 1818 года. Оставались сплетни и злословие. Газета «Сан» писала 22 октября, ссылаясь всё на ту же пресловутую «частную переписку»: «Надо признать... что он (Ришельё. – Е. Г.) выказывает мало способностей к деталям занимаемой им должности; он вовсе не обладает тем аналитическим и исследовательским умом, какой подобает премьер-министру. Он вынужден поручать детали своим секретарям; но когда глава полагается на своих подчинённых, дела редко ведутся хорошо».

Но пусть даже газетчик прав – зато герцог сосредоточился на главном. Чтобы окончательно привлечь Александра I на свою сторону, Ришельё тщательно подготовил его поездку в Париж 28 октября. Вечером король принял императора в Тюильри, и оба остались весьма довольны друг другом. Вернувшись в Ахен 31 октября, Александр заявил о своём желании ввести Францию в компанию великих держав на равноправной основе. 1 ноября четыре державы попросили «Его Христианнейшее Величество отныне присовокуплять свои советы и усилия к советам и усилиям других дворов».

Девятого ноября король, ознакомившийся с проектом конвенции, который ему переслал Ришельё, ответил своему премьер-министру: «Ничего менять не нужно. Если там и встречаются некоторые несовершенства, я могу положиться на вас, чтобы всё поправить. Никогда ещё пословица mitte sapientum et nihil dicas[71]71
  Отправь мудреца и ничего не говори (лат.).


[Закрыть] не подтверждалась лучшим образом. Вы свершили две великие вещи менее чем за месяц». К письму прилагались голубая лента ордена Святого Духа и «небольшие подарки для поддержания дружбы». Веллингтон получил «сувенир» в виде бриллиантов. (В целом Ришельё потратил в 1818 году на дипломатические презенты 215 тысяч франков. В письме от 11 ноября Деказ советовал Ришельё: «Только ловкостью можно управлять людьми. Нужно предупреждать страсти... даже пестовать их...»)

Парижане высыпали на улицы и праздновали победу; в ложах театра варьете незнакомые люди обнимались и целовались; популярность приобрела песенка со словами «Ах, разопьём вино по-свойски!». Пэр Франции герцог де Ларошфуко устроил праздник в Лианкуре, на котором исполнялась песня «Священный союз народов» на стихи П. Ж. Беранже (её полный текст был напечатан в «Минерве») с такими словами:

 
Egaux par la vaillance,
Franqais, Anglais, Beige,
Russe ou Germain,
Peuples, formez une sainte alliance,
Et donnez-vous la main.
 
 
(Доблестью все вы равны от природы,
Русский и немец, британец, француз.
Будьте ж дружны и сплотитесь, народы,
В новый священный союз![72]72
  Перевод В. Дмитриева. В оригинале народы перечисляются следующим образом: француз, англичанин, бельгиец, русский, германец (по решению Венского конгресса Бельгия находилась в составе Нидерландов).


[Закрыть])
 

Пятнадцатого ноября представители всех пяти европейских дворов подписали протокол и декларацию, заложившие основы нового союза, который должен был предоставить Европе «надёжный залог её будущего спокойствия». Однако в тот же день по инициативе Каслри был тайно возобновлён военный союз против Франции, а Александр I предложил создать военный комитет, который продумал бы порядок возможного вооружённого вторжения во Францию в случае беспорядков. Ришельё об этом догадывался. «Четверной союз затаился, но не умер, и если Франция оступится или взбунтуется, один из сих четырёх, бывший самой могущественной нашей опорой, станет, без сомнения, самым ожесточённым врагом», – писал он Деказу 12 ноября.

Причиной для беспокойства союзников были выборы в палату депутатов, ознаменовавшиеся победой «независимых» – Лафайета, Манюэля, Констана и ещё полутора десятков депутатов, которые желали вернуться к идеалам революции 1789 года. (Эти либеральные постулаты были с блеском изложены в книге Жермены де Сталь «Размышления о французской революции», вышедшей уже после смерти писательницы, символически случившейся 14 июля 1817 года. Её идеалом была конституционная монархия. Автор обличала и неограниченную монархию, и безудержное якобинство, и ничем не уравновешенный бонапартизм. Весь тираж в 60 тысяч экземпляров разошёлся в 1818 году за несколько дней).

«Не нужно быть особо проницательным, – писал Ришельё Деказу 29 октября, – чтобы вычислить момент, когда большинство подчинится этой фракции и у правительства не останется для борьбы с нею иного пути, кроме государственных переворотов – пути опасного и ненадёжного». Но и на «доктринёров» опереться было нельзя: «Это, без сомнения, очень умные люди, но их принципы, неприменимые на практике, могут только разрушать и никогда ни для чего не послужат основанием». Соответственно, нужно проявить выдержку и не сдаваться, тем более что враги не прячутся. Надо усилить гвардию, не менять существующих законов, за исключением закона о выборах, и ввести цензуру, поскольку газеты отравляют умы. «Свобода печати убьёт все наши современные правительства, поскольку все наши нынешние затруднения, а также грядущие, ещё большие, не происходят ни от чего иного, – сказано в письме тому же адресату от 12 ноября. – Англия со своими глубокими корнями выносит её с трудом, а уж конституции, выстроенные на ровном месте, подобно карточным домикам, не смогут долго ей противиться».

Что же касается выборов, то, считал Ришельё, нынешнее обновление палаты на пятую часть каждый год несовместимо с существованием устойчивого большинства; лучше уж переизбирать сразу всю палату каждые пять лет. Косвенные выборы лучше прямых, поскольку коллегия выборщиков умерит пыл буржуа, поддерживающих «независимых». Необходимые изменения в избирательное законодательство было решено внести уже осенью, и герцог очень рассчитывал на поддержку своего родственника кардинала де Боссе, члена Французской академии, вокруг которого сложился кружок умеренных роялистов в палате пэров. В их число входил и маркиз де Верак; Арман часто с ним советовался по многим вопросам.

В глазах Европы единственной и лучшей гарантией внутреннего мира во Франции оставался сам премьер-министр. «Слово герцога де Ришельё стоит трактата», – считал Веллингтон. Сам Дюк полагал, что внушил союзникам доверие исключительно тем, что говорил с ними честно и прямо, к чему в Европе не привыкли. Он скромно занижал свою роль и писал Деказу, что ничего особенного не совершил, разве что выкурил несколько трубок с императором Александром у Каподистрии, а остальное сделали эти двое. Между тем два месяца в Ахене совершенно его измучили, он мечтал об отдыхе: «Несмотря на ленты, которыми меня увивают (Ришельё был награждён прусским орденом Чёрного орла, орденом Бельгийского льва и Большим крестом королевского венгерского ордена Святого Стефана. – Е. Г.), и табакерки, которыми меня нагружают, я охотно отдал бы всё это за возможность поехать в Гурзуф»[73]73
  Герцог оставался владельцем своего «замка», хотя и не жил в нем, и содержал там полный штат прислуги. Более того, он как радушный хозяин разрешал всем путешественникам из высшего общества останавливаться в его доме (правда, зимой тот пустовал и не отапливался). В 1816 году там гостил младший брат Александра I великий князь Николай Павлович, впервые посетивший Южный берег Крыма. Конечно, отсутствие хозяйского глаза не преминуло сказаться. «На Южном берегу был всего один дом, и тот в развалинах, недостроенный, принадлежащий дюку Ришельё, и одна избушка генерала Бороздина», – говорится в «Дорожных письмах» С. А. Юрьевича.


[Закрыть]. Да и согражданам, которые сейчас ему рукоплещут, он не доверял. «Могу поспорить, что через полгода я окажусь для них ни на что не годен», – писал он Отриву незадолго до своего отъезда из Ахена. Ришельё и его правительство служили главной мишенью для нападок газеты «Консерватор», в редакции которой состояли Шатобриан и Виллель; её тираж в ноябре взлетел с трёх тысяч до восьми тысяч экземпляров.

В Париж герцог вернулся вечером 28 ноября никем не замеченный.

В правительстве наступил раскол: Ришельё, Ленэ и граф де Моле, назначенный 12 сентября 1817 года министром морского флота и колоний, тяготели к правым; Деказ и Гувион-Сен-Сир – к левым; Паскье пытался их примирить. Но Ришельё не ладил с Гувионом, Ленэ – с Деказом; кстати, и отношения между Ришельё и Деказом сделались натянутыми, как и у короля с Месье; министр финансов Корветто был прикован к постели лихорадкой, в то время как котировки на бирже катились вниз.

Несколько дней герцог вёл долгие разговоры наедине с Деказом, Моле и Ленэ; 4 декабря он впервые приоткрыл свои планы на заседании правительства, попросив всех оставаться на своих постах, кроме Гувион-Сен-Сира, которому лучше уйти. Но Деказу его должность надоела, военно-морским министром он быть не желал, а должность министра двора, на которую он претендовал, король отдал Паскье; тот, в свою очередь, передал Министерство юстиции Ленэ, которому пришлось передать Деказу Министерство внутренних дел. Однако в последний момент Ленэ вдруг заговорил о своей отставке. Корветто его опередил, уйдя в отставку 7 декабря, и Министерство финансов доверили Руа, докладчику по бюджету в палате депутатов, превосходно управлявшему собственным огромным состоянием.

Моле в своих мемуарах рассказывает о лихорадочной обстановке тех дней, которые быстрой сменой ситуаций и запутанностью интриг напоминали бы классический французский водевиль, если бы на кону не стояла судьба государства. «Администрации больше не было, правительство пребывало в растерянности, тревога в министерствах парализовала всё, а Деказ, вместо того чтобы скрывать от общественности все эти неприятности, оповещал её о них через своих агентов. Я больше не смел нигде показаться, настолько мы превратились в предмет всеобщих насмешек из-за мнимой невозможности решить – уйти или остаться». Ришельё и Деказ теперь виделись только на заседаниях правительства и обвиняли друг друга в бесчестных происках. В палате депутатов тоже был раздрай.

Водевильности происходящему добавляла влюблённость шведской королевы, которая старалась попасться Ришельё на глаза везде, где он бывал, беспрестанно справлялась о его здоровье и часами дожидалась его в карете у ворот дома на улице Бак. Она даже посылала самой себе букеты будто бы от герцога, с его карточкой. Доходило до настоящих анекдотов: однажды она подослала в министерство художника, чтобы тот украдкой набросал портрет её возлюбленного, а он ошибся и изобразил Рейневаля, красотой вовсе не отличавшегося...

Наконец наступила развязка: вечером 21 декабря Ришельё, Моле и Ленэ подали королю прошения об отставке, Деказ и Паскье последовали их примеру. На следующий день Людовик позвал всех к себе. Он сидел в кресле, расплывшись, как квашня, и положив ногу на подставку: мучила подагра. Ришельё – с измочаленными нервами, с синяками под глазами – поставил вопрос ребром: или Деказ, или он. Глаза Людовика увлажнились. Это был не король, а просто старый больной человек, у которого отбирают любимого сына. «Вы знаете, что я его люблю, вы не можете этого не знать, и вам известно, чего мне будет стоить с ним расстаться, но это всё лучше, чем потерять вас», – произнёс он со слезами в голосе. Ришельё был растроган и удручён; ему были понятны страдания монарха, но он и сам был измотан. Он ещё раз повторил, что чувствует себя не подходящим для роли главы правительства, и для верности подтвердил это письменно на следующий день: «Моя миссия окончилась в тот момент, когда великие дела с иностранцами были завершены. Внутренние дела и руководство палатами мне совершенно чужды, я не обладаю ни навыками, ни способностями к этому. <...> Чтобы оказанные мною услуги не сделались бесполезны, нужно восстановить в правительстве единство мнений, коего больше нет. Вашему Величеству известно, что я люблю и уважаю господина Деказа. Эти чувства пребудут неизменными...» Однако герцог подчёркивал, что если Деказ останется в правительстве, то будет подвергаться беспочвенным нападкам со стороны одной из политических партий и тяготеть к другой, доктрина которой представляет ещё большую угрозу для государства, и тем самым сделается препятствием для успешной работы кабинета. Отправьте его послом в Неаполь или Петербург...