Текст книги "Женского рода"

Автор книги: Екатерина Минорская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)

14

Рэй была в гостях у Кот впервые. Теперь, после выхода из больницы, здесь жила Ада, и Рэй с любопытством наблюдала, как долговязая Кот снует из кухни в комнату и обратно, принося полулежащей на кровати подруге бутерброды, яблоки, конфеты и прочие гастрономические радости. Ада смущенно улыбалась и объясняла Рэй:

– Кот очень добра ко мне, но, когда я буду совершенно здорова, она выставит меня за дверь!

– Зачем пургу гонишь? – обиделась Кот, войдя в комнату с кружкой, испускающей ароматный пар.– Она и Кирш так же по телефону сказала! Даже не думай так, слышь?!

– А Кирш все еще с Алисой? – спросила Рэй, выждав паузу, и взяла со стола одну из принесенных бутылок пива.

– Ну прям! – Кот зло усмехнулась, но, поймав Адин взгляд, смягчила тон: – Она небось с сыном сейчас живет – звонит все время из загорода. А Алиса эта – что ж ей,век тут тусоваться?

Ада цокнула с легким упреком и незаметно подмигнула Рэй:

– Хорошая она – Алиса. Букет цветов с доставкой мне прислала – на мой домашний адрес, мама моя сюда привезла, приятно было, здоровский букет.

Рэй ехала к Алисе. Она смотрела в окно своего голубоговагона и радовалась, что заснеженные поля и побеленныекрыши деревенских домиков уплывали назад, подтверждая, что земля крутится в нужную сторону и колеса приближают ее к Алисе. Ну и что, что она была с Кирш? Главное, чтобы она захотела быть с ней, с Рэй. А если не захочет? Если не захочет, тогда можно повеситься. Нет, она будет ждать… Ждать сколько потребуется, чтобы Алиса привыкла к ней… А чтобы привыкла, можно предложить ей для начала просто дружбу… Бред.

Рэй ехала к Алисе, не зная, что время той замерло в тихой подмосковной деревушке и что Алиса в эти самые минуты подбрасывает щепки в ненасытную печь… Накануне Рэй позвонила Кирш из «Перчатки».

– Как жизнь? – спросила Рэй, запивая свой нехитрый вопрос водкой: ей было страшно услышать, что Кирш до сих пор с Алисой.

– Провожу ее с волшебной девушкой! – ответила Кирш, сладко зевнув.

– Которую я знаю?..– спросила Рэй, чувствуя, как обрывается и падает душа.

– Вряд ли ты ее знаешь, – задумчиво произнесла Кирш, поглядывая через край трубки на спящую Алису.

– Ну та, что с косой… – не выдержала уже Рэй.

– Да нет, у нее короткая стрижка.

Закончив разговор, Рои возблагодарила небо за то, что Кирш так ветрена. А вдруг Алисе от этого плохо? Рэй попыталась представить Алисины страдания, и ей стало так тошно, что вот теперь, в поезде, Рэй везла Алисе свою любовь, в то же время до смерти боясь предложить ее. Она заготовила целую речь о том, что не ждет подаяния, а просто дарит себя, но слова путались, их удачные сочетания тут же забывались, и, стоя на пороге Алисиной квартиры, Рэй уже совсем не знала, как доступно объяснить девушке цель своего неожиданного приезда…

Дверь долго не открывали, наконец, когда Рэй, потоптавшись, уже надумала выйти на улицу, щелкнул замок и из полумрака, пахнущего лекарствами, на нее взглянули запавшие, тусклые серые глаза. Старая женщина в длинной шерстяной кофте теребила в руках очки, и, когда Рэй сделала шаг навстречу, она надела их на нос.

– Вам кого, молодой человек?

Рэй замялась и сильнее втянула шею в высокий ворот пик дутой куртки.

– Да я… А Алиса дома?

Анна Михайловна никогда прежде не видела у Алисы таких знакомых.

– Алиса в Москве, – ответила она тихо, с едва уловимой в голосе безнадежностью.

Рэй вскинула голову и часто заморгала,

– Надо же, а я из Москвы… Вы Алисина бабушка, да?

Бабушка отступила в квартиру, будто увидела перед собой несокрушимую силу, и пригласила Рэй войти.

– Анна Михайловна, а к вам как обращаться?

– Меня зовут Рэй.

В голосе Рэй прозвучала неловкость. Хозяйка вздохнула и, стараясь говорить громче и четче, произнесла:

– Будьте любезны, посидите в гостиной, через четверть часа будем пить чай и разговаривать…

Анна Михайловна снова вздохнула и, закрыв за собой дверь своей комнаты, прилегла на кровать.

Рэй просидела в одиночестве с полчаса, разглядывая большую папку с фотографиями и бумагами: Алиса в музыкальной школе, грамота Алисы за отличную учебу, грамота за первое место на конкурсе искусств, красный диплом института, диплом за первое место на межвузовском конкурсе научных работ… Рэй не уставала тихо присвистывать и нашептывать себе под нос: «Господи, зачем такая хорошая девочка – и в такое говно влезла…»

В какой-то момент, прислушавшись к тишине, Рэй отложила папку и встала. Она заглянула в кухню – никого, постучала в дверь маленькой комнаты и, ничего не услышав в ответ, несильно толкнула дверь.

Алисина бабушка лежала, схватившись обеими руками за ворот кофты и шепча что-то пересохшими губами, на тумбочке возле кровати были только книга и светильник. Рэй, все поняв, начала озадаченно озираться, расчесывая выбритый затылок.

– Сейчас-сейчас, Анночка Михайловна! Сообразить бы, где тут у вас лекарства…

Наконец распахнула тумбочку и нашла сверху, в коробочке для лекарств начатую пластинку нитроглицерина.

Так Рэй осталась «погостить» на набережной Макаренко на несколько дней.

Анна Михайловна почти не вставала с постели, говорила с трудом и, когда Рэй приносила ей на подносе чай, смотрела на нее с невыносимо-беспомощной неловкостью.

На редкие телефонные звонки Рэй отвечала одинаково:«Перезвоните позже, хозяйка приболела».

Рэй не любила ухаживать за больными и вряд ли могла вспомнить, чтобы ей вообще приходилось о ком-то заботиться. Теперь она существовала в чужих неприятно-навязчивых запахах и вздрагивала ночью, боясь пропустить чуть слышный зов о помощи совершенно посторонней ей старухи. Но делала она все это в равной степени как без неприязни, так и без сострадания: начиная со слов «Алиса в Москве» Рэй чувствовала себя марионеткой, выпавшей из кочевого фургончика кукольного театра… Как-то они поспорили с Кирш; Рэй, махнув рукой, сказала, что если уж на сцене жизни суждено быть просто незаметным актеришкой с бессмысленной ролью, то бесполезно пытаться сочинять ее, легче примам и драматургам; Кирш сказала тогда:

– Ты гонишь! Никто не пишет пьесу жизни – все разыгрывают ее по ролям, и среди нас нет ни одного кукловода. А опасность есть только одна: если актер прячется от мира в куклу, все смыслы теряются – слишком легко стоит кому-нибудь чикнуть по ниточкам ножницами. Нити это иллюзии смыслов, потерять их так же легко, как уронить костыли.

– А сели мне жить то хочется, то не хочется, это значит, что вместо любви к жизни у меня одни костыли, или как их там, ниточки?! Чушь! Просто нет его, этого смысла, и все!

Рэй сделала паузу, ожидая, что Кирш сможет переубедить ее, но та лишь пожала плечами:

– А! Это все такая муть!

Теперь Рэй чувствовала, что перерезана последняя ниточка, выбит найденный на дороге костыль, и непонятно, кто кого тащит: Рэй больную Анну Михайловну или немощная старуха здоровую, но впавшую в уныние Рэй. Двигались руки и ноги, а головы – будто и небыло. И страшно было представить, что старушка выздоровеет и вежливо скажет ей: «До свидания!»

На третий день Анна Михайловна уже смогла дойти до кухни самостоятельно и сидела там в плетеном кресле, глядя, как Рэй моет посуду. Рэй по локти была в мыльной пене и не раз ловила на лету выскальзывающие тарелки.

– Лена, мне так неловко: заставить незнакомого, чужого человека возиться с собой, больной старухой…

Анна Михайловна отвоевала себе право называть Рэй ее настоящим именем, сославшись на косность и консерватизм старости. И теперь смотрела на нескладную коренастую гостью – как на Лену с сочувствием: та казалась ей внешне абсолютно неинтересной, к тому же не реализовавшейся к тридцати годам, а потому несчастной женщиной.

– Ерунда! А потом, мне Алиса не посторонний человек,– ответила Рэй, с грохотом, одной кучей сгрузив в сушилку вымытые ею столовые приборы.

– В самом деле? Вы же так недавно знакомы… – Анна Михайловна слегка поморщилась: она привыкла мытькаждую ложечку в отдельности и ей становилось дурно при мысли, что приборы могут быть липкими или жирными. В дверь позвонили: Рэй неохотно отступила перед мужчиной, кивнувшим ей приветственно и уверенно сделавшим шаг в квартиру.

Андрей не мог не примчаться, услышав короткий комментарий незнакомого голоса о болеющей хозяйке: накануне он звонил из другого города и, едва вернувшись в Питер, устремился навещать одинокую бабушку своей любимой женщины. Они были теперь соратниками – оставленными, а может, насовсем покинутыми соратника ми по несчастью.

Анна Михайловна за последнее время привыкла смотреть на людей с чувством неловкости и даже вины, будто она была соучастницей какого-то преступления. Так она встретила и Андрея. Обреченно пригладив волосы, которые не были, как обычно, аккуратно уложены, пожилая женщина смотрела на него так, словно объясняла взглядом: «Вот так я воспитала внучку: исчезла непонятно куда… А я сама – видите, как, оказывается, стара и нелепа…»

Андрей поцеловал ей руку, положил на край стола букет солнечно-оранжевых цветов и, бросив на Рэй вопросительный взгляд, забарабанил пальцами по столу.

– Анна Михайловна, я жду ваших указаний: лекарства, продукты… что вам нужно?..

Анна Михайловна смущенно затеребила края кофты;

– Брось, Андрюшенька, благодарю! Я уже поправилась, да и не оставили меня тут без опеки…

Она подозвала Рэй, уже собирающую в коридоре свой нехитрый багаж.

– Куда это вы, Леночка?

Рэй, очередной раз вздрогнув от своего имени, потопталась на месте.

– Да я это… Пора мне уже возвращаться…

– Леночка, это Андрей – Алисин жених!

Андрей закашлялся и произнес вполголоса:

– Будьте милосердны, Анна Михайловна, она же все отменила.,.

Анна Михайловна нахмурилась, и на ее лице впервые за последние три дня появилось выражение воли, негодования и протеста, она с силой махнула указательным пальцем, будто рассекла им в воздухе невидимую нить.

– Глупости это все! Не могла Алиса эту особу полюбить, тебя она любит! И точка! Это дурман какой-то, Андрюша, это затмение!.. – Она отдышалась. – Вот, кстати, Лена – Алисина знакомая из Москвы.

Повисла пауза: Рэй, сидя на кушетке, смотрела на Андрея из полумрака коридора, он выдавил из себя: «Очень приятно» и недоуменно посмотрел на хозяйку, Анна Михайловна пояснила:

– Это, конечно, не та; это просто знакомая, приятельница…

– Пойду я, пожалуй, Анна Михайловна, выздоравливайте! – Голос Рэй прозвучал так громко и холодно, что Андрей вздрогнул.

Рэй наскоро простилась с виновато-благодарным взглядом Алисиной бабушки и, выйдя на лестничную площадку, выдохнула, прислушиваясь к тяжести в левой стороне груди.

– Алиса, Алиса… – Рэй тихо выпустила это имя наружу, тщетно пытаясь понять задавившую ее пустоту.

Все эти дни в доме Алисы Рэй спала на ее кровати, сидела за ее столом, разглядывала вещи в ее шкафу и пила чай возле постели ее бабушки – она погрузилась в мир Алисы, и он казался уютным, тихим, спокойным, наполненным. А она-то ехала сюда с желанием предложить Алисе себя вместе со своим миром! Но сейчас ее собственный мир казался ей ничтожным и недостойным того, чтобы быть подаренным такой девушке… Но девушка, эта девушка зачем-то бросила свой уютный мир, и где она сейчас? Она с Кирш, конечно, с Кирш, которую Рэй знает как саму себя, с Кирш, которая идет по женским сердцам, как по камням мостовой, и наверняка раздавит Алису. Рэй не рвалась выйти из подъезда: там, за порогом, надо куда-то идти, а куда ей идти?.. Она вспомнила, что ее уже нет, что она похоронена единственным живым родственником и никому не нужна на этой земле, даже себе…

Это как застарелая болезнь, о которой на время забываешь, – вспомнить о своем разладе с миром. Рэй с новой тяжестью ощутила, что ее окружает абсурд гораздо большего масштаба, чем ей казалось, когда она видела его в двух ипостасях: не знать, чего хочешь от жизни, и не разобраться с тем, чью же вести жизнь: женскую или мужскую, словно ты актер, которому дали роль без имени.

Нелепо звучит это: «вести жизнь». Будто жизнь и вправду игра, а человек – это нападающий на футбольном поле. Да еще это глупое сочетание; «женская» или «мужская» жизнь. Какая, в самом деле, разница?! Рэй раздумывала об этом лет десять назад, а теперь, когда она стояла, привалившись спиной к чужой двери, ей было уже совеем безразлично, есть ли какая-то несправедливость в том, что слова «жизнь» и «смерть» женского рода, а «смысл», который скрыт в обеих, – мужского… Ей было все равно – мужчина она или женщина: она просто хотела жить в уютном мире и понимала, что его нет… Нет мира, желающего вместить Рэй, а значит, нет и Рэй… Что, Алиса вернулась? Рэй вздрогнула: по лестнице спускалась какая-то девушка с мешком мусора.

– Что?

– Ну вы вроде Алису окликали?

Люба остановилась напротив Рэй и внимательно оглядела ее, пытаясь сделать свой взгляд, скользящий с лица на руки и на ботинки, как можно более безразличным.

Ничего не ответив, Рэй развернулась иначала спускаться.

– Погодите, – окликнула ее назойливая особа, – вы, наверное, из Москвы?

Рэй, не оглядываясь, кивнула.

– Это вы та самая Кирш? – Любин голос звучал звонко и еще более настойчиво.

Рэй передернуло, и она быстро побежала по лестнице; только когда входная дверь хлопнула, она почувствовала облегчение и рывком застегнула молнию на куртке.

Рэй шла по Питеру так же безучастно, как неторопливый мокрый снег, и, если его тяжелые хлопья попадали ей за воротник, обжигая холодом голую шею, Рэй даже лень было поежиться.

Завернув за угол, Рэй остановилась: вспомнился один случайный адрес.

На окраине Питер выглядел еще более сумрачным. Несколько человек неясного пола стояли, тихо переговариваясь, у черной металлической двери и, увидев подходящую к ним Рэй, замолчали. Она подошла вплотную к двери и дернула ручку.

– Рано еще, закрыто, – услышала Рэй справа от себя чей-то хрипловатый голос и, оглянувшись на него, увидела несколько, как ей показалось, одинаковых лиц.

Она прислонилась затылком к холодному металлу и прикрыла глаза.

– Хреново? – поинтересовался тот же хриплый голос. – Шмали хочешь?

Рэй замотала головой,

– Ты одна, без подруги?

– Без.

– Ничего, найдешь.

Рэй промолчала и снова прикрыла глаза.

– Не местная?

– Из Москвы.

Девушки присвистнули, и уже другой, бархатно-низкий голос удивился;

– Там-то больше мест, где можно познакомиться, это в Питере лсеби-тусовок раз-два – и обчелся!

– Я не лесбиянка. – Рэй оторвалась от двери и посмотрела наконец на своих собеседниц. Одна из них откашлялась в кулак и пробасила:

– А я-то думала, лесбиянка – это женщина, которая спит с женщинами; ы что, типа, не женщина?

– Нет.

Пару секунд они удивленно молчали, потом одна из них усмехнулась:

– Ага, ну да, конечно, не парься, тут все свои! Знаем: «женщина» – это для буча оскорбление!

– А кто тут бучи?! – Девушка с бесцветными ресницами задиристо вскинула на приятельницу курносый нос и, наморщив лоб, искоса посмотрела на Рэй из-под короткой челки.

Одна из говорящих присела на корточки и, закурив, снова пробасила:

– Че тут пиздодельную философию разводить: буч – это не лесбиянка, это педо-мужик, она права.

– Да нет, это, скорей, не-до-ба-ба! – засмеялась другая девушка.

– Слушай, а ты мне нравишься: молчишь, как партизан! – Девушка с хриплым голосом решительно подошла к Рэй под пристальным взглядом той, что присела закурить.

Девушкам было не больше восемнадцати; Рэй перевела взгляд на ту, что встала рядом с ней: лицо красивого мальчика в обрамлении коротких, похожих на сено волос, вброви – маленькая сережка, очки в тонкой оправе, шея замотана в длинный полосатый шарф; девушка протянула руку:

– Ты, как и я, клевый парень, я вижу! – и добавила: – Меня Юля зовут.

Рэй взглянула на тонкие длинные пальцы, протянутые к ней из серого рукава мужского полупальто, и почесала нос.

– Юля… А говоришь – парень… Ничего, если не заиграешься, все пойдет путем!

Кто-то снова усмехнулся.

– Да у меня все и так нормуль! – Юля убрала руку и присмотрелась к Рэй: – Уделанная, что ли, москвичка?…

– У тебя глаза красивые, почти как у нее. – Рэй посмотрела сквозь ту, что представилась Юлей.

– Как у кого? – спросила та.

Полная девушка, сидевшая на корточках, отбросила в снег дымящийся окурок и встала.

– Ну чего ты до нее домогаешься? Тебе же дали понять: ты не в их вкусе! Пошли домой!

Юля сняла очки и шагнула к Рэй вплотную:

–Как у кого? У кого «у нее»?

Полная схватила ее за руку:

– Пошли, говорю, обойдемся сегодня без танцев!

Юля выдернула руку, продолжая смотреть на Рэй.

– А я давно в Москве не была…

– Пойдем, говорю! – Подруга снова взяла Юлю за руку, и на этот раз вывернуться той было труднее.

Юля снова надела очки и, сжав губы, прошипела:

– У тебя кровать скрипучая, Диночка!

– А у тебя маман не догадывается, чем ты на моей скрипучей кровати занимаешься!

Рэй сплюнула и зашагала прочь. В метро захлопнулись такие пугающие москвичей чугунные ставни, и Рэй захотелось сжать голову ладонями, чтобы не слышать гула увозящего ее поезда. Под беспощадным неуютным светом друг напротив друга сидели в полудреме незнакомые ей люди.

Она совсем не думала об Алисе, о ее доме и о себе, отчего-то вспоминались немытые колбы под жужжащими лампами, малиновый халат милиционерши, ошалевшие глаза Пули, возвращающейся в родной город, барная стойка в «Перчатке», Адина забинтованная голова, плакатики на стенах в Кризисном центре —словом, мелькающие бессмысленные картинки, которыми заполняется жизнь между своими главными событиями. Рэй посмотрела на свои ноги, ступающие на тающий снег, – в белом оставались темные следы от ее ботинок; она оглянулась – темные следы засыпало новыми хлопьями снега…

«Что в том городе, что в этом – все одно, – думала Рэй, – нелепы мои следы…»

Она зашла на мост и посмотрела вниз; вода и лед – безразличный холод. В сущности, граница между жизнью смертью еще менее незаметна, чем чугунная ограда моста.

Можно не произносить последних слов, но, если такое право дается даже при казни, почему бы не использовать его? Рэй достала телефон: если села батарея или уже выключен за неуплату – значит, не судьба сказать эти слова… Батарея уже мигала, и голос в балансе сообщал о необходимости пополнения счета, но выключен телефон еще не был, и Рэй набила сообщение. Потом телефон брякнулся на льдинку и, отпрыгнув в воду, исчез.

Рэй не осталась в этом городе и не вернулась в другой, и больше у нее не было следов…

– Кирш! – Алиса вышла из душа, наматывая на голову полотенце: в доме было прохладно из-за стоящих на дворе морозов.

– Чего, Алис?– Кирш, не поднимая головы, ловко орудовала карандашом.

– Мне сегодня сон дурацкий приснился. Как ты думаешь, тебе Долинская мстить не будет, раз у вас такая война криминальная завязалась? Она хоть и попадет в тюрьму, но ненадолго, ты ж понимаешь, да и руки у нее длинные…

– Зачем ей это нужно? Она глупостей уже достаточно наделала… Алис, у тебя, кажется, эсэмэс!

Алиса кивнула Кирш и подбежала к подоконнику, на котором лежал телефон.

– Это от Рэй. – Алиса начала читать.

– Ну что? – Не дождавшись ответа, Кирш шумно отодвинула стул и, в один прыжок очутившись за Алисиной спиной, выхватила у нее телефон. – Да ты уже стерла!..

Кирш швырнула телефон на подоконник и презрительно отвернулась.

– Да она просто спросила, как дела…

– Ну-ну… – Кирш вернулась к столу и снова села за эскизы.

Алиса присела на подоконник, продолжая вытирать голову полотенцем. Забавная эта Рэй, подумала она… «Дорогая Алиса, жалко, что не застала тебя дома. Я тебя, кажется, даже точно любила»…

Алиса просыпалась намного раньше, чем Кирш, – привычка, выработанная рабочим режимом: будильник, всегда заведенный на семь тридцать, звонил теперь не на тумбочке у кровати, а в голове.

Она звонила бабушке раз в несколько дней (денег на телефоне оставалось мало). Закутавшись в тулуп и присев у крошечного окна на кухне, Алиса набрала питерский номер и тихо, чтобы не разбудить Кирш, спросила:

– Бабуль? Ты как?

– Спасибо, – сдержанно ответила Анна Михайловна, – К тебе приезжали гости, Лена, она мне очень помогла. Когда увидишь ее, поблагодари.

– Какая Лена? Рэй? Ясно, бабуль, Как ты себя чувствуешь? – Алисе показалось, что голос бабушки ослаб.

– Как и подобает переживающей бабушке, Алиса. И мне снился дурной сон.

Алиса вздохнула:

– Сколько себя помню, нам с тобой дурные сны почему-то синхронно снятся!

Алиса постаралась закончить разговор ласковой интонацией и, когда отложенный телефон вдруг заверещал на подоконнике, думала, что и бабушка решила сменить гнев на милость. Но номер определился незнакомый. Приятный женский голос сообщил, что его обладательница имела счастье и одновременно несчастье быть в прошлом подругой Кирш.

– Кирш рядом? Прошу вас, не произносите моего имени, скажите, что звонит ваша подруга из Питера! Пожалуйста, всеми правдами и неправдами сумейте выбраться сегодня на встречу со мной без Кирш, умоляю вас!

– Думаю, нам не стоит продолжать разговор. – Алиса ответила тихо, но решительно.

Звонившая энергично запротестовала, и объясняя, что, узнай Кирш о ее звонке, она обязательно захочет встретиться с ней.

– Почему вы так уверены? – спросила Алиса, немного обидевшись.

– Ах, это долгая история… – вздохнула женщина на том конце провода.

Незнакомка хотела вернуть Кирш через Алису денежный долг и несколько личных вещей старой подруги. Деньги были кстати, но не сказать об этом звонке Кирш Алиса не могла, о чем и сообщила собеседнице. Та не настаивала, но утомленно обронила:

– Дорогая моя, вы можете сказать ей о моем звонке, когда вернетесь с рандеву; мне, поверьте, все равно, но это в интересах ваших отношений – почему-то с годами я стала сентиментальна и забочусь о чужих союзах: мне сказали, что вы милая пара и Кирш повезло.

Алиса походила по дому в недоумении и, не в первый раз заглянув в комнату, где спала Кирш, наконец, закрыла туда дверь. В сумке Кирш было расписание электричек – ближайшая на Москву через полчаса. Если она поедет на ней, то прибудет к месту назначенной встречи на два часа раньше. «Но это лучше, – подумала она, – чем дожидаться пробуждения Кирш». Алиса взяла денег на билет до Москвы – это ничего, там, в Москве, уже деньги будут, потом присела к столу и, помусолив края блокнота, написала: «Бегу от тебя, моя любимая, чтобы скорее вернуться к тебе!» Алиса проверила, работает ли телефон Кирш, и решила, что пожелает ей доброго утра уже из электрички, спросит, чего вкусненького купить к чаю, и обязательно на обратном пути найдет какие-нибудь симпатичные занавески на кухню…

Белые поля проплывали мимо, домишки, осевшие под тяжестью собственных побеленных крыш… Какая скучная и однообразная, должно быть, жизнь у аборигенов этих придорожных деревушек, думала Алиса: только стук колес проезжающих поездов да заботы о своем нехитром быте… Она попробовала набрать помер Кирш. Звонок не проходил, сообщение тоже. Алиса с досадой вдавливала и вдавливала кнопки аппарата.

Кирш тоже, едва проснувшись и прочитав записку, начала набирать телефон Алисы – механический женский голое в трубке объяснял; «Sorry, the mobile number is temporary blockcd!» Алисин телефон был временно заблокирован.

– Блин! – Кирш схватилась за голову. – Ну куда ее понесло?!

Алиса не появилась ни в тот день, ни на следующий. На утро третьего дня Кирш, не спавшая уже две ночи, с отчаянием захлопнула дверь и направилась к станции.

Человек не может жить в мире, который не может объяснить. Осознание – первый шаг к приспособлению, к адаптации, к выживанию. Умение объяснить себе ситуацию – это залог человеческого спокойствия. Если гремит гром и небо рассекает гигантская огненная стрела, значит, это не что иное, как волеизъявление богов, если на лугу пасется огромный мамонт, а желудок сводит от голода, значит, они – мамонт и желудок человека – созданы друг для друга; если к соседке приходит мужчина, значит, это ее любовник. Это не логика, это гарантия обывательского несумасшествия. Не истина, так хоть что-то похожее на нее. Если Алисе пришло сообщение от влюбленной в нее Рэй, которое та сочла компрометирующим и стерла, а на следующий день после него Алиса исчезла, значит, она поехала к Рэй.

Уже в электричке Кирш набрала номер Рэй – автоответчик грубоватым голосом хозяйки отвечал: «Если вы слышите эту запись, значит, я катаюсь по питерскому метро!» Кирш швырнула телефон в сумку.

В Питер поехали, голубки!

Уже на подъезде к Москве Кирш почти успокоилась. Выпив по дороге три бутылки пива, она рассуждала: конечно, она уехала – там у нее жених, бабушка, интересная работа; а Рэй неприхотлива, она может безропотно состоять при всем этом, совмещая понравившуюся ей утонченную Алису с кучей других баб… Кирш знала, что с ней тяжело, но никто никогда не уходил от нее, заскучав, всегда удалялась она. От трогательной девушки, бросившей ради нее церковь, от женщины, сорвавшей из-за Кирш свои полковничьи погоны, и от многих, многих других, Алиса была первой женщиной, оставившей Кирш… Четвертая бутылка пива на голодный желудок явно была лишней – Кирш начало мутить.

…Следователь – невысокая полная женщина со старомодной шестимесячной химией и маленьким загнутым книзу носом – смотрела на Алису круглыми выпуклыми глазами.

– Милочка, здесь не вы обвиняете, а вас собираются обвинить. Вы утверждаете, что вас, попросту говоря, подставили, по пока я этого из вашего рассказа не увидела: вас задержали с большим свертком героина и вы оказали сопротивление сотруднику милиции, да еще какое сопротивление! А вы говорите, что во всем виноват какой-то звонок!

Алисе казалось, что она сходит с ума. Она прокручивала эту историю вновь и вновь, рассказывала ее в подробностях и не понимала, почему люди в погонах не слышат се…

Встреча произошла в центре Москвы. В той женщине, вызвавшей Алису из их с Кирш затворничества, почти все было изысканно – даже придававшая ей какую-то манерность большая темная родинка над верхней губой, от которой Алиса поспешила отвести взгляд. Незнакомка же, не стесняясь, оглядела Алису с ног до головы через тонированные очки и, бросив быстрый взгляд по сторонам, незаметно передала ей ключ от камеры хранения на вокзале.

– Я немного пьяна и боялась таскать с собой такую сумму, я проездом в столице!.. Там деньги и шкатулка с драгоценностями Кирш, ключ у нее есть, я выбросила его, чтобы не было искушения продать их, как она и предлагала в пору моих сильных материальных затруднений…

– Кирш носила драгоценности? – Алиса смотрела на собеседницу то ли с удивлением, то ли с подозрением.

Женщина поправила очки пальчиком с французским маникюром.

– Мадемуазель, драгоценности не носят, в них вкладывают деньги!

Алиса несколько раз повернула ключ и открыла дверцу ящика в камере храпения. Там был пакет, в котором лежали долларовые купюры – целая пачка, считать Алиса не стала, и действительно запертая деревянная шкатулка. Она забрала пакет, переложила его в свою сумку. Теперь в ее ближайшие планы входило заплатить за мобильный и скорее связаться с Кирш. Денег у нее не было: Значит, надо менять доллары. Но подойдя к обменному пункту и снова заглянув в пакет, Алиса поняла, что не может трогать эти деньги, что отвезет их Кирш, а та сама пусть уж решает – тратить их или выбросить в окно. Алиса уже жалела о своей поездке и бежала на электричку, желая скорее увидеть Кирш и объяснить, что хотела сделать ей приятное, что просит прощения за свой глупый поступок… Она села к окну, прижав к себе сумку. Электричка тронулась, картинки за окном начали наконец незаметно перетекать одна в другую; ей казалось, что поезд тянется еле-еле… Перед следующей станцией двое крепких мужчин, которые ехали вместе с Алисой от самой Москвы, вдруг встали со своей скамьи и направились к ней.

Надо же, контролеры! «И ведь видели, что я не покупала билет…» – вдруг подумала Алиса и съежилась.

– Пройдемте, девушка! – сказал один из мужчин, торопя Алису выйти на платформу.

– Но это не моя станция! – запротестовала девушка.

Когда электричка ушла, мужчины представились оперуполномоченными, и перед Алисиным носом мелькнули соответствующие корочки.

Они спустились с платформы на маленькую станционную площадь, где уже стояла наготове милицейская машина, возле которой курили два человека в форме.

– Наконец-то, – сказал один из местных милиционеров, заметив приближающуюся троицу. – Кого они там приволокли-то?

– Да девку какую-то они ждали… Говорят, много «беленького» у нее.

Они смерили Алису взглядом и кивнули подошедшим с ней операм на мужчину и женщину, стоящих неподалеку:

– Вот двух местных подогнали в понятые!

Понятые переглянулись и придвинулись ближе. Уже у машины один из онеров лукаво улыбнулся Алисе и, достав нож, ловко вскрыл запертую шкатулку – в нее до самого верха были утрамбованы пакетики с белым порошком. Вскрыв один из них, опер довольно принюхался,

– Что итребовалось доказать! Что ж ты, Алиса, такую кучу героина – ив электричке!

У Алисы дрожали губы; ее не смутило, что милиционеры знают ее по имени, она понимала только, что сейчас ей наденут наручники и она не сможет вернуться к Кирш. Алиса попятилась, озираясь по сторонам, будто на этой серой пустынной даже средь бела дня станции может откуда ни возьмись появиться космический корабль, способный спасти ее. Но вместо космического корабля рядом громоздилась лишь куча металлолома,

– Некуда бежать, мадам, лет на семь казенные апартаменты вам обеспечены! – съязвил второй – лысый – оперативник и попытался схватить Алису за руку.

Она отскочила в сторону и, чувствуя, как бешено бьется сердце, выхватила из кучи металлического хлама кусок арматуры.

– Да ты у меня за такое, подружка, еще раком встанешь! – Лысый опер сплюнул в сторону и ловко ухватил Алису за шиворот. В следующую секунду он уже лежал на земле, и двое – Алиса и другой оперативник, – опешив, смотрели на то, как медленно краснеет возле его лысой головы грязный снег.

… В милицейской машине Алиса видела только одну точку – пересечение двух царапин возле крошечного окна. Она перерождалась, а может, умирала, если умирание – это когда замерзают внутри все чувства и мысли, когда испуганно прячется на недосягаемую глубину память и страх парализует настолько, что уже ничего, кроме него, страха, не можешь ощущать… Сколько жизней прожила Алиса этой зимой, думала она о себе безразлично в третьем лице: вот только недавно простилась с той Алисой, что жила в Питере, собиралась замуж и хотела создать такой психологический метод, который мог если не осчастливить человечество, то хотя бы раскрасить мир красками для самых отчаявшихся его представителей… С той Алисой простилась, глядя на заснеженное поле в маленьком окошке деревенского домика. А сейчас, глядя в маленькое зарешеченное окошко милицейской машины, она прощалась с той Алисой, которая едва успела начать другую жизнь – ту самую, которую хотела разделить с Кирш.