Текст книги "В году тринадцать месяцев"
Автор книги: Эдуард Пашнев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 25 страниц)
Мама Рита молча взяла с тумбочки ножницы и обрезала нитку около самого мизинчика дочери. Но смотрела она осуждающе только на меня:
– Никак я от тебя этого не ожидала. У ребенка в руке вилка. Глаз можно выколоть. Неужели ты этого не понимаешь?
Моя сестра была права. Я сказал Алке, чтобы она привязала «телеграф» за левую руку, тогда можно было бы совершенно безопасно и незаметно подавать друг другу сигналы. Но ей показалось гораздо интереснее привязать к правой руке, чтобы можно было есть жареную картошку и тут же подавать сигналы.
Мне не следовало так неосторожно дергать. Увлекся игрой, как мальчишка. Все взрослые были совершенно справедливо недовольны мной, все приняли сторону мамы Риты.
– Тоже мне телеграфист, – покачала головой Леля.
– Это я придумала, это я – телеграфист.
Аллочка так трогательно и решительно защищала своего неудачливого сообщника, что меня очень быстро простили.
Внезапно зазвонил телефон. Залаял Квадрат. Еще в середине ужина тетя Леля заказала такси. Диспетчер сообщил, что машина уже пять минут стоит во дворе.
Баба Ната выглянула в окно и подтвердила:
– Правда, стоит.
Тетя Леля заволновалась:
– Одевайтесь скорее. Эй, дядя Эй, иди скорее задержи машину, а то она уедет без нас.
– Ладно, сейчас, – пообещал я, схватил Алку в охапку и понес к креслу, где стояли ее туфли с пуговками-вишенками. Застегивать эти пуговки входило в мою обязанность и всегда доставляло мне такую же радость, как держать за суровую нитку маленький хитрый мизинчик.
– Тебе говорят – еще громче и требовательнее закричала на меня Леля. – Что ты мешкаешь?
И тогда Алла, только наполовину успевшая влезть в свои туфли, сказала с вызовом и гордостью:
– Он без меня ни за что не пойдет.
Она была твердо уверена в моей преданности. И я действительно не пошел задерживать такси, пока моя племянница не обулась и не оделась. Зато потом мы вместе побежали вниз по лестнице сломя голову.
Ружье
Говорили мы с Аллой и о политике. Как-то я зашел за ней в детский сад. Возвращались мы домой пешком, мимо памятника Петру I. Вдруг она остановилась и спрашивает:
– Дядя Эй, почему камень лопнул?
На гранитном пьедестале под ногой бронзового Петра I, действительно, была заметна трещина.
– Понимаешь, Аллочка, во время войны, когда тебя еще и на свете не было, фашисты пришли в наш город и первым делом решили стащить на землю все бронзовые памятники
– Зачем?
– Чтобы наделать из них, в том числе и из Петра I, снарядов. А он упирался, топнул сердито ногой, когда его стаскивали с пьедестала, вот и получилась трещина.
В другой раз гуляли мы вечером по площади около больших ярких фонарей. Я рассказывал про свое детство, про то, как прибежал мальчишкой на эту площадь праздновать День Победы. В небо взлетали ракеты, было светло, как днем.
– Люблю, когда свет, – заметила Аллочка. – Тогда совсем не страшно, правда?
– Да, – согласился я. – Сейчас везде не страшно. Все люди хорошие и в темноте и на свету.
– А фашисты нет, – решительно заявила моя племянница. – С фашистами нельзя без света.
В нашей семье пять взрослых человек отвечали за воспитание Аллочки. Но был, оказывается, еще один педагог, не учтенный нами, – дядя Телевизор. Он сумел ей объяснить, что в мире существуют не только друзья, но и враги, от нападения которых нужно защищаться с оружием в руках.
– Дядя Эй, знаешь, чего я хочу? – вдруг спросила меня девочка. – Ружье.
В магазине «Буратино» было сколько угодно собак, медведей, кукол, но Алла тянула меня из отдела мягких игрушек к другому, где продавались барабаны, сабли и ружья.
– Там все для мальчиков, там нам нечего делать, – пытался я ее убедить.
– Хочу ружье, только ружье.
– Посмотри, какая симпатичная обезьянка. Девушка, сколько стоит эта обезьянка?
Алла дернула меня за руку и, когда я к ней обернулся, буркнула, глядя себе под ноги:
– Не нужна мне обезьянка. Мне никакая кукла не нужна.
Мы отошли от прилавков к окну.
– Да ты знаешь, что со мной сделает мама Рита, если я куплю тебе ружье?
– Не нужно мне ружье. И сабля не нужна. Мне ничего не нужно.
Разговаривая со мной, она смотрела себе под ноги, но одним глазом все время косила в ту сторону, где поблескивали сабли, вынутые из ножен, и висели вниз стволами ружья. Я видел, что ей очень хочется иметь мальчишескую игрушку.
– Эх, была не была. Только ты уж меня не выдавай. Скажем: шли по проспекту и сами не заметили, как у нас в руках оказалось ружье, да?
– И сабля, да? – с надеждой спросила девочка.
Через полчаса обвешанная оружием Аллочка появилась во дворе на Никитинской. Мальчишки окружили ее, послышалась пистонная пальба. Ружье стреляло довольно громко, и баба Валя покачала головой:
– Ну, попадет вам от мамы Риты.
– Ничего не попадет, – оказал я. – Ребенок хочет игрушку. Почему мы должны лишать его удовольствия? Посмотри, каким уважением прониклись к ней мальчишки. Была просто Аллочка, а стала военным человеком.
Я поговорил бы подольше с бабой Валей, но скоро должна была возвратиться с работы мама Рита, и я предпочел исчезнуть до ее появления. Все, что было дальше, я узнал на следующий день.
– Алла, посмотри, кто идет, – крикнула Лариса. Алла обернулась и увидела, что по дорожке идет мама Рита с тяжелой суммой в одной руке и чертежами, свернутыми в трубку, в другой. Она направлялась, как всегда, к лавочке около своего подъезда, чтобы посидеть немного, отдохнуть перед тем, как подниматься на третий этаж. Девочка, гремя саблей и ружьем, побежала навстречу. Они встретились около лавочки.
– Мам, чего несешь? Арбуз несешь? Мое пузо готово для арбуза.
– Алла, кто тебя учит таким словам? – устало спросила мама Рита. – И что это за вооруженный маскарад?
Дочь молча сняла ружье с плеча, зарядила и, зажмурившись, выпалила. Мама так и села на лавочку.
– Господи, – сказала она, – страсти какие. Девочка палит из ружья, как какой-нибудь сторож. Отдай сейчас же тому, у кого взяла. Андрюша, это твои ружье и сабля?
– Нет.
– А чьи же?
– Это мое. Только мое и больше ничейное.
– Разве ты у меня мальчик? Кто купил тебе эти дурацкие игрушки?
– Не скажу.
– Неужели баба Валя купила?
– Нет, не скажу.
– Дядя Эй?
– Я сказала, не скажу и не скажу.
Там, в магазине «Буратино», я брякнул просто так, к слову, «только ты уж не выдавай меня». Я не надеялся, что покупка мною ружья и сабли может остаться тайной. Но Аллочка восприняла мою просьбу всерьез.
– Ну, так кто же сделал тебе этот нелепый подарок? Назови мне, пожалуйста, имя своего благодетеля.
– Не назову. Не скажу. Я ни за что, ни за что не предам дядю Эя.
Она произнесла мое имя нечаянно и замерла, глядя на маму испуганными глазами. Та неожиданно улыбнулась и не стала больше ни о чем спрашивать. Она сделала вид, что ей так и не удалось выведать имя того, кто купил ружье и саблю.
– Ладно, разберемся потом. Помоги мне чертежи донести. Пойдем есть арбуз.
– Я могу нести сумку с арбузом, – обрадовалась Аллочка.
– Неси, что тебе дают.
Про тайну вооружения больше не было сказано ни слова. Мама Рита не хотела, чтобы дочь выглядела предательницей в своих собственных глазах. Но мне досталось как следует от нее и за ружье и за саблю.
К ружью незаметно привыкли в доме и перестали иронически называть Аллу кавалер-девицей и Жанной ДАрк. Даже Квадрат, с большой подозрительностью относящийся к палке в руках человека, постепенно перестал бояться ружья и научился его без опаски обнюхивать.
В одно из воскресений мы отправились патрулировать в парк, что начинался сразу за Березовой рощей. Аллочка с ружьем, я с саблей, Андрюша взял свой автомат-трещетку. Квадрат был нашей патрульной собакой. Мы выполняли ответственное задание, которое сами для себя придумали, охраняли птиц, следили за тем, чтобы мальчишки не разоряли гнезда и не обижали ежей и лягушек.
Мы увлеклись патрулированием и незаметно забрели в заповедную часть парка. Дикорастущие кустарники и деревья сменили культурные посадки. На кленах, березах, соснах и кедрах стали появляться деревянные таблички с надписями. Территория парка без всякой границы переходила в территорию университетского ботанического сада. Деревья расступились, и мы вышли на поляну цветов.
– Цветы! – обрадовалась Аллочка – Андрюша, цветы! Дядя Эй, цветы. Я тебе сорву два и подарю. Ты их в книжку положи и засуши.
– Подожди, куда ты, зачем? – Я едва успел ее остановить.
– Как зачем? – удивилась Алла. – Память красивая о цветках будет.
– Здесь нельзя ничего рвать. Это ботанический сад университета. Видишь, таблички кругом.
– Цветы рвать запрещается. За нарушение – штраф, десять рублей, – с сожалением прочитал Андрюша.
– А нюхать не запрещается, – сказала девочка.
– Они, кажется, ничем не пахнут, – заметил Андрюша.
И оба с одинаковым интересом присели на корточки и осторожно потянулись носами к цветам. На одного Квадрата ни белые, ни красные астры не произвели никакого впечатления. Он ткнулся с разбега в них носом и, отбежав в сторону, принялся сердито чихать.
– Квадратик, перестань, – топнула на него Аллочка. – Видишь, какие хорошие цветочки. Я сорву один…
Из кустов выскочил взлохмаченный человек с палкой. Андрюша и Аллочка бросились в разные стороны.
– Девочка! Мальчик! Вы куда? – крикнул сторож, размахивая палкой. И припустился за моей племянницей.
Мне и Квадрату ничего не оставалось, как тоже побежать за сторожем. Увидев меня, он остановился и спросил:
– Это ваши дети?
– Да, мои.
– Так, – протянул он и застегнул пуговицу на животе, которая тут же снова расстегнулась. – Так, – повторил он. – Сами пойдете в контору?
– Сам пойду, – грустно сказал я.
Сторож махнул Андрюше и Аллочке палкой и крикнул:
– Идите за нами!
Сторож был выпивши и я, не желая при детях объясняться с ним, крикнул:
– Андрюша, Аллочка, идите домой! Я догоню вас.
– Нет, идите сюда! Идите с нами, – потребовал сторож.
– Андрюша, возьми Аллочку за руку и идите домой, – не слушая его, сказал я.
Сторож на всякий случай схватил меня за локоть. Квадрат кинулся на него, но тут из-за деревьев выпрыгнула огромная овчарка. Не обращая внимания на детей, она в три прыжка оказалась около нас. Квадрат жалобно взвизгнул и укатился в кусты.
– Нельзя! – крикнул сторож. – Нельзя! – И отпустил мой локоть. Собака закрутилась на месте, громко рявкнула и предостерегающе зарычала.
Андрюша и Аллочка стояли совсем близко от нас. Они прижались друг к другу и замерли.
– Идите же домой, – с досадой попросил я. – Андрюша, ты же взрослый мальчик. Веди Аллочку домой.
– Нет! У них вещественное доказательство. Они не могут уйти.
– Аллочка, отдай астру мне и идите домой.
Она послушалась меня, осторожно приблизилась, отдала цветок. Сторож больше не настаивал на том, чтобы дети шли с нами в контору. Андрюша взял Аллочку за руку, как я его и просил, но та вдруг посмотрела, что я стою, жалкий и беспомощный, с цветком в руках, перед страшным человеком с палкой и перед его злой собакой, и вдруг, сдернув с плеча воинственно ружье, решительно шагнула ко мне:
– Я с тобой пойду.
– Ты пойдешь с Андрюшей. Он знает дорогу.
– Нет, я пойду с тобой, только с тобой.
Она покосилась на собаку и на сторожа и на всякий случай взяла ружье наперевес. Этот жест мне невольно напомнил слова, сказанные девочкой совсем недавно: «Я никогда не предам дядю Эя». Я видел, как ей страшно приближаться к сторожу, но она все-таки подошла и стала со мною рядом. Маленькая собака испугалась большой собаки и убежала. Маленький человек испугался большого человека и большой собаки, но не убегал. Аллочка взяла меня за руку, и я понял, что перед лицом опасности нас двое. Андрюша тоже не пошел один домой, и сторож повел нас в контору Ботанического сада.
Зимняя глава
На желтые листья выпал белый снег. Я надел пальто и теплую шапку, но мне было все равно холодно. В газете появилась отрицательная рецензия на мою книжку. Какая-то женщина с очень длинной фамилией утверждала, что я не понимаю жизнь и не умею разговаривать с детьми.
Мне было холодно на улице, холодно сидеть дома с тетей Лелей и бабой Натой, хоть я и закутывался в плед. Тетя Леля без конца перечитывала рецензию в газете и без конца напоминала:
– Я говорила: надо было сделать так, а не так…
А баба Ната горько вздыхала и, когда мы оставались с нею на кухне вдвоем, советовала:
– Бросил бы ты это занятие и поступил бы куда-нибудь на работу.
– Бабушка, это и есть моя работа.
– Да, я понимаю. Да только ты все пишешь, пишешь, а все без толку. Не мужское занятие, не мужское. Если бы еще не ругали за то, что ты пишешь.
И Леля и баба Ната хотели мне добра. Но они не понимали, что мне сейчас нужны совсем другие слова. Я подумал, что, может быть, на Никитинской мне их кто-нибудь скажет.
Баба Валя встретила меня грустными глазами:
– Что же теперь будет? – спросила она.
Мама Рита сказала:
– Я абсолютно согласна. Очень правильно о тебе написали.
Я знал и раньше, что она согласна. На меня повеяло таким холодом, что я сел на стул, не снимая пальто и шапки.
– Аллочки нету дома?
– Есть, печет из пластилина в своей комнате пироги, – ответила баба Валя, жалостливо оглядывая меня с ног до головы.
Аллочка услышала наш разговор и выглянула:
– Здравствуй! Зачем пришел? – радостно крикнула она.
– Уши погреть.
– Замерзли, да?
Она вскочила на стул, потеснив меня немножко в сторону, и, дотянувшись до моих ушей, пощупала их маленькими теплыми ладошками. Видимо, они у меня оказались и в самом деле очень холодными. Аллочка отняла свои руки и, заглянув в глаза, строго спросила:
– А ты почему уши у шапки не отвернул?
– Не знаю.
Она сдернула с меня шапку, развязала узел, опустила уши.
– Так будет лучше.
Потом она стащила с меня кашне, пальто и заставила сесть в кресло.
– Баба Валя, не пускай его. Я ему мальчишку на самокате из пластилина покажу.
Сбегав в свою комнату, она принесла коробку с фигурками из пластилина и поставила ко мне на колени, чтобы я не смог беспрепятственно встать и уйти.
– Удивился, да? Удивился? Мировецкий мальчишка, скажи?
– Любишь ты, Аллочка, удивлять, – заметила баба Валя.
– Все любят удивлять, – грустно возразил я. – Я вот тоже хотел удивить мир, но у меня ничего не получилось.
– Как это? – не поняла Алла. – А ты сделай что-нибудь.
– Я сделал. Написал книжку, думал, все удивятся, а никто не удивился.
– А ты сделай что-нибудь из бумаги. Вырежь ножницами и сверни. Тогда все удивятся, – посоветовала она.
Прекрасный совет. Наконец я услышал слова, которых мне так не хватало в моем горе. Я засмеялся, и сразу в комнате стало тепло.
Часа через три позвонила Леля.
– Ты что там делаешь? – послышался ее сердитый голос в трубке.
– Учусь у Аллочки удивлять людей.
– Не остри:
– Я не острю, я говорю правду.
Леле, конечно, там, в Березовой роще, трудно меня было понять.
– Не валяй дурака, слышишь? Приезжай домой. Будем смотреть твой любимый хоккей по телевизору.
Мне не хотелось выходить из теплой уютной комнаты Аллочки на холод, но мой письменный стол и моя кровать находились в Березовой роще. Я отложил с сожалением ножницы, листы прекрасной разноцветной бумаги: надо было ехать домой.
Баба Валя опять посмотрела на меня жалостливыми глазами. Мама Рита усмехнулась. Под их взглядами и усмешками я машинально привел в порядок шапку, завязал, не глядя, мотузки на макушке. Не бантиком, а как придется. И уже собрался уходить, но Аллочка требовательно потянула меня за руку.
– Дядя Эй, что я тебе скажу. Ты забыл посадить меня на сервант. Ты уже много раз забывал.
– Я посадил бы. Но баба Валя и мама не снимут тебя оттуда. Ты сама говорила.
– А ты посади и сразу сними.
– Будь по-твоему.
Это была уловка, военная хитрость. Оказавшись на уровне моей головы, Аллочка сорвала с меня шапку и крикнула:
– Все! Все! Можешь не сажать на сервант.
Я ее держал на руках, а она зубами развязывала узел, чтобы отвернуть уши. Развязала, отвернула, нахлобучила на меня, поправила как следует.
– Так пойдешь, чтобы уши не замерзли.
– Так, – согласился я. – Так. Только так.
Я испытывал к маленьким ласковым ладошкам племянницы то же чувство, что и баба Валя, когда Аллочка отбирала у нее папиросы и прятала за диваном, за шкафом или в кладовке.
– Дядя Эй, правда, дай честное слово, что не поднимешь. Дай честное, честное…
Я дал слово и шел по улице с опущенными ушами. И мне было очень тепло.
Зеленка
Еще зимой мама Рита купила коробку именинных свечей. В коробке – пятьдесят штук, хватит на всю жизнь праздновать дни рождения. Но пока требовалось всего шесть, шесть свечей в честь дня рождения шестилетней девочки. Баба Валя их воткнула в пирог, разукрашенный лепестками мармелада так, что можно было прочесть дату – 2 мая. У Аллочки не было сил отойти от кухни. Вопросы так и сыпались из нее.
– Второго мая меня маме подарили? Или мне маму подарили?
– Тебе маму подарили, – сказала баба Валя.
– Ах ты, моя Бабантопула.
– Кто, кто?
– Я люблю тебя, как Бабантопулу.
Несколько дней назад по телевидению передавали оперетту «Свадьба в Малиновке», где был Попандопуло, и наша девочка довольно удачно его переделала в Бабантопулу.
– Мое сердце радуешь ты и Леля, – крикнула она, увидев меня и Лелю в дверях. – И дядя Эй. И баба Ната. Все радуют мое сердце.
– Какая ты у нас широкая, как море-океан, – заметил я.
– Смеешься? – спросила девочка.
– Нет.
– А я в твоих глазах посмешки вижу.
Я действительно смеюсь, и баба Валя смеется, и сама именинница смеется. Мы все радуемся празднику.
– Дядя Эй, а почему раскладушка называется раскладушкой, а не складушкой? Она же складывается? Она же складушка? – и вдруг добавляет: – Запиши!
Я частенько за ней записывал неожиданные слова: «фиалофки», «повертучиться», «стоколичество» и не заметил, как моя племянница выросла из этих слов и овладела речью настолько, что стала сознательно извлекать из слов нужный ей смешной смысл: из Попандопуло – Бабантопулу, из раскладушки – складушку. И главное, я не заметил, когда она стала понимать, что именно и зачем я записываю.
– Да ты, оказывается, у нас все видишь и все замечаешь, – сказал я. – Ты, оказывается, совсем взрослая. Сколько же тебе лет?
– Шесть, только шесть. И больше нисколько.
– А помнишь, как на этот вопрос ты отвечала полгода назад?
– Как?
– Я спросил: «Сколько тебе лет, Аллочка?» А ты ответила: «Полшестого».
Аллочка засмеялась. Она теперь понимала разницу между определением времени на часах и годами, прожитыми человеком.
– Надо было сказать пять с половиной, да? Знаю, знаю. Я теперь запростяк все знаю, без придумов.
Ее уверенность в себе развеселила меня еще больше.
– А совсем недавно, – сказал я, – ты не умела как следует построить фразу. Где-то у меня записан один твой разговор с бабой Валей. Очень смешной. Ты так рассмешила бабушку, что она сказала: «Ой, умереть можно». А ты ей на это ответила: «Не прошло еще лет умереть».
– Какие вы старенькие оба, – заметила Леля. – У вас уже появились общие воспоминания.
– Да, – согласился я, – появились, – и, похлопав по лопаткам девочку, добавил: – А ну-ка, выпрямись и ходи прямо, не сутулься.
– Ничего не можем с ней поделать, – сокрушенно пожаловалась мама Рита. – Были у врача, он назначил лечебную гимнастику три раза в неделю. Но она не хочет выполнять его указания, говорит: «Хочу быть похожей на дядю Эя».
– Ты это брось, барышня. Я неподходящий для тебя пример. Девочке это не идет, – сказал я. – Мы потихоньку начнем тебя выпрямлять, чтобы ты могла потом стать моряком, химиком или балериной.
– Нет, балериной я передумала. Я хочу летчиком. Летчиком-испытателем.
– Да? – удивились мы все. – А где ты познакомилась с профессией летчика-испытателя? Где узнала об их существовании?
– В капустнике.
– В каком капустнике?
– Ну, над нашим домом летал. Баба Валя, ты же видела. Низко, низко, такой капустник. – Затем, помолчав и с трудом вспомнив слово, добавила: – Кукурузник.
– Химиком, значит, не будешь, – огорчилась мама Рита.
– Буду. После летчиком буду химиком.
Все эти разговоры происходили на кухне около пирога, который баба Валя поудобнее устраивала на блюде. Приближался час гостей. Для взрослых тетя Леля накрывала стол в большой комнате, а для маленьких все уже было готово в спальне. Оставалось только отнести туда пирог и зажечь свечи.
Тетя Леля, мама Рита и баба Валя обсуждали вопрос, где зажигать свечи: за взрослым столом или в комнате детей. А я думал совсем о другом. В Ботаническом саду Аллочка доказала, что дети умеют отвечать за свои слова. Она поступила как взрослый, самостоятельный человек. И пошутив про Попандопуло и раскладушку, она доказала свою взрослость. И я поторопился завести с ней взрослый разговор. А она была все еще маленькой. И даже фразы как следует строить не умела. «Без придумов», «посмешки», «после летчиком буду химиком» все еще изобличали в Аллочке иностранку в стране взрослых.
Звонок над дверью возвестил о приходе гостей. Появился Дениска с бабушкой. Детсадовский атаман держался скромно. Он протянул подарок – коробку с пластилином – и опустил глаза.
Следом за Дениской прибежали без родителей сестры кузнечики-близнечики Оля и Люба. Они никого и ничего не боялись, еще в прихожей начали толкаться и хихикать, а увидев чинно сидящего толстощекого мальчика, и вовсе развеселились.
Пришла Лариса, не пьющая сырую, воду. Она принесла в подарок пластмассовую куколку, для которой сама сделала пончо из ярко-голубого лоскутка. Андрюшу бабе Вале пришлось привести за руку. Он был постарше и стеснялся общества малышей.
Дети расселись за маленьким столиком на маленьких стульях вокруг пирога. Мама Рита зажгла шесть свечей, и каждому достался кусочек пирога с огоньком.
– Ну, раз, два, три! Дунули! – скомандовала она.
Все разом дунули и погасили свечи. Одна Алла сохранила зажженной. Первый раз так торжественно отмечался ее день рождения. И она не знала, что сделать, что указать, чтобы выразить восторг и признательность гостям.
– Я хочу съесть огонь, – заявила она и сделала вид, что собирается лизнуть язычок пламени.
– Не дури, – испугалась мама Рита и поскорее погасила свечу.
– А я хочу съесть стул, – в тон хозяйке сказал Дениска.
Сестры кузнечики-близнечики, перебивая друг друга, закричали:
– А я хочу съесть скворечник.
– А я хочу съесть скворечник и дерево.
Обе они сидели лицом к окну и называли то, что видели прямо перед собой за окном.
Это была игра, в которой разрешалось есть все, что придет в голову. Лариса, не пьющая сырую воду, сказала, что съест паровоз. Аллочка пообещала отгрызть угол у дома и сжевать его вместе с водосточной трубой. Сестры сказали, что вдвоем они могут съесть мост с автомобилями и трамваями. Андрюша не участвовал в этой игре. Но и он следил с интересом за дуэлью малышей и наравне с ними уплетал именинный пирог вперемежку с мостами, паровозами, телевизионными башнями и трамваями.
Мама Рита вышла из комнаты детей и сообщила:
– Там пир в полном разгаре. Ваша Лариса заявила, что отныне будет есть только крокодилов с вареньем и подводные лодки, А Дениска предпочитает троллейбусы с помидорами.
Взрослые гости сдержанно заулыбались. Перед каждым стояла рюмочка с вином. Передо мной тоже. Я взял ее в руки, и мне сразу стало скучно. Я давно убедился, что за взрослым столом люди только едят и пьют, а играть совсем не умеют. Меня гораздо больше привлекал веселый шум в соседней комнате.
– Эх, я бы тоже сейчас съел пару чернильных приборов всмятку и одну хорошо поджаренную черепичную крышу, – сказал я.
Леля поняла мое состояние.
– А ну-ка, поставь рюмку, – приказала она и объяснила гостям: – Он у нас совершенно не понимает в этом вкуса. Иди-ка лучше к детям. Баба Валя тебе туда принесет чай.
Я обрадованно поднялся. Гости опять сдержанно заулыбались. И, провожаемый их насмешливыми взглядами, я скрылся за дверью, которую плотно прикрыл за собой.
Я пришел вовремя. Дениска, Аллочка и сестры кузнечики-близнечики шумно продолжали игру, а Лариса сидела молча и вот-вот собиралась заплакать.
– Что случилось? – поспешно спросил я.
Она молча показала мне коленку, и на глазах у нее выступили слезы. Из неглубокой царапины точками и тире выступили капельки крови. Игра прекратилась, и все испуганно уставились на ногу Ларисы. Андрюша поднырнул под стол и сообщил:
– Здесь гвоздь торчит.
Этот гвоздь в ножке стола я недавно загнул кверху, но каким-то непонятным образом он провернулся вокруг своей оси и снова оказался острием вниз.
– Ничего страшного, ничего страшного, – забормотал я. – Аллочка тоже оцарапалась об этот гвоздь. Сейчас помажем йодом, и все пройдет.
Аптечка с лекарствами висела тут же на стене. Йода в ней не оказалось, но зато нашлась зеленка. Я намочил вату и, быстро помазав царапину, начал дуть на ногу, чтобы не слишком жгло. Аллочка, как гостеприимная хозяйка, присела на корточки и тоже принялась дуть на ногу Ларисы.
– Мне не больно, совсем не больно, – сказала наконец та. Посмотрела на свою ярко-зеленую коленку и огорченно закончила: – Только нога теперь испорчена.
Алла почувствовала себя виноватой: гвоздь торчал в ее столе. Она подняла свою ногу и, показав на давнюю царапину, потребовала:
– Помажь и мне.
Я сообразил, что она делает это из чувства солидарности, и, не раздумывая, разукрасил и ей коленку зеленкой.
– И мне, – подскочила Люба.
– И мне тоже, мне, – подскочила с другой стороны Оля.
Они смешно тянули ко мне коленки и были действительно похожи на кузнечиков.
– Нельзя, девочки, нельзя, – сказал я. – Это лекарство. У Ларисы царапина. Поэтому я ей помазал ногу. И у Аллочки – царапина. Хоть и старая, зажившая, а все-таки царапина. А так нельзя.
– И у меня старая царапина, вот, – показал Дениска руку, оцарапанную во время игры с кошкой. – Мне тоже можно?
– Ты хочешь, чтоб я тебе помазал?
– Да, – решительно заявил он.
– Ну, давай, – обреченно согласился я. – Если старая царапина, хоть и зажившая, то можно.
Это было моей ошибкой. Через пять минут сестры кузнечики-близнечики предъявили мне столько ссадин и царапин на ногах, на руках, на плечах, что я должен был бы их измазать в зеленку с ног до головы, если бы согласился неукоснительно следовать своему собственному правилу. Но я соглашался признавать за царапины только самые большие. Но и таких оказалось слишком много. Не успевал я помазать одну ногу, как ко мне тянулась другая. Сестры и тут смешно толкались, стараясь каждая раньше другой предъявить свои боевые шрамы.
Алла срочно разыскала у себя прошлогоднюю ссадину на локте и почти совсем свежую царапину на животе.
– В очередь! В очередь! Все становитесь в очередь! – закричала она.
Шрамы своей племянницы я мазал с особенным удовольствием.
За Аллочкой вдруг подошла Лариса. Она смущенно подставила щеку:
– Я тоже с котенком играла, и он меня поцарапал.
Я ткнул ее осторожно ватой в щеку. Мне было очень приятно, что Лариса не заплакала и благодаря веселой игре забыла про действительную боль.
За Ларисой в третий раз подошел Дениска. Он предъявил шишку на голове. Я помазал и шишку.
Я опомнился, когда обнаружил перед собой Андрюшу. Потупив глаза, он смущенно протягивал мне тыльную сторону левой руки.
– Я вырезал из коры кораблик, а нож соскользнул и вот. Мне совсем не больно, – добавил он, но руку не убирал.
– Ты тоже решил отметить старые раны? – пошутил я и почувствовал где-то внутри холодок беспокойства.
Я ему помазал руку и вдруг увидел, что Алла, Дениска и сестры кузнечики-близнечики завладели резиновой крышечкой от пузырька с зеленкой и ставят друг другу на щеках одинаковые зеленые кружочки.
– Что вы делаете? Дайте сюда!
Но было поздно. Все гости и сама хозяйка разукрасились в зеленку, как индейцы, собравшиеся выйти на тропу войны.
Я отобрал у детей крышечку и с ужасом подумал, что родители меня не поймут. Я подошел к зеркалу и посмотрел на себя их глазами. Ватка с зеленкой все еще была в моих руках, и я с досады, что затеял эту игру, ткнул ваткой свой глупый лоб. Теперь родители не могли мне сказать хотя бы того, что я раскрасил их детей, а сам остался нераскрашенным. Дети, притихшие было, когда я отобрал у них крышечку от пузырька, дружно засмеялись. В дверь заглянула празднично улыбающаяся баба Валя:
– Алла, спроси у дяди: чай ему сюда или… – И оторопело остановилась. – Что здесь происходит?
– Мы мазали только настоящие царапины, – заверила ее поспешно Аллочка. – Мы просто так не мазали. Это лекарство. Дядя Эй сказал, что только настоящие можно.
Я из глубины комнаты робко поглядывал в сторону бабы Вали. Вообще-то мне хотелось куда-нибудь спрятаться.
– Ты соображаешь, что делаешь? – тихо спросила она. – Ты соображаешь что-нибудь своей зеленой дурацкой башкой?
Родители повскакали с мест, заохали, заахали, кто-то грустно засмеялся. Потом они похватали своих детей, как будто им грозила смертельная опасность, и стали торопливо прощаться. Только сестры кузнечики-близнечики прыгали как ни в чем не бывало и не хотели идти умываться.
Захлопали двери квартиры. Минут пять или десять мы с Аллочкой сидели вдвоем за опустевшим столом. Потом к нам зашла тетя Леля.
– Я тоже ухожу, – тихо сказала она.
– Я сейчас, я только обуюсь, – виновато засуетился я.
– Нет уж, – отказалась она. – Ты иди лучше один. Но сначала взгляни на себя в зеркало, клоун.
– Я умоюсь.
– Умывайся, делай что хочешь, а я пошла.
Хлопнула дверь и за тетей Лелей. Я юркнул в ванную комнату, торопливо умылся. Но улизнуть незаметно мне не удалось.
– Знаешь, кто ты? – спросила мама Рита – Ты Юрий Никулин. Тебе надо в цирк. Ты не своим делом занимаешься.
– Вы ничего не понимаете, – попытался я защититься. – Лариса поцарапала ногу.
– Я им объясняю, объясняю, а они не верят, – крикнула Алла.
– А ты сиди и не высовывался, – сказала баба Валя.
– Буду высовываться. Я всегда буду высовываться. Я пойду провожать дядю Эя.
– Сиди и не высовывайся, я тебе сказала. Сейчас мама купать тебя будет.
– Нет, пойду, пойду.
– Пусть идет, – усталым голосом проговорила мама Рита, – клоуны тоже нуждаются в утешениях, когда их номер проваливается.
Мы вышли с Аллой из подъезда, и она сразу повернула в противоположную сторону от ворот и трамвайной остановки.
– Ты куда?
– Провожать тебя.
– Но там же забор, а мне надо на трамвайную остановку. Лелю догонять.
– Мы пойдем вокруг дома сначала, – объяснила Аллочка.
– Почему вокруг?
– Так такси делает.
Мне было не до улыбок, но я все же улыбнулся. Таксисты всегда объезжали вокруг дома, потому что перед подъездами им негде было развернуться. Аллочка выбрала эту дорогу, чтобы подольше побыть со мной. Провожать она меня могла только до ворот. На улицу выходить ей не разрешалось.
Мы завернули за угол дома. Здесь на солнышке маленькая девочка играла в мяч. Мама сидела на скамейке и вязала. Мельком посмотрев на ноги моей племянницы, она сказала, предостерегая свою дочь от слишком резких движений:
