Текст книги "Женского рода"

Автор книги: Екатерина Минорская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

– Классная она, да?

– Так, замороченная,,. – зачем-то равнодушно ответила Кирш,

В квартиру ворвался гул; шелест букетов, стук каблуков и два колоратурных сопрано с куртуазными поздравлениями – это явились Ли Лит и Стелла. Лиза благодарила, Кирш удивленно приподняла бровь: обе дамы не поддерживали между собой дружеских отношений, потому что им совершенно нечего было получить друг от друга. Увы, но каждая дружба корыстна: циник должен дружить с романтиком, легкомысленный с серьезным, жесткий с мягким… В противном случае в мире ис будет равновесия. Двум стервам нечем поделиться друг с другом. Кирш называла Ли Лиг «порядочной» стервой, а Стеллу – «непорядочной», и разница была только в этом. Поэтому, разумеется, войти вместе в квартиру они могли, только случайно встретившись у подъезда:

Ли Лит кивнула Кирш и среагировала на ее удивленную бровь:

– У Стеллы машина сломалась, она попросила за ней заехать.

Стелла была плохо знакома с Лизой, но уверенно проследовала в комнату, оставив хозяйку позади.

– Елизавета, ты посещаешь салоны? Могу порекомендовать…– Эту фразу Стелла произнесла уже из кресла, изучая по очереди Лизину комнату и свой маникюр. Почему-то именно эти слова упрямо выстукивала память Кирш, когда позже она вновь и вновь вспоминала этот вечер. Ничего не предвещало.,. Так получается, что поворотные события в жизни вкрадываются в нее незаметно, как тени гостей, пришедших, когда праздник уже в разгаре. Сами праздники начинаются одинаково, но не всегда заканчиваются как праздник.

Обычное начало; голоса, смех и музыка. Последние гости (это были Лизина младшая сестра с приятелем) пришли, когда в доме уже было накурено, несколько голосов на кухне говорили на повышенных тонах, а кое-кто из пришедших раньше уже успел отправиться восвояси. Вновь прибывшие были встречены недоуменными взглядами и уселись в углу.

Уже позже, когда все случилось, Кирш мучительно пыталась вспомнить каждого гостя в отдельности: ничего подозрительного, никого, кто мог бы иметь претензии к Лизе, хотя… Большинство из гостей были их общими знакомыми по клубу и в основном давними приятельницами Кирш, поневоле столкнувшимися с существованием ее подруги. Замкнутая и спокойная Лиза, работающая администратором в тихой и благочинной гостинице Академии наук, просто не могла быть знакома с таким количеством людей. Кирш называла Лизу «чертенком из тихого омута»: ее связи с миром были малочисленны, не выглядели подозрительными, но словно вызывали к жизни то не самое лучшее, что прятала ее душа…. У Кирш все было наоборот: в ее дом были вхожи воры-рецидивисты, пациенты с психиатрическим диагнозом, люди опустившиеся, оступившиеся и признанные обществом неблагонадежными. Они были отвергнуты прочим миром, только поэтому их не отталкивала Кирш. Лиза журила подругу: «Пьесу Горького «На дне» можно писать с твоей жизни!»

– Слушай, Лиз, я в дерьме по уши, но от дерьма бегу, а ты ж, моя девочка, вроде как специально к нему тянешься!

Лиза била Кирш подушкой и обиженно восклицала:

– Страшнее тебя все равно никого не встречу!

– Да, было большой ошибкой связаться со мной! – шутила Кирш,

– Роковой ошибкой! – смеялась Лиза.

И вот Лиза действительно совершила роковую ошибку, за которую расплатилась страшнее, чем могла ожидать. По подробности стали известны Кирш уже потом, хотя и вовсе не годы спустя – много раньше, но в другой жизни, где Лиза стала уже просто трагической тенью.

Их навсегда разделила маленькая ссора и двадцатиминутный перекур.

Одна из девушек делала свой фирменный коктейль, Стелла вызвалась помогать.

Лиза обещала Кирш, что не выпьет за вечер больше одного бокала: ее мать умерла от алкоголизма, и ей самой пора уже было бороться с нарастающей зависимостью. Кирш не любила коктейли и, почувствовав изжогу одновременно с легким раздражением от обсуждения гинекологических проблем, вышла курить на кухню.

