Текст книги "В году тринадцать месяцев"
Автор книги: Эдуард Пашнев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 25 страниц)
– Так ты считаешь, что она улыбается? А мне показалось, что она как-то странно гримасничает.
– Улыбка не бывает без гримасы. Без прекрасной гримасы. Поняла?
Ольга с заинтересованным видом прислушивалась к разговору.
– Ну, что? – спросила она, когда я повесил трубку.
– Бабулия наша действует в тылу противника. Только Рита ее уже обнаружила.
– Очень хорошо, – одобрила Ольга, – завтра моя очередь.
Рита встретила мою жену настороженно Она катила коляску с Аллочкой по двору и поздоровалась еле заметным кивком. В другое время Ольга обиделась бы, фыркнула, но сейчас она разулыбалась широко и приветливо.
– Здравствуйте, хорошие люди! Рита, дай я покатаю немножко твою дочь, а ты пока отдохни.
Миролюбие Ольги ошеломило мою сестру. Она безропотно отдала ручку коляски, и тетя покатила Аллочку, светясь над ней, как солнышко. Девочка вертела головой и глазенками, разыскивая свою молчаливую маму, но моя жена увозила ее все дальше и дальше от строгого, нахмуренного лба Риты. Погруженная в себя, в свои переживания, она почти не разговаривала с дочерью на улице, даже поправляла подушку и всовывала соску молча. А Ольга везла маленького человека и тараторила без умолку:
– Здравствуйте, хорошие люди! Мы ведь очень хорошие люди. Просто замечательные, не правда ли? Nest-ce pas, – как говорят французы. А если кто думает иначе, то пусть лучше помалкивает, пока мы ему не набили хорошую шишку на лбу. Мы скоро сами подрастем и сами себя будем катать на коньках, на лыжах и на велосипеде.
Она говорила, и в каждом словечке было немножко солнца, улыбки. И лицо ее было ласковое, доброе. Я просто не узнавал свою жену. В одну секунду в ней все переменилось, и она стала очень красивой. Светлые волосы слегка золотились на солнце, а в глазах, доверчивых и нежных, отражался радостный свет ясного осеннего утра. Одета она была в кожаное пальто без рукавов, то есть в сарафан, застегнутый на большие бронзовые пуговицы с чеканкой. Начищенные до блеска, они ярко сверкали. Я смотрел на нее и не мог насмотреться. И, может быть, впервые в жизни по-настоящему пожалел, что у нас нет своих детей.
Моя очередь улыбаться наступила в понедельник. Ольга осталась дома, от неприятностей на работе у нее разболелась голова, и вообще у нее было плохое настроение. Прабабушка Наташа тоже осталась дома. После трехдневного отсутствия она вернулась в Березовую рощу усталая, но довольная собой. В понедельник я должен был заменить и бабушку и Ольгу. Честно говоря, мне тоже хотелось остаться дома, полежать с книжкой на диване после трудного дня, но я не дал себе расслабиться. Сунул тетрадку со стихами в карман и поехал на Никитинскую.
Риту я застал в слезах. Увидев меня, она закрылась телефонным справочником и зарыдала еще сильней. Бабушка Валя стояла поодаль, прислонившись к косяку двери, скорбная, с темными кругами под глазами.
– Почему у вас опять идет дождь? – спросил я.
– Пусть поплачет, – устало проговорила баба Валя.
– Почему пусть?
Рита бросила телефонный справочник на стол, выбежала в коридор и закрылась в ванной комнате Мы услышали, как она включила воду.
– Что все-таки произошло?
– Разговаривала с ним по междугородному телефону. Галка ей где-то раздобыла адрес и телефон. Дозвонилась, а он положил трубку, не стал разговаривать.
– Что она ему все навязывается? – Я ужасно разозлился. – Это даже неприлично. Сама навязывается и навязывает ему прекрасную дочь.
– Ты ничего не понимаешь. У девочки будет прочерк в графе «отец».
Вода в ванной комнате шумела ровно и сильно, и мы не знали, умывается Рита или открыла кран, чтобы заглушить рыдания.
– Я ничего не понимаю, – согласился я. – Я бы вместо такого папы два прочерка поставил и забыл бы о нем навсегда. Радоваться надо, что у нее дочь, а она рыдает. Глупость все это.
Я махнул рукой и прошел в комнату к девочке. Аллочка лежала распеленатая. Она тянулась ручонками к погремушкам, привязанным над головой, но движения ее были неуверенные, и она все время промахивалась. Не помогали и растопыренные пальцы. Мне очень понравилось, как Ольга разговаривала с ней в воскресенье, и я тоже сказал:
– Здравствуйте, хорошие люди! Пришедшие в гости приветствуют вас. Как говорили древние латиняне: Ave Caesar, morituri te salutant. Впрочем, это не совсем к месту, но ты ведь маленькая хорошая балда и ничего не понимаешь.
Я достал тетрадку со стихами и помахал ею в воздухе. Алла оставила погремушки и заинтересовалась моей тетрадкой. Польщенный ее вниманием, я начал читать.
Шел по лесу белый заяц.
Прыг-скок!
Прыг-скок!
Занозил об елку палец.
Прыг-скок!
Прыг-скок!
Вдруг навстречу ему волк!
Прыг-скок!
Прыг-скок!
«Подожди-ка, бедный заяц,
Я перевяжу твой палец.
У меня есть бинт и шелк». —
А зубами
Щелк да щелк.
Заяц резко прыгнул вбок.
Прыг-скок!
Прыг-скок!
Не обманешь, серый волк!
Прыг-скок!
Прыг-скок!
За кусток!
Под мосток!
И наутек!
«Знаем хитрости волков», —
Так сказал – и был таков.
Читая стихи, я гримасничал, играя и роль зайца и роль волка. Войдя в азарт, я стал даже подпрыгивать. Если Аллочка не понимала слов, то она должна была понимать жесты, движения. Я так бурно радовался, что заяц не поддался на волчью хитрость, что чуть не опрокинул горшок. Сев на пол после всех заячьих и волчьих прыжков, я увидел, что в дверях стоит Рита и как-то странно на меня смотрит.
– Ты что делаешь? Что с вами со всеми происходит? Вы с ума сошли или я схожу с ума?
Глаза у нее были красные, но она взяла себя в руки и была почти спокойна, даже собрала, как всегда, на лбу гармошкой морщины.
– Ничего не происходит, – обиделся я. – Просто один хороший человек читает стихи другому хорошему человеку, специально для этого сочиненные.
– Стихи?
Морщины сбежали со лба и выстроились вокруг глаз, губы дрогнули. Я думал, она опять заплачет, но Рита вдруг рассмеялась. Смех получился у нее не очень уверенный, как у человека, который смеется первый раз в жизни. И тут произошла другая неожиданность. Алла взмахнула руками, азартно взвизгнула, и мы услышали, как она смеется, хохочет, растягивая во всю ширину свой беззубый рот и помогая себе руками и ногами. Ничего прекраснее этого детского неумелого повизгивания я никогда не слышал. Девочка отвечала на улыбку матери, и Рита, подхватив ее на руки и прижав к себе, опять заплакала, но по-другому, светло и радостно. Это был дождик при солнце, дождик с радугой. Так и хотелось крикнуть: «Дождик, дождик, посильней, чтобы травка зеленей». Но я не крикнул, боясь спугнуть улыбку на лице сестры. Я только выразительно посмотрел на бабушку Валю, а она мне подмигнула и сказала:
– Закурить по этому поводу.
На следующий день Ольга не смогла зайти на Никитинскую и поулыбаться там, как мы договаривались. Я пришел вместо нее. Бабушка Наташа собиралась поехать и пожить недельку около Аллочки, но приболела и осталась дома. Я пошел и вместо бабушки. Недели через две я выяснил, что хожу и улыбаюсь один. Бабушка Валя тоже забыла о нашем уговоре, и я часто заставал ее озабоченной и сердитой. Но я ходил и улыбался, ходил и улыбался и с каждым днем все больше и больше привязывался к маленькой девочке. И однажды я сделал открытие, что хожу уже давно не для того, чтобы воспитывать Аллочку, не для того, чтобы облучать ее своей улыбкой, а чтобы самому облучаться. Мы поменялись с ней ролями. Я слышал, как один раз Рита назвала Аллочку «Солнышко мое». Это солнышко светило и для меня.
Слова
Обращение Ольги «Здравствуйте, хорошие люди» прижилось в нашей семье. Его стала употреблять и бабушка Валя, и Рита, и наши соседи. Маленькая девочка отвечала на него радостной улыбкой. Это обращение предвещало веселую игру с тетей, дядей или бабушкой. И однажды, когда мы с Ольгой пришли в гости и только собрались поприветствовать Аллочку, как вдруг она подпрыгнула в кровати и не сказала, а выкрикнула нетерпеливо:
– Здравствуй! Те! Люди!
Это была едва ли не первая логически построенная фраза после того, как она научилась говорить «мама», «баба» и «тетя». Люди замерли от неожиданности, а наша девочка запрыгала еще сильнее в кровати и выкрикнула еще увереннее:
– Здравствуй! Те! Люди!
Какой тут начался переполох! Ольга подхватила Аллу на руки, я отнял ее у своей жены и начал подбрасывать под самый потолок, бабушка Валя испуганно кричала:
– Что вы делаете, сумасшедшие? Вы ее сломаете.
А наша девочка счастливо смеялась и повторяла:
– Здравствуй! Те! Люди!
В этот день кончилась безъязыкая эпоха мимики и жестов. В мир пришел не только улыбающийся, но и говорящий человек. Едва научившись произносить первые слова, Алла всех переименовала по-своему. Тетя Оля стала тетей Лелей, бабушка Валя – бабой Валей, прабабушка Наташа – бабой Натой. Но больше всего повезло мне. Я превратился в дядю Эй. Леля иногда говорила про меня: «А вот пришел еще один хороший человек – «Дядя, эй, достань воробушка». Так я ей и запомнился и стал дядей Эй. Мама Рита некоторое время протестовала против такого, как она считала, неуважительного обращения к дяде писателю.
– Дядя Сережа, а не дядя Эй.
– Дядя Эй, – настаивала девочка.
– Скажи, – учила мама Рита, – дядя Се-ре-жа. Ты же умеешь.
– Дядя Эй!!! – сердито выкрикивала дочь.
– Ты еще научи ее называть меня дядя Сергей Петрович, – съязвил я.
– Ну, если тебе нравится, чтобы тебя подзывали, как мальчишку, то пожалуйста, – обиделась она.
Мне нравилось. Мне очень нравилось. Наверное, каждому человеку знакомо чудо, которое происходит с твоим собственным именем, когда кто-то один, очень близкий, переделывает его по-своему и называет тебя так, как никто другой не называет. И твое имя тогда звучит так же красиво, как звук трубы в пионерском лагере, как неожиданная соловьиная трель в вечернем лесу, как цоканье любопытной белочки над головой. Когда ко мне подбегала наша маленькая девочка и опрашивала: «Дядя Эй, ты почему так долго не был?», мне казалось, что она не произносила мое имя, а играла его на флейте или на скрипке.
Переименовав нас по-своему, Алла принялась переименовывать все, что попадалось ей на глаза или что она узнавала от взрослых.
Стоило бабе Вале сказать: «Не трогай чайник, он же горячий. Обожглась?» – как следовал удивительно точный ответ: «Нет, только обгорячилась».
Фиолетовую фиалку она тотчас же назвала фиалофкой, потому что ей показалось мало одной буквы «ф» для такого цветка.
Я не успел заметить, когда это произошло, но вдруг слова неожиданно прекрасные, смешные, милые стали рождаться в Аллочке, как серебряные пузырики в газированной воде.
Не успела моя жена открыть дверь и впустить, говоря словами нашей девочки, «всегдажданных» гостей бабу Валю и Аллочку, как из прихожей уже раздалось:
– Леля, Леля, на базаре живые цыплята-подростки продаются. Вам не надо?
– Нет, не надо. Мы не собираемся открывать в своей квартире птицеферму.
Но Алла, не дослушав Лелю, мчалась дальше:
– Дядя Эй, мы купили два шара. Два сосиски-шара и два круглых. Хочешь один надуть? Бери. Мне баба Валя еще купит.
– Спасибо большое.
– Пожалуйста большое.
Я засмеялся, хотя и понимал, что моя племянница права. Если есть «большое спасибо», то почему не может быть «большого пожалуйста»?
– В первое время я никак не могла привыкнуть, что вы живете так далеко, – сказала баба Валя, снимая пальто.
И тотчас же услышала брошенное Аллой мимоходом:
– А во второе время привыкла.
И через секунду уже на кухне спрашивала:
– Баба Ната, а почему у тебя кровать на высоких каблуках, а у нас на колесиках?
– Я не знаю, Аллочка. Такой ее сделали.
– А знаешь что… Мы хотим взять котеночка сибирского.
– Какого? – не расслышала баба Ната за шумом плиты.
– Маленького такого, – объяснила девочка, – который только что откатился.
Баба Ната успела улыбнуться, но не успела ничего ответить. Внучка со скоростью шаровой молнии выкатилась из кухни и понеслась дальше, всех цепляя и искрясь:
– Леля, Леля, что я хочу тебя спросить… Правда, гигиена прямо по деревьям лазит?
– Кто?
– Ну, животное такое, похожее на кошку: гигиена.
– Не гигиена, а гиена. Но ты, наверное, имеешь в виду леопарда?
Тете Леле не удалось узнать, что Аллочка имела в виду. В другой комнате залаял Квадрат, и она встрепенулась:
– Надо посмотреть, что там случилось.
Я догнал ее в прихожей, где наш пес облаивал соседку, пришедшую позвонить по телефону.
– Слушай, шаровая молния, ты можешь хоть минутку посидеть смирно? Я уже пятнадцать минут гоняюсь за тобой с коробкой, которую никак не могу подарить.
– А что это?
– Лото на четырех языках. Вот видишь карточки: яблоко, по-французски – пом, трамвайчик, груша…
Алла заглянула в коробку, ничего неожиданного эта игра ей не сулила. У нее дома уже было похожее лото.
– Могу посидеть, – сказал она. – Только не на стуле, не на полу и не на диване, а на тебе.
В одну секунду она вскарабкалась на диван, а оттуда ко мне на спину. Я ей помог поудобнее устроиться у себя на шее, а потом спросил:
– Ну, теперь ты меня выслушаешь? Бежать больше некуда, кроме как на люстру.
– Теперь выслушаю, – сказала она.
– Это лото не такое, как у тебя дома. Оно на четырех языках. Видишь карточку с яблоком? На обороте написано название яблока по-русски, по-немецки, по-французски и по-английски. Знаешь, как будет по-французски «яблоко»?
– Как?
– Ле пом. Повтори: ле пом – яблоко.
– Дядя Эй, скажи, а Леля знает языки?
– Знает.
– Какие?
– Немецкий немножко, французский немножко и очень хорошо английский.
– А я русский язык знаю наизусть, – заявила Алла и пришпорила меня, давая понять, что я слишком долго застоялся на одном месте и пора двигаться в каком-нибудь направлении.
– Алла, слезь сейчас же! – возмутилась мама Рита. – Забралась на шею к дяде, так сиди смирно или слезай сейчас же.
– А если я хочу повертучиться? – спросила дочь из-под потолка.
– Что это еще такое?
– Не знаешь? Повертучиться – значит повертеться.
И она тут же продемонстрировала на примере значение нового слова, повертучилась так, что одна ее нога вместе с туфлей попала ко мне в верхний карман вельветовой куртки, а головой так поддала люстру, что все лампочки закачались и зазвенели. Пришлось нам срочно убегать от мамы Риты, тети Лели и бабы Вали в другую комнату.
– Подвези меня к окну, – попросила девочка, когда погоня осталась позади, – мы двухэтажный человек.
– Может, нам пора снова стать одноэтажными людьми?
– Я только посмотрю на улицу, что там происходит.
Она протерла ладошкой стекло верхней фрамуги, посмотрела на крыши домов: островерхие, плоские, крытые жестью, черепичные – всякие, и с неожиданной серьезностью спросила:
– В одном городе сколько квартир? Стоколичество?
За это прекрасное числительное, неизвестное ни одному словарю, я готов был оставаться двухэтажным человеком хоть до завтра.
Мне очень нравились все слова, которые она с такой легкостью изобретала на глазах у изумленной публики: обгорячилась, фиалофки, повертучиться, стоколичество.
Присмирела Алла и успокоилась только за чаем и то ненадолго.
– Ой, Леля, наши ноги встретились под столом и поздоровались.
Леля засмеялась, баба Валя засмеялась, даже Рита хмыкнула. Мы все друг друга облучали улыбками почти после каждой фразы, которую произносила наша девочка. Она была в нашей семье полезней зеленого лука и редиски, полезней самого главного витамина. Я заметил, что с тех пор, как она стала нас смешить и радовать своими словечками и выходками, никто из нас ни разу не заболел гриппом. Все соседи и знакомые переболели, а мы хоть бы что, как будто переселились на другую планету. Потом я нашел этому научное подтверждение. Один английский врач писал, что «когда у человека хорошее настроение, он не предрасположен к болезням».
С появлением Аллочки в нашем доме я наконец понял, как самонадеянны взрослые люди. Везде только и слышишь от них: и дома, и в трамвае, и на работе, и на разных собраниях, – как они много делают для детей. И не замечают, как много для них делают дети. Для мамы Риты Аллочка на тетрадном листке к восьмому марта нарисовала такого головастого и длинного человечка с фиалофкой в руке, что ей до сих пор все завидуют. Для меня она специально вылепила из пластилина собаку зеленого цвета. Бабе Вале подарила свой любимый желудь с двумя сросшимися шляпками, бабе Нате – синее стеклышко, которое выменяла во дворе за две пуговицы. А тете Леле на день рождения принесла мох и торт. Моя жена потом две недели говорила, что ей никто никогда не дарил таких дорогих и редких подарков. Удивительно, как взрослые не замечают, что дети делают для них так много. Когда-нибудь я выступлю на самом большом собрании и скажу им прямо в глаза, что они неблагодарные. Я попробую втолковать зазнавшимся папам, мамам и бабушкам, что их сыновья, дочки, внуки и внучки, обладая гораздо меньшими правами и возможностями, все-таки ухитряются довольно сносно воспитывать своих родителей. Только они это делают незаметно, не размахивая ремнем и не читая нотаций. Они их просто учат улыбаться, учат быть веселыми и добрыми.
Ухаживать за Аллочкой было одно удовольствие.
– Еще отрезать пирога?
– Бе-бе!
– Что такое бе-бе?
– Ну, значит, не нравится.
– Тогда, может быть, печенье или еще одну конфетку? «Красную шапочку» или «Тузика»?
– Ква-ква.
– Что такое ква-ква?
– Это значит, и то и другое И «Красную шапочку» и «Тузика».
Алла удивлялась, что такие простые вещи мне нужно объяснять… Но она была терпеливой учительницей, а я способным учеником. Я знал, что ей второй раз не придется мне переводить на русский язык «бе-бе» и «ква-ква». С ее помощью я быстро усваивал язык детства. Ведь я тоже когда-то на нем говорил. Но с возрастом стал забывать кое-какие важные интонации.
Тетя Леля насмеялась досыта, напилась чаю, раскраснелась от удовольствия и жары.
– Я сниму свитер, – сказала она.
Подняла руки к потолку, и все увидели, когда она стягивала через голову свитер, что у нее под мышками лопнула майка по шву и образовалась большая дыра. Мама Рита тактично промолчала, баба Валя промолчала, и я сделал вид, что ничего не заметил. Казалось, и у Аллочки не осталось никаких сил для того, чтобы обращать внимание на всякие пустяки. Ее клонило в сон, она прислонила голову к маме, но, увидев дыру, тотчас очнулась и забила тревогу.
– Ой, Леля! – выкрикнула она. – Я тебе безрукавку подарю.
– Нужна мне твоя безрукавка, – смутилась Леля.
– Нет, ее зовут безрукавка, а она с рукавами. Я на день рождения тебе подарю. А может, даже ближе. А то у тебя очень костюм какой-то беспризорный.
Выполнив свой последний долг перед взрослыми людьми: указав им на дыру, которую никто из них не заметил и сама Леля не знала, девочка опять прислонилась к маме Рите, доверчиво зажмурилась и, помолчав минут пять, вдруг сказала полусонным, тихим голосом:
– Почему с нами не живет ни один дядя? У всех есть, а у нас нету.
Что могла ей ответить мама Рита? Что могли ей ответить все мы? Она спрашивала не про дядю Эй и не про какого-нибудь другого дядю с улицы. Она спрашивала про того, кто отказался от очередного человеческого звания. От звания отца. Слово «папа» она пока просто не знала.
Опыт взрослых
С каждым днем моя племянница задавала все больше и больше вопросов. И все чаще и чаще мои ответы ее ставили в тупик. Я забивал гвоздь, чтобы повесить картину, и стукнул заодно молотком по пауку.
– Дядя Эй, – крикнула Аллочка. – Зачем ты убил паука? Он же полезный.
– Нет, вредный, – возразил я.
– А Леля сказала – полезные. Ты больше учился, чем Леля?
– Одинаково.
– Значит, вы одинаково знаете?
Девочка была повергнута в недоумение. Учились одинаково, а знают по-разному. Один убивает пауков, а другой говорит, что они полезные.
– Понимаешь, – попытался вывернуться я, – есть вредные пауки, а есть полезные. Тот, которого я пристукнул, он вредный.
– А тетя Леля, кажется, говорила, что все полезные.
Я не знал, что ей отвечать, я и себе не мог бы толком объяснить, за что убил бедного паука. В детстве мне кто-то сказал, что за каждого убитого паука отпускается сорок грехов. И все сведения мои этим и ограничивались. Сколько я за тридцать три года укокошил пауков, пока мою руку не остановил наивный вопрос девочки? И зачем я это делал? У меня и грехов нужного количества не было, да и не верил я в отпущение грехов никаким способом. Но признаться в своем проступке у меня не хватило духу. Аллочка пожала плечами и отошла от меня с задумчиво наклоненной головой. Наверное, она впервые усомнилась в том, что взрослым безоговорочно можно доверять. «Ну и пусть, – решил я, – пусть как можно раньше узнает, что и взрослые – такие же люди, что их опыт не безупречен, а знания не безграничны».
Повесил я картину, сел в кресло полюбоваться своей работой. Алла забралась ко мне на колени. Но вид лесного пейзажа в раме ей скоро наскучил, она взгромоздилась на подлокотник кресла и выглянула в окно. Внизу, прямо под нами, находились складские помещения магазина.
– Ой, бутылок сколько! – воскликнула Алла, – посмотри.
Я посмотрел. Бутылок действительно было много. Их сгружали с машины, большие – с вермутом и маленькие – с фруктовыми напитками.
– Я здесь и раньше смотрела, – сказала девочка. – И видела много, много, еще больше бутылок. Только я не знаю, какие вино, а какие ситро. Я же читать не умею.
– Ну, это просто, – со свойственной всем взрослым самонадеянностью заявил я. – Большие бутылки с вином, а маленькие – ситро.
– А пиво? – возразила моя племянница. – Пиво же тоже маленькие бутылки.
Баба Валя и Леля за обедом любили выпить по стаканчику пива, и это явилось для Аллы тем опытом, который помог ей внести поправку в мои рассуждения о бутылках. Если бы она поверила мне и стала определять содержимое бутылок по их форме, то очень скоро налила бы себе вместо сладкой воды горького пива или еще чего-нибудь похуже. Я стал все чаще ловить себя на том, что на многие «почему» своей племянницы с самоуверенным видом сообщаю сомнительные сведения. Я был неточен в разговоре о пауках по незнанию, я был неточен в разговоре о бутылках по небрежности. Я понял, что мой опыт взрослого человека недостаточен для того, чтобы посматривать на маленькую девочку свысока. Не она от меня узнала, что пауки полезные, а я от нее, не я ей рассказал, а она мне напомнила о том, что по форме сосуда нельзя судить о его содержимом. Конечно, она все это узнала от нас же и улыбается она нашей улыбкой, и все же взрослому человеку не стоит задирать нос перед маленькой девочкой, если он к тому же за свою жизнь не прочел ни одной книги про пауков.
Я отправился в библиотеку, сидел там как прикованный часа три или четыре, знакомясь с тарантулами и крестовиками. На обратном пути я не удержался от искушения заехать на Никитинскую и блеснуть только что приобретенными знаниями. Но я не успел даже рта раскрыть.
– Дядя Эй, смотри, как я штаны снимаю, – крикнула мне Аллочка.
Я, не раздеваясь, выглянул из прихожей в комнату. Около большого кресла стояла мама Рита, а в кресле, запрокинувшись в акробатической позе на спину, лежала моя племянница и, двигая ногами в воздухе, каким-то ей одной известным способом довольно ловко и быстро сдернула штаны.
– Прямо цирк, – похвалил я.
Но она мою похвалу пропустила мимо ушей.
– Слышал, как стреляет?
– Что стреляет?
– Не знаешь? Током стреляет. Я когда гребешком причесываюсь – стреляет и когда снимаю штаны – стреляет. Мам, почему без проводов стреляет?
– Потому что синтетика.
– А что такое синтетика?
– Надевай скорее рубашку, не стой раздетая. Сколько я с тобой буду возиться, – рассердилась мама Рита.
– А я хочу чаю, – захныкала девочка. – Я хочу чаю.
– Готовлю, готовлю я тебе чай, – отозвалась с кухни баба Валя.
– Избаловала тебя твоя бабушка, – недовольно заметила мама Рита. – Никто на ночь глядя чай не пьет. – Она укутала дочь пледом и посадила в кресле, как куклу. – Сиди жди.
Алла сразу перестала хныкать и улыбнулась мне, довольная, что ей удалось отвоевать еще несколько минут бодрствования.
– Почему синтетика, дядя Эй? – спросила она, возвращаясь к прерванному разговору об электричестве.
– Что почему?
– Мама говорит «синтетика», а ты что говоришь?
– Я молчу.
– Почему молчишь?
– Потому что с тобой невозможно разговаривать простому советскому человеку. Каждый твой вопрос требует специальных знаний. Чтобы ответить, почему в твоих штанах стреляет электричество, я должен завтра пойти в библиотеку и заглянуть в учебник физики. А в раздевалке – очередь. И в читальном зале не сразу свободное место найдешь. Что прикажешь делать? Я же не энциклопедия. И мама твоя не энциклопедия.
– А Леля?
– И Леля тоже не энциклопедия.
– Ладно, не ходи, – пожалела меня Алла. – Я завтра у Дениски спрошу. Он все, все знает, даже про динозавров.
– Что еще за Дениска?
– В садике у них появился мальчик, – сказала мама Рита. – Мы теперь только и слышим по каждому поводу: Дениска, Дениска.
– Да, мама, он все, все знает. У него папа – пожарник.
Появилась наконец из кухни баба Валя с чаем. Она отлила из стакана в блюдечко и поднесла к губам внучки.
– Попробуй, горячо?
– Нет.
Отпила несколько глотков и развела удивленно руками, приглашая всех нас полюбоваться на блюдечко с чаем в руках бабы Вали:
– Не горячо, а пар идет.
Мир продолжал удивлять нашу девочку, и я подумал, что только изучением жизни пауков не отделаюсь. Придется, видно, заняться и паром, и электричеством.
Дениска
Итак, у всех нас, взрослых людей, отвечающих на Аллочкины «почему», появился соперник – Дениска. Очень скоро он приобрел просто угрожающее влияние на нашу девочку. Я забежал вечером передать бабе Вале палочку дрожжей, которую ей послала баба Ната. Приближался праздник 7 Ноября, и на Никитинской к этому дню собирались испечь пирог с яблоками. Баба Валя улыбнулась и сказала:
– Вот спасибо.
Мама Рита тоже улыбнулась, но потом все же сказала:
– Стоило из-за этого приезжать из Березовой рощи.
Аллочка не улыбнулась и ничего не сказала. Она зажмурила один глаз, другой раскрыла так широко, что он стал бессмысленно пялиться на меня, перекосила рот, собрала складками нос.
– Что такое? Что такое? – ужаснулся я.
– Спроси, спроси у нее, – грустно попросила мама Рита. – Я не могу смотреть на такое безобразие. Я устала с ней бороться.
– По-моему, ты неправильно себя ведешь, барышня, – начал я по просьбе своей сестры отчитывать девочку. – Вместо того, чтобы сказать что-то веселое, приятное, ты мне показываешь бог весть что.
– Это ты себя неправильно ведешь, – крикнула она, закрыв второй глаз, и широко и бессмысленно раскрыла первый. – Ты должен сказать: «Хорошая рожа».
– Ужасная рожа.
– Нет, ты должен сказать: «Хорошая рожа». А я скажу: «На кого похожа?» А тогда ты скажешь: ужасная или не ужасная. А так не по правилам.
– Алла, прекрати сейчас же, – потребовала мама Рита.
– Нет, подожди, – остановил я ее. – Кто же научил тебя этим правилам?
– Не скажу.
– Разве это секрет?
– Секрет – не секрет, а не скажу. Дениска – вот кто.
Разговаривая со мной, она показывала одну рожу за другой. И при этом искоса поглядывала в трюмо, рядом с которым я стоял, контролировала себя.
– Восемь, – сказал я.
– Что восемь? – не поняла баба Валя.
– Твоя внучка мне показала восемь различных рож
– А Дениска, знаешь, сколько может показать? Двадцать пять – вот сколько. Такие смешняцкие рожи – обхохочешься.
– Прямо не знаю, как ей запретить кривляться. Мы с бабой Валей просто бессильны перед этим бедствием.
– Нет, мамочка дорогая, нечего запрещать, Луфинесу можно, а нам нельзя? Да?
– Кому-кому можно? – не поверил я своим ушам.
– Фантомас разбушевался – вот кому. Понятно?
– Луи де Фюнесу, ты хотела сказать. Ты разве смотрела «Фантомаса»?
– Дениска смотрел.
– Вот и поговори с ней после этого, – покачала мама Рита головой. – У них там эпидемия. С появлением Дениски все друг другу показывают рожи.
– И ты показываешь, – сказала девочка. – Ты сама показываешь, – и передразнила: – Бе-бе-бе.
– А ну-ка!
Мама Рита схватила дочь за руку и потащила в другую комнату.
– Все равно буду показывать, все равно, – раздалось из угла.
Моя сестра вернулась сердитая, на лбу у нее собралось столько морщин, что баба Валя не выдержала и сказала:
– А между прочим, Алка правильно подметила. Посмотри на себя в зеркало. Ходишь нахмуренная, как будто тебе все здесь враги. От твоего взгляда молоко скисает в ту же минуту, как только ты его покупаешь.
Лицо мамы Риты сделалось еще более неприятным, высокомерно отчужденным.
– Молоко скисло, потому что бидончик надо мыть горячей водой, а не споласкивать под краном кое-как, – сухо ответила она.
Авторитет Дениски рос не по дням, а по часам. Даже тетя Леля не могла его ниспровергнуть или хотя бы поколебать. Сели мы в кружок петь песни. Я пою правильно, баба Ната поет правильно, тетя Леля поет правильно, а наша девочка вопреки всякой логике заменяет одни слова другими, и получается у нее:
– Долго в степях нас держали, долго нас голод молил.
– Подожди, подожди, – остановила Леля, – не в степях, а в цепях, и не молил голод, а морил.
Но Аллочка покачала головой и заявила:
– А Дениска так поет. И я буду так петь. Только так.
– Но это же неправильно. Спроси у кого хочешь.
– А Дениска так поет.
– Я твоего Дениску с перчиком съем, если он не научится правильно петь хорошие песни.
– А он разве виноват? – пожала плечами девочка. – Он так поет, и я так хочу петь.
Но это было еще полбеды, вскоре Дениска научил мою племянницу петь частушки: «Эх, яблочко, да на тарелочке, два матроса подрались из-за девочки».
Имя Дениски в доме упоминалось так часто, что мы с Лелей просто изнемогали от желания увидеть его хотя бы одним глазком. Утренник в честь 7 Ноября мы пропустили. Я срочно улетал в Москву по своим издательским делам, а Леля меня провожала. Зато на новогодний утренник мы пришли самыми первыми и привели с собой фотографа со вспышкой. Родителей было много, воспитатели расставили их по одному вдоль стен, только фотографу разрешили разгуливать, где захочется. Нам с Лелей досталось место в самой середине родительской цепочки.
– Объявляем представление, – объявила директриса. – Снег идет.
Она хлопнула в ладоши, и пошел снег, вернее, не пошел, а выбежал из дверей. Родители зашевелились, заволновались. Одна мама не выдержала и крикнула:
– Ирочка, я здесь.
Я тоже успел негромко сказать нашей девочке, когда она пролетала мимо:
– Ква-ква.
Но она даже не посмотрела в мою сторону, пронеслась холодно, как настоящая снежинка. На ней было марлевое белое платье, высокие белые гольфы, белые тапочки и большой белый бант. И в руках она держала две большие вырезанные из картона снежинки. Размахивая ими, Алла вместе с другими девочками изображала метель.
Родители зааплодировали. Воспользовавшись этим шумом, Леля крикнула: