Текст книги "Женского рода"

Автор книги: Екатерина Минорская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)

– Странная штука жизнь: умерла Лиза, а могила – у меня…

Кирш глотнула водки и с подозрением, почти с ненавистью посмотрела на Рэй.

– У тебя что, кукушка улетела?! Какая могила?

Рэй неохотно рассказала о том, почему весь тот день ее преследовал призрак смерти. Кирш отвернулась к окну и провела пальцем по стеклу, потом сказала тихо и почти нежно:

– Глупость какая-то, да?..

Рой пожала плечами. Она разглядывала порванную на колене штанину с запекшейся кровью и пыталась вспомнить, когда она успела пораниться, не заметив этого, не почувствовав боли.

– Да у всех своя судьба, и у нас – разная,,. – Рэй уселась на диван. – Бред какой-то… Умерла Лиза, а памятник – у меня…

Рэй было страшно: тог день успел опустошить ее настолько, что она не испытала настоящего, искреннего ужаса от известия о гибели Лизы.

Она чувствовала только усталость и озноб.

– Будешь теперь в бегах? Кирш, тебе домой-то, значит, нельзя, у меня оставайся.

Кирш замотала головой:

– Я уйду скоро.

– Подставить боишься? Фигня все это.

Несколько минут они сидели молча: Кирш по-прежнему закинув йогу за ногу, на краю стола, а Рэй – по-турецки скрестив ноги на диване и по-прежнему уставившись на свечку.

– Слушай, вот мы с тобой разные, совершенно разные, почему у нас с людьмг все как-то стремно получается? Вокруг как-то неправильно все происходит… Может, мы заразные какие, а? Или просто больные. – Рэй почесала затылок, смутившись неприятной рези в глазах,

Кирш посмотрела на Рэй, потом на догорающую свечу и начала водить длинным пальцем сквозь пламя.

– …Просто мы – искажение.

– Что?

– Ну есть же, к примеру, символы общепринятые. Ну вот, скажем, жизнь– это река… И, допустим, над этой рекой – небо, можно его назвать Бог, наверное. Все смыслы, которые Небо втолковывает нам, – это облака: они подвижны и бесформенны. Но эта их «бесформенность» задана Богом, а то, как они отражаются в реке – с легким искажением, – это есть искажение смысла в человеческом сознании.

Рэй знала, что Кирш не склонна к пространным монологам, что она не любит всякие словесные упражнения, но сейчас почему-то не удивилась,

– Похоже на правду… Но мы-то тут при чем?

– А мы и есть – искажение в отражений облаков. Если грубее – сбой в программе.

– «Искажение в отражении облаков»… – Рэй попробовала эти слова на вкус и сморщилась, будто съела что-то кислое: – Как диагноз! – Она усмехнулась. Ладно, зато звучит неплохо…

– Точно.

Снова молчали.

Кирш была для Рэй лучшим другом, и только ей легко прощалось обращение в женском роде. Знакомые, которые боялись спугнуть Рэй, обращались к ней как к транссексуалу: «Куда пошел, Рэй?». Рэй цинично обсуждала «баб», сплевывая через плечо, утягивала грудь плотным топом, и ей нравилась обещанная психиатрами перспектива замены ее документов на документы с мужским именем… Но иногда, где-то там, в глубине, начинала испуганно сопротивляться душа: Рэй хотела иметь шанс отступить назад, вернуться к тому, что дано природой, и не лепить из не особенно красивой женщины незавершенный образ мужчины. Извне же об этом имела право говорить только Кирш,

…Рэй познакомилась с Кирш после одного унизительного вечера: смутно вспоминалось только обидное слово «недоделок», брошенное ей кем-то, пинки охранников клуба и то, как вздрагивали фары автомобилей, под колеса которых Рэй стремилась попасть, Тогда наутро Рэй с удивлением обнаружила, что в ее кресле, свернувшись калачиком и втянув голову в высокий ворот свитера, посапывает трогательно-взъерошенное существо. Рэй накинула на существо свой плед, и оно проснулось, вытянулось и оказалось довольно длинной девушкой, «которую, кажется, звали Кирш». Проснувшись, Кирш резко вскочила, протерла глаза, взяла со стола очки в узкой оправе и сказала «Здорово». После чего взяла свою куртку и собралась уходить, Рэй наблюдала за ней, сидя на расстеленной кровати. Уже у двери Кирш оглянулась и сказала Рэй: «Слушай, какого черта ты ходишь в этих уродских семейных трусах и в майке молодости моего деда?! Ты же женщина, чего ты из себя строишь?»

