Текст книги "Голубой молоточек. Охота за сокровищами (СИ)"

Автор книги: Эдгар Ричард Горацио Уоллес

Соавторы: Росс Макдональд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

XIV

Я проехал вместе с Бетти Джо по опустевшему побережью и остановился возле дома миссис Чентри. Он был тихий и темный. На стоянке не было ни одного автомобиля. Прием закончился.

Внезапно я услышал женский голос; это был стон боли или наслаждения, резко оборвавшийся, когда мы приблизились к входной двери. Бетти Джо повернулась ко мне:

– Что это было?

– Это могла быть миссис Чентри. Хотя все женщины в определенных ситуациях издают похожие звуки.

Она с тихим гневным шипением выпустила воздух через плотно сжатые губы и постучала в дверь. Над ней загорелась лампочка.

Спустя довольно долгое время дверь отворилась и выглянул Рико. Возле его губ виднелись следы помады. Заметив, что я к нему приглядываюсь, он отер их тыльной стороной ладони, размазав красное пятно, протянувшееся теперь вниз, пересекая подбородок. Его черные глаза смотрели враждебно.

– В чем дело?

– Мы хотим задать миссис Чентри несколько вопросов, – ответил я.

– Миссис Чентри уже спит.

– Тогда разбудите ее.

– Не могу. У нее был тяжелый день. Тяжелый день и тяжелая ночь. – Полоса помады на щеке придавала словам Рико двусмысленный оттенок.

– Я прошу вас узнать, не согласится ли она нас принять. Как вам, наверное, известно, мы ведем расследование по делу об убийстве.

– Вы ей передайте, что это мы – мистер Арчер и мисс Сиддон, – вмешалась Бетти Джо.

– Я знаю, кто вы такие.

Рико ввел нас в гостиную и зажег свет. Темная орлиная голова и длинный коричневый халат придавали ему вид запальчивого средневекового монаха. В пустом зале стоял затхлый запах сигаретного дыма. Мне казалось, что я слышу гул разговоров, звучавших во время приема. Большинство горизонтальных плоскостей, – в частности, клавиатура большого рояля – было заставлено пустыми и наполовину опорожненными стаканами. Все в этой комнате – за исключением висевших на стенах картин, позволявших заглянуть в иной, более упорядоченный мир, которого даже убийство было не в состоянии изменить, – связывалось с неизбежным похмельем.

Я обошел гостиную, приглядываясь к картинам и пытаясь при помощи доступных непосвященному средств определить, была ли картина Баймейеров произведением самого мастера. Но я не мог ответить на этот вопрос, а Бетти Джо заявила, что она так же беспомощна.

Тем не менее я вдруг открыл, что убийство Граймса, а возможно, и Уитмора, оказало какое-то почти незаметное влияние на портреты, или, может быть, на мою реакцию. В глазах смотревших на меня с картин людей я заметил какую-то подозрительность, а также что-то вроде тревоги, исполненной безнадежности. Некоторые из них смотрели на меня, как узники, иные – как судьи, другие же – словно запертые в клетках животные. Я размышлял над тем, отражал ли какой-нибудь портрет, а если да, то какой именно, состояние души человека, нарисовавшего их.

– Вы знали Чентри, Бетти?

– Вообще-то нет. Он принадлежал к другому поколению. По правде говоря, я видела его всего один раз.

– Когда?

– В этом самом зале. Мой отец, он был писателем, привез меня сюда, чтобы я с ним познакомилась. Это было чрезвычайное событие. Понимаете, он почти ни с кем не виделся. Все время работал.

– Какое он произвел на вас впечатление?

Она на минуту задумалась:

– Он был очень задумчив и робок, почти так же робок, как я. Он посадил меня на колени, хотя в общем-то не имел такого желания. По-моему, он постарался потом избавиться от меня как можно скорее. Я была этому рада. Он или не выносил маленьких девочек, или чересчур их любил.

– Вы действительно тогда так подумали?

– Кажется, да. Девочки чувствительны к таким вещам, по крайней мере, я была чувствительна.

– Сколько вам было лет?

– Четыре… может, пять.

– А сколько теперь?

– Не скажу, – ответила она с неуверенной улыбкой.

– Меньше тридцати?

– Немногим. Это было лет двадцать пять назад, если вас это интересует. Чентри исчез вскоре после моего визита. Мне кажется, я часто воздействую на мужчин таким образом.

– На меня нет.

Ее щеки слегка порозовели, благодаря чему она стала красивее.

– Только не пытайтесь брать меня на колени. А то можете исчезнуть.

– Спасибо за предупреждение.

– Пустяки. Если говорить серьезно, – прибавила она, – я чувствую себя как-то странно, сидя в этой гостиной и пытаясь совать нос в его жизнь. Я вот думаю: а может быть, некоторые дела определяются самой судьбой? Как вам кажется?

– Разумеется. Все зависит от времени, места и среды, в которой мы родились. Таким образом определяется судьба большинства людей.

– Я жалею, что спросила об этом. Откровенно говоря, я не люблю свою среду. Мне также не очень нравятся время и место.

– Тогда восстаньте против них.

– А вы это делаете?

– Пытаюсь.

Бетти Джо устремила взгляд в какую-то точку за моей спиной. Миссис Чентри бесшумными шагами вошла в гостиную. Она была тщательно причесана и выглядела так, словно только что умылась. На ней был белый пеньюар, спускавшийся до самых стоп.

– Я бы предпочла, чтобы вы восставали в каком-нибудь другом месте, мистер Арчер. И непременно в другое время суток.

Сейчас ужасно поздно. – Она окинула меня взглядом, который утратил изрядную долю снисходительности, когда она перевела его на Бетти Джо. – В чем, собственно, дело, дорогая?

Девушка выглядела явно сконфуженной. Она пошевелила губами, подыскивая подходящие слова.

Я вытащил черно-белую фотографию похищенной картины:

– Не хотите ли взглянуть? Здесь фотокопия картины Баймейеров.

– Я не могу ничего добавить к тому, что сказала раньше. Я уверена, что это подделка. Мне кажется, я знаю все картины моего мужа, а эта к ним не относится.

– Может быть, вы все же приглядитесь внимательнее?

– Я же вам говорила, что видела картину.

– А вы не узнали модель, которая для нее позировала?

Она посмотрела мне в глаза, и я прочитал ее мысли, Она узнала модель.

– Нет, – ответила она.

– Не можете ли вы еще раз взглянуть на фотографию и попытаться вспомнить?

– Не вижу в этом смысла.

– И все же попробуйте. Это может быть очень важно.

– Но не для меня.

– Никогда не знаешь заранее, – заметил я.

– Ну хорошо.

Она взяла у меня из рук фотографию и осмотрела ее, Рука ее изрядно дрожала, и снимок трепетал, словно обдуваемый сильным ветром далекого прошлого. Она вернула мне фотографию таким жестом, будто охотно от нее избавлялась.

– Она немножко похожа на женщину, которую я знала в юности.

– Когда вы с ней познакомились?

– Собственно говоря, я с ней не знакомилась. Просто встретила как-то на приеме в Санта-Фе, еще до войны.

– Как ее звали?

– Но я действительно не могу этого сказать. Она жила с разными мужчинами и брала их фамилии. – Она вдруг резко подняла голову. – Нет, мой муж не относился к ним, – поспешно проговорила она, как бы предупреждая мой вопрос.

– Но он должен был ее знать, раз нарисовал портрет.

– Он его не рисовал. Я вам уже говорила.

– Тогда кто это сделал?

– Понятия не имею.

В ее голосе нарастало раздражение. Она бросила взгляд в направлении двери. Рико стоял, опираясь о косяк и держа руку в кармане халата, – ее очертания превосходили по размеру кулак и по форме напоминали револьвер. Он сделал шаг в мою сторону.

– Советую вам отозвать своего пса, – проговорил я. – Если вы не хотите, чтобы вся эта история попала в газеты.

Она кинула на Бетти Джо ледяной взгляд, та ответила тем же.

– Уйди, Рико, я сама с этим справлюсь, – все же сказала она.

Помедлив, Рико удалился из комнаты.

– Почему вы так уверены, что картина написана не вашим мужем? – спросил я.

– Я бы знала о ней. Я знаю все его картины.

– Не значит ли это, что вы поддерживаете с ним контакт?

– Нет, конечно же, нет.

– Тогда откуда вам известно, что он не написал ее в течение последних двадцати пяти лет?

Мой вопрос на какой-то момент лишил ее дара речи.

– Женщина, изображенная на этом портрете, слишком молода, – отозвалась она наконец. – Когда я ее впервые увидела в Санта-Фе, в тысяча девятьсот сороковом году, она выглядела старше, чем на этом портрете. Теперь ей должно быть уже очень много лет, если она вообще жива.

– Но ведь ваш муж мог написать ее по памяти когда угодно, даже совсем недавно. Если он жив.

– Я понимаю, что вы имеете в виду, – произнесла она тихим, бесцветным голосом. – Но не думаю, чтобы он был автором картины.

– А вот Пол Граймс считал именно так.

– Потому что ему это было выгодно.

– Так ли уж выгодно это было? Думаю, что он погиб именно из-за этой картины. Он знал модель, с которой она была написана, и от нее ему стало известно, что портрет написал ваш муж. По каким-то причинам это известие оказалось для него роковым. Оно оказалось роковым как для Пола Граймса, так и для убийцы.

– Вы обвиняете в этом моего мужа?

– Нет. Для этого у меня нет никаких оснований. Я даже не знаю, жив ли он. А вы?

Она сделала глубокий вдох; ее груди под пеньюаром вздулись, как стиснутые кулаки.

– Я не имела от него известий с того самого дня, как он исчез. Но предупреждаю вас, мистер Арчер, что я живу лишь воспоминаниями о нем. Независимо от того, жив Ричард или нет, я буду сражаться за его доброе имя. И я не единственная, кто выступит в этом городе против вас. А теперь прошу покинуть мой дом.

Ее предложение относилось также и к Бетти Джо. Рико открыл входную дверь и с грохотом захлопнул ее за нами.

Бетти Джо была потрясена. Она скользнула в машину, как беглец, стремящийся избежать погони.

– Миссис Чентри никогда не была актрисой? – спросил я.

– Кажется, она выступала в какой-то любительской труппе. А почему вы спрашиваете об этом?

– Она говорит так, словно играет на сцене.

Девушка покачала головой:

– Нет, я думаю, что Фрэнсин говорила искренне. Чентри и его творчество – это единственные вещи, которые ее по-настоящему волнуют. Я чувствую, что поступила по отношению к ней довольно подло. Мы ранили ее и разозлили.

– Вы ее боитесь?

– Нет, но я считала себя ее приятельницей. – Когда мы отъехали от дома, она добавила: – Хотя, может, и в самом деле немного боюсь. И одновременно жалею, что мы ее ранили.

– Она уже давно ранена.

– Да. Я понимаю, что вы имеете в виду.

Я имел в виду лакея по имени Рико.

Мы остановились в одном из прибрежных мотелей. Бетти Джо вошла вместе со мной, чтобы сравнить наши записи. Этим мы не ограничились.

Ночь была чудесная и короткая. После этого наступило холодное, свежее утро.

XV

Когда я проснулся, ее уже не было. Я почувствовал в районе желудка укол, что сильно смахивало на голод. Зазвонил телефон, стоявший рядом с кроватью.

– Говорит Бетти Джо.

– У тебя очень безмятежный тон, – отозвался я. – Болезненно безмятежный.

– Это ты на меня так действуешь. Кроме того, редактор хочет, чтобы я написала о деле Чентри большую статью и дает мне столько времени, сколько понадобится. Единственная проблема в том, что ее могут не опубликовать.

– Почему?

– Фрэнсин Чентри позвонила утром мистеру Брэйлсфорду. Это владелец газеты. В его кабинете должно состояться редакционное совещание. Мне же велели разнюхивать дальше. У тебя есть какие-нибудь предложения?

– Попробуй в музее. Захвати с собой фотографию картины. Может быть, ты найдешь там кого-нибудь, кто сможет опознать женщину на портрете. А если очень повезет, то эта женщина скажет, кто ее нарисовал.

– Как раз это я и собиралась сделать.

– Это свидетельствует в твою пользу.

Внезапно она понизила голос:

– Лью?

– Да?

