Текст книги "Женского рода"

Автор книги: Екатерина Минорская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

Рэй же была революционеркой: она считала себя обиженной природой и видела за собой право отстаивать свое. Но ее останавливали два страха: возможная инвалидность и неприятный налет убожества на тех, кто уже перенес бомбардировку гормонами противоположного пола и саму операцию. «Может, это и есть кара Господня…» – думала Рэй, а врачи, заметив однажды ее колебания, в операции отказали.

Выходя, Кирш хлопнула Рэй по плечу:

– Забудь, ерунда это все! Просто люби женщин, и все. Знаешь, почему я на каждом шагу поношу лесбиянство?

Рэй остановилась на лестнице и понуро взглянула на Кирш, ожидая продолжения мысли,

– Чтобы узнать у людей их истинное отношение! А уж дальше или отстраняюсь от них, или начинаю уважать. А себя калечить я не хочу – ни душевно, ни, заметь, физически! И тебе того же советую.

Рэй пожала плечами.

Кирш села в машину и, втянув голову в воротник куртки, нахмурила брови.

– Ты чего? – Кот выкинула в окошко сигарету и взялась за руль.

– Да ну… Взялась зачем-то мораль читать… Испортила человеку настроение.

Они доехали до дачного поселка, почти не разговаривая, И лишь на середине пути Кот неожиданно спросила:

– Кирш, слушай, а Лизу-то кто убил, тыкак думаешь?

Кирш промолчала так, словно Кот не имела права на этот вопрос. Кот закурила.

– А ты уверена, что это не я? – Кирш внимательно посмотрела на подругу.

Кот закашлялась, глотнув дым, и уставилась на дорогу,

– …Да ладно, расслабься, не убивала я никого; а вот того,кто это сделал, наверное, убить могла бы!

«Дача Стеллы» на самом деле принадлежала мужу ее матери – внуку известного в советские времена писателя– и находилась в тихом поселке творческих работников, где никто не выращивал под окнами помидоры; здесь люди бродили по своим участкам среди высоких сосен, летом вешали на них гамаки и, неспешно раскачиваясь, смотрели в небо, рядом с которым сходились тяжелые дымчатые кроны.

Как-то летом, когда Кирш приехала сюда на шашлыки, она удивилась местной тишине и спокойному достоинству красивых домов, теряющихся в благородной зелени необъятных участков. Тогда ей пришла мысль о том, что люди делятся на тех, кто должен жить на таких дачах, и на тех, кому больше подходит обитание в домиках, стоящих за сеткой «рабица» среди теплиц и грядок. Это не определяется рождением: как в семье людей, с осени думающих только о саженцах, а с весны о посадках, может родиться чадо, безразличное к земле и грезящее о звездах, так в доме потомственных интеллигентов-философов может ни с того ни с сего появиться кто-то безразличный ко всему, кроме простого «мещанского» счастья.

Среди сосен писательского городка бродило мною людей случайных и не имеющих острой нужды в уединении с собственным вдохновением; Стелла была именно из таких людей. Она сделала все возможное, чтобы даже у истинного хозяина дачи возникло ощущение, что все права на этот дом и богемное времяпровождение в компании известных соседей и их отпрысков имеет только она. Уже давно мама с супругом не казали сюда носа и уезжали на лето к морю; они были счастливы, что Стеллочка «приглядывает» за дачей и зимой. Иногда они спрашивали у нее разрешения, чтобы приехать сюда на выходные,

Кирш стояла у высокого каменного крыльца и в задумчивости крутила на пальце ключи, ожидая, пока Кот заедет в ворога. Потом открыла стеклянную дверь и отключила сигнализацию; Кот цокнула у нее за спиной:

– Ничего себе дачка… Слушай, я б не стала от такого хозяйства ключи направо-налево раздавать, чегой-то Стелка к тебе такая добрая?!

Кирш сняла ботинки и прошла в гостиную, Кот помялась и тоже сбросила обувь, подтянув носок с дыркой на пятке.

– Стелла? Да влюбилась, наверное! – Кирш засмеялась, но на самом деле почувствовала неприятную оскомину: она не уважала Стеллу, считая ее беспринципной приспособленкой, а теперь вот, не брезгуя, обратилась к ней за помощью.

Кот промолчала и сделала вид, будто разглядывание камина – это единственное, что может ее сейчас увлечь. У нее не было пи женской интуиции, ни мужского умения метко делать выводы, но какое-то волчье чутье изгоя часто предупреждало ее об опасностях; оно же подсказывало ей, что Стелла – это уши и глаза Галины Долииской – дамы, неистово желающей приручить Кирш…

Слышно было, как за сплошным деревянным забором проехала и остановилась машина: Кирш и Кот, открывшие по бутылке привезенного из города пива, испуганно переглянулись и стали ждать. Хлопнула дверь, и машина уехала, Кирш выдохнула, подошла к камину и сняла с него шахматы, Кот поняла, что сон на сегодня отменяется и завтра утром она поедет на работу, засыпая за рулем: Кирш любила долгую игру в шахматы, и с тех пор, как она бросила героин, пожалуй, только это и позволяло ей по-настоящему отвлекаться от окружающего мира и собственных мыслей.

Кот смотрела на доску с ненавистью и понимала, что теряет фигуру: ферзь Кирш подступал все опаснее…

– Слушай, а Галина эта тебя больше не домогается? – Кот задала вопрос, не поднимая глаз с шахматной доски.

– Да ну ее! Затянувшийся климакс!

– А я вообще-то про Лизу на нее подумала…

Кирш познакомилась с Долинской несколько лет назад. За разведенной с двумя известными мужьями Галиной давно ходила слава богемной лесбиянки, и по утрам из ее квартиры часто выходили привезенные ею накануне ночью девочки. Однажды Долинская увидела молоденькую Кирш на выставке и после получасового наблюдения поняла, что просто так выкинуть этот образ из памяти ей не удастся. Кирш сочетала в себе все, в чем нуждалась скучающая бездетная богемная дама; капризного ребенка, девушку с красивой фигурой и дерзкого юношу. Узнав, что «этот подросток» подающий надежды скульптор, Галина пригласила Кирш к себе и, пообещав немалую сумму, заказала собственную статую. Единственным условием того заказа было проживание Кирш в доме Галины – столь долгое, сколько этого потребует работа.

По утрам Долинская надевала невесомый шелковый костюм и садилась на ковре в пустой «медитационной» комнате, Кирш входила туда сонная, делала эскизы и старалась не встречаться с Долинской глазами: та смотрела на нее почти с укором и будто выжидала чего-то…

Кирш прожила у Долинской пару месяцев, тогда еще, разумеется, под сильным допингом. Ни из-за денег, ни из-за наркотиков, ни по любой другой корысти Кирш не могла оказаться с безразличным ей человеком в одной постели. Долинская напрасно звала Кирш в свою спальню – та являлась, откровенно зевая и сунув руки в карманы – так, будто нет на свете более скучного зрелища, чем полуголая Галина с малиновым ртом. Несколько раз Кирш, которой изрядно надоели эти притязания богатой дамы, порывалась бросить заказ, отказавшись от денег, но строгая Галина бросалась к ее ногам и, задыхаясь от слез, умоляла остаться. Кирш чувствовала себя заложницей собственной жалости и злилась на себя; за обедом она закидывала ноги на стол и, препираясь с Долинской по любому пустяку, хамила с вызовом «плохого мальчика». Такого поведения в обществе Галины никто не позволял себе ни сейчас, ни десять лет назад, и, видимо, именно эта неприручаемость Кирш наполняла Долинскую жизнью.

Тогда Кирш все же ушла, так и не доделав заказ. С тех пор у них началась холодная война, которую Кирш игнорировала, а Галина поддерживала как охотник, ищущий подступы к диковинному зверю, Галина приезжала в клуб на бои, где выступала Кирш, бесплатно предлагала хороший героин (здесь оба позитивных слова нуждаются в кавычках) и иногда звонила среди ночи с требованием приехать. Какое-то время Кирш казалось, что по ее следам за ней повсюду семенит Галинин черный дог или выслеживает такой же домашний хищник Левушка: Долинская всегда знала, какие девушки находятся рядом с Кирш, и больше всех из них ненавидела Лизу; ведь она удержалась рядом с Кирш дольше всего и, как казалось Галине, была ей особенно мила…

Кирш смотрела на Кот, наморщив лоб, будто пыталась понять: шутит та или говорит серьезно. Кот развела руками:,

–…Ну, такие дамочки с претензиями часто мстительными бывают. Хотя, с другой стороны, зачем ей это нужно?

– Вот именно.

Кирш забралась на диван с ногами и стала разглядывать доску,

– Что думать-то?! У тебя выбор небольшой: или ладью теряешь, или коня.

Кот, скрестив на груди руки, закинула йогу на ногу и почесала дырявый носок, потом, вздохнув, откинулась на спинку, отчего плетеное кресло жалобно заскрипело. Она с тоской посмотрела на медный подсвечник, отражающийся в зеркале над камином, и подумала, что Кирш при близости наверняка не любит такой яркий свет, как этот – в пять ламп, который сейчас горел над ними. Кирш поймала взгляд Кот и замотала головой. Та и не сомневалась: наверняка есть такой человек, для которого Кирш может щелкнуть зажигалкой и зажечь в темноте свечу, после чего посмотреть в глаза так, как она никогда не посмотрит на нее, на Кот…

Кот по-хозяйски крутила в руках съеденную пешку; с тех пор как она выучила, как ходит каждая из шахматных фигур, Кот считала себя почти гроссмейстером, и определенные задатки нетипичной женской игры у нее действительно были: она, как и Кирш, всегда помнила, что она – нападает, что к мату приводит только стратегия уверенного и внимательного нападения. Они редко играли вместе, и каждый раз оказывалось, что Кот куда более терпелива и сдержанна, чем Кирш: проигрывая, та могла опрокинуть доску и почти всерьез надуться.

Но нa этот раз Кирш не суетилась. Они сидели в чужом доме и играли в чужие шахматы за чужим столом. Кирш натянула рукава свитера так, что не было видно даже кончиков пальцев; ее знобило то ли от легкой простуды, то ли от самой мысли о «чужом»; она искоса поглядывала на Кот и понимала, что, будь на ее месте кто-то любимый, все вокруг приобрело бы теплую энергию приручаемого, почти родною, на секунду Кирш показалось, что и Кот чувствует почти то же самое.

– Кот, спасибо тебе, ты хороший человечек, человечище…

– Ходи давай!

У черных ферзь уверенно и независимо дефилировал по доске, как кошка – сам по себе. У белых ферзь и король трогательно-неразлучной парой смирно стояли на соседних клеточках и, кажется, не думали расставаться до самого мата…

– Слушай… – Кирш сделала ход и посмотрела на компаньонку. – Как ты думаешь, а есть стопроцентные гетеросексуалки?

Кот пожала плечами, не посчитав такой вопрос серьезным, и как коршун склонилась над своими фигурами.

– …Говорят же, что в каждом мужчине обязательно есть женское начало, которое и соединяет его с миром; в смысле, его обособленное «я» состыковывается с землей, воздухом и другими «я» благодаря женской частичке внутри… Значит, женщин – настоящих, не как мы с тобой, – их тогда целиком заполняет желание соединения с миром, да?

Кот неохотно оторвала взгляд от шахмат и посмотрела, как Кирш теребит свою челку.

–…Так вот, любую женщину можно подвигнуть на любовь. А еще для женщины первично само это чувство, а не объект, на который оно направлено. А у мужчин наоборот. В смысле, женщина рождается с любовью с сердце и тащит ее за собой, как гранатомет, а уж какую цель она поразит – зависит от активности самой цели. А у мужчин вроде сначала появляется объект, цель, а уж потом неожиданно потребность не ограничивать отношения постелью – любить. Так выходит, что женщин с ограниченной половой ориентацией просто и быть не может, да? Ну раз для них сама любовь важнее того, кого любить?

– Феерично! Сама придумала? – Кот сощурилась. – Кирюш, а направь свою пушку на меня, а?

– Да пошла ты! Я с тобой, как с другом, а получается, как со стенкой! – Кирш вскочила и подошла к зеркалу над камином, повесила очки на мраморные часы и взъерошила волосы – старый циферблат глядел теперь на игроков сквозь узкую оправу очков. Кот виновато заморгала.

– Ты серьезно, что ль? Киршик, но это же ы встречаешься с бисексуалками – тебе лучше знать…

Кирш резко развернулась от зеркала и выбросила вперед полусогнутый указательный палец – жест угрозы, хорошо знакомый Кот.

– Запомни: там, где х.., мне места нет! Я не сплю с бисексуалками; а если у моих девочек и были до меня мужики, то женщин не было точно, я первая, ясно?!

Кирш прошлась вокруг гостиной и уселась в кресло-качалку. Кот молчала.

– Слушай, Кот, а ты оральный секс со всеми исполняешь или только с избранными?

– Ну а как без этого?– Кот рассеянно потерла подбородок, – Твой ход, между прочим.

– Как, как, очень просто. Только единицы могут сказать, что я им это делаю, это все же очень интимно. Точнее, Лиза только и могла сказать, А то, что там болтают…

Кот заинтересованно подняла голову;

– Про «классную постель»? Про то, что с тобой лучше всех?

– …Э, это все сказки, раздутые из-за того, что я никому не отдаюсь. Женщины – мазохистки: хотят получить все, но им нельзя этого давать!

– Ты только поэтому «не даешь» – чтобы интерес поддерживать?

Кирш посмотрела на Кот исподлобья:

– Вели всем давать – ничего не останется!

Кот потупилась и тихо пробасила:

– Слушай, Киршик, может, ты просто не уверена, что тебя любят, поэтому и не доверяешь в постели до конца? – Кот сказала это тихо, втайне надеясь, что Кирш услышит в ее словах какой-то тайный сигнал.

Кирш хотела ответить, но сочла, что ее правда слишком личная, чтобы доверять ее Кот, и вряд ли стоит направо и налево распространяться о том, что она до сих пор не нуждалась во внимании к своему телу и что его ощущения были ей практически безразличны. Но вместо этого Кирш вернулась за стол и стала прикидывать ход, подергивая мочку уха.

Кот смотрела на Кирш, пытаясь поймать ее взгляд. Она часто пыталась признаваться в любви глазами и ими же сообщала свой упрек: мол, «не отказывалась бы ты от моей любви, все бы у тебя было здорово!».

Кирш подняла глаза и, прочтя этот ее взгляд, отмахнулась:

– Фу, опять, Кот! Оставь, пожалуйста, не стоит заморачиваться. Ты не любишь, тебе кажется. Ты заблуждаешься… О! Точно; любовь это любовь, а влюбленность – это заблуждение сердца!

Кирш вышла на кухню, и вскоре после недолгого хлопанья дверцами шкафчиков в комнату влетел горьковатый запах кофе. Когда она вернулась с двумя чашками в руках, количество фигур на поле явно уменьшилось: Кот съела Киршиного ферзя. Кирш поджала губы и, отодвинув чашку подальше, стала щупать фигуры так, будто какая-то из них обязательно должна была подсказать ей верный ход.

В тишине было слышно, как тикают часы на камине – все еще в очках.

Несколько ходов они сделали молча.

– Слушай, а зачем Лиза к Галине ездила? – Кот спросила это зевнув.

– Что? – Кирш поставила пешку мимо доски и подалась вперед. – Когда ездила?

– Может, я путаю что-то… Помнишь, когда эта пидерша старая на бои приехала, потом вроде как Стелка Лизе на бумажке ее адрес записывала… Да ну, я не вслушивалась: мне что с Лизой твоей было как-то сиренево общаться, что с этой Стэллой-поимеллой!

– Да путаешь ты что-то… Вы небось опять с Феклушкой по два «ерша» на душу приняли, вот и показалось! – Кирш задумалась и вдруг вскочила в истерическом веселье;

– Нет, не «ерша», вы тогда «Глубинную бомбу» пили: ну стопка водки на дне кружки, помнишь?! А потом вдогонку – «Смерть мексиканца»: текилу с пивом! Да тут что угодно показаться может! Я помню, Лиза тогда в шоке была от вас, алкоголичек! – Кирш поскучнела и, опустив голову, взялась за ручку двери. – Ладно, я спать, спокойной ночи.

Кот взглядом проследила, как Кирш пошла в другую комнату и, не включая свет, завалилась на диван, заложив одну руку за голову, а другой потирая копчик носа; ясно было, что в ближайшее время спать она не собиралась, но и встревать в ее мысли вряд ли стоило. Сметя вес фигуры с доски, Кот сложила шахматы и, взбив в кучу несколько вязаных думочек, улеглась на диванчик, где минуту назад сидела Кирш.

Ощущение грязи усилилось… Самые неудачные и тоскливые дни Стеллы имели обыкновение начинаться в маленькой кофейне и с неизменной сигаретой и созерцанием прохожих сквозь стеклянную стену. Утро казалось слишком пасмурным, проходящие по улице люди – угрюмыми, а любимый «эспрессо»– непростительно быстро остывшим. Эту ночь Стелла снова почти не спала, и от допитого в одиночестве коньяка у нее раскалывалась голова. Под утро она набрала номер мужчины, который был готов приехать к ней всегда. Да, был такой винно-водочный королек – маленький, лысый, с безразличной похотливой улыбкой и неизменным набором: цветы-коньяк-конфеты…

– Вась, вот ты ж меня не любишь, раз тебе плевать на то, чем я живу между нашими встречами? – спросила Стела слишком серьезно для такого времени суток.

Гость не смутился и, отложив в сторону свои дары, вожделенно сжал ее бедра;

– Стеллик, я люблю тебя столько лег, что знаю: все преходяще, кроме нас с тобой!

Стелла вывернулась и отрезала, уже сердясь:

–Да при чем здесь любовь! Встречаемся раз в два года, когда я от тоски согласна видеть даже твою физиономию!

– Ты моя звезда, – не слушая ее, промяукал Вася, – так радуюсь, когда тебя по телевизору вижу!.. Ты же мне расскажешь про своих девочек, как вы в постельке играете?

Через час она выставила его за дверь, сославшись на головную боль.

Жизнь без опошлення труднопереносима. Кто это сказал? Сейчас Стелла поспорила бы с ним; Вася был лишним мероприятием этой ночи, лишним мероприятием в ее жизни, а страх, от которого она так надеялась избавиться с помощью чужой похоти, убаюкивающей обычно все проблемы, сейчас терзал ее изнутри еще сильнее.

– Я за вами!

Стелла вздрогнула и не сразу решилась повернуться на голос. По спине побежали мурашки, и она медленно затушила сигарету… За ее спиной стоял высокий мужчина и, как выяснилось, обращался вовсе не к ней, а к сидевшему рядом пожилому сутулому господину с большим портфелем. Стелла выдохнула и досталателефон.

– Галочка, доброе утро, Я тут подумала… Я хотела бы уехать.

– Незачем, дорогая, попозже. Кстати, не знаешь, где Кирш?

Стелла отрицательно замотала головой, будто собеседник по ту сторону трубки мог это увидеть;

– Нет.

– Я занята, перезвони через четверть часа, есть маленькая просьба.

Стелла отбросила телефон аж на другой конец стола, прошипев: «Барыга, а строит из себя…»

Странно было заметить в себе эту перемену: благоговейный страх перед Долинской улетучивался одновременно с тем, как внутри нее возрастал другой, более сильный страх. Стелла понимала, что об их встрече с Кирш и о том, что теперь та скрывалась на ее даче, Долинская теоретически знать могла. «Ну и что? Что она может сделать? рассуждала Стелла, – Подставить себя?»

Как большинство обывателей, Стелла мыслила двумя парами категорий: выгодно – невыгодно и опасно – безопасно; первая придавала жизни хоть какой-то смысл, вторая работала на чувство самосохранения. События последних дней окончательно замутили Стеллины представления о выгоде и безопасности: она дала укрытие Кирш из эгоистических побуждений, а в плане безопасности этого мероприятия доверилась интуиции.

Люди, которые видели молодую женщину, сидящую, как на витрине, за прозрачной стеной кофейни, могли подумать, что она накануне потерпела любовный крах: она не пыталась «держать лицо», а наскоро сделанный макияж только подчеркивал страдальчески выгнутые губы, утомленные глаза в черных кругах и не готовый к улыбки овал лица.

Стелла потянулась к телефонной трубке и набрала Галинин номер. «Маленькая просьба» Долинской действительно никак не могла обременить Стеллу: нужно было только позвонить в «Перчатку» Настене и договориться, чтобы на ближайших боях выступила девушка по прозвищу Пуля – новая протеже богатой мадам. Стелла пообещала, заверив, что этот вопрос можно считать решенным.

«Пуля… Что за Пуля еще?!»—подумала Стелла, выключив телефон.

Стелла не любила женские бои и настороженно относилась к людям, питающим пристрастие к этому жестокому зрелищу. Долинской же так нравились. Нравилось, когда дрались симпатичные девушки и когда у кого-то из них лицо оказывалось разбитым в кровь, когда отчаянная амазонка падала как подкошенная, схватившись за ногу, или, стиснув зубы, корчилась от удара в живот, при этом Галина с обожанием смотрела на ту, что сумела доставить своей партнерше по бою такую боль. Кирш побеждала бескровно, и это злило Долинскую, как зрителя корриды, не увидевшего смерти быка.

Стелла шла по улице и пыталась думать о чем-то отвлеченном и далеком от нее самой, получалось – о Пуле. Наверняка, эта девица должна быть притравленной на людей, как пограничный пес, и способна доставлять своей покровительнице кровавое удовольствие. Стелла поморщилась. Она представила себе женщину, похожую на борца сумо, к тому же с немигающими бледно-голубыми и ничего не выражающими глазами. «Жалко, Кирш не увидит», – подумала Стелла, но тут же решила, что покажет такую достопримечательность питерской Алисе.