С той поры они стали дружить. Рэй часто заходила в мастерскую Кирш и, посмеиваясь над ее заляпанным краской или глиной комбинезоном, по-приятельски рассказывала о своих амурных приключениях, Иногда просто молчала, наблюдая за тем, как Кирш пытается создать что-то из грязи,

Теперь Рэй смотрела на Кирш и думала, что жизнь часто напоминает борьбу скульпторов: или мы лепим из грязи, или грязь лепит из нас. Она представила Кирш в тюрьме и почувствовала себя мучительно одинокой,

Кирш же думала о могильном памятнике Рэй и о том, что Рэй нужно незамедлительно отправить в клинику с суицидологическим отделением: с таким раздражителем в сердце она становилась опасной самой себе; сейчас ей было противопоказано одиночество. «Но сначала вместе свернем памятник!» – думала Кирш, вновь и вновь представляя себе, как Рэй стоит на кладбище перед собственной фотографией.

Они сидели, ничего не говоря друг другу, и все смотрели на дрожащий огонек догорающей свечки.

Кирш достала из нагрудного кармана сложенные вчетверо листы бумаги и положила на край дивана перед Рэй:

– Знаешь, Лизе скучно было администратором сидеть в гостинице для ученых, она там ночами, когда дежурила, дневник писать начала…

– И что?

– Ты все расспрашивала про тот вечер, когда Кот за мной пьяная увязалась – «вся в белом»; мы тогда как раз с Лизой и познакомились… Хорошая она была девочка…

Кирш отвернулась от свечки к темному окну. Рэй хотела было взять Лизин дневник, но встала и подошла к музыкальному центру, повозилась, разбирая кассеты и диски, лежащие рядом вперемежку, и, наконец, включила. Кирш грустно усмехнулась,

Рэй включила песню очень громко, обычно под нее она прыгала по комнате в минуты полного отчаяния. Сейчас она обессиленно плюхнулась на диван и взяла свернутые листки. Разбуженные соседи стали изо всех сил молотить в стену. А странный, скорее мальчишеский, чем женский, голос с вызовом пел: «В глазах этих сухо и дух перехвачен и шепчет на ухо: «Девчонки не плачут!»

Кирш сделала потише и присела на корточки возле музыкального центра, наклонив голову. Она думала о том, что они с Рэй больше похожи сейчас на двух скорбящих подростков, чем на зрелых тридцатилетних людей, каковыми являются на самом деле.

– Слышишь, Рэй, может, надо другой жизнью жить, может, мы в этом погрязли слишком?

Рэй непонимающе пожала плечами, развернула листы и стала с любопытством скользить взглядом по черному компьютерному шрифту:

«Не то чтобы скучно… Просто по четвергам мало народу, субботы другое дело, а так… Зачем пришла? Несколько пар, всего человек двадцать. Ладно, можно потанцевать в свое удовольствие. Опачки: три весело танцующие барышни ушли с танцпола за столики, и я одна. Что делать? Танцевать, конечно, танцевать, будто все эти огоньки только для моего сольного выхода и предназначены…

Она сидит за столиком, вытянув ноги на танцпол – ботинки на мои похожи. Ее обнимает девушка в белой рубашке. Зачем она так смотрит? Ладно, эта «цыганочка с выходом» – для нее… Сняла очки – глаза красивые… Другая музыка, вышли несколько человек, в том числе и она, и та, что с ней. Ноги длинные, шея длинная, красивая. По-мужски ритмична, по-женски утонченна… Волосы короткие, темные, двигается как хорошо танцующий парень: ловко и легко, только без улыбки, телом – расслабленна, лицо напряжено. Та, что с ней, соблазняет, обнимает, обвивает, а она – будто не здесь, взгляд отстраненный… Поднимает глаза – скользнула улыбка: легкая, чуть виноватая…

Какая-то шоу-программа, кто-то пост, я вытянула ноги на танцпол, кто-то рядом разговаривает со мной, улыбаюсь кому-то, улыбаюсь певцу на сцене. Как магнит – поворачиваю голову на нес, вроде бы вскользь смотрю из-под козырька и выключаюсь на минуту – я же смотрю, пытаясь не выдать интерес, а она, обнимаемая той, что в белом, тоже смотрит… Стоп.

Кто-то, кто говорил рядом со мной, встал и ушел, точнее, ушла. Она достала из сумки что-то, на чем стала писать, поднимая на меня глаза. Мне? Да нет. Певец поет – я хлопаю. Больше никто на него не смотрит, и он от безвыходности пост в мою сторону. Еще бы, здесь никого не тронешь странными текстами про армию (он вообще понимает, куда пришел?!). Он здесь, потому что четверг, и я здесь случайно. Вот по субботам– стриптиз, бои, шоу трансвеститов… Л тут он – в белой рубашке и джинсах со стрелочками,

– Можно познакомиться?

Вот! Это же она подсела. Протянула визитку: домашний – Кира (Kirsh), мобильный. «Будет желание – позвони. Буду ждать!».

Киваю, называюсь, даю свой телефон.

– Спасибо. – Встает и возвращается к своему столику.

Певец уходит, танцы. Подойдет? Будто и нет меня. Я танцую, она танцует, и та, что с ней, и другие… Не поднимает глаз. Понимаю: этот вечер закончен. Прощаюсь с какими-то новыми знакомыми (их клички – как здесь говорят: ники запомнить невозможно), одалживаю кому-то деньги, понимая, что с концами, ухожу.

Пятница – не звонит, не звоню.

Суббота. Народу, конечно, много. Туалет, она смеется чуть с хрипотцой и стучит в кому-то в дверь: «Не работает, табличка здесь, клуша!» Низкий красивый голос с мальчишеским надрывом.

– Ты же Кирш? – Я улыбаюсь.

– Да, а ты откуда знаешь? – Смотрит внимательнее, узнает, говорит тише, мягче: Прости, что не сразу узнала: пьяная! Я тебя найду.,.

Танцпол. Вот они, вот я. Она, рядом с ней девушка в белой рубашке. Кто-то рядом с нами: коренастая блондинка с приятным умным лицом.

– Можно тебя пригласить?

Танцуем с блондинкой. Она у барной стойки, кажется, ей уже плохо от выпитого.

– Это твои друзья? – Партнерша по танцу кивает на Кирш и девушку в белом.

– А? Да, друзья,

– Ты часто сюда ходишь? Я — первый раз. Обычно в «Диану».

– Каждую субботу.

– Ого! А по-моему, тут гадюшник. И интерьер никакой…

– Ну… тут же в другие дни боксерский клуб, да и танцпол вообще-то ринг… Нейтрально, хорошо.

– …И публика – люмпен. Да и малолеток много бестолковых. Ты к военным как относишься?

— Что?

– Я офицер.

– Не люблю военных, «усатых здоровенных»,..

– У меня, к счастью, усов нет. Слушай, а девушка, с которой я пришла, кажется, ревнует,

– Твоя девушка? Так иди к ней,

– Это не «моя девушка», я ее третий раз вижу.

Подходит клава-Кармеи с длинными черными волосами, в прозрачной красной блузке, истерично утягивает подругу на разговор. Легко уступаю,,. Она у стойки, пьет, разговаривает с кем-то… Опять подходит офицерша, но ее опережает моя старая знакомая Марина, мы бол таем о чем-то, подходит другая, танцуем по-пионерски, дружески, нежно, но без чувств. Офицерша недовольно смотрит из» за плеча Кармен, та почему-то машет мне кулаком за ее спиной. Пьяная, наверно. «Сурганова пятнадцатого будет, пойдешь?»– «Не знаю». Танец окончен. «Спасибо».– «Привет Люсе». Знакомая исчезает, а Она снова рядом. И мы танцуем. Ничего не помню, кроме Ее пальцев: длинных, красивых: взяла мою руку, сжала в своей ладони; до этого, кажется, я ближе свела руки вокруг ее шеи. Она в ответ чуть теснее прижала меня. Никакой фамильярности. Потом передразнили друг друга реверансами. Улыбка детская, нежная.

Кто-то подошел, о чем-то говорили… Вокруг Нее у стойки – всегда народ, и та, что в белом, обвивает Ее руками. Кто-то со мной разговаривает. Интересно, что я отвечаю?

Она, чуть пошатываясь, отходит от стойки, закидывает на плечо сумку и в два шага оказывается рядом, быстро целует около губ и уходит…»

Рэй протянула листки Кирш:

– Слушай, а она тебя любила, наверное.

Кирш прикусила косточку указательного пальца, а потом стала дышать на кулак, стараясь не заплакать.

– Фигня!

4

Он не помнил, как познакомился с Ольгой, помнил только, что женился, потому что она забеременела. Не помнил, какая у нее была прическа тогда, восемнадцать лет назад, и даже в прошлом году…

В груди у Дениса защемило: окно резко распахнулось, а ворвавшийся в дом воздух опрокинул стоявший на подоконнике горшок с лимонной геранью.

– Сквозняк. – Ольга, довольно тучная для своих тридцати восьми лет миловидная женщина, встала из-за стола и, не торопясь, вернула горшок и створку окна в их прежнее состояние; кухонное окно оказалось теперь закрытым наглухо.

Денис проследил за действиями жены, задержав у сжатых губ веточку петрушки. Их семилетняя дочь Кира даже не заметила маленького происшествия: машинально закладывая в рот мамины вареники, она смотрела мультфильм, яркими пятнами мелькающий в ее больших зрачках; старший брат Киры – второкурсник – и вовсе спешил закончить этот воскресный обед и умчаться на свидание. Семейные обеды были в доме Дениса доброй, но давно изжившей себя традицией. Сейчас, сидя за одним столом, каждый, как и обычно, думал о своем: Кира о черепашках-ниндзя, ее брат – о любимой девушке, Ольга – о том, что на ужин можно будет приготовить картофельный пирог с грибами, а Денис был озадачен произошедшим накануне телефонным разговором с Кирш.

Они встретились почти девять лет назад: у Дениса был выходной и он ехал к матери. Когда Кирш вошла в автобус, Денис, к всеобщему удивлению, уступил ей место. Все другие пассажиры увидели, как на остановке вошел юноша в широких штанах, огромных кроссовках и надетом поверх олимпийки дутом жилете. Денис же увидел другое: у вошедшей девушки были красивые невыспавшиеся глаза. Поэтому он встал и вежливо показал ей на свое место. Удивились не только заметившие это пассажиры («Зачем уступать место какому-то мальчишке?»), но и сама девушка странного вида.

– Вы что? почти сердито сказала тогда засыпающая на ходу Кирш.

– Просто.,. Как офицер уступаю место даме… – растерянно произнес Денис,

Кирш удивленно заморгала, поблагодарила беззвучно, одними губами, и, усевшись на место Дениса, втянула голову в ворот дутого жилета. Она закрыла глаза, втайне надеясь, что, когда откроет их, этого человека, вогнавшего ее в краску, в автобусе уже не будет.

Вторая их встреча произошла через месяц. Тогда Денис еще работал опером, хоть и ходил в штатском и был при исполнении, Однажды, пересекая двор, он увидел драку: в стороне стояла и плакала девушка, а несколько человек избивали ее спутника, Денис подбежал и, не разбираясь в ситуации (достаточно было того, что четверо били одного, уже упавшего на землю), принялся раскидывать парней.

И широким русским лицом с угрюмым взглядом, и телосложением борца Денис походил на медведя и не вызывал у людей ни малейшего желания сталкиваться с ним на кулаках. Когда нападавшие разбежались, Денис стал поднимать пострадавшего с земли и сначала с испугом, потом срадостью узнал в нем симпатичную девушку из автобуса.

– Вы что здесь делаете? – почему-то спросил Денис. Ничего, отряхиваясь, отрезала Кирш.

За пять минут до его появления Кирш точно так же вошла через арку во двор и увидела, как четверо молодых людей пристают к отчаявшейся уже девушке. Теперь испуганная виновница драки подошла к ней и, шепнув: «Спасибо», поспешила уйти.

– У вас бровь разбита, пойдемте, я обработаю, у меня мать вон в том доме живет.

– Не пойду я никуда, спасибо. – Кирш развернулась, чтобы уйти, но покачнулась от неприятного ощущения: теплая кровь заливала глаз.

– Да и руку вон ушибла,.. – добавил Денис, и Кирш поспешила отпустить запястье, которое сжимала другой рукой.

Он произвел обработку с привычным спокойствием врача, подавляя сопротивление Кирш.

– Ладно, спасибо, я пойду, – Она собралась уйти, но его мать, милая старушка, с укоризной спросила:

– А как же чай?

И Кирш пила чай с малиновым вареньем. Позже мама Дениса с упреком сказала сыну:

– Оля намного симпатичнее и женственней, чем эта особа!

Денис пожал плечами: Это моя коллега.

По мама пригрозила пальцем;

– Материнское сердце не обманешь!

Кирш оценила поступок Дениса как товарищеский и все последующие годы пресекала любые иные поползновения с его стороны. Но Денису было приятно заботиться о Кирш, и он всегда верил, что рано или поздно женская душа в теле амазонки растает от его заботы. И странно манило осознание того, что рядом с Кирш никогда не было мужчин.

Однажды он приехал к ней на дачу и застал ее у реки: она расхаживала в купальнике по берегу вокруг мольберта, будто боясь к нему подойти. Красивая прямая спина переходила в тонкую талию неправдоподобно совершенными линиями, длинные стройные нош ступали на песок с невесомой легкостью. Кирш казалась Денису грациозной богиней, и он с полчаса наблюдал за ней со стороны и не решался подойти, чтобы не разрушить чудесную картину: заговорив, богиня стала бы жестикулировать, как мальчишка. Это видение наяву снова напомнило Денису, что к Кирш он питает отнюдь не приятельские чувства.

– Ты красивая!.. И самая желанная!– не выдержал он однажды.

– Ты гонишь! – отрезала Кирш, и они не виделись год.

Денис усмехнулся своим воспоминаниям, в задумчивости поигрывая вилкой.

– Добавки положить? – Ольга с готовностью поднесла сковородку,

Денис помотал головой, отодвигая тарелку.

…Потом он встретил ее в том же дворе, где когда-то была памятная драка: Кирш держала на руках маленького ребенка, которого ласково трепал за щечки какой-то длинноволосый парень. Вскоре тот парень исчез, а после стал изредка заходить к Кирш, держа за руку такого же манерного юношу, как и он сам. Потом Денис узнал, что мужчина, случившийся в жизни Кирш, был в ее жизни таким же случайным персонажем, как и она для него: его интересовали мужчины.

Что ж, решил тогда Денис, больше шансон быть услышанным. Он стал по-приятельски беспокоиться уже не только о Кирш, но и о ее маленьком сыне Максимке.

Забота – это деньги, заключил он для себя. Денег не хватало, но однажды судьба помогла ему.

В один «прекрасный» день Денис перестал быть нищим милиционером и превратился в довольно успешного предпринимателя. Его уволили из органов за нелепое происшествие с оружием и принципиальный конфликт с начальством, а старые друзья тут же предложили ему работу. Ольга, на которой Денис был женат со времен учебы в Высшей школе милиции, наконец вздохнула спокойно и стала отвыкать от ночных звонков, страха за мужа и вечно пустого холодильника. Денис долго ходил угрюмым, но вскоре смог купить хорошую машину, повеселел. Потом у них с Ольгой родился второй ребенок, девочка, и Денис недолго выбирал имя для дочки.

Он привык, что в его жизни нет Кирш-женщины, а есть Кирш-друг, а скорей даже Кирш – некий возбудитель, непокой, нужный для того, чтобы у всего происходящего был какой-то смысл, кроме необходимости. Когда Денис отдыхал на морс и видел, как неистово обрушивается на скалу поднявшаяся из глубин волна, он вспоминал Кирш. Ее имя начинало стучать у него в висках, когда над его головой взрывался гром, когда налетала и начинала душить метель, и даже когда, как сейчас, от сквозняка открывалось окно, сметая цветок на подоконнике…

Они остались за столом вдвоем: мультфильм закончился и Кира убежала в свою комнату играть, ее брат исчез еще раньше. Денис тоже хотел встать, посчитав, что традиционный воскресный обед закопчен, но Ольга удержала его за руку;

– Подожди, расскажи хоть, как на работе дела?

– Да обычно, Оль, хорошо все… Пока есть автомобили, у меня есть работа, не волнуйся! – Денис неохотно потянулся за соком.

Ольга пододвинула мужу кувшин.

– А что ж ты не в себе? – Ольга помолчала и добавила язвительно; – У подружки, что ли, твоей проблемы, у Кирочки?

– Да, у Кирш проблемы, твое-то какое дело? – Денис ответил холодно, отодвинул сок и встал.

Ольга уже привыкла к существованию юношеподобной взбалмошной музы в жизни Дениса и научилась не ревновать всерьез. Глупые вопросы она задавала только в минуты слабости,

– Денис, иногда мне кажется, что ты на что-то надеешься. Но ведь ты же понимаешь, что это безумие? Не нужен ты ей, как и любой другой мужик, ты же знаешь…

Денис, уже выходя с кухни, смерил жену взглядом человека, услышавшего речь на незнакомом ему языке. Он знал, что отчасти Ольга права, но сейчас его больше всего волновало, чтобы Кирш не оказалась за решеткой и чтобы ее мать, растящую внука, не хватил инфаркт от этой истории с убийством.

Входная дверь хлопнула за ним, Ольга вздрогнула и начала убирать со стола.

Сейчас у Дениса был только один способ помочь Кирш: поднять прежние милицейские связи и узнать, насколько опасна ситуация для его бедовой подруги. Невиновность Кирш для Дениса не подлежала сомнению, но, когда она позвонила ему и в трех предложениях поведала о случившемся, он побоялся каких-либо уточнении. Как бывший оперативник, он не мог не удивиться вслух только одной вещи: почему смерть от передозировки героином была так поспешно оценена милицией как убийство? В ответ Кирш стала кричать в телефонную трубку: «Ден, но это-то как раз очевидно! Лиза вообще не употребляла наркотиков, и вечеринка была совсем другого характера! И вообще непонятно, почему только в ее бокале оказалась доза герыча, да еще убийственная!»

– Слушай, а тебе Денис твой поможет, он же бывший мент? – поинтересовалась у подруги Рэй.

– Да нет, он от этого далек уже, я его только попрошу к Максимке заглядывать. На это дурацкое время, пока я в бегах…

Ее сын жил за городом с молодой бабушкой, и каждые выходные Кирш привозила им в Еремеевку деньги и продукты. Маленький Максимка был аллергиком и нуждался в свежем воздухе и козьем молоке. Если Кирш и боялась сейчас тюрьмы, то только потому, что это будет разлукой с Максимкой…

Утром Кирш, как и обещала, проводила Рэй в больницу. Теперь Кирш нужно было забрать из своей квартиры деньги и кое-какие вещи, Из машины Ли Лит они с полчаса наблюдали через тонированные стекла за подъездом Кирш; слежки не было. Потом Ли Лит поднялась в квартиру Кирш: там тоже не было ничего подозрительного, и Кирш смогла зайти в свое жилье.

Она окинула квартиру беглым взглядом, схватила рюкзак и покидала в него все необходимое для бегства: деньги, документы, кое-что из вещей и СD-плеер. Остановилась у фотографии Максимки, стоящей на полке, и тоже положила ее в рюкзак, потом нагнулась и открыла тумбочку: ей захотелось взять с собой фотографию Лизы, yо на пол неровными веерами выпадали совсем другие снимки: уже ничего не значащие в жизни Кирш женские лица, томные позы, красивые тела. Она в отчаянии пyула эту пеструю кучу и вышла из комнаты, не оглянувшись,

– Все в порядке? – Ли Лит ждала ее, включив зажигание.

– Лизиных фоток не нашла…

Медленно отъезжая, они чуть не задели подходящего к подъезду Толяиа; сосед Кирш был смертельно пьян и хмур.

– Опять своих бить начнет…

– Ты что-то сказала? – Ли Лит сделала музыку тише и улыбнулась Кирш красивой, но прохладной улыбкой.

– Так, не бери в голову. Ли, а куда мы вообще едем?

– Поживешь пока у меня,

– Да они же перво-наперво посетят тебя и Рэй: логично же у друзей искать!

– Ну не совсем ко мне, к маме моей. Она все равно сейчас в отъезде.

Кирш промолчала.

Они проехали несколько светофоров и свернули в переулки, когда Кирш вдруг попросила Ли Лит остановить машину. Маленький джип легко заехал на тротуар и плавно остановился.

– Ты что? – Ли Лит была удивлена, хоть за несколько лет общения с Кирш и привыкла к ее выходкам.

Кирш без слов взяла руку Ли, чмокнула ее и со словами: «Я позвоню»– вышла из машины; через несколько секунд она уже исчезла в переулке.

Кирш ехала к сыну. Она понимала, что очень скоро появляться там будет опасно: если ее ищут (а не искать не могут), то выйти на Еремеевку будет проще простого, «Только бы уже не сунулись туда сегодня, дали бы спокойно провести день с Максимкой». Кирш сомневалась в безопасности своего визита, по ноги сами несли ее на вокзал. Рядом с кассами поездов пригородного направления стоял милиционер; Кирш попыталась пройти мимо него как можно более уверенной походкой, но вместо этого споткнулась прямо перед его носом, буркнув под нос: «Риск!» Милиционер смерил ее взглядом с ног до головы и отвернулся: Кирш, от волнения жующая жвачку с усердием хищника – всей челюстью, показалась ему не перспективным для проверки регистрации персонажем. На Кирш была короткая куртка, темные очки и надвинутая на лоб белая бейсболка, «А может, и иностранка…»– подумал милиционер,

В электричке Кирш вздрагивала каждый раз, когда с грохотом открывалась дверь в тамбур или кто-то садился рядом с ней.

Кирш почти не думала о Лизе, Ей хотелось понять, что же произошло; ее обязывало к действию желание найти настоящего убийцу, но не было желания воскресить Лизу– хотя бы в памяти, Лиза была приятной, желанной, забавной, интересной, доброй, красивой, но… не любимой. Влюбленность проходит быстро, хорошо, если этого костерка хватает месяца на три. Пережив недолгую одержимость Лизой, Кирш давно уже стала заинтересованно поглядывать по сторонам. Теперь она испытывала чувство вины от того, что Лиза умерла, считая себя любимой. Кирш вздрогнула от неожиданной мысли: а если бы Лиза не умерла, если бы ее, к примеру, парализовало, то как было бы гуманнее: оставаться рядом с ней без любви или уйти, встретив, наконец, чувство, забирающее все иные перспективы? «О чем я думаю! Бедная Лиза, прости меня!» – проговорила Кирш себе под нос и поежилась. Чем ближе проходит рядом смерть, тем нестерпимее становится жажда любви; Кирш ждала ее сейчас, как никогда, боялась и заранее упрекала, что она смеет соседствовать в сердце вместе с любовью к ребенку. Большинство знакомых Кирш не могли бы уличить ее в сентиментальности, но они и не задумывались, знают ли они настоящую Кирш или ту, какой она хочет быть перед ними. Однако, как известно, маску циника чаще всего примеряют на себя раненые романтики, вот и Кирш высмеивала в других жажду «настоящей любви». Высмеивала в конечном счете потому, что сама слишком боялась ее не встретить.

– Пирожки горячие, домашние!..

Кирш отрицательно помотала головой на призыв проходящей по вагону торговки.

Она прислонилась головой к холодному стеклу, мимо проносились дома, деревья, поля – все, что кажется жителю мегаполиса картинкой из телевизора. Кирш задремала с мыслью, что организм человека возмутительно примитивен: она может вот-вот угодить в тюрьму на много лет, может долго не увидеть сына, может упустить свой шанс встретить единственную и пережить настоящее смятение чувств, но, вместо того, чтобы оцепенеть от страха, организм требовал еды и хотя бы нескольких минут сна.

Еремеевка жила обычной жизнью: на станции торговали фруктами и газетами, люди толпились у автобусов и ныряли в магазины. В самом поселке Кирш заметила несколько новостроек.

Максим с бабушкой Верой жил в трехподъездном кирпичном доме в три этажа. Кирш казалось, что все, кроме ее сына и мамы, состоят здесь в родстве; кумы, сватьи, свояки, тетки, девери… Все ходили друг к другу по-простому, без звонка и, следуя деревенской традиции, знали друг о друге больше, чем о самих себе. Когда Кирш попадала в поле зрения обитателей этой красной кирпичной «коммуны», люди замолкали, провожали ее изучающими взглядами, а потом начинали бурно обсуждать; им не нравилась ее походка, ее манера одеваться и то, что она живет в Москве, а ее ребенок здесь, в Еремеевке. Конечно, они улыбались ей приветливо и заискивающе – так ведут себя с людьми, подающими себя слишком самоуверенно. Сейчас Кирш шла ссутулившись, озираясь по сторонам и то и дело поправляя на носу очки. В какой-то момент Кирш показалось, что ее окликнули.

– А ваши-то гуляют, только вот у палатки встретила!

Кирш оглянулась на неприятно-высокий женский голос: ей навстречу шагнула длинноносая дама бальзаковского возраста в малиновом берете, из-под которого беспорядочно выбивались фиолетовые волосы. Эту соседку мама Кирш называла то Мальвиной, то Татьяной Лариной. Из всех обитателей Еремеевки она одна пыталась искренне подружиться с нелюдимыми москвичами и то и дело приносила Максимке то яблоки из своего огорода, то картошку, то варенье, прозванное «мальвининым».

Обычно Кирш наспех здоровалась с Мальвиной и пробегала, чтобы не выслушивать ее бесконечных рассказов о жизни еремеевских аборигенов. На этот– раз она остановилась, заглянула женщине в глаза и замялась, поняв, что не знает, как обратиться к Мальвине по имени,

– Спасибо, что к моим заходите, наконец нашлась она. – Я вынуждена буду уехать на некоторое время, уж вы заглядывайте к ним, пожалуйста…

Мальвипа приподняла брови и стала похожа на Пьеро, согласно закивала и еще долго смотрела вслед Кирш.

Пятилетний Максимка был копией Кирш. Из-под рыжей кроликовой ушанки на нее как в зеркале смотрели большие карие глаза. Кирш присела перед ним на корточки. На его пушистых ресницах таяли снежинки, Максимки начал усердно тереть глаза. Кирш прижала сына к себе.

Ее мучило, что она может жить на расстоянии от этого самого близкого на свете человека, мучило, что в будущем она может расплатиться за это его презрением и холодностью. Максимка, не пытаясь высвободиться из маминых объятии, кричал бабушке:

– Ба, ба, Кирюша приехала!

Все хорошие люди могут совершить подвиг; но кто-то способен лишь на один героический поступок, а иным, немногим, под силу многолетний подвиг терпения. Кирш легче было бы броситься на амбразуру, чем изменить свой образ жизни. В Еремеевке она умерла бы от тоски, модно называемой в городе депрессией. Другая на ее месте могла бы заняться бизнесом и зарабатывать для сына совсем другие деньги, построить на месте их летнего ветхого домика в деревне хороший кирпичный дом и забрать Максима из этой мрачной красной «коммуны», по Кирш не умела делать того, к чему не имела склонности. Она была бойцом, но не воителем, а потому сопротивлялась только прямой опасности и не признавала стратегий.

Когда мама сокрушалась: «Кирочка, тяжело же без мужчины, муж всегда поддержка…» – Кирш, взлохматив челку, задорно отвечала: «Ничего, мам, я и лошадь, я и бык, я и баба и мужик!» Мама вздыхала, а Кирш понимала, что ей несложно будет научить Максимку не хныкать от царапин, драться, забивать гвозди и общаться с девочками, хотя, скорее всего, от мамы ему нужно было бы получить совсем другое.

Пока Вера Петровна пекла пирог, Кирш и Максимка гуляли. Потом, за столом, Кирш то и дело затихала, гладила Максимку по голове и прислушивалась к шорохам за дверью,

Мама Кирш боялась слова «наркотики»: слишком тяжело дались ей те годы, когда дочь употребляла героин. Она помнила, как десять лет назад Кирш дважды удирала из наркологической больницы и пряталась по чужим квартирам, как страшно было забирать результаты обследований новорожденного Максимки, а потом плакать от счастья, что он отделался поливалентной аллергией и синдромом гиперактивности.

Теперь, когда Кирш сказала маме, что от героина умерла Лиза, Вера Петровна, внимательно посмотрев на дочь, спросила: