Текст книги "За тридевять земель (СИ)"

Автор книги: Екатерина Филиппова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

Глава 14. Всеобщая бабушка

В дом Василисе удалось пробраться незаметно, никого не разбудив. Она долго отмокала под душем, смывая соль, пока, наконец, не перестали гореть царапины от кошачьих когтей на плечах. Ещё дольше ей пришлось расчёсывать волосы и вымывать из них песок – коса свалялась так, что напоминала джутовый канат.

Ликси как обвилась на пляже вокруг запястья, так и чернела там неживой картинкой, но даже в виде татуировки вид имела виноватый и расстроенный. Василиса наконец-то улеглась в кровать и блаженно вытянулась на прохладных простынях. Потом перевернулась на бок, вытянув вперёд руку, и начала рассказывать кошке, какая та красивая, умная и замечательная, и как им будет уютно спать вместе, если Ликси с руки слезет и, как и положено настоящей кошке, будет свою хозяйку греть – а то что-то знобит после всех этих купаний.

Нарисованная кошка буркнула, что можно и кондиционер выключить, и осталась на месте. Сдалась она только после вполголоса высказанного предположения, что в живом виде кошка – намного более серьёзный охранник, хотя бы потому, что по размеру больше, да и спит, как выяснилось, более чутко.

Бдительно придавив своей тушкой Василисину руку, Ликси завела традиционную кошачью колыбельную, напоминающую тарахтение велосипедного моторчика, в которой прорывались и осмысленные куплеты – о том, что хранительница она ещё не очень обученная, но вот всё узнает, и тогда уж…, что у кошек – инстинкты от рождения, и она согласна живой побыть, главное, чтобы съесть не попытались, и она сама знает, что во всём виновата, потому что не доглядела…

Василиса свернулась калачиком, подгребла Ликси к животу, успокаивающе пошептала, что ни в чём хранительница не виновата, а виновата гадкая ревнивая Морена, и вообще звёзды неудачно встали, и начала проваливаться в сон. Засыпая, девушка старалась ни о чём не думать, а главное – не думать о Максе, не думать о Максе, не думать…

Естественно, это у неё не получилось, и последнее, что стояло у неё перед глазами на грани яви и сна – идущая к ней по лунной дорожке такая знакомая фигура. Макс улыбался, говорил что-то ласковое и звал, звал…

Как ни странно, во сне его не было – ну, или почти. И вообще сон был какой-то бессодержательный, но очень реальный, и в то же время – спокойный и умиротворяющий. Не происходило вообще ничего: она просто сидела на скале у ручья Фей, впереди зеленели непроходимые джунгли, а сзади расстилалась та самая земляничная поляна, на которую её выкинуло в первый день в сказке.

Обхватив колени, Василиса бездумно смотрела на шевелящиеся под лёгким ветерком листья и цветы, которые иногда складывались в сюрреалистический портрет Макса. Время от времени она отклоняясь назад, чтобы наощупь сорвать несколько земляничин, половина из которых были благополучно раздавлены. Облизав пальцы, девушка опять перевела взгляд на заросли, и ей показалось, что в глубине мелькнуло что-то чёрное и мохнатое – наверное, просто тени так легли. Или это Тави за ней подсматривает?

Цветущие ветки, качаясь, начали изображать детский калейдоскоп с постоянно меняющимися гипнотическими узорами. На какую-то долю секунды на их фоне проявилось раздражённое лицо Никифоровой, которую сменил озабоченный и грустный Гриша. Почему-то именно его появление Василису раздражило больше всего, она отвернулась от джунглей, и пересела так, чтобы была видна только медленно текущая вода.

Но и неторопливые струи складывались в какие-то непонятные фигуры: вот вроде бы как девица с развевающимися волосами верхом на дельфине, за ней несётся яхта с поднятыми парусами, чтобы, натолкнувшись на камень, расплыться бесформенным пятном, а за перекатом отрастить себе три головы и длинный гребенчатый хвост.

Вздохнув, девушка отошла от берега на середину земляничной поляны, удобно устроилась под неизвестно откуда взявшимся дубом, посадила на колени спрыгнувшую с ветки Ликси и, поглаживая нежную шкурку, наконец-то попала на второй уровень сна – без видений, лиц и мыслей, в долгожданное спокойствие.

Просыпалась Василиса постепенно, поднимаясь от уровня к уровню: чёрный, серый, опаловый, жемчужный – и вот она опять на земляничной поляне. Напротив сидит Тави и, щурясь от солнца, переместившегося на другую сторону горизонта, с сочувствием говорит, почему-то по-французски:

– Это надо же было так умотаться! Ну, пусть спит, время пока есть.

На мгновение чёрная кошачья морда превращается в лицо незнакомой седой дамы, которая улыбается Василисе и лихо подмигивает. Как раз в этот момент из-за ствола раздаётся топот, потом треск ломающегося дерева, и оттуда высовывается голова Миха, бешено вертящего глазами. Тави приподнимает верхнюю губу и грозно шипит:

– Базиль, вот куда ты лезешь? И опять перила сломал!

Мих отвечает извиняющимся громогласным шёпотом:

– Да я в прошлый раз их просто плохо прибил.

Даже во сне осознав, что уровень бреда начал зашкаливать, Василиса открыла глаза и рывком села на кровати, нечаянно стряхнув на пол пригревшуюся на животе Ликси.

За дверью кто-то топтался и громко сопел. Василиса протёрла глаза, затащила обратно на одеяло кошку, которая оскорблённо дёрнула шкурой, и молча обвилась вокруг запястья, потом пригладила волосы и чуть хрипло спросила:

– Пап, это ты? Заходи.

Отец, как всегда, стремительно ворвался в комнату, крикнув куда-то назад:

– Вот видишь, она проснулась!

Повернувшись к дочери, он внимательно оглядел её и бодро заключил:

– Экая ты бледная и тощая. И спать здорова – чуть не на сутки отключилась. Ну, ничего, откормим, загорим и отоспим.

Он вернулся к двери и виновато добавил:

– Я понимаю, что мы тебя совсем забросили. Устала там одна? Может, ну его, этот институт, перебирайся сюда, а уж мы того…

Василиса бодро отозвалась:

– Нет, я лучше – этого. Иди уже, я сейчас спущусь.

Шумно протопав обратно и ругнувшись по поводу отломавшейся балясины, отец обстоятельно отчитался перед Ким, что дочка сейчас будет, а кондиционер нужно отрегулировать, потому что девочка хрипит, и блинчиков хорошо бы пожарить, а то её ветром унесёт. Потом наступила тишина, и Василиса с завистью подумала: – Целуются.

Встав, она быстро переоделась в любимую сказочную юбку, после некоторых раздумий вытащила с полки красную майку на тонких бретельках, и пошла на запах блинов. Судя по заставленному блюдами, мисками и плошками столу, отец явно собирался откормить её за один раз.

К счастью, двух жадно съеденных хрустящих роллов с восхитительной начинкой и каким-то кисло-сладким соусом оказалось достаточно, чтобы успокоить отцовские чувства, и Василиса обрадовалась, что не будут пичкать. Дальше она только пробовала по крошечке от каждого блюда, оперативного пододвигаемого Ким, и в итоге объелась так, что еле смогла встать.

За окном что-то затарахтело, и отец оживился:

– О, бабушка за тобой транспорт прислала. А я уже хотел Оззи просить…

– А Оззи – это кто?

– Да знакомый здешний, француз. Я тебе с ним ещё деньги передавал. И в аэропорту он предложил тебя встретить – я ведь писал – только ты с этими байкерами от него удрала. А Оззи – это прозвище, говорит, что в молодости от Оззи Осборна фанател, вот и прилепилось. А так-то он то ли Ксавье, то ли Морис.

Отец рассмеялся, а Ким напряглась:

– Ты, что, с каким-то сомнительным типом бабушкины монеты передавал?

Василиса поддержала:

– Мне он тоже не очень понравился. Смотрел так противно, оценивающе…

Отец отмахнулся:

– Да ладно, никакой он не противный, и не подозрительный, нормальный бизнесмен. Он у меня уроки серфинга брал, и как-то мы понравились друг другу, потом в баре пару раз поболтали. Ладно, Вась, собирайся, поедешь с неподозрительным вьетнамцем, лично бабушкой выбранным.

Василиса прихватила рюкзачок, в котором были припрятаны сказочные монетки, немного подумав, уложила туда и раковину, и вышла на улицу. Ким догнала и сунула девушке пакет:

– Здесь несколько бутербродов и вода. А то у бабушки разное настроение бывает, может к столу и не пригласить. И если что – сразу звони.

Вид транспортного средства Василису не обрадовал: потрёпанный мотобайк, на которых в основном рассекает местное население. Лица водителя под тёмным забралом было не рассмотреть, и сам он был мелкий, по комплекции напоминающий подростка. Молча протянув Василисе запасной шлем, он еле заметно кивнул отцу, вышедшему за калитку, и рванул с места.

Дорогу она не запомнила – после рыбацкой деревни и достопамятного ручья они мчались по каким-то еле видным лесным тропинкам, как показалось девушке – целую вечность. Остановившись перед воротами живописной и обманчиво хлипкой ограды, парень посигналил, и лихо въехал между едва приоткрывшихся створок. По типичной вьетнамской деревушке он ехал медленно и как-то торжественно, и плавно затормозил перед обычной хижиной.

Василиса уже привычно слезла на землю, подумав, что многовато у неё в последнее время мотоциклов случается, и поднялась на крошечную терраску – скорее, даже не террасу, а просто навес над небрежно сколоченным помостом. В тени, у самой стены, скрывалось широкое бамбуковое кресло-качалка с массой подушечек. А в кресле восседала холёная седая дама неопределённого возраста – в лёгких брючках, свободной шёлковой рубахе, с идеально уложенными в художественном беспорядке волосами и вызывающим маникюром. И лицо у неё было очень знакомое – не далее, чем этой ночью приснившееся.

Дама покровительственно улыбнулась и приветствовала Василису на идеальном, хотя и немного старомодном французском, с явным оттенком иронии в голосе:

– Ну, здравствуй, внученька. Как говорят местные, наконец-то дракон посетил дом скромной креветки. Давненько не виделись.

Василиса мгновенно разозлилась и ответила таким же тоном:

– Здравствуйте, бабуля. Драконом меня ещё не обзывали, да и вы на креветку не очень похожи, скорее – на акулу. Или мурену. А виделись мы недавно – всего лишь сегодня ночью. И мне очень интересно, что и вы, и вся эта толпа в моём сне делали.

Дама удивлённо приподняла брови, с некоторым трудом встала, и открыла неказистую дверь в дом:

– Ну, если ночью меня и остальных видела – заходи. А делали мы – понятно что, за тобой присматривали, и всяких разных ненужных отгоняли, а то много желающих. Хм, мурена, говоришь…

Пройдя вслед за хозяйкой через скудно обставленную, и какую-то демонстративно-этническую комнатушку, Василиса миновала следующую дверь и ахнула: она оказалась в огромной комнате, явно находящейся в роскошной вилле. Стены, мебель, картины, светильники – всё словно сошло со страниц глянцевого журнала, откуда-то из раздела «Десять самых дорогих домов в мире».

Дама устроилась в очередном кресле-качалке, указала Василисе на странный недодиванчик рядом, и обаятельно улыбнулась:

– Как говорится в романтических произведениях, давай начнём с начала. Меня зовут Мари-Анна, ты можешь называть, как тебе удобнее – Мари, Мария Михайловна, или просто бабушка.

– Думаю, что Мари будет лучше всего: Мария Михайловна на французском звучит по-идиотски, а для «бабушки» я пока никаких причин не увидела.

– Основная причина – то, что я действительно твоя бабушка. Двоюродная. Вернее, пра-пра, то ли в четвёртом, то ли в пятом поколении.

Василиса попыталась сосчитать, сбилась, и бестактно спросила:

– Если в пятом поколении – то сколько же вам лет? Сто? И двоюродная бабушка – это как?

Бабуля легкомысленно махнула холёной рукой:

– Да что эти годы считать! Но если тебе так интересно – я родилась после Парижской всемирной выставки. А твоей прямой пра-пра была моя родная сестра.

Василиса попыталась вспомнить историю – вроде бы что-то в школе проходили – и удивилась:

– Выставка – это на которую «Рабочего и колхозницу» возили, в конце тридцатых? Тогда только один раз «пра» получается.

– Ах, если бы я была столь юна! Нет, дорогая, это была самая знаменитая в выставка в истории, тысяча девятисотого года.

– Тогда получается, что вам…

– Я уже сказала, нечего годы считать. Сколько ни есть – все мои. И все они были прекрасны! Да и молодильные яблоки пока ещё помогают.

– Но у нас в роду вроде бы французов не было, только русские.

Старуха устроилась поудобнее, позвонила в колокольчик, и перед ней тут же материализовались две хрупкие вьетнамки: первая пославила на стол огромный поднос, заставленный чашками и мисочками с фруктами, а её двойняшка – строгий белый фарфоровый чайник. После одобрительного кивка обе исчезли, а сопровождавший их огромный серый кот остался и вопросительно уставился на девушку.

Мари представила пришельца:

– Знакомься, это Нунур. Я думаю, что ты можешь отпустить свою кошечку погулять – в хорошей компании и под надёжным присмотром. Иди к нам, милая.

Ликси слетела с руки дымной чёрной лентой, уселась напротив кавалера и вопросительно оглянулась на Василису. Бабушка что-то муркнула по-кошачьи, и продолжила уже на русском:

– Иди, милая, погуляй по окрестностям. Ты ведь понимаешь, что со мной твоя хозяйка в безопасности.

Ликси дождалась подтверждающего кивка Василисы и, гордо задрав хвост, отправилась к выходу в патио. Кавалер рванулся следом, пытаясь на ходу обнюхать наиболее интересующие его места.

Бабушка засмеялась:

– Кошки – они такие кошки. А мы сейчас поговорим о том, что ни красавице твоей, ни тем, с кем она общается, знать не обязательно. Родословную твою попозже обсудим, а сейчас расскажи-ка мне про вчерашние приключения, с подробностями. Как со стороны это выглядело – я знаю, а вот что в действительности происходило? Да, чай нам налей, он у меня хороший, не этот зелёный отвар из веника.

Василиса пригубила чай – действительно, настоящий – и, как могла, рассказала всё, начиная с ночного пробуждения. Закончила на том, что Макс шёл к ней по лунной дорожке, а она бежала ему навстречу, а потом – провал, и она на песке, и Гриша явно собирается делать ей искусственное дыхание.

Бабушка сочувственно кивала головой, а в нужных местах охала и вздыхала. Потом она демонстративно вытерла сухие глаза белоснежным вышитым платочком, и спокойно спросила:

– Сейчас-то ты понимаешь, что это был морок? И в результате ты бы просто утонула?

– Наверное, понимаю. Но поверить пока не получается. Я как Макса увидела…

– Понимаю. Но ты его вроде бы уже отпустила, вот пусть оно так и остаётся. Он с Мореной, давно, и это был его выбор. Я с дурой-девкой поговорила: она, когда его спасла, выбор давала – с ней остаться или на землю вернуться. Он выбрал, и теперь развлекается тем, что акул за хвост ловит и в девятибалльный шторм на волнах катается. Так, надеюсь, ты догадалась ту раковину принести?

Василиса несчастно кивнула, порылась в рюкзаке и выложила на столик, потеснив чайник, перламутрово-розовое чудо. Мари посмотрела на эту красоту, как на дохлую крысу, потом аккуратно, салфеточкой, приподняла и с неожиданной силой швырнула на мраморный пол.

Тут же возникшая молчаливая служанка мгновенно смела все осколки в совок, потом тщательно протёрла мрамор мокрой тряпкой. Бабушка тем временем развела огонь в стоящей на треножнике большой чаше и, когда зеленоватое пламя взметнулась к потолку, высыпала туда осколки и, скомкав, бросила и тряпку. Пламя покраснело, потом, взметнувшись к потолку, почернело и опало. Дождавшись, когда всё прогорит, старуха помешала то, что осталось на дне, и велела служанке высыпать всё в ручей.

Посмотрев на ошеломлённую Василису, бабушка снизошла до объяснений:

– Цукумогами. Японская мерзость, ожившая вещь. Могут быть и добрыми, но редко. Эта должна была тебя в море заманить. Ещё что-нибудь от твоего бывшего осталось?

Вытащив из-под майки шнурок с жёлудем и колечком, Василиса стянула его, долго выпутывая из косы, и протянула бабушке. Та вгляделась и охнула:

– Так вот она где была!

– Она – это что?

– Да монета же! Главная, седьмая. Их ведь на все миры только семь штук и существует, и все наперечёт, у старших родов. Когда она у этого типа появилась?

Василиса задумалась, вспоминая:

– Да года три назад. Он её откуда-то из Азии привёз, рассказал, что подарили на удачу.

– Соврал. Нашёл он её – там, где настоящую владелицу нечисть сильно покалечила, а кольцо вместе с рукой оторвала. Хозяйка за все эти годы в сознание так и не пришла, овощем лежала, вот мы на след колечка-то выйти и не могли.

– А почему Макс его снял? Он всегда его на шнурке носил, вообще никогда не расставался.

– Наверняка жечь оно его начало. Как раз в то время, когда он в свою последнюю авантюру пустился, владелица колечка умерла, отмучилась. Вот оно и стало новую хозяйку искать, настоящую.

– А меня не обжигает.

– Значит, ты хозяйка и есть.

– Что, теперь оно мне удачу будет приносить?

– Удачи у тебя и своей хватает, но колечко ещё добавит. Ну, и ещё по мелочи.

– А можно про мелочи по-подробнее?

– Ничего особенного. Теперь ты одна из семи старших Хранителей проходов. И путешествовать можешь по сказочному миру как заблагорасудится, и в него, и из него, да и на Земле варианты есть.

Василиса ойкнула, бабушка сочувственно кивнула:

– Рановато на тебя это свалилось, теперь не скинешь. Ну, Тави тебе всё расскажет.

– И она тоже?

– А ты сама как думаешь? Как бы она иначе твоего Гришу смогла притащить? Да ещё и не через дверь, а стену проломила, и не одну.

– И совсем он не мой. А вот ещё одну старшую я думаю, что знаю. И перспектива общаться с ней меня как-то не вдохновляет.

Бабушка заинтересовалась:

– Интересно, до чего ты додумалась. И кто это, по твоему мнению?

– Да есть такая, профессор Никифорова.

Бабуля изобразила на лице знакомое высокомерное выражение и спросила:

– Она?

Утвердительному кивку внучки Мари явно обрадовалась, и спела уже знакомую песню – мол, если уж сама Внучка… И тут же потребовала и серёжку куда следует прицепить, и кольцо надеть, на мизинец левой руки.

На возражения внучки, что оно и на средний велико, только усмехнулась и начала руководить процедурой. Кольцо было снято со шнурка о положено на Василисину ладонь. После этого бабушка, не говоря дурного слова, неожиданно воткнула в мизинец девушки острую иголку, прижала окровавленный палец к кольцу и скомандовала:

– Скажи – принимаю.

От неожиданности и боли Василиса ойкнула и возмутилась, поэтому ритуальная фраза несколько отличалась от канонической:

– Ой, блин, какого чёрта, предупреждать надо. А «принимаю» – это обязательно?

Однако кольцо, судя по всему, эта новация вполне удовлетворило, потому что оно легко наделось на мизинец и расплылось по коже то ли блеклой татуировкой, то ли голограммой.

Бабушка неверяще потрогала колечко, ничего не нащупала, и задумчиво прокомментировала:

– А вот такого я ещё не видела. Да и никто не видел. Нужно будет твой текст законспектировать, и при следующей передаче кольца попробовать повторить. Хотя в следующую сотню лет вряд ли Хранители меняться будет, да и бред такой только у тебя сработать мог. Ну, моя кровь.

Всё ещё плохо соображающая Василиса вспомнила:

– Кстати, про кровь. Про наше родство мы ведь так и не договорили.

Бабушка затребовала свежего чая, заставила Василису съесть смесь каких-то мелко порезанных фруктов, и вернулась к старой теме:

– А люди вообще о своих корнях не помнят! Вот знала бы историю своего рода – и не было бы у тебя теперешних проблем.

Василиса не согласилась:

– Какие же это проблемы? Это – приключение!

– Вот-вот, и я – о том же. Из всех поколений нашего семейства такое отношение к жизни только у меня, у тебя, и у тётки твоей двоюродной, внучки моей, как это правильно сказать – у пра-тётки? Да у батюшки моего, от которого мы все дар унаследовали.

– А батюшка у нас кто?

– А батюшка у меня – муромский купец, на Всемирную выставку приехал, там у него в Париже с матушкой роман и случился. От которого мы с моей сестрицей-близняшкой и родились. Через три года купец тот решил ещё раз в Париже развеяться, матушку отыскал, и сестрицу мою, Аглаю, с собой и забрал. А я с мамой осталась.

Василиса задумчиво сказала:

– Вроде была какая-то Аглая, у мамы даже фотография осталась: там прабабушка в косынке, кожанке и с винтовкой.

Бабушка сухо прокомментировала:

– Ну, если дара нет, то только и остаётся с винтовкой бегать. Хорошо хоть, родить успела пред тем, как сгинуть.

Напряжённо размышляющая Василиса вдруг вздрогнула и потрясённо спросила:

– Получается, что мама и Ким – сёстры? Вот почему она мне такой знакомой показалась!

– Ну, настолько дальние, что это и родством может считаться с трудом. А так – у мужчин часто все жёны похожи друг на друга, любят они шило на мыло менять. Ты только не вздумай отцу рассказывать, а то расстроится, от-то думает, что кардинально жизнь поменял.

Переварив новость и запив её двумя чашками чая, Василиса попросила:

– А расскажи, как ты сюда попала. Ну, и в сказку.

Бабушка легкомысленно хихикнула:

– А как мы все в разные авантюры попадаем? Влюбилась. Вышла замуж. Муж был наподобие твоего Макса, так что это тоже – фамильное. Помотались по миру, осели здесь, во французской колониальной администрации. Потом война – без него, конечно же, её не проиграли бы так успешно. Вот под Дьен Бьен Фу он и погиб. А я здесь прижилась, один сын на вьетнамке женился, дочка туда же… А младший в Россию уехал учиться, под местным именем, и жену там нашёл.

– А в сказку как?

– По наследству. У мамы способности были, гадала она хорошо. А отец, как я сейчас понимаю, у себя на севере в местные сказки ходил как к соседям, торговлю вёл, на этом и поднялся так, чтобы по Парижам ездить. Хочешь, я его фотографию покажу?

Василиса была уверена, что бабушка достанет плюшевый альбом, и ошибалась – был вытащен планшет и предъявлены слегка пожелтевшие оцифрованные фотографии: два похожие друг на друга бородатые мужика во фривольных городских костюмах на фоне солидной рубленой избы, они же – в деревенском и с удочками. Бабушка ткнула пальцем в правого:

– Прошу любить и жаловать – батюшка мой, Михаил Григорьевич Урманов.

– Урманов?

– А что не так с фамилией?

– Так Гриша – тоже Урманов, и из тех же краёв.

– Твой Гриша? Который тебя из воды вытаскивал?

– Да, и по моему сну он же прогуливался. И сколько говорить, никакой он не мой, у них с Ингой скоро свадьба.

Бабушка порылась в каких-то записях, и удовлетворённо кивнула:

– Так оно и есть, он от отцова младшего брата род ведёт. Поэтому и в сны твои заходить может. Наверное, правильно, что не твой – хороший парень, но семья, хоть и из наших, но совсем простая, к тому же – затворники, от дел совсем отошли, закрылись там у себя на севере, и ни с кем не общаются. Ну, хоть сына в город отправили, и то достижение.

Василиса возмущённо фыркнула, начала перелистывать фотографии, и на очередной вдруг увидела себя: она сидела на скамейке в парке рядом с очень красивой и невероятно молодо выглядевшей бабушкой, которую портила только идиотская шляпка с пёрышком, и облизывала мороженое. Бабушка, занявшаяся разливанием чая, обернулась на удивлённый возглас, вгляделась в картинку, ностальгически улыбнулась и объяснила:

– Это я к сыну в Москву ездила. Мы здесь с внучкой. Надо же, как вы похожи.

– Сколько же ей сейчас лет? Под восемьдесят? Она… жива?

– А что ей сделается? Василисой трудится. Вы ведь встречались – это она в детстве, Василиса Прекрасная и Премудрая, твоя двоюродная пра-тётушка.