Текст книги "Женского рода"

Автор книги: Екатерина Минорская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

Алиса почувствовала, как слабеют ноги:

– В каком смысле?

– В смысле, что при знакомстве это было важно, а сейчас – плевать, с косой ты или лысая, я тебя воспринимаю уже по-другому, – ответила Кирш, открывая дверь квартиры.

Близилась полночь, зазвенели вилки с ножами, зажурчали напитки, и начали опустошаться тарелки… Звякнули бокалы – «за уходящий год», Кирш наклонилась к Алисе и шепнула:

– Здорово, что мы встретились, да?

Потом поздравлял телевизор, били куранты, бокалы звенели за год наступивший и смешивались голоса на фоне поющего телевизора…

Алису снова посетило ощущение нереальности: Новый год – ив чужом доме… Молчаливая мама Кирш, женщина с синими волосами, маленький мальчик, запускающий вокруг елки голубой вагончик, любовно прикрытая ковриками незнакомая потертая мебель, чужая посуда, оливье по-советски в большой стеклянной вазе, добродушный кот, спящий на подоконнике и там, за ним, в окне, синий снег и станция вдали, а позади нее – лес. Если бы не Кирш, украдкой посылающая Алисе улыбку, можно было бы назвать этот праздник воплощенным одиночеством: оно – не только пустота, оно праздник в чужом доме, который ты наблюдаешь, будто ты – путник, проходивший мимо и случайно заглянувший в окно дома, стоящего на обочине.

Алиса сидела на краю дивана перед телевизором и теребила уши большого плюшевого зайца. Кирш, сидящая на корточках у железной дороги, по которой неутомимо бегал голубой вагончик, случайно поймала взгляд своей гостьи и присела рядом.

–Я хотела тебя завтра домой пригласить, но там сейчас дурдом будет; звонки, визиты всякие ненужные – не криминально, как раньше, но тоже неприятно…

Если бы в этот момент Алиса не сидела на диване, она наверняка покачнулась бы; когда секунда бесконтрольного волнения истекла, девушка сумела справиться с окаменевшими мышцами лица и натянуто улыбнулась:

– Все в порядке, я и приехала-то всего на пару дней, мне второго на работу…

Кирш привстала с дивана и села на корточки перед Алисой.

– Девочка моя, ты же шутишь, да? Разве мы не поедем в деревню?

– В деревню? – переспросила Алиса, не понимая.

– Ну да. К Максимке завтра братья двоюродные приедут погостить, да, Макс? Слышишь, сынок, к кому завтра гости приедут?

Мальчик был очень занят: нужно было провезти на голубом паровозике маленького человечка, который все время падал.

– Максим, людям трудно долго удерживаться на голубом вагоне – притяжение земли действует…

Максимка не слушал и упрямо ползал вокруг железной дороги, пытаясь усадить на убегающий состав своего пассажира. Кирш повернулась к Алисе и улыбнулась:

– Я один бой Настене обещала, а потом мы же поживем в деревне, если ты не против?..

– Не против…

Алиса хотела что-то добавить, но Кирш, заметно повеселев, уже стояла с пультом напротив телевизора.

Клуб гудел; когда диджей объявила начало боев и музыка стихла, Кирш подмигнула своей сопернице, и они вышли из раздевалки. Подходя к рингу, Кирш взглядом отыскала за столиком Алису и улыбнулась. Несколько девушек, заметивших этот взгляд, с неприязнью и любопытством оглянулись на Алису. Она, не замечая их, с восторгом смотрела на Кирш: ей казалось, что та возвышается над рингом величественной стройной воительницей и к ее ногам непременно должны падать восторженные ценители ее дерзкой грации.

– Ты бы с такой хотела?

Алиса вздрогнула, приземлившись в реальность клуба: рядом с ней переговаривались два юных создания. Одна из девушек мечтательно пожала плечами:

– Даже не знаю… Ништяк в постели, это точно, наверняка.

Алиса покраснела и почувствовала подступающую, датую волну ревности.

…Широкие плечи, узкая талия, безупречная линия спины… Резкий выпад длинной ноги: в каждой мышце – сила, и от щиколотки до бедра завораживающее сияние – кожа, отливающая бронзой. Удар сваливает соперницу с ног. Кирш спокойна и напряжена одновременно: она видит, что это еще не нокаут, она успевает снова взглянуть на Алису и улыбнуться, затем, расправив плечи, готовится к новому удару. Соперница поднимается на ноги и, кажется, метит Кирш в челюсть, и та, кажется, не успеет закрыться. Алиса зажмуривается, но, когда резко выброшенная вперед рука в перчатке почти достигает цели, Кирш гордо вскидывает голову и, слегка повернувшись всем телом, с разворота наносит удар другой ногой.

– Она тноя подружка? – Незнакомая женщина лет сорока, стоящая у столика, улыбается Алисе и пилит недоброжелательным взглядом.

Алиса пытается не реагировать, но, чувствуя на себе этот взгляд, вновь поворачивается к женщине:

– Что, простите?

– Да вы с Кирш вроде вместе пришли… – Женщина икнула и, подмигнув Алисе, сделала глоток коньяка из большого бокала.

– Вместе, – подтвердила Алиса и повернулась к рингу, где соперница Кирш вновь смогла подняться на ноги. Чуть не пролив остаток коньяка, женщина вновь склонилась к Алисе, на этот раз почти коснувшись ее уха губами:

– Повезло тебе, детка… Она тут весь клуб отыметь может одним обаянием, детка. И гибкая какая: красиво, когда такая между ног склоняется, и руки сильные…

Алиса нахмурилась и в этот момент поймала взгляд Кирш: та посмотрела на нее вопросительно и, сбив партнершу прямым ударом, не оглядываясь на судью, в два шага оказалась рядом с Алисой, смерив беседующую с ней даму возмущенным взглядом: та ухмыльнулась, пытаясь скрыть испуг, и поспешила отойти подальше от ринга.

– Вес в порядке? – Голос Кирш звучал встревоженно.

– Да. Она восхищалась тобой! – тихо ответила Алиса. Кирш недоверчиво кивнула и вернулась в свой угол на ринге; казалось, ей было безразлично, что бой выигран.

Настена заглянула в раздевалку, когда Кирш уже вышла из душа,

– Слушай, Кирш, тут одна дамочка упакованная хочет тебе подарок сделать, я вообще-то предупредила, что ты ее пошлешь,

– Пошлю, конечно, а какой подарок?

– Да вроде поездку в Европу… – Настена усмехнулась и добавила: – С ней вместе!

Кирш нашла среди толпящихся у раздевалки девушек Алису и, взяв ее за руку, ответила Настене с улыбкой:

– Пусть она свою поездку себе засунет куда-нибудь, ясно?!

Настена спокойно усмехнулась, а Кирш, обняв Алису за плечи, добавила:

– Мы в деревню едем!

…И дни потянулись вереницей незамеченных рассветов и закатов.

Метель заметала все дорожки к дому, а Кирш и Алиса не стремились в мир по ту сторону забора. Это не было похоже на обычное уединение влюбленных: при свете дня все было похоже на игру, призванную скрыть смущение и растерянность. Кирш не стремилась окружить Алису обожанием, и, терпя ее дерзости, беглая питербурженка удивлялась себе: неужели она оказалась среди тех женщин, которые находят хамство привлекательным? Неужели обаяние Кирш в ее хамстве? Алиса признавалась себе, что любила другую Кирш, без доспехов и меча.

Замечая, как Алиса отворачивается, пытаясь скрыть стоящие в глазах слезы, Кирш бережно брала подругу за локоть, заглядывала в глаза, прижимала к себе и думала о том, что готова убить себя, лишь бы Алиса не была несчастна. Но женские обиды злопамятны, и Алиса заглядывала Кирш в глаза, пытаясь понять; эти маленькие царапинки-обиды в сердце, что они способны сделать, помножив себя на время – помогут сердцу огрубеть или научат его болеть вечно?.. Чтоб всю жизнь «горело»… Кирш принесла с чердака старые шахматы.

– Любишь шахматы? – удивилась Алиса.

– Не хочу, чтобы тебе было скучно!

– А мне не скучно!

Играть получилось недолго: тонкие Алисипы руки двигали фигуры неуверенно, и Кирш с умилением следила за озадаченным лицом партнерши, витающей где-то далеко от поделенной на квадраты доски. Почесав кончик носа, Кирш хмыкнула, встала и, проведя рукой по беспорядочно топорщащимся темным волосам, бросила Алисе:

– Ладно, Элис, я пойду чайник включу, пока ты там свой мат рассчитываешь!

– Нет, я не мат, я просто ход, – оправдалась Алиса.

– Я в курсе, – сказала Кирш мягче, – ты вообще на мат не способна, на нападение как таковое.

– Почему? – Алиса почти обиделась.

– Потому что ты хорошая, добрая, нежная девочка…

Алиса умела скрывать эмоцию, но не могла скрыть то, о чем она думала в данную секунду особенно настойчиво; любая мысль читалась на ее лице и была настолько материальной, что другой человек мог почувствовать ее, стоя к Алисе спиной. Каждая обида Алисы рождалась следом за выводом: «Кирш может долго разговаривать при мне по телефону с кем-то другим, не торопясь закруглить разговор, значит, ей скучно со мной или ниточка, связывающая ее с тем человеком, так же важна, как и наша». Кирш говорила кому-то: «Ты же знаешь, родная, что все они дуры!» Алиса делала еще один вывод и отворачивалась. Кирш спешно заканчивала разговор и подходила к ней; «Ты обиделась? Я же не про тебя». Алиса требовательно поворачивалась, а потом произносила мягко: «Зачем ты меня все время отталкиваешь? Мне надо вспылить и уйти?»

«Если бы я поняла, чтоты можешь это сделать, мне стало бы по-настоящему страшно». Алисе было страшно оттого, что Кирш могла обманывать: ее или саму себя.

Алиса пыталась понять: «Она держит в напряжении меня или прежде всего саму себя?» Балансируя между возвышением и унижением, Алиса чувствовала себя оголенным проводом, и что-то неизбежно должно было измениться: то ли ее хрупкость, то ли напор Кирш, то ли скорость жизни, то ли ее цвета…

Как в клубе во время медленного танца Кирш могла неожиданно легонько оттолкнуть Алису от себя, так и теперь она не позволяла им долго растворяться в объятиях. Изредка Алиса интересовалась: «Зачем ты так делаешь?» Если Кирш замечала в вопросе подруги досаду, она тревожилась; «Обиделась? Не надо!» А однажды, отвернувшись от Алисы, Кирш ответила серьезно и тихо: «Я просто не хочу тебя потерять».

И Алиса знала, что весь мир за окном существует ради этих слов.

Однажды Кирш заговорила про Лизу:

– Я была недостойна ее искренности, как сейчас недостойна твоей.

– Кирш, а почему женщины считают тебя недоступной и говорят, что надо сильно извернуться, чтобы быть с тобой?

Кирш оживилась и присела на подушке.

– Кто так говорит?!

– Ну не важно…

– Важно. Кто?

Ну эта, которая Кот, например… Кирш ухмыльнулась и потянулась за сигаретой.

– Потому что у меня было очень мало женщин – только те, в которых я была влюблена. Точнее две. С остальными – не считается: без поцелуев и орального секСА: трахнуть и забыть!.. Таких, к сожалению, было много.

Алиса покраснела.

– А они?

– Что? – не поняла Кирш,

– Только ты их, ну…

– Трахала? Да, это точно.

Алиса отвернулась к окну и, когда Кирш обняла ее за плечи, тихо спросила:

– А они тебя там целовали?

Кирш потупилась и уткнулась Алисе в плечо, чтобы скрыть смущение:

– Мне это не нужно; пару раз случалось, когда я была в бессознательном состоянии – обнаруживала чью-то голову между ног, но я быстро это пресекала!

Кирш курила при Алисе много больше обычного и часто отводила глаза. Алиса привыкала к своим новым именам: «Элис», «Лиса» и «Лисенок». Она знала, что после обращения «Элис» последует что-то, не имеющее значения для их отношений, за «Лисой» ее ждет какое-то предложение, призыв, просьба или упрек. А нежное «Лисенок» – тихо, чуть хрипло – могло быть только в темноте; под покровом ночи или утром, когда Кирш еще лежала под одеялом, уткнувшись Алисе в плечо. От этого маленького и хрупкого, в которое вдруг перерождалось ее чопорное имя, Алисе хотелось съежиться и повторять про себя: «Я – Лисенок, для нее я – Лисенок! Счастье, несомненно, в этом».

Кирш любила, закинув ногу на ногу, разглядывать раздевающуюся Апису, но сама стягивала майку и джинсы быстро, отвернувшись. Было странно видеть Кирш смущенной. У многих ее друзей были фотографии без купюр: Кирш в одних трусах сидит в кресле с сигаретой в компании нескольких коренастых девиц. Кирш ню загорает на крыше с соседом, Кирш совершенно голая позирует неизвестному фотографу, стоя с бутылкой коньяка на разобранной кровати, и т. д. Такие фотографии Алисе попадались у Стеллы, наверняка были у Рэй, у Кот – у многих знавших, желавших, получивших или частично получивших Кирш, в основном у тех, кто, по ее признанию, был ей по большей части безразличен. Но при Алисе она стеснялась своей наготы. Стеснялась и огрызалась на ее удивление.

– Чего смотришь?!

– Почему ты не раздеваешься при свете? Я же тебя не стесняюсь, и в постели мы все равно голые…

– Отстань!

Когда Кирш готовила завтрак (часа в три пополудни) и отходила к окну с сигаретой, Алиса обвивала ее сзади руками и целовала в шею. Кирш оборачивалась, не выпуская сигарету, целовала Алису с какой-то стремительной нежностью и теплотой, потом тихонько отталкивала от себя и отворачивалась, улыбаясь: «Отстань!» Алиса отставала и начинала без умолку болтать о всяких пустяках. Тогда Кирш садилась в кресло, положив под подбородок кулак и приподняв бровь, и смотрела на подругу с шутливым умилением в глазах. Та осекалась, садилась к ней на колени, и они молчали, обнявшись: Кирш гладила ладонь Алисы, иногда прижимая ее к губам, а та утыкалась носом в Киршин висок и теребила ей волосы на загривке. Потом произносилось слово – любое, и оно на время снова разделяло их. Кирш вставала за сигаретой, Алиса шла варить кофе, а потом они на кухне снова подходили друг к другу вплотную, глядя друг на друга: Кирш то с ухмылочкой, то озадаченно потирая лоб двумя пальцами, Алиса испытующе глядя исподлобья. Дальше следовало несколько надрывно-шутливых па танго, и они опять расходились, чтобы сесть друг напротив друга и говорить ни о чем – на самом же деле познавая друг друга в слове. При свете дня всегда было видно, что между ними есть расстояние, их могли разделять стол, стул, стена… Только ночь размывала предметы и соединяла девушек, Они никогда не засыпали раньше утра.

Могли просто говорить, но уже не так, как днем: мягче, искренней, проникновенней. И Кирш была женственной и трогательной, и тело ее казалось Алисе похожим на стройную лозу. И они не отпускали друг друга в путешествие к себе: или были переплетены ноги, или одна из девушек лежала головой на груди или животе у подруги, или (когда Кирш курила) они просто держались за руки, прижавшись друг к другу.

– Кирш, а знаешь, – сказала как-то Алиса, – древние китайцы считали, что раньше, не имея словесного обозначения, понятия имели форму круга, а после, обретя названия, стали квадратными? Не было термина «человеколюбие», но оно было само по себе, а появилось это слово, и смысл стал утекать из него…

Говоря это, Алиса размышляла о том, почему они с Кирш не говорят о любви: обе они могли часами описывать свои чувства друг к другу, но никогда не называли их.

– Ты это к чему?– насторожилась Кирш и, не дав Алисе собраться с мыслями, передразнила ее восторженный взгляд: – Кстати о кругах и квадратах! А ты знаешь, Алиса, что декорация к спектаклю по пьесе Крученых «Победа над солнцем» – это…

– «Мерный квадрат» Малевича, – покорно кивнула Алиса.

– …Это что – символ победы над светящимся кругом?!

Алиса вздохнула:

– Я всегда знала, что это не картина, которой стоит восторгаться, а просто манифест! И не стоит смотреть на этот квадрат, восторженно отходя на несколько шагов, будто внутри этой черноты, поглотившей мир, есть что-нибудь заслуживающее внимания, что-то кроме пустоты.

– Премудрая моя, ты уж разберись, что там в квадрате – мир или пустота!

Кирш рассмеялась, увидев, как насупилась Алиса. Но они посмотрели друг другу в глаза и перенеслись друг в друга… Если бы люди могли долго смотреть глаза в глаза, а не возвращались к собственным мыслям через несколько секунд, возможно, они стали бы понятнее друг другу…

У Кирш было табу на слово «любовь», она давно разменяла его на мелкие смыслы и бессмыслицы, унизила и оттого стала презирать. Теперь оно рождалось заново и становилось словом с безупречной репутацией, настоящим словом, обозначающим чувство, а не тысячи его двойников. Но все равно, Кирш по-прежнему не могла произнести: «Я люблю тебя», даже признав про себя, что любит всей душой. Алиса не выпрашивала этих слов, как нищий подаяния, она терпеливо ждала, когда наступит их время. И оно пришло – неожиданно и просто.

Однажды Алиса, по их с Кирш обыкновению, нарушила недолгую ночную тишину вопросом: «О чем ты сейчас думаешь?» Прозвучал самый частый у них ответ: «О тебе» (иногда вместо него следовал жест указательным пальцем, упирающимся в подругу).

– А что ты думаешь обо мне? – спросила Алиса.

И тут наконец услышала:

– Что я люблю тебя…

Это прозвучало просто, тихо, как из глубины какой-то заветной пещеры. И Алиса благодарно прижалась к Кирш,

Иногда за девушек разговаривали их тела. И тогда Кирш уже казалась Алисе не лозой, а дикой пантерой: сильной, гибкой и своевольной; она требовала не ублажения себя, а подчинения своим ласкам. И это не были заученные жесты: Кирш бережно и внимательно познавала Алису, и та постоянно чувствовала силу, но никогда – насилие. «Ласковый и нежный зверь»… Почему-то Алиса никогда не думала так о мужчинах: они не были черно-белыми; они вмещали в себя только себя, как и было заведено веками: мужское – у мужчин, женское – у женщин, сила – у мужчин, слабость – у женщин… Алиса была слишком избалована мужчинами, Кирш – женщинами…

Мужчина для Алисы всегда был одного резкого цвета и, играя нежность, не умел быть нежным внутри. Только в Кирш звериное было настоящим, неистовым, жестким, а нежное – абсолютным, женским, трогательно-беспомощным. В одном человеке. Кто, что может не разрываться, имея два равнозначных полюса? Если только планета. Кирш была планетой, на которой Алиса уже перестала чувствовать себя инопланетянкой.

Когда-то Алисе казалось, что женщины могут любить друга только платонически: страстно, возвышенно, желательно на расстоянии, чтобы писать друг другу длинные надрывные письма. Но постель… Алиса представляла, что это только беспомощное унижение чувств: ласки без чего-то главного, без законченности, без борьбы и победы. По жизнь подбросила ей загадку: ей нравились мгновенные превращения Кирш. Секунду назад та еще лежала, как испуганная нимфа: лебединая шея, тонкая талия, девичья грудь, длинные стройные ноги и раскинутые как крылья руки. Она позволяла ласкать себя, а потом вдруг резко опрокидывала Алису на спину и нависала над ней в другом, почти дьявольском обличье: плечи оказывались широкими, руки мускулистыми, на шее напряженно пульсировали жилки, заметные даже в полумраке, и лицо вместо нежного овала приобретало какое-то грубое, хотя по-прежнему красивое очертание. Над Алисой нависала скала. Только в таком положении Кирш подолгу смотрела Алисе в глаза – не отводя взгляд. Менялся и сам взгляд: он мог быть светящимся – тогда на лице была ласковая, признающаяся в любви улыбка, амог быть жестким, из-под прикрытых век – жаждущим признаний не только души, но и тела. Они долго смотрели так друг на друга; Алиса снизу, Кирш сверху. Они встречались губами, а потом Кирш отправлялась в путешествие по Алисиному телу и наконец проникала в нее; сначала языком, потом – Алисе почти не верилось, что на такое способны руки… По возвращении они сквозь сбившееся дыхание снова целовались… И снова рука… Они смотрели друг другу в глаза – много дольше, чем несколько секунд, сердца стучали с двух сторон, потом пропадали звуки, и тела вздрагивали… Кирш клала голову Алисе на грудь и прислушивалась. Алиса гладила ее волосы (без привычного геля они были совсем мягкими), и иногда у нее вырывалось: «Девочка моя родная!»

Как-то, когда Кирш разговаривала с кем-то по телефону, выйдя с ним на улицу, Алиса вынула из давно заброшенной за кровать дорожной сумки зеленый томик и села читать… Кирш подошла сзади незаметно и хотела было поведать что-то подруге, но, взглянув на книгу, передумала,

–У Лизы такая же была…

Алиса неслышно вздохнула и, ведя пальцем по тексту, начала читать:

Опахалом чудишь, иль тросточкой, —

В каждой жилке и в каждой косточке,

В форме каждого злого пальчика, —

Нежность женщины, дерзость мальчика.

– Это про тебя, – подытожила Алиса и отложила книгу. – Помнишь, я тебе про Марго рассказывала? Про Маргариту Георгиевну?

– Ну?– Кирш листала книгу.