– Нет, я так. То есть я хочу спросить: ты ничего не имеешь против того, что я первая об этом подумала? Но ведь ты… старше меня и менее раскрепощен.

– Не принимай этого близко к сердцу, – сказал я. – Мы, наверное, встретимся в музее. Ты найдешь меня среди старых мастеров.

– Ведь я не поранила твоих чувств, правда?

– Совсем напротив. Я никогда не чувствовал себя лучше. А теперь я вешаю трубку, прежде чем ты их поранишь.

Она разразилась смехом и первая повесила трубку. Я побрился, принял душ и пошел завтракать. Над морем веял утренний ветерок. Несколько маленьких лодок переваливались с боку на бок на волнах, но почти все парусные суда стояли на своих местах, покачивая голыми мачтами.

Я нашел чистенький ресторанчик и сел у окна, чтобы видеть лодки. Когда я смотрел на них, у меня было такое ощущение, что я тоже несусь в открытое море.

Я позавтракал яичницей с ветчиной, картофелем, гренками и кофе, а потом поехал в центр и припарковал машину сразу же за зданием музея.

Мы встретились у главного входа.

– Мы с тобой действуем синхронно, Бетти Джо, – сказал я.

– Да, – отозвалась она, и ее тон говорил о том, что она этим не особенно довольна.

– В чем дело?

– Как раз в том, что ты произнес. В моем имени. Я его ненавижу.

– Почему?

– Потому что оно глупое. Двойные имена всегда звучат как-то по-детски. Впрочем, по отдельности они мне тоже не нравятся. Бетти слишком обыденно, а Джо кажется мне мальчишеским. Но видимо, придется решиться на одно из них. Разве что ты посоветуешь мне что-нибудь получше.

– Может быть, Лью?

Она не улыбнулась:

– Ты шутишь, а я говорю серьезно.

Она и впрямь была серьезной девушкой и более впечатлительной, чем я думал. Я не жалел о том, что переспал с ней, но эта ее черта придала эпизоду некоторую значительность. Впрочем, я надеялся, что она не собирается влюбляться, во всяком случае не в меня, и легонько поцеловал ее.

В дверях зала классической скульптуры показался какой-то молодой человек. У него были светлые, волнистые волосы и широкие плечи. В руке он держал цветную фотографию нарисованного по памяти портрета.

– Бетти Джо!

– Я изменила имя на Бетти, – откликнулась она. – Так и следует ко мне в дальнейшем обращаться.

– Хорошо, Бетти. – Голос молодого человека звучал деловито, но был немного тонок. – Я хотел тебе сообщить, что сличил твою репродукцию с одной из картин Лэшмэна, которые хранятся в подвале.

– Великолепно, Ральф. Ты просто гений. – Она горячо пожала его руку. – Кстати говоря, это мистер Арчер.

– Я не гений, – сказал я. – Но мне приятно с вами познакомиться.

Ральф покраснел:

– В общем-то это было нетрудно. Картина Лэшмэна стояла, прислоненная к стене, на одном из столов в лаборатории. Можно даже сказать, что это она меня нашла, а не я ее. Она бросилась мне в глаза.

– Ральф нашел еще один портрет той же самой блондинки, – пояснила Бетти. – Написанный кем-то другим.

– Я уже догадался. Можно мне посмотреть?

– Разумеется, – сказал Ральф, – Самое главное, что Саймон Лэшмэн, очевидно, сможет вам сказать, кто эта девушка.

– Он живет здесь?

– Нет. В Тусоне. Кажется, в наших документах есть его адрес. Мы купили у него в течение нескольких лет много картин.

– В данную минуту я охотнее всего посмотрел бы на ту, что лежит в подвале.

Ральф повернул ключ в двери, и мы втроем спустились вниз и направились по длинному, без окон, коридору, напоминавшему тюремный. Лаборатория, куда привел нас Ральф, также не имела окон, но была ярко освещена висевшими под потолком лампами дневного света.

На столе стояла картина, на которой была изображена обнаженная женщина. Модель казалась значительно старше, чем на портрете, принадлежавшем Баймейерам. В уголках губ застыло выражение боли. У нее была большая, немного отвислая грудь. Тело уже не излучало прежней уверенности в себе.

Бетти перевела взгляд с грустного лица модели на меня, словно ревнуя к этой женщине.

– Когда была написана эта картина?

– Более двадцати лет назад. Я проверил по каталогу. Кстати говоря, Лэшмэн назвал ее «Пенелопа».

– Ей и впрямь должно быть много лет, – сказала Бетти. – Уже на этой картине она выглядит не слишком молодо.

– Я тоже не мальчик, – заметил я.

Она покраснела и отвела взгляд, словно я ее оттолкнул.

– Почему картина оказалась на столе? – спросил я у Ральфа. – Ведь обычно она хранится не здесь, правда?

– Разумеется, нет. По-видимому, кто-то из работников принес ее из хранилища.

– Сегодня утром?

– Вряд ли. Сегодня до меня здесь никого не было. Я сам открывал дверь.

– А кто спускался вниз вчера?

– Несколько человек. Мы как раз готовим выставку.

– И эта картина должна на ней экспонироваться?

– Нет. Это будет выставка пейзажей южной Калифорнии.

– А Фрэд Джонсон был вчера в подвале?

– Да. Он довольно долго разглядывал картины в запасниках.

– Он вам не говорил, что ему нужно?

– Да нет. Просто сказал, что кое-что разыскивает.

– Он разыскивал как раз это, – неожиданно заметила Бетти.

Она уже перестала ревновать к портрету, если вообще ревновала. Ее щеки раскраснелись от волнения, глаза ярко блестели.

– Я думаю, Фрэд находится уже на пути в Тусон. – Она стиснула кулачки и помахала ими в воздухе, словно рассерженный ребенок. – Если мне удастся уговорить мистера Брэйлсфорда оплатить расходы на поездку…

Я думал то же самое о Баймейерах. Но перед тем как говорить с клиентами, я решил позвонить художнику по фамилии Лэшмэн.

Я набрал номер его телефона в Тусоне и вскоре услышал в трубке недружелюбный хриплый голос:

– Саймон Лэшмэн у телефона.

– Моя фамилия Арчер, я звоню вам из музея в Санта-Тересе. Я веду следствие по делу о похищении картины. Кажется, вы когда-то написали портрет Пенелопы, который является собственностью здешнего музея.

Некоторое время голос в трубке молчал. Наконец он раздался снова, напоминая своим звучанием скрежет старых дверных петель:

– Это было давно. Теперь я пишу лучше. Не пытайтесь меня убедить, что кто-то нашел эту картину достаточно ценной, чтобы украсть.

– Ее и не крали. Но автор похищенной картины писал с той же модели, которая позировала вам для Пенелопы.

– Милдред Мид? Значит, она еще жива и здорова?

– Я надеялся, что вы мне это скажете.

– Мне очень жаль, но я не видел ее уже много лет. Теперь она уже старушка. Все мы стареем. – Его голос зазвучал тише. – Может, она уже и умерла.

– Надеюсь, что нет. Она была красивой женщиной.

– Я всегда считал, что Милдред – самая красивая девушка на всем юго-западе. – Лэшмэн снова заговорил более громким голосом, словно его воодушевила мысль о ее красоте. – А кто написал картину, о которой вы говорите?

– Ее приписывали Ричарду Чентри.

– В самом деле?

– Но не было доказано точно, что именно он ее автор.

– Оно и не удивительно. Я никогда не слышал, чтобы Милдред ему позировала. – Он немного помолчал. – Вы можете описать мне эту картину?

– Обыкновенное ню, выдержанное в довольно живых тонах. Кое-кто утверждает, что в нем заметны следы влияния индейского искусства.

– Это можно сказать о многих картинах Чентри того периода, когда он жил в Аризоне. Но они не представляют особой ценности. Этот портрет действительно хорош?

– Не знаю. Но он несомненно вызвал немалое замешательство.

– Он является собственностью музея?

– Нет. Его купил некий Баймейер.

– Тот воротила медного бизнеса?

– Он самый. Я веду расследование по его поручению.

– Ну и идите к дьяволу! – проговорил Лэшмэн и положил трубку.

Я снова набрал номер.

– Алло? – спросил он. – Кто говорит?

– Арчер. Прошу вас не вешать трубку. Речь идет не только о краже картины. Прошