Текст книги "Женского рода"

Автор книги: Екатерина Минорская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)

– Но ты же больше не…

– И я «не», и Лиза «не». Это убийство, а подозревают меня. Ты должна об этом знать, потому что они, менты, могут сюда наведаться в поисках меня. – Кирш положила ладонь на руки матери, теребящие салфетку, и продолжила: – Все будет хорошо, мам, я же ни при чем. Только меня не будет некоторое время.

– Зачем тебе скрываться, если на тебе нет вины, Кира? – Мама, чтобы не расплакаться, встала и заглянула в соседнюю комнату, куда убежал играть Максимка.

– Надо.

Больше Вера Петровна ничего не спрашивала и не рассказывала; она следила за тем, как Кирш кладет перед ней деньги, как пишет на бумажке телефоны Дениса и Ли Лит, как играет с Максимкой и оглядывается на дверь. Под вечер в квартиру позвонили. Вера Петровна испуганно посмотрела на дочь, та шумно выдохнула и решительно подошла к двери; глазка в ней не было, и Кирш, взявшись за ручку, еще несколько минут прислушивалась. За дверью было тихо. Она махнула рукой и резко повернула замок.

– Фу-у-у… – Кирш присела на корточки в углу коридора ,

В квартиру вошел Денис.

– Ты здесь? Не думал тебя здесь найти, опасно… А звонить нс стал – прослушивать же могут. – Денис поставил в углу два пакета.

– Тут это… Максимке…

– Спасибо тебе, Денис, спасибо за заботу… – Вера Петровна видела в этом спокойном и заботливом человеке хорошего отца для Максима и мужа для дочери, но она знала, что у Дениса семья, и принимала его помощь с неловкостью бедной родственницы.

Денис что-то пытался обещать Кирш, говорил, что уже нашел старых приятелей, которые могут разузнать подробности дела, но она остановила его:

– Просто, пожалуйста, если мама позвонит, помоги им, ладно?

Денис спокойно кивнул – он нисколько не сомневался, что Кирш все время будет с ним на связи, выясняя, стали ли ему известны подробности. Он, разумеется, не ошибался: беглянка не могла рассчитывать только на себя.

Кирш отказалась, чтобы Денис вез ее до города: она не знала, куда ехать, и не могла представить, что попросит его высадить «где-нибудь». Она сказала ему, что останется ночевать в Еремеевке.

Когда Максимка заснул, Кирш еще долго сидела рядом с ним, тихонько гладила по волосам и, затаив дыхание, прислушивалась к самому прекрасному проявлению покоя на Земле – к безмятежному сопению спящего ребенка. Она прижалась губами к плечу Максимки, потом перекрестила его и на цыпочках вышла из комнаты. Когда она надевала куртку, Вера Петровна закрыла себе рот ладонью, боясь заплакать, Уже за порогом Кирш отмахнулась:

– Ерунда все это…

И решительно зашагала по коридору, содрогаясь от мысли, что на улице ее уже поджидает милицейская машина. Милиции не было, но, когда Кирш подходила к станции, зазвонил мобильный: Ли Лит сообщила, что к ней уже «приходили»…

– И что ты сказала? – тихо спросила Кирш, глядя на отъезжающую электричку.

– Что понятия не имею, где ты. Спросили, где обычно бываешь, – про клуб ничего не сказала, но они же могли и с остальными побеседовать! А ты где?

– Пока нигде, потом позвоню.

Кирш потопталась на пустой платформе и, поняв, что следующей электрички не дождется, зашагала к шоссе.

Каждый раз, когда Кирш приходилось идти или ехать з направлении от Максимки, вес остальные беды по сравнении с этой казались ей ничтожными.

Она шла вдоль трассы, идущей в тот самый город, который казался ей беспокойно родным, трогательно-беспорядочным, нужным и любимым, но абсолютно пустым. Она шла и будто не замечала проезжающих мимо машин; несколько раз они притормаживали, пожалев «подростка», бредущего с опушенной головой: «Эй, приятель, так до Москвы и за неделю не дошагаешь!» Но Кирш отмахивалась от них, как пытается защититься от будильника человек, не желающий расставаться со своим сном. Зияющая чернота слева и справа от шоссе, пронизывающий холод и шум проезжающих машин были так созвучны сейчас ее состоянию, что она просто не могла их воспринимать, отличить от себя, найти грань между реальностью и мыслью.

«Ведь что-то произошло», – думала Кирш, какие-то ужасные события, они вынуждают бежать, бояться, но бояться только одного – такой разлуки с сыном, продолжительность и неизбежность которой могут диктовать какие-то посторонние люди. Кирш шла, пыталась и не могла думать, – дай бог хотя бы удерживать на внутренней стороне своих век это самое любимое лицо. Ей так хотелось подарить Максимке чудо, любовь, мир, звезды, покой и радость, но все, что она могла сейчас, – это брести по бесконечно темной дороге с мелькающими огоньками. Она редко могла позволить себе такую роскошь – плакать. Но сейчас она любому разрешила бы увидеть слезы на своем лице. Именно эти слезы человека, идущего о т самого дорогого, всегда погружают его в горестное небытие, а после способны или убить совсем, или воскресить более сильным.

Нет, она не любила тот город, куда шла, – просто они были «одной крови». И Кирш презирала себя, идущую по шоссе, и машины, которые так радостно в этот город неслись. Как, вынашивая ребенка, Кирш физически ощутила когда-то под сердцем чувство зарождающегося света и любви, так, неся сейчас бремя разлуки, она чувствовала Приступами исходящие из солнечного сплетения отвращение к себе и к самой жизни. И вдруг сквозь слезы ей вспомнились слова: «Уныние – это предательство» – так говорила когда-то бабушка. И Кирш остановилась, закрыв глаза, пряча сладкие, дорогие сердцу воспоминания на самую глубину души.

Потом она резко развернулась навстречу фарам и вытянула в сторону правую руку, указывавшую большим пальцем в небо. На знак автостопа никто не отзывался минут пятнадцать, потом Кирш повезло, и до Москвы ее согласился подбросить седой дальнобойщик. Она запрыгнула в кабину и за полпути поневоле узнала всю биографию водителя.

– А сам-то я родом из Читинской области…

– Откуда?

Кирш рассеянно прислушивалась, потом вдруг достала мобильник. Батарея почти села, по это ничего. Кирш вызвала из памяти телефона номер, обладателя которого она давно не вызывала из своей памяти, ответит ли?

Кирш звонила старому «героиновому» приятелю Паше-Полю, у него была часто пустующая мастерская на чердаке, и никто из нынешних знакомых Кирш с Пашей-Полем никак не пересекался.

– Можно какое-то время погостить в твоей мастерской?

– Ну да, почему нет… – Поль относился к жизни философски и никогда не задавал лишних вопросов. Он и сам никому ничего не объяснял, за что расплачивался одиночеством.

Поль был из той же среды, что и отец Максимки, он жил с мужчиной, но не верил ни в мужскую, ни в женскую любовь; к лесбиянкам относился с презрением, но Кирш была исключением: ее он уважал еще со студенческой скамьи. Отношение, проверенное не временем, а одним происшествием.

Откуда ни возьмись налетели тогда «маски-шоу» с дубинками; была псевдооблава на наркоманов. Их – человек десять – затолкали в «газель» и везли куда-то, надев на головы мешки; сильно били – боли они почти не чувствовали, но Поль плакал, а Кирш возмущалась. Им задавали вопросы; это была охота за одним человеком – близким другом Паши-Поля.

Вопросы задавали почему-то только Кирш, и все безрезультатно. Тогда она чудом осталась жива. И, навещая ее в больнице, Паша прослезился:

– Кирш, спасибо тебе, я не знал, что ты так к нему относишься!

– Как?

– Ну что не заложила!

– А кого б я «заложила»? А друг твой – так себе пассажир, смертью торгует, которую мы покупаем.

С тех пор как родился Максимка, Паша-Поль и все, что их связывало, отошло от Кирш так далеко, что перестало быть похожим на реальность. Теперь это прошлое оживало вместе с приближающимися шагами за дверью…

Когда смолкло лязганье многочисленных замков и Поль наконец открыл дверь, Кирш почувствовала, как ее начал обволакивать теплый горький воздух.

– Кофе варили? Какой на этот раз? – спросила Кирш и неохотно подставила щеку манерному поцелую.

Чмокнув се, Поль окинул Кирш взглядом любопытной подруги и, исчезая на кухне, ответил со вздохом:

– А, без затей, Кирюш: просто по-турецки, с солью…

Поль был большим любителем кофе; ему нравилось все, что требовало специального ритуала. Хитроумная кулинария, этап интриг в завязывающихся отношениях, почти маскарадные свадьбы и в чем-то театрализованные похороны были для Поля тем, что придавало его жизни если не смысл, то осмысленность.

Во всем обычном, не нуждающемся в продумывании – как приготовление растворимого кофе, – не было задачи, потому что не могло быть разницы в результате. Поэтому Поль сам молол кофе, варил его в турке (то на огне, то на песке) и пользовался не одной сотней рецептов кофейной алхимии.

Он родился в далеком и угрюмом городе с названием Ленинское-586, конечно не нашедшем места на карте. Отец его был бывшим зеком, приросшим к Забайкальской земле, мать – безграмотной буряткой, оба родителя работали на урановых рудниках и почти всегда молчали. Долгое время Паша думал, что Москва находится на другой планете, а столицей Земли является Чита, в которую то и дело удирали старшие соседские мальчишки. Карьеры-помойки, закоптившие весь обозримый мир котельные и вечно пьяный отец с ремнем в руке– от такого детства не хочется иметь фотографий на память, их и не было.

Но Пашке посчастливилось вырасти симпатичным юношей. Однажды отец решил избить сына в очередной раз, тот впервые взбунтовался и сбежал в Читу; местный комсомольский активист оценил прелести смазливого беглеца и взял под свое идеологическое покровительство. С этого «трамплина» Паша и попал в Москву, меняя покровителей и жадно впитывая их манеры, знания и любовь к красивой жизни. Паша стал художником, он попал в «общество», но, когда в его жизни появились наркотики, он понял, что это, как и мужчины в его постели, – не дань богемной жизни, а вечное «Ленинское-586» с его безысходностью и отцовскими побоями.

О своем прошлом Поль молчал, как о тяжком преступлении, но однажды в порыве откровенности поведал его Кирш; по безмолвному соглашению они ни разу больше не вспомнили тот разговор. Но Кирш перестала раздражать любовь Поля к ярким нарядам, куртуазным манерам и портретам красивых людей в ажурных рамочках.

Хорошо зная старого приятели, Кирш догадывалась, что до того момента, как Паша вручит ей связку ключей от мастерской, пройдет не меньше двух часов.

– Ты один?

– То один, но не одинок, то одинок, но не одни,..

– Блин, Палыч, ты все такой же зануда, умничаешь все! – Кирш сняла ботинки и прошла по мягкому ковру в комнату, где на антикварном столике возлежала толстая персидская кошка.

– Я не умничаю, я философствую… – В голосе Поля было больше снисходительности, чем упрека. Только так мог разговаривать с взбалмошной и хамоватой Кирш человек, читавший «Опыты» Мишеля Монтеня и полюбивший мысль, что «философствование есть приуготовление к смерти».

Выдержав, насмешливый взгляд гостьи, сидящей на полу под ядовитым деревом суара, Поль грациозно опустил поднос на столик, присел в кресло и потянулся к кальяну. Кирш поняла, что пришло время расспросов.

– Ты собираешься скрываться от надоедливой сожительницы и вести двойную жизнь? – спросил он.

Кирш в это время пыталась расшевелить сонное персидское созданье игрой, но кошка лениво развалилась перед ней на ковре и томно урчала.

– Мои вот тоже так… Что ты сказал?.. Паш, ты ж помнишь: «надоевших сожительниц» я не мешкая выставляю пинком под зад – если дуры; умные сами уходят. Зачем трахать свою душу… – Спустя секунду ухмылка у Кирш исчезла, и она спокойно добавила: – Я ненадолго в твою мастерскую, я же знаю, что ты работаешь. Просто мою девочку убили, хорошую девочку, жалко. Найду кто – голову пробью, а пока – на меня катят…

Поль сокрушенно пожал щуплыми плечами, умоляющим жестом остановил Кирш от продолжения: «Все, все: подробности меня не касаются!» – и начал теребить деревянную пуговицу на просторной кофте.

– Надеюсь, это была не твоя судьба, не твоя единственная…

По дороге к старому дому, вместившему мастерскую Паши-Поля, Кирш не поднимала головы и старалась не смотреть на людей.

– Эй, парень, закурить есть?

Двое подвыпивших мужиков у забора с ожиданием смотрели на Кирш.

Она хмуро протянула им пачку, но никто из них не сделал к ней навстречу ни шага.

– Давай-давай, сюда тащи, не сломаешься! – Один из мужиков сплюнул и сунул руки в карманы.

– Да пошли вы! – Кирш сунула пачку обратно в карман.

Ей вслед полетела такая брань, что у нее свело скулы. Мужики побежали ей вслед и ухватили за руку:

– Слышь ты, борзый!..

Кирш выдохнула и с размаху сбила с ног сначала одного, потом, увернувшись от замахнувшегося на нее с ревом второго, повалила и его.

Руки почему-то дрожали, драться не хотелось, как не хотелось вообще видеть людей и произносить слова.

Утром, уже в мастерской Поля, Кирш лежала, завернувшись в плед, на кушетке и с тоской разглядывала холодные пейзажи, расставленные по углам. А в наушниках голос Светланы Сургановой пел картину, которая постепенно переходила в сон Кирш: «Солнце выключает облака, ветер дунул, нет препятствий; и текут издалека вены по запястью…»

– Сурганова, Бучч, «Снайперы» – двести! – почти выкрикнула диджей очередной девушке, вставшей на стул перед ее окошком, чтобы заказать песню. Девушка попыталась возмутиться:

– С чего это? Всегда же по сто?!

– Любезная, я не могу только «тематическую» музыку крутить, одно и то же целыми днями! Поэтому двести!

Воздух в «Перчатке» уже был синим от дыма.

Поскольку девушка на стуле неохотно, но достала из кармана джинсов две смятые бумажки, вскоре все услышали слова: «Солнце выключает облака…» – и танцпол, как картинка в калейдоскопе, за несколько секунд вместо хаотично двигающихся людей заполнился одними лишь парами. Длинноволосые, бритые наголо, коротко стриженные, стройные, угловатые, мужеподобные, нежные, грубоватые – девушки смотрели друг другу в глаза, клали голову подруге на плечо, нежно грели руку в своей ладони или прижимали к себе спутницу с грубостью и силой пьяного тракториста.

Ада – хрупкая миниатюрная девушка с красивым восточным лицом – сидела за своим столиком одна и с обидой смотрела сквозь танцующие пары на долговязую фигуру Кот у барной стойки. Кот то и дело увертывалась от рук сидящей сзади на высоком табурете Феклы, которая норовила обнять ее то за шею, то за талию.

– Да пошла ты!

– Ох, ох, ох!

Ко т сделала шаг в сторону и кивнула кому-то, навстречу ей из-под динамика вынырнула девушка-«милитари», и они обменялись рукопожатиями.

– Ничего так в тот раз погуляли, да? Слушай, а я все спросить хотела: вот та мышь серая, что тут маячит рядом с Кирш периодически, буксует в основном, это правда, что ли, ее девушка? Я думала, она с той шикарной из стриптиза затусила, с длинноногой…

Из-за плеча Кот выглянула Фекла:

– Вот какая хрен разница для Котика, с кем эта шизанутая Кирш тусит?! Тоже мне персона!

– Да заткнись ты! – Кот в очередной раз отмахнулась от Феклы, вернулась к своему пиву.

К нехитрому разговору прислушивалась стоящая у стойки чуть поодаль полная девица с обесцвеченным конским хвостом и устрашающими красными тенями вокруг глаз. Она слегка придвинулась и вкрадчиво поинтересовалась;

– А Кирш – это такая деловая, которая со свитой сосок ходит?

Кот воинственно распрямилась:

– Твое-то какое дело, чума?

Особа с красными глазами брезгливо хмыкнула:

– Да вон там этой, при входе, ваши же знакомые рассказывают, что Кирш ваша девчонку свою замочила!

Кот выплюнула пиво и, отодвинув хвостатую девицу в сторону, направилась к выходу, резким движением острого локтя оттолкнув нескольких человек, оказавшихся на ее пути,

У стены с зеркалами стояли Настена и Ли Лит: Настена, сунув руки в карманы и прикусив нижнюю губу, озадаченно покачивала головой, Ли Лит нервно стряхивала сигарету и, то и дело убирая волосы за уши, что-то рассказывала. Чуть в стороне стояла стайка недовольных девиц, одна из которых вырывалась от удерживающих ее подруг и шипела на Ли Лит.

Кот остановилась рядом с Настеной и кивнула в сторону стайки:

– Чего это она?

– Да дуры набитые, дети гегемонов, люмпен-класс с одной извилиной… —Ли Лит проговорила это как заклинание. – Вот какое им дело до Кирш?! Свора, сектанты, лесбиянки поганые!

Настена хмыкнула, Ли Лит вздохнула:

– Пардон, что говорю такое в этом храме женской любви, но они ж правда сектанты. Вот что они сворой ходят, зачем слеты устраивают, сайты они что, спортсмены, политическая партия? Что за бред толпиться по принципу сексуальной ориентации?!

Питая страсть к Кирш, Кот недолюбливала Ли Лит: для друга она была слишком женщиной, а значит, однажды могла соблазнить свою дерзко-мальчишескую подругу юности.

– Ты сама-то кто? Такая же лесбиянка, только на понтах…

Кот пыталась щуриться, как Кирш, и так же выбрасывать в сторону ногу, постукивая мыском по полу. Но Кирш во всех своих движениях была привлекательно дерзкой и любым действием, будь то взгляд или слово, безошибочно попадала в поты своего образа – той странной мелодии, на которую люди тянулись, как змеи на звуки волшебной дудочки. Возможно, это и называется харизмой, и позаимствовать ее невозможно: копируя Кирш, Кот выглядела как-то угрюмо-неуклюже, хотя и не комично. Когда Кирш с угрозой выбрасывала вперед указательный палец, он имел свое устрашающее действие на фоне ее широких плеч; у Кот была та же тонкая талия, упругая маленькая грудь, узкие бедра и стройные длинные ноги, но она сутулила и без того покатые узкие плечи, и ее указательный пален бессильно повисал в воздухе, а вместо уничтожающего взгляда миндалевидных карих глаз – взгляда, под которым хотелось погибнуть, – у Кот был колючий черный взгляд, от которого хотелось увернуться. Все эти отличия Ли Лит отметила в Кот уже давно, и потому сейчас просто снисходительно разглядывала серьгу в ее ухе.

– Что там случилось? – Кот ждала ответа и пристально смотрела на Ли Лит.

Ли умоляюще взглянула на Настену и, предоставив ей возможность информировать Кот о последних новостях, спустилась в гардероб.

Снег падал большими хлопьями, и Ли Лит чуть не заснула, наблюдая, как тщетно пытаются создать на стекле пустоту бесшумные «дворники»: мокрые снежинки шлепались на лобовое стекло, исчезали и снова воскресали перед глазами Ли Лит. Она не спешила выходить из машины, чтобы не нарушить ритуал их встречи с Вадимом: сначала подбегал его охранник, а потом, отталкивая секьюрити и рассыпаясь в комплиментах, подбегал ее любовник, которого она за глаза называла «лицом с обложки».

Ли Лит любила мужчин, когда уставала от нервности женской любви, и возвращалась к женщинам, когда ей надоедал мужской запах. Но на самом деле больше тех и других Ли Лит любила деньги, поэтому никто из двуногих никогда не слышал ее признания в любви. Женщин это злило, мужчин интриговало.

Они всегда ловят взгляд – все, и мужчины и женщины, это немного раздражало Ли Лит: ей не хотелось подтверждать чувства, которых не было, и разыгрывать страсти, к которым она была равнодушна. Редко попадались те, кто наедине ловил ее взгляд не с преданностью слуги, а с вызовом хозяина. Вадим даже не догадывался, что, скрой он однажды свои эмоции за маской равнодушия и дерзости, он хоть на время обретет в Ли Лит преданную и страстную любовницу. Но он всего лишь поправил подушку под головой, взял с тумбочки сигарету и начал, как всегда, разглядывать Ли Лит с обожанием. Она чувствовала этот взгляд спиной и, подойдя к окну, нехотя приняла вальяжную позу, присев на подоконник.

– Ты знаешь, что ты ведьма?

– Ну да…

– А то, что я тебя люблю?

Ли Лиг хотела так же пренебрежительно кивнуть, но опомнилась и, оторвавшись от созерцания ночного неба, улыбнулась Вадиму.

Едва попав домой, та, которую звали Кот, включила компьютер и, не отрывая глаз от монитора, забралась с ногами на постель. Фекла тут же пристроилась сзади, с ходу пустив в дело руки,

– Вали отсюда! – Кот попыталась спихнуть Феклу с постели.

– Что, Адочку ждешь? Или надеешься, что сама Кирш к тебе заглянет?

– Ой-ой-ой!… Иди, иди, сиди в «6-8-4» или в какой другой службе знакомств! – Кот дала Фекле пинка и потянулась за недопитым пивом. – Блин, как же пить надоело…

– Котик, это же все – ну все эти бабы – оттого, что тебя часто рядом нет!

– Да пошла ты!

Закатав рукав, Кот стала, посматривая время от времени на экран, разглядывать татуировку у локтя:

– …Вот объясни мне, Фекла, какой кайф по эсэмэскам знакомиться? Пишет, что клава а-ля Мерилин Монро, а приходит коблина-гренадер, только раскрашенная и такая: «Kiss my ease, Феклуша!»

– А ты ревнуешь, да?– с надеждой присела рядом Фекла.

– И не мечтай! Просто понять не могу, что это за трах ради траха: тебе же вообще все равно с кем, лишь бы ежедневно!

– Ты же меня не целуешь! – обиженно просипела Фекла, пытаясь положить голову на колени Кот. Та брезгливо отодвинулась:

– Еще чего! С чего это мне тебя целовать!

– Ты даже просто в губы не целуешь… Как собаку имеешь!

– И так бы не было, да сама напрашиваешься!.. И ничего себе «просто в губы»! Да ты этими губами мужиков берешь!

– Ну Котик!..

– Ой, да все, отстань!

И, не обращая больше на нее внимания, Кот читала и читала то, что появлялось на экране.

«Ничего не происходит, ничего не изменяется, будто все попытки вынырнуть тщетны: если ты погряз в болоте, есть только болото и твои попытки на оставшиеся секунды жизни полюбить мир вокруг него, то есть этот высохший бурелом и мрачные заросли камыша и рогоза вокруг. Жалею, что втянулась во все это, в это странное сообщество, в этот тесный, душный мир женской нелюбви».

«Мы стояли рядом, я почти смогла признаться ей, что люблю, но мимо проходили два парня, они улыбнулись Лене, и она ответила им тем же. И мне не захотелось больше говорить с ней о наших отношениях: она просто играет в то, чем я живу!»

«Я была не права? Скажите!

Я думала, она играет со мной, издевается, смеется надо мной. У меня на глазах она строила глазки всем прохожим и подзуживала: мол, а что ты сможешь мне сделать?! Я схватила ее посреди улицы и прижала к себе. Она стала вырываться, кричать, и меня это завело еще больше: я сделала это, прижав ее к стене дома, и почувствовала кайф. Она расплакалась и убежала, больше мы не виделись. Я написала ей: «Прости меня, что-то нашло». Она ответила, что больше не хочет меня видеть».

«Девчонки! Будьте осторожнее, когда встречаетесь с натуралками! Я уж было поверила, что она тоже обратила на меня внимание, а она просто хотела, чтобы со мной развлекся ее дружок! Все гетеросексуалы хотят унизить лесбиянок!»

«Фигня: мужики любят лесбиянок, потому что мы откровенны и раскрепощены в постели, а их телки выключают свет, перед тем как трахаться!»

«Можно спросить; откуда лесбиянка так хорошо знает, что любят мужики?!»

«Кто знает, когда следующий слет на сорок третьем километре?»

«В этом году был последний, проснулась!»

«Тоска, девчонки, погода – дрянь! Айда в «Перчатку».

Еще раз оттолкнув Феклу, Кот зевнула и выключила компьютер.