– Так вот ей эти строчки Зоя Андреевна, Зоя, ее подруга, на фотографии написала…

– Ну и что?

Алиса пожала плечами:

– Завораживает эта «ироническая прелесть» – «Что Вы – не он».

Кирш внимательно посмотрела на Алису:

– Бросишь ты меня, Элис, знаешь ты об этом?

Алиса с чувством замотала головой в знак отрицания, а Кирш пошла топить печку.

Но особенно удивительно для Алисы Кирш становилась в те минуты, когда она начинала заниматься своими ногтями: с мальчишеской ухмылкой, короткой стрижкой, раскинув мускулистые ноги в мужских шортах, она, сидящая на кровати за маникюром, превращалась в такие минуы в вальяжную, изнеженную даму…

Сколько себя помнила, Алиса не могла выйти в люди, если ее ногти не были аккуратно пострижены и накрашены красивым лаком, но она не знала названий инструментов, которыми добиваются красоты ногтей, не ведала о том, что ногти можно полировать, подпиливала их старой металлической пилочкой и стригла обычными маникюрными ножницами. У Кирш был набор инструментов, незнакомых Алисе даже по виду, она ловко орудовала ими, потом строго разглядывала свои ногти и втирала в них косметическое масло – Кирш ворожила над своими руками с пристрастием избалованной и изнеженной женщины, вынужденной, правда, временно обходиться без услуг салонной маникюрши… Алиса, разглядывая альбом с Максимкиными рисунками, исподлобья поглядывала на подругу, слегка выдвинувшую вперед нижнюю челюсть и от старания прикусившую нижнюю губу, как иногда делают женщины, когда хотят скрыть повышенный интерес к собственной внешности. С таким лицом они чисто стоят перед зеркалом и магазине, любуясь своей фигурой, удостоверяются в неотразимости своих глаз при контрольном заглядывании в зеркальце пудреницы, – вот с таким лицом Кирш делала маникюр, чувствуя неловкость оттого, что этопроисходит на глазах у Алисы.

– А это что? Это чтобы ногти на ногах стричь? – Кирш недоуменно проследила за взглядом Алисы и равнодушно отчеканила:

– Как что? Щипчики для обработки кутикул. – Алиса уважительно поджала нижнюю губу и не смогла сдержать улыбку.

– Ты чего? – спросила Кирш грубо, Алиса покачала головой.

– Смеешься надо мной?– спросила Кирш уже испуганно и бешено округлила глаза. – Нe смей надо мной смеяться!.. Хорошо?..

Прежде Алиса стеснялась своей наготы: она никогда не раздевалась при других женщинах, лишь по этой причине не ходила в баню и даже в спортзал и бассейн, где нельзя было избежать открытых душевых кабин и раздевалок. Но Кирш Алиса не стеснялась совершенно: если в доме было хорошо натоплено, она могла расхаживать по комнате не одеваясь и вести беседы о космосе, присаживаясь в таком виде возле дышащей на кулак с лукавым видомполностью одетой Кирш.

– А мне очень плохо со стрижкой? – спросила Алиса плаксиво, присев на корточки возле Кирш.

– Не очень!

Кирш привыкла к новому облику Алисы, почему-то даже с этой короткой стрижкой она казалась ей девушкой из старины – тонкой и трогательно-старомодной, как слово «любовь» сего истинным смыслом…

– Ты знаешь, что ты самая красивая девочка на свете?..

Алиса стала любить ночь, которую прежде боялась за темноту и грустные мысли. Она потеряла утро, так как в это время суток они вдвоем погружались в сон. Она принимала день, потому что просыпалась рядом сКирш. И она снетерпением ждала вечера, когда, выходя из самодельного душа, знала, что через несколько шагов очутится по-настоящему рядом с той, которую любит. Конечно любит. Разве можно бросить всю свою прошлую жизнь с ее планами и надеждами к ногам нелюбимого человека. Так думала Алиса, глядя сквозь утепленное ватой окошко деревенской кухни на белую пустыню за окном.

Было счастливо, грустно и непонятно. Там, за окном, все подсказывало: мосты сожжены, нет пути назад – только засыпанные следы, заметенные снегом дорожки в сотнях километров от ее родного города…

Щелкнул вскипевший чайник, и проснувшаяся Кирш крикнула из комнаты: «Ты где?» Алиса улыбнулась окошку и подумала: «Уходя – уходи! Прежней Алисы уже нет».

– Я здесь! Сейчас чай будем пить…