Она сидела на табуретке, отстукивая широко расставленными ногами какой-то ритм, курила, положив руку с сигаретой на подоконник, и листала все ту же зеленую книжку. Ли Лит подошла к ней со спины и, нагнувшись, пои курила у псе.

– Что читаем, Киршик? Уау! Цветаева?! Небось цикл «Подруга»?!

– Отстань! Кирш увернулась от светских объятий захмелевшей Ли Лит. Та переступила с ноги на йогу, сложив руки, облокотилась на плечи Кирш и жеманно процитировала:

«Не женщина и не мальчик, – но что-то сильнее меня!»

– Ой, Ли, отстань! – Кирш встала и, закрыв книгу, стряхнула пепел с сигареты.

Ли Лит нисколько не обиделась: Кирш, конечно, могла и нахамить, но если к ней случалось обращаться за помощью – она отдавала последнее и сочувствовала искренне. Пару лет назад Ли Лит попала в аварию вместе со своей любимой собакой. Никто из родственников не озадачился спасением жизни несчастного пса, только брезгливая Кирш, не признающая, кстати, домашних животных, выходила Дика; возила к ветеринарам на рентген, покупала лекарства, делала уколы и промывала раны. Когда Ли Лит вышла из больницы. Кирш привезла ей Дика со словами: «Забирай свою ужасную собаку, мне надоело вставать ни свет ни заря, чтобы ее выгуливать!» При этом Дик благодарно вилял хвостом, а Ли Лит только улыбалась – она давно заметила, что Кирш стесняется своей наготы и доброты. Почему бы не позволить хорошему человеку изредка говорить тебе: «Отстань!»

…На кухню вошел друг Лизиной сестры, кажется, его звали Антон. Он был старше обеих сестер, вместе взятых, и работал в каком-то эзотерическом журнале. Такие люди любят мистику, потому что она кажется им интересней реальности, увлекаются наукой, чтобы потом от нее публично отрекаться, и ищут спасение от всего в противоположном поле. В лице Лизиной сестры Антон нашел благодарного слушателя и преданную поклонницу.

В тот вечер Кирш видела Антона второй и, скорей всего, последний раз в жизни, если у них и есть шанс пересечься на старости лет, они вряд ли вспомнят друг друга. Ее раздражала манера Антона литературно изъясняться, она испытывала дискомфорт от того, с какой легкостью этот человек путешествует в каких-то непонятных измерениях, не используя при этом никакого допинга. Кирш вообще легко забыла бы про Антона, если бы не состоялся тот короткий разговор на кухне. Женщины не любят рассуждать о своей неполноценной природе, не разглядев за ней источник загадочной силы. Странный приятель Лизиной сестры дал подсказку, которая показалась Ли Лит эффектной, а Кирш – убийственной.

– Позволите к вам присоединиться, дамы? Совершенно непонятно, почему все присутствующие так активно избегают мужского общества…

Ли Лит присела на диванчик-«уголок» и положила ногу на ногу.

– А у нас как на Лысой Горе!

Антон сел на другой край диванчика и достал из чехольчика курительную трубку,

– О да, женщины опасны!

Кирш, устроившись на подоконнике, сощурилась на Антона:

– Ничего себе… Знаешь, если не будить в женщине ведьму, она вполне безобидное существо! А мужчина всегда активен, а значит, совершает больше ошибок и опасен более, чем она.

Антон вздохнул.

– Зато у мужчины все свое, заработанное. Он более предсказуем и имеет индивидуальный порог подлости. А женщина – существо бездонное, поэтому если что – поднимает из своих глубин всю мирскую гниль!

Кирш недовольно цокнула, Ли Лит с любопытством подалась вперед:

– Это что за «если что»? Если – что?

Антон закурил– по кухне разлился приятный запах черносливовой «Амфоры».

– Хотите маленькую зарисовку, дамы? С одной стороны, она – сидящая у колыбели, поет тихую-тихую песню, за ушком – завиток, в руках – вязание. И вот она переводит взгляд за окно: там просто дождь и ветер гнет деревья. А она понимает, что хочет что-то сказать, что-то сказать… Но что она может? Ведь она– существо несвободное. – Антон снова попыхтел трубкой и продолжил: – Это Адам появился на Земле отдельно от всего, с разумом, способным развиваться, а она… Брошенная на землю кость, ставшая диковинным растением, вросшая всем существом в древо познания и не способная оценить того, что проходит через нее. Если она будет молчать, качать колыбель и петь тихую песню, может быть, она будет слышать проходящую через нее Вселенную. Но если созерцать и чувствовать ей мало…

Стоит ей захотеть говорить, действовать «по велению ее разума», мир перевернется, сама она тут же станет существом с комплексом «ребра Адама», а те недра, к которым она допущена (в отличие от того же Адама) взорвутся, как лаборатория химика-самоучки. А до тех пор, пока она поет тихую-тихую песню, Вселенная пост ее голосом. Разве этого мало?!

Антон широко улыбнулся и задумчиво пососал трубку, обнимая ее правой ладонью.

– М-да… – Ли Лит, не встречавшая ранее Антона, смотрела на него с удивлением.

– Типичный мужской взгляд, – холодно отрезала Кирш, – Впрочем, похоже на правду. Я, с вашего позволения, пойду к народу.

Кирш вышла с кухни, оставив Ли Лит с философствующим собеседником.

…В комнате сразу почувствовалась накаленная атмосфера: гости шептались по углам. Кирш глазами нашла Лизу: та сидела рядом с креслом на ковре и была очевидно пьяна. Быстро подойдя к подруге, Кирш резко подняла ее за руку и потянула за собой в маленькую комнату. «Напилась-таки, дура!»

Лиза не стояла на йогах, Кирш уложила ее на кровать И вышла, чтобы молча взять бокал и вернуться. Она стояла над Лизой с каменным лицом и нервно глотала терпкий коктейль.

– Мне плохо, Кирш, – жалобно прошептала Лиза. Под глазами у Лизы обозначились синие круги, глаза закатывались, она теряла сознание.

– Тебя к унитазу тащить или тазик сюда принести? – Кирш присела на корточки возле кровати. – Два пальца в рот – и никаких проблем, проверено.

Глядя на закрытую дверь, Стелла вздохнула и объяснила окружающим:

– Последствия: они вчера поссорились, кажется.,.

Лизина сестра молчала в углу, удивляясь, как можно было так опьянеть с одного бокала: видимо, действительно сказался заложенный в их генах алкоголизм… Кирш открыла окно.

– Сейчас таз притащу.

Лиза попыталась замотать головой и, протянув к Кнрш руку, тут же уронила ее и прошептала:

– Спать буду,,.

Кирш вышла, хлопнув дверью. Гости услышали только ее злое: «Блин!»

Когда Лизина сестра и еще одна сердобольная девушка решились пойти посмотреть, как там пьяная именинница, остальные гости уже почти забыли о ее существовании, только Кирш пыталась найти по всем полками стенного шкафа какой-нибудь безобидный абсорбент, вроде «Полифепана».

Дверь снова хлопнула: сердобольная девушка пробежала мимо Кирш в туалет, а Лизина сестра тихо констатировала:

– Лиза, кажется, умерла… – Съехала по стене и обхватила плечи руками, глядя в пространство перед собой,

Было непонятно: кто вызвал милицию, почему подозревают Кирш и откуда взялся героин. Впрочем, все это позже разъяснилось и стало неважным. Непонятным и абсурдным для Кирш осталось одно: смерть. Почему ей позволено являться так некстати, вкрадываться так тихо и забываться так по-будничному?

С этого происшествия для Кирш началась новая жизнь, в которой Лизе уже не было места. Лизина смерть стала грустным трамплином, перекинувшим Кирш в иное измерение…

2

В тог день, когда Рэй зашла в компьютерный клуб и отправила свое грустное послание Кирш, она еще не знала, что ждет ее вечером.

Рэй работала лаборантом в институте. В этой работе ее раздражало все: белый халат в пятнах от химикатов, жужжащий электрический свет в неуютном помещении, пробирки и престарелые тетки-ученые, подчеркнуто обращающиеся к Рэй: «Елена Степановна».

Рэй, как обычно, повесила свой халат на гвоздик и, сменив сандалии на ботинки, поспешила домой: отмыться от этих запахов, переодеться и вздохнуть легче в знакомой компании, где никто не удивится, если она скажет: «Я – Рэй – клевый парень!»

– Опять пива?– Из ларька высунулась улыбающаяся голова.

– Как всегда. – угрюмо подтвердила Рэй.

Едва открыв входную дверь, она услышала голоса: отец разговаривал с каким-то мужчиной. Из кухни доносились обрывки фраз: «…Да ясное дело– просто мужика нормального не было», «Да никакого не было!»… На стук входной двери в коридор вышел отец, из-за его спины выглядывал какой-то молодой громила.

– Ленка, это Витек, с моего депо.

– И что?

– Чаем напои!

– Сам пои. – Рэй прошла в свою комнату и собралась закрыть дверь, но сзади ее остановила чья-то сильная рука: это Витек схватил ее за запястье и улыбнулся во весь рот.

– Ты, дебил, отпусти быстро!

– Зачем так хамить, мадам?! Может быть, мы с вами поладим? – Он попытался взять Рэй за подбородок. Она выхватила из-за пазухи охотничий нож и полоснула громилу по руке. Тот взвыл и ударил ее в челюсть. Рэй отлетела в коридор. Наблюдавший за всем отец завопил!

– Дура! Тебе мужика надо, тогда мозги на место встанут!

Витек шипел, держась за раненую руку:

– Уродина, благодарить должна; да при такой топорной морде ни один мужик на тебя не позарится!

Рэй не услышала адресованных ей слов, а если бы и услышала, они оказались бы не более сильным оскорблением, чем поступок этих двух мужчин.

Уродиной Рэй не была: таких женщин просто называют некрасивыми. У нее были довольно грубые черты лица, колючий взгляд, широкие скулы и бесформенные брони. С эстетической точки зрения все это мало украшало Рэй как женщину, по вполне подходило ей как «почти мужчине»-транссексуалу. Кроме того, если со стороны не возникало откровенных провокаций, у Рэй было приятное, располагающее выражение лица: глаза улыбались и были внимательны к собеседнику, часто выдавая восхищение.

Рэй первый раз в жизни вцепилась отцу в рубашку, с ненавистью заглянула в глаза и зашипела:

– Придурок, да мне врачи разрешение дали на смену пола! Мне уже паспорт меняют, по закону! Мне операцию скоро сделают!..

Она схватила куртку и выбежала из дома, Как всегда, позвонила Кирш, но у той был выключен мобильный. Тогда Рэй ненадолго зашла в компьютерный клуб, потом купила две бутылки водки и провела весь вечер и ночь у знакомой милиционерши Натальи. Та – пышная дама с Приволжским говором – всегда встречала Рэй с горящими глазами, малиновыми губами и в обязательном красном махровом халате. Наталья умела утешать, душа в своих объятиях, и отличалась темпераментом в постели.

Назавтра с больной головой Рэй с трудом дождалась конца рабочего дня. Она плелась от метро, проклиная необходимость возвращаться в родительский дом и укрепляясь в мысли снять комнату. «Только собрать вещи!» – с таким желанием Рэй вошла в квартиру, сжав кулаки. Дома, к счастью, никого не было. Она включила музыку и начала выкидывать вещи из шкафа. Неожиданно сердце дрогнуло: открылась входная дверь, раздались шаги по коридору, и Рэй увидела отца; в руке бутылка, глаза подозрительно блестят.

– У меня больше нет дочери!

– Да у тебя ее давно нет! – Рэй продолжила разбирать вещи.

– Я от тебя отказываюсь.

– Да плевать! Ты б еще моей пенсии дождался, чтоб от меня отречься!

– Я давно собирался. Я тебе и памятник давно приготовил – в гараже стоял…

Рэй с ужасом оглянулась:

– Какой памятник?!

Отец отхлебнул из бутылки и ответил таким низким голосом, что с первого его слова у Рэй похолодела душа:

– Слушай меня. Последний раз. Я жену похоронил. А потом и дочь. Дочь, а не мужика без …! – Он махнул рукой и захлопнул за собой дверью.

Рэй присела на край дивана.

Потом сорвалась с места, будто кто-то ударил ее в спину, и, перепрыгнув через груду вещей, валяющихся на полу, бросилась прочь из квартиры.

Она бежала по улице, не огибая луж; пересекла улицу и дальше – переулками, переулками. Странно в тридцать лет бежать как в пятнадцать – от обиды и думая, что можно обогнать машины. Срезав полквартала, она выбежала к остановке– как раз подъезжал трамвай. Рэй вошла в него одним шагом и впилась руками в поручень. «Врет он все! Он не посмеет!»

Уже стемнело. Кладбищенский сторож угрюмо наблюдал через окошко, как не по сезону одетое, вернее, раздетое существо трясет ворота. Сидящий напротив сторожа человек даже не повернул голову в сторону окна: он сгорбился, разглядывая потрепанные карты в руке, и, нахмурив брови, искоса поглядывал на полупустую бутылку, стоящую у сю ног на газете. Когда зрелище за окном порядком наскучило, сторож положил свои карты на ящик, пригрозив напарнику, и вышел к Рэй.

– Чего ломишься, пацан? Сюда никто не опаздывает! – Рэй сделала шаг назад.

– Вы что, закрылись уже?! Мне надо, очень!

Сторож прищурился: существо ответило ему неприятным, но женским голосом, и под рубашкой у него, кажется, была отнюдь не мужская грудь,

– Баба, что ли? А, один хрен; чего надо-то? Потом навестишь, утром приходи.

Рэй достала из заднего кармана брюк кошелек и протянула сторожу. Тот нерешительно взял, открыл, с сомнением посмотрел на странную посетительницу и, вынув несколько купюр, вернул кошелек Рэй, Ворота загрохотали, Рэй протиснулась в щель, не дождавшись, пока они откроются до конца.

– Кто это там? – удивился карточный напарник сторожа.

– Да психованная какая-то: приспичило ей в темноте по кладбищу гулять… И вообще, могла бы через сто метров через дырку в заборе пройти…

Рэй не была на кладбище давно, она уже не бежала, а медленно шла, не чувствуя холода. Ничего, кроме страха. И это был не страх темноты, не боязнь снова увидеть огненный столб и не страх перед покойниками: она боялась увидеть то, что приехала увидеть.

Ограда, еще ограда, поворот, ограда… Бесконечные ограды.,.

В детстве Рэй ездила с мамой на экскурсию в Прибалтику и видела там кладбище. Оно было совсем не похоже на русские погосты: в сосновом бору стояли, будто прогуливались, ухоженные памятники, и не было никаких оград. Тогда Рэй удивилась этому, а мама объяснила, что, наверное, у католиков так принято, а у нас так быть не может хотя бы потому, что без оградки утащат и цветы и сами памятники.

Рэй замялась, прежде чем повернуться. Она подошла вплотную к чугунным прутьям, взялась за них руками и медленно подняла глаза… Ноги стали ватными, а по спине побежали мурашки: рядом с маминым памятником стоял еще один, поменьше, совершенно черный, посередине белела овальная фотография, Рэй с упавшим сердцем открыла калитку и вошла. Она наклонилась перед памятником и… встретилась с собственным лицом: фото на паспорт пятилетней давности. Имя, отчество, фамилия. Дата рождения и дата смерти. Получилось, что она умерла вчера…

Свет фонаря, оставшегося где-то позади, создал другую – темную Рэй, покорно ложащуюся на свой памятник. Заметив эту тень, Рэй содрогнулась и почувствовала озноб. Полумрак кладбищенских деревьев, могилы, упрекающие жизнь за ее беспечность, тень – все на несколько сот метров вокруг было сильнее одного стучащего сердца – маленького, с кулак Рэй – и все отвергало его. Страх и отчаяние сдавили горло, ей захотелось плакать, по не было слез. Она закрыла лицо руками и попыталась справиться с дыханием: пусть вдохи будут короче, а выдохи длиннее, чтобы меньше вдыхать этого страшного тленного воздуха и скорее выпустить эту уже не умещающуюся в груди боль. Мертвецы – не страшно, думала Рэй, страшно то, что для вечности человек – это бездомная душа и кости, гниющие в земле. И, конечно, душа, если она имеет на это право, никогда не прилетает на кладбище, потому что само существование могилы оскорбляет и ее, живую, и ту вспышку жизни, которую ей посчастливилось пережить в теле. Тело болело вместе с душой, тело испытывало желания, тело стремилось быть с кем-то рядом, иногда спорило с душой.,. Но едва она покинула его, как и тело стало таять, исчезать – возможно, рядом с телом того человека, которого при жизни ненавидела душа. Два ненавистных Друг Другу тела могут смешаться и стать удобрением для одного дерева. А две покинувшие оба тела души будут смотреть на это дерево с небес и принимать как данность: ничего не важно после смерти, она примиряет всех, венчая пустотой. Жизнь разделяет, смерть соединяет, а сильнее их обеих разве что любовь, которая соединяет души при жизни и мучает раздельностью тел, «А счастья не было и нет, хоть в этом больше нет сомнений…» Рэй всегда любила Блока. Он тоже был странным, несчастным, злоупотреблял опиумом и бежал от любви. Слезы обожгли ладони: Рэй стало мучительно жаль себя; вот она жила после Блока, фактически пережила его, а кто-то переживет ее, и души объединит небо, а тела – земля. Все уходят, так и не поняв, зачем они приходили. Самым глупым в смерти для Рэй казалось, что она, Лена, может умереть, так и не поняв, не полюбив себя, не заслужив чьей-то любви, не полюбив кого-то другого. Нельзя любить кого-то, не научившись любить себя… Здесь, в земле, она будет вместе с теми, кто презирал ее; она не была нужна живой, а мертвыми не нужен никто. Другие ушедшие наверняка были понятны себе, а она? Она даже не понимает, какого пола существо живет в ее не особенно привлекательном женском теле, не понимает, жива ли она вообще, если смотрит на собственное надгробье со стороны, если заслужила такую ненависть. Кто большее чудовище: она или ее отец, установивший этот могильный памятник?.. Рэй почувствовала, как слабеют ноги, но от мысли, что, опустившись на корточки, она станет ближе к земле – страшной, холодной, чужой, – ей стало жутко. В этот момент она была заблудившейся в чужом дворе пятилетней девочкой, мечтающей, чтобы добрый волшебник за одно мгновение перенес ее домой. А где он, ее дом? Приступом подошли новые слезы, но тут Рэп почувствовала, что кто-то коснулся ее ноги. Она в ужасе отняла от лица руки и увидела быструю тень, скользнувшую мимо нее: уже по ту сторону ограды довольно уверенно вышагивал котенок, Рэй быстро открыли калитку и вышла за ним. Он должен вывести ее отсюда, он знает дорогу, и он не боится. Котенок увидел на асфальте пожухлый бесформенный листик, насторожился, толкнул его лапкой и тут же прыгнул на него – листик не сопротивлялся. Котенок поохотился еще несколько секунд, потом поежился от холода и требовательно мяукнул. Рэй подошла ближе и взяла его на руки. Они шли вместе, так было не страшно– поворот, еще поворот; котенок урчал, а Рэй прислушивалась, как под правой ладонью ровно и быстро отстукивал крошечный живой двигатель: два сердца против всей этой кладбищенской тишины уже сила. Щеки высохли от слез, но были совершенно ледяными, Рой снова вышагивала с пятки на носок, бросая вызов миру, и четко понимала, что больше никогда не пройдет этой дорогой, не вернется на это кладбище, – мама простит, она ведь и сама, конечно, не здесь.

У сторожки Рэй остановилась и заглянула в окошко. Сторож заметил ее и поставил стакан.

– Чего, навестила? – сказал он уже с порога.

– Да ерунда все это!.. – Рэй отмахнулась как человек, которого спросили о чем-то недостойном даже формального обсуждения.

Рэй протянула сторожу котенка. Он обреченно вздохнул, взял его и закрыл за собой дверь, Уже из-за нее Рэй услышала: «Эй, Матильда, блудника твоего доставили!»

Сторож вышел и молча открыл ворота. Оказавшись по ту сторону, Рэй быстро пошла к остановке. К милиционерше ехать не хотелось: не было желания говорить, не было сил для игры. С отцом можно не общаться: он теперь просто сосед по коммуналке. Главное – скорее очутиться в своей комнате. Хорошо было бы выпить с Кирш. Но у той своя жизнь, и у Лизы, кажется, именно сегодня день рождения; Рэй ведь даже приглашена, но какое уж тут: прийти на праздник с кладбища продрогшей и заплаканной и сказать: «Желаю тебе, Лиза, чтобы тебе не поставили надгробный памятник при жизни!»