Текст книги "Женского рода"

Автор книги: Екатерина Минорская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

Если человек не знает, куда вести свою судьбу, она поведет его сама… С этими мыслями Кирш заснула, впервые признавшись себе, что она не хочет быть «хозяйкой обстоятельств».

Когда телефон зазвонил снова, Кирш поняла, что это не сон, что за окнами – день, а перед ней коробка с шахматами…

Волосы пахли табаком, и было приятно смывать этот запах под струей теплой воды. Выйдя из душа, Алиса завернулась в махровый халат и через пять минут уже спала младенческим сном. Когда она вновь открыла глаза, за окнами снова было хмуро, а Андрей застегивал молнию дорожной сумки.

– Проснулась? Вставай, малыш, пора на вокзал.

Алиса вскочила на кровати и разочарованно посмотрела в окно: к ней с победно-сумеречной улыбкой возвращалась реальность.

Давным-давно на выпускном вечере один мальчик признался ей в любви, и они договорились вместе со всем классом утром, сразу после выпускного, поехать купаться. Нужно было только зайти домой за купальником, но Алиса, решив подремать минут пятнадцать «для лица», заснула до обеда. А мальчик решил, что она просто не захотела с ним видеться, и больше они не встречались, разве что случайно и с чувством неловкости.

Теперь Алиса проспала поездку к Кирш, а ведь та даже не знала, что ее партнерша по нежному танцу собиралась ее навестить, а знала бы – как казалось Алисе, наверняка должна была бы подумать, что все это не более чем каприз.

Андрей сделал шаг навстречу, и Алиса, готовая заплакать, прижалась к нему: легкий табачный запах его парфюма, крепкая шея, тень щетины на щеках и подбородке… и – тонкая шея с темным загривком, нежная щека изапах «барбариски». Алиса отстранилась и, почувствовав, как в горле сжимается ком, поторопилась одеться.

О своем походе в клуб Алиса отозвалась немногословно и, сославшись на больное горло, предпочла слушать Андрея, рассеянно и невпопад задавая вопросы. В привокзальном киоске, наклонившись к окошку, Алиса произнесла две запомнившиеся ей ночью фамилии и, купив диски, немного успокоилась.

Едва дождавшись, когда все вещи заняли в купе СВ свои места, Алиса забралась под одеяло в обнимку с плеером.

– Ты совсем расхворалась – грустная такая?

– Ничего, ты ложись, ложись, я музыку послушаю.

– Свет тебе нужен?

Алиса замотала головой и, дождавшись, когда Андрей отложит книгу и выключит свет, несколько секунд прислушивалась к равномерному стуку колес, а потом, нащупав на плеере нужную кнопку, увеличила громкость:

«…Солнце выключает облака, ветер дунул, нет препятствий…»

В Питере опять на работу, потом на новую работу – к Капе… Чужая, посторонняя улыбка Капиной жены-иностранки, выставка Андрея, бабушкины вопросы, свадьба. Алиса чувствовала, что против ее воли на подушку сами бегут слезы. Свадьбы не будет; и Кирш, может быть, тоже уже не будет. Алиса резким движением ладони вытерла щеку. А вот фиг вам! У нее тоже была своя вера: в то, что два человека, желающие свернуть одну гору, обязательно ее свернут.

В Питере будет пусто, серо и холодно, но… Алиса тщетно пыталась примирить себя с родным городом. «Нужна ниточка», – подумалось ей. А какаяниточка – что, звонить Аде и разговаривать про Кирш? Звонить Стелле и узнавать новости? Найти «тематические» места в собственном городе, чтобы легче было вспоминать? И тут перед глазами Алисы возникла старая фотография двух бабушкиных подруг. Она ахнула от догадки: «Да ведь они – «тема», ну конечно же «тема»!

Алиса произнесла это вслух, сквозь музыку, звучащую в наушниках. Еще не ясно было, зачем ей нужны были эти старухи, одной из которых уже и в живых-то нет, но хотелось понять… Что понять? Все, все сначала– подобно человеку, начинающему изучать иностранный язык.

Такое же чувство, в том же месте, так же ноет от разлуки, так же нужно видеть глаза и прикасаться, только то существо, которого так нестерпимо не хватает рядом, оно же – женского рода, значит, тысячи томов, описавших любовь, правы лишь по сути, самой глубинной, а по форме – нет. Должно быть, здесь действуют какие-то другие правила… Слух – чутче? Взгляд – внимательней? Сердце – ранимей? Алиса вспомнила Адины слова о войне и о том, что нет ничего за пределами женской любви. Все не так важно в центре Вселенной – только любовь, ничто не важнее любви, а работа, «покой и воля» – для тех, кто ее, любовь, не встретил – надо же ради чего-то жить. Так думала Алиса, и ей почему-то нравилось верить, что у тех двух женщин с бабушкиной фотографин тоже была любовь.

Ту, которой уже не было, звали Зоя, Зоя Андреевна, другую – Маргарита Георгиевна; бабушка звала ее просто Марго.

Воспоминание детства:

– Подойди-ка ко мне, девочка. – Высокая пожилая женщина говорит низким хрипловатым голосом и насмешливо улыбается.

Алиса послушно подходит: ей правится, когда ей повелевают таким ласковым и спокойным голосом.

– Ты красивой будешь киской: волосы не стриги, не кури и не хами – тогда останешься красивой, ясно?

В отличие от прочих знакомых Алисе бабушкиных приятельниц, Марго никогда не сюсюкала с ней, даже когда Алиса была очаровательной крошкой с ангельским личиком и трогательными бантами вкосах. Марго трепала ее за щеку и совала в руку коробочку ее любимого грильяжа… В Доме Анны Михайловны не принято было обсуждать личную жизнь друзей и знакомых, а потому Алиса знала только то, что когда-то Марго и Зоя были неразлучны…

Питер встретил Алису и Андрея неуютным влажным холодом, и Алиса вспомнила вчерашнее промозглое утро после клуба. Они заехали на такси в аптеку, и через полчаса Алиса уже была у своего дома.

Уже у подъезда, прижав к себе Алису, Андрей успокоил ее:

– Это ничего, видимо, ты еще дома простудилась. и у Стеллы этой сквозняки на даче… Не хандри, я побыстрей разберусь с делами и вечером привезу тебе что-нибудь вкусненькое!

Ключ выскочил из замка и упал. Алиса, вздохнув, подняла его и вошла в квартиру, почувствовав табачный запах «волшебных» бабушкиных ниток: Анна Михайловна вязала, сидя перед телевизором. Когда Алисы не было дома, она плохо спала и поднималась рано.

Весь день бабушка смотрела на Алису, будто замечая какую-то перемену, но она не любила задавать вопросы, а внучка не торопилась объяснять свой блуждающий взгляд. Ближе к обеду, когда Анна Михайловна снова уселась в кресло, разбирая нитки, Алиса спросила:

– Бабуль, почему ты перестала общаться с Маргаритой Георгиевной после того, как Зоя Андреевна умерла? Ну это ж, наверно, должно объединять…

– Что именно? Смерть должна объединять? Чушь, Алиса. Или ты думаешь, что старики вообще должны держаться друг друга?

Алиса пожала плечами и стала машинально листать альбом.

– Просто удивилась: с чего бы вам переставать общаться, раз встречались раньше…

– Отнюдь, мы не перестали общаться. Как ты могла заметить, мы с Марго поздравляем друг друга со всеми праздниками. Этого, на мой взгляд, достаточно для двух пожилых дам, чтобы соблюсти этикет.

– Этикет?

Алиса остановилась на фотографии, стоящей среди книг; три старые подруги остановились на горбатом мостике, прильнув друг к другу под большим клетчатым зонтом; бабушка впереди, скрестив руки на груди, Маргарита Георгиевна и Зоя Андреевна сзади, соприкоснувшись плечами. Маргарита держит над всеми зонт таким образом, что ее сумка, висящая на руке, мокнет под дождем, Она, Марго, в дерзком берете поверх темных с проседью волос и в брючном твидовом костюме, седая Зоя – в маленькой шляпке и в коротком шерстяном пальто.

Анна Михайловна взглянула нa Алису, изучающую фотографию, затем на снимок и сняла очки.

– Алиса, я действительно много лет знакома с Марго, но общалась с ней только потому, что она была подругой Зои, а мы с Зоей – сама знаешь – и родились в одном дворе, и за одной партой сидели, и блокаду вместе пережили, и свидетельницами были друг у друга на свадьбе… Ну, конечно, я всех ее знакомых знала, и Марго в том числе. Но это же не значит, что я стала бы общаться с Маргаритой Георгиевной, познакомься мы с ней независимо от Зои!

Алиса смотрела на бабушку с интересом и явно ждала продолжения.

– Бабуль, я уже поняла, что ты от Марго не в восторге, но ты расскажи, что у них с Зоей Андреевной было!

Бабушка пожала плечами:

– Что было… Странная такая любовь, вашему поколению это понятнее, а нам трудно было признать, сорок лет это длилось – пока Зоя не умерла.

– Так у Зои же Андреевны семья была?!

Сматывая клубки в две нитки, бабушка с неохотой.

Делая долгие паузы тишины, рассказала Алисе историю Марго и Зои. Она знала эту историю только с того времени, когда до нее дошло эхо начавшейся в Зоином доме смуты.

Когда они встретились, Зоя была замужем и растила, к счастью – с помощью бабушек, двоих детей…

Бросая взгляд на фотографию, Алиса пыталась представить их в молодости: Марго с ее вызовом в глазах, Зою с мягкой улыбкой – только четче овалы лица, прямее осанка, выразительнее позы…

Пойти им, конечно, некуда: в смысле, так, чтобы не контролировать свои прикосновения. Алиса попыталась представить, были ли в пятидесятых годах в России подпольные «тематические» клубы. Бабушка об этом, конечно, ничего не знала, она рассказывала о своей молодости,и влюбленные Зоя с Марго вписывались в то время всего лишь как «странная парочка с никому не понятным притяжением друг к другу».

Алиса впитывала каждое бабушкино слово, пыталась представить, как это было…

…За окном наперебой кричали птицы, и весеннее солнце заявляло о себе во весь свой свет даже через пыльные окна аудитории.

– Странная она, эта Рита! – Девушка разглядывает кого-то впереди.

– Почему?– таким же шепотом вопрошает другая студентка.

– Дичится, строит из себя много, ни с кем не общается…

Семинар задерживался, и старшекурсники, рассевшиеся по деревянным скамьям как галдящие птицы на проводах, занимались своими делами. Рита со своей темной стрижкой в духе Серебряною века была не заметна среди высоко поднятых кудрей и искусно уложенных надо лбами кокетливых валиков. Весна была теплой, после занятий намечался праздничный вечер в честь юбилея института, а потому Рита сидела среди муаровых юбок, шифоновых блузок и крепдешиновых платьев; она была в темных клетчатых брюках, которые высоко задирались, когда она в очередной раз закидывала ногу на ногу и мотала в разные стороны старомодным тупоносым ботинком. Девушка, сидящая рядом, толкнула Риту в плечо:

– Марго, знаешь, что у нас новенькая по русской литературе?

– С чего ты взяла?

Рите было безразлично, кто преподает им русскую литературу, ей было двадцать пять, и она давно видела себя запределами института. И у нее уже были свои пристрастия, изменить которые не мог ни один преподаватель: еще в дни работы на заводе Рите полюбились несколько стихотворений, и всю русскую литературу для нее олицетворяла Марина Цветаева, а где-то в ее тени были Зинаида Гиппиус и Софья Парнок.

Наконец дверь распахнулась и гул стих: в аудиторию вошли декан и молодая женщина, которой едва ли было больше тридцати. Седой декан вежливо указал молодой коллеге на кафедру и по-домашнему тихо произнес:

– Господа студенты, прошу любить и жаловать! – Декан улыбнулся лекторше, уже раскладывающей на кафедре свои записи. – Зоя Андреевна будет преподавать вам русскую литературу!

Когда декан вышел, а обсуждающий шепот смолк, Зоя Андреевна наконец решилась оторвать глаза от бумаг и взглянуть на своих учеников – в глазах от волнения расплывались лица… Но вот одно, напряженное, вдруг обрело четкие очертания и заставило Зою покраснеть: девушка с дерзкой стрижкой «паж» смотрела на нее огромными темными глазами так пристально, будто, кроме них двоих, никого вокруг не было.

«Свободно шея поднята, как молодой побег. Кто скажет имя, кто – лета, кто – край ее, кто – век? Извилина неярких губ капризна и слаба, но ослепителен уступ бетховенского лба…»

«Вот и ты, во плоти; тебя зовут Зоя», – думала Рита, прикасаясь взглядом к светлому завитку, упавшему на шею, к удивленно раскинутым над усталыми, должно быть недоспавшими, глазами бровям, к прямому носу и нежному овалу…

И в это, и во все последующие занятия по русской литературе Рита заставляла себя понимать слова, которые произносит Зоя, а не только смотреть, как улыбка с забавными дужками в уголках превращается в беспорядочное движение губ, выпускающих бархатный голос вместе с какими-то смыслами…

– Рита, вы снова не слушаете? Мы же говорим о том Баратынском, который не вошел в хрестоматии, о неизвестном, неоткрытом. Неужели вам совсем не интересно?! – В голосе Зои Андреевны звучала досада.

– Не интересно! – Рита отвечала с вызовом, боясь случайно дрогнувшим голосом выдать свое чувство. – Я не люблю Баратынского, я люблю Цветаеву, особенно цикл «Подруга», где она пишет о своей любви к Софье Парнок!

Зоя Андреевна неловко усмехнулась. и отвела глаза, стараясь больше не смотреть на Риту. После этого Рита не появлялась в институте несколько дней. Потом пришла к концу учебного дня. и, войдя в аудиторию в середине семинара, уселась на самом верху, старательно вырывая по линейке кусочек страницы из зеленой книги. После заня тия она так же молча ушла, оставив оторванную бумажку на кафедре, Зоя перечитывала снова и снова:

Ты проходишь своей дорогою,

И руки твоей я не трогаю,

И тоска во мне – слишком вечная,

Чтоб была ты мне – первой встречною.

Сердце сразу сказало: «Милая!»

Все тебе наугад простила я,

Ничего не знав, – даже имени! —

О, люби меня, о, люби меня!

Зоя вышла из института и вместо привычной дороги налево почему-то пошла к скамейкам, обозначившим тополиную аллею. Рита вышла ей навстречу. и они проговорили дотемна.

С тех пор после занятий Рита бродила по скверу напротив института и поглядывала на вход, и, когда оттуда, постукивая каблучками и шурша легким плащом, выходила Зоя, Рита закидывала сумку на плечо и быстрыми шагами догоняла учительницу, похожую на девушку Боттичелли. Поначалу Зоя смущалась, но, если, случалось, она не видела Риту в аудитории и не находила в сквере, ей было по себе… Зоя перестала отводить глаза, когда находила на кафедре букетики первоцветов, и перестала скрывать свою радость, встречая Ритину улыбку.

Однажды они бродили по набережной и проголодались.

– Зоя, можно, я угощу вас в кафе? – Рита просительно заглянула в глаза своей спутнице.

Зоя остановилась:

– Рита, если ты не против, давай на «ты», хорошо?

Рита бросила сумку на мостовую и, подхватив Зою, начала ее кружить, потом осторожно поставила на землю, и они встретились глазами: у обеих где-то на дне каре-зеленой бездны играли ласковые задорные лучики.

– Ты должна понять, Алиса, это была просто страстная привязанность, я не буду употреблять по отношению к однополым существам слово «любовь», – оговорилась на всякий случай Анна Михайловна,

Алиса усмехнулась:

– А что, у такого высокого слова, не поминаемого всуе, есть какая-то привязанность к половым признакам?!

Бабушка рассказывала о помутнении, которое случилось с Зоиным разумом, когда она, забыв о семье и ответственности, с головой ушла в отношения, «навязанные ей эмоционально неустойчивым, не совсем адекватным человеком – Марго». Алиса представляла себе их – идущих за руку по городу и знающих, что ни один прохожий, как ни один мало-мальски близкий им человек на этом свете, не поймет, что происходит между ними; и это трепетное, жгучее, сильное внутри, как василек-сорняк, выросший на огромном иоле среди колосьев ржи, – бесприютно.

Об их связи никто не знал два года – до окончания Ритой института; потом они стали встречаться реже, отчего обе страдали, и свидания становились еще больнее, еще слаще, и женщины с трудом скрывали свою нежность, свое желание, свое чувство… Алиса догадывалась об этом лишь по прохладным бабушкиным комментариям: «Конечно, им, видите ли, хотелось видеться чаще!»

…Зоя меньше времени проводила с детьми, и, когда по выходным она подхватывала их в охапку, тащила на карусели и покупала мороженое, муж смотрел на нее пристально и щурился, а она рассеянно отводила взгляд, и что-то должно было случиться, потому что всем уже было трудно дышать: все, что прячется внутри души, как узник забирает из воздуха слишком много кислорода– как та угроза, которая спрятана в тяжелых тучах, готовых вот-вот быть рассеченными огненным зигзагом.

И Зоя подвернула ногу.

Зоя подвернула ногу, когда они с Марго гуляли вечером по парку; Зоя подвернула ногу, когда случайно в том же конце города находилась ее свекровь, решившая прогуляться по тем же аллеям… Когда Зоя подвернула ногу, вскрикнула от боли и покачнулась, Марго подхватила ее на руки и прижалась губами на несколько долгих секунд, а потом бережно опустила подругу, и та обвила ее о руками и прижалась ближе. Пожилая дама с лакированой сумочкой, стоящая в конце аллеи, с испугом закрыла рот рукой в тонкой перчатке…

Когда Зоя вернулась домой, муж не посмотрел на нее и лишь сказал металлическим голосом, мешая на сковородке картошку:

– Завтра мама позвонит в партком твоего инститита: ты ее знаешь, отговорить ее не в моих силах… Начитались поэтесс Серебряного века!

Зое предложили уйти «по собственному желанию»; интеллигентные коллеги сочувственно качали головами, не потому, что она оставалась без работы или была окружена недобрым любопытством, – эти головы качались, отрицая Зоину любовь, будто доподлинно знали, что высокие чувства возникают не так, не там и не с теми.

Зайдя на кафедру филологии в последний раз, Зоя, пересилив себя, оглянулась на притихших коллег, ей показалось, что им едва ли были знакомы чувства, чистоту которых они так защищали… Дама-ректор, подписывая Зоино заявление, строго сказала:

– Возьмите себя в руки, Зоя Андреевна! Разлагающее влияние3апада не должно проникать в СССР через людей, имеющих диплом педагога!

Только седой декан на прощание пожал Зое руку и пожелал держаться:

– Все эти увольнения, Зоечка, ничто перед тем, что мы все умрем!

И Зоя улыбнулась, а потом плакала на Ритином плече:

– Они назвали это аморальным! Не потому, что семья, – вообще!

Марго гладила Зою по волосам и молчала: ей было плохо от Зоиной боли, и она знала, что за всю грядущую жизнь гонений и страданий она может дать любимой только свою любовь: грубую, ревнивую, нежную, страстную и… нескончаемую.

Зоя слышала эти мысли и успокаивалась: «Все можно выдержать, лишь бы она была!»

Они лежали, прижавшись друг к другу, и чувствовали друг друга разгоряченной кожей. Марго нравилось делать так, чтобы Зоин взгляд терял сосредоточенность, и она жадно ловила глазами рождение этой сладкой поволоки… Зоя любила, когда ее кареглазая подруга превращалась в завоевателя; в каждом жесте Рита была властной и бережной, а потом у нее на лбу выступала испарина и она отворачивала лицо, пытаясь успокоить дыхание рядом с Зонным ухом…

Они целовали друг друга с тем же трепетом еще тридцать восемь лет…

– Не знаю, что там Платон говорил о бескорыстности и чистоте однополой любви, по-моему, это распущенность. Но я Зою не упрекаю, она за свою ошибку всю жизнь расплачивалась. – Анна Михайловна сматывала клубки уже в три нитки,

– Ошибку? Она что же, отказалась от Марго? – Алиса снова посмотрела на снимок.

– Да нет же, за это и расплачивалась. Хотя… Марго, конечно, тоже досталось.

…Зои разучилась болеть: любая простуда была не в счет, если это могло помешать их встрече с Ритой. Иногда та открывала дверь и видела на пороге дрожащую от озноба Зою, тогда Марго укутывала подругу в шерстяной плед и на маленьком столике возле торшера заваривала чай с сушеными цветками липы, потом доставала из буфета новую банку варенья и, раскладывая его по розеткам, пробовала первой: если оно кислило, Рита морщилась:

– Не скисло, но задумалось!

– Кто задумался, Рита?!

– Варенье задумалось; киснуть или еще подождать!

И обе смеялись и пили чай с вареньем, а после Зоя по-хозяйски заглядывала в Ритин шкаф и, несмотря на ее протесты, садилась штопать вещи и просила Марго сыграть на гитаре; потом они зажигали свечи и рассказывали друг другу истории…

Своему другу детства – Анечке Зоя рассказывала про них с Ритой мало; давние подруги стали созваниваться редко, и Ане казалось, что Зои вообще не бывает дома.

Познакомились Аня и Марго в театре на одном модном спектакле, куда доставал билеты Анин муж – будущий дедушка Алисы. Аня строго оглядела коротко стриженную девушку в брючном костюме, бережно подталкивающую за талию замешкавшуюся в проходе Зою. Та, заметив подружку, потянула Риту за рукав.

– Вот и Аня, про которую я тебе столько рассказывала.

Аня выступила им навстречу.

– Анечка!.. Знакомься, это моя Рита, Марго!– Зоя сияла.

Марго протянула Ане руку и, слабо улыбнувшись, пристально заглянула ей в глаза.

Потом в телефонном разговоре Аня спросила:

– Зойка, зачем тебе это нужно?

После паузы Зоя строго ответила;

– Анечка, я к тебе очень хорошо отношусь, наша дружба выдержала очень тяжелые годы, но, если ты позволишь себе пренебрежительно отзываться о Марго и наших с ней отношениях, мы с тобой не сможем общаться!

Анна Михайловна запомнила эти слова и впредь не высказывала своего мнения; они вместе ходили в гости и даже ездили в дом отдыха: Аня – с мужем, Зоя – с Марго; первым хватало такта не выражать осуждения даже взглядами, вторым хватало чувства, чтобы идти за руку с поднятой головой.

Всорок шесть Зоя серьезно заболела. И это была их с Марго первая из двух долгая разлука.

Она лежала в больнице, с трудом открывая глаза, а ее уже вернувшиеся из армии сыновья дежурили в коридоре больницы, чтобы не пускать к ней Марго. Ее, негодующую, они силой выводили на улицу, подталкивая в спину. Она никогда не сопротивлялась в самом отделении, но стоило им оказаться в фойе первого этажа, как Марго отталкивала от себя свой конвой и в самых нецензурных выражениях требовала не препятствовать… Они были моложе, они были сильнее, они были мужчинами, и они выводили ее, больно ухватив за предплечье.

– Оставь мать в покое, проклятая извращенка!.. Отец из-за тебя пить начал!

Однажды, вылетев за дверь, Рита упала на ступеньках; один из сыновей испуганно остановился в дверях и впервые обратился к этой женщине с седеющими висками по имени:

– Простите, Маргарита, я не хотел.

Руки ей он не подал. Марго поднялась и, вытирая рукавом разбитый подбородок, грустно посмотрела на него.

– Ты же Зонн сын, ты не можешь быть таким жестоким.

Марго развернулась и ушла. На следующий день, перед операцией, Зоя шепотом спросила у сыновей:

– Маргарита НС приходит, она здорова?

Они пожали плечами;

– Даже не звонила.

Зоя закрыла глаза, и из-под ресниц выступили слезы: она знала, что это расплата – за их детство, в котором ее не хватало, за осуждение окружающих, которое травмировало и детей. Зоя знала, что Рита не могла не прийти, разве только с ней самой что-то случилось… Ислезы еще сильнее полились по ее щекам.

– Ладно тебе, мам, еще убиваться из-за того, что твоей любимой подружке на тебя больную наплевать! – сказал младший, сжав челюсти.

– Глупый мальчик, прости меня…

Зою оперировали много часов; в тот день, как и в долгие последующие, когда Зоя не приходила в сознание, Рита больше не рвалась в больницу. В длинном габардиновом плаще поверх брюк она впервые в жизни пришла в церковь… Старушки оглядывались на странную женщиу, которая уже несколько дней входила в храм, накинув на лоб просторный капюшон, и, не оборачиваясь, подходила со свечой к иконе Богородицы. Только там она поднимала глаза и часами стояла, глядя из-под темной челки поверх горящих свечей. Челка белела с каждым днем.

Потом к Зое вернулось сознание, и вскоре ее перевезли домой. Она сразу же потянулась к телефону и, неожиданно властным движением остановив родственников, набрала номер Марго.

– Я вернулась, Ритонька!

– Я знаю – звонила в больницу. Ты как?

Рита никогда не выражала эмоций голосом, если только не ругалась, и, услышав такое спокойное приветствие подруги, Зоя успокоилась; все хорошо, ее Рита не изменилась, ничего страшного не было, эта болезнь забудется, как страшный сон.

Когда Марго приехала к Зое, свекровь, посмотрев в глазок, встала перед входной дверью.

– Кто там, мама?

– Никто.

Зоя Андреевна медленно встала из кресла, набросила пальто на домашнее платье, бережно отодвинула возмущенную старуху и вышла к Рите.

– Тьфу! – только и выдавила свекровь и захлопнув дверь.

…Они стояли друг против друга: исхудавшая, осунувшаяся, сильно постаревшая Зоя и седая как лунь Марго.

– Девочка моя! – тихо сказала Рита и, сделав шаг к Зое, нежно прижала ее к себе.

С того дня Зоя жила у Марго. Много лет. Она приходила на свадьбу к сыновьям, часто бывала в новой семье мужа, где жил ее первый внук, навещала старенькую свекровь. Потом ее младший сын остался с двумя маленькими детьми на руках, и Зое пришлось переехать к ним.

Когда переходишь рубеж шестидесяти, уже трудно поверить, что что-то может длиться долго: школьные уроки, скучные лекции, дорога в переполненном автобусе, молодость, жизнь…

Марго молча следила из кресла за тем, как Зоя собирает сумку, и иногда переводила влажный взгляд на кончик дымящейся сигареты.

– Риточка, мы же старушки, куда я от тебя денусь: буду жить на два дома.. – Зоя присела на край кровати.

– Кто тут старушка? – просипела Марго. – Я лично еще собираюсь наладить личную жизнь, буду девочек водить. Благо площадь освобождается!

Когда Марго говорила так монотонно, Зоя знала, что ей больно. Она подошла к креслу и обняла Риту. Та потушила сигарету и прижалась к Зоиной щеке.

– Зоечка, сколько нам еще осталось? Страшно расставаться… И опять эти долгие ночи без тебя, пустые… Невыносимо.

Зоя «вырывалась» на несколько часов в неделю, как во времена их молодости, а все остальное время Рита просиживала за письменным столом, где вокруг печатной машинки были навалены груды рукописей, взятых ею в издательстве, чтобы до Зонного возвращения скоротать время в неуютной реальности чужих букв. Когда Рита вставала из-за стола, она начинала расхаживать по дому, перекладывая вещи и вспоминая, какое место для них было отведено Зоей.

…Зоя сказала, что до выходных будете внуками на даче и приедет в субботу в семь.

Она должна была приехать вечером, Марго вымыла полы, начистила картошки и села ждать ее в кресло под торшером. Маятник часов раскачивался в ритме Ритиного сердца, и, когда из них выскочила кукушка, она вздрогнула от неожиданности. «Семь. Сейчас придет», – подумала Марго, удивляясь тому, что впервые ждет Зою не у подъезда и не на кухне у окна, а в этом кресле, в спальне с наглухо зашторенными окнами. На глаза попался фарфоровый слоник, один из семи, стоявших в другой комнате на буфете: этого, самого маленького, Рита всегда случайно прихватывала в кулак, когда в задумчивости бродила по квартире, а Зоя журила ее.

– Ну что ж ты его – возьмешь и бросишь где попало! Их же семь – на счастье, он к своим хочет!

Марго спешно встала из кресла и взяла с журнального столика маленького слона, чтобы вернуть его на место. Она подошла к двери, и, когда в тикающей тишине раздался резкий телефонный звонок, фарфоровый слоник выскользнул из ее ладони на пол, ударился, лишившись хобота…

Анна Михайловна спросила, здорова ли Марго, раз не смогла присутствовать на Зоиных похоронах.

– Она… Когда? – У Марго стучало в ушах.

– Умерла в среду. Они сказали, что сообщили тебе; я прилетела из Парижа только сегодня, прямо к…

Марго уже не слышала: трубка лежала рядом, а она сидела в кресле, уставившись на маятник…

Потом ей показалось, что она набрала номер Зонного сына и спросила: «Почему вы мне ничего не сказали?! Как вы посмели?!» Но она не позвонила. Позвонил он сам, Зоин младший, ровно через год. Он с трудом ворочал языком и сказал, что ему нужно признаться, ради памяти матери…

Рита сидела перед полупустым графином водки и молча слушала трубку.

– Эй, вы меня слышите?!. Мама, когда у нее приступ случился, меня подозвала и просила вам передать одну вещь…

Тут кто-то вырывал у него трубку. Марго, сглотнув, прислушивалась, умоляя про себя, чтобы связь не оборвалась окончательно.

– …Что будет вас любить и там. Но я вас убедительно прошу на кладбище больше не ходить…

На кладбище они встретились еще на сорока днях: Рита сидела у могилы, опустив голову, и тихо пела, вернее, шепотом проговаривала слова: «Гори, гори, моя звезда, звезда любви приветная… Ты у меня одна заветная, другой не будет никогда…» Она не любила эту песню раньше, но это был любимый романс Зои.

– Нельзя быть такой сентиментальной!– укоряла подругу Марго, втайне надеясь, что та не изменится и всегда будет плакать, исполняя романсы.

– Прости меня, Риточка, – оправдывалась зачем-то Зоя, виновато улыбаясь. – Романсы, наверное, специально для того и написаны, чтобы душа рыдала!..

Зоины родственники остановились вдали, и к ограде подошел ее старший сын – Рита молча встала и вышла, скрипнув калиткой. Когда она сделала несколько шагов по аллее, в ее спину неприятной резкой болью врезалось что-то маленькое, и Рита остановилась. Женский голос сердито сказал кому-то за ее спиной:

– Ну что ты, нельзя бросаться в людей камнями!

Детский голос ответил:

– А папа сказал, что она бабушке всю жизнь испортила!

Марго не обернулась и быстро зашагала прочь.

– Ну вот, и после того моего звонка мы с Марго виделись редко, это ты знаешь, – договорила Анна Михайловна и отложила клубки,

Алиса видела больше, чем вмещали бабушкины слова, она знала, что все главное для тех двоих осталось между строчками или вовсе за пределами этого рассказа: откуда ее бабушке было знать, как они первый раз обняли друг друга, гуляя по набережной, или как Марго уронила слоника… Об этом Алиса лишь догадывалась, а услышала позже, сидя на краешке кровати возле торшера напротив кресла Маргариты Георгиевны…

А тогда Алиса задумчиво закрыла альбом. Выходя из комнаты, бабушка оглянулась и произнесла то ли для Алисы, то ли для кого-то в книжном шкафу, куда она посмотрела выискивающим взглядом, какой у нее был обычно, когда приходилось произносить какие-то формальности:

– Маргарита Георгиевна, не желая Зое зла, все же внесла немалую смуту в ее жизнь… Зоя прожила бы дольше, сберегла сердце. Разумеется, теперь нет смысла обсуждать гипотетические вещи…

Алиса покачала головой:

– Ай-ай-ай, бабуля!.. Я, пожалуй, навещу Марго, жалко ее, здоровская она.

– Обычная старуха. Это по молодости всем кажется, что они особенные и возьмут от этой жизни больше, чем положено.

Алиса удивилась: бабушка искренне сердилась, но вряд ли на Марго.

За окном кто-то завизжал – Алиса отодвинула занавеску и выглянула: по двору бегала от своего приятеля соседка Люба.

– Невоспитанная она все-таки девица! – покачала головой Анна Михайловна, тоже выглянув в окно, и поспешила отойти.

Сколько Алиса помнила Любу, та и в детстве любила, чтобы мальчишки догоняли ее и, схватив за плечи, пытались поцеловать. Сама Алиса всегда возмущенно вырывалась… Любин ухажер был высок, худощав и широкоплеч; он стоял, уверенно расставив ноги, и смотрел на притихшую подругу свысока. На секунду Алиса представила, что это вовсе не незнакомый парень, а Кирш… Алиса покраснела: пожалуй, она не меньше Любы бегала бы тогда по двору, забыв о том, что давно уже не девочка, визжала и мечтала скорее попасть в объятия крепких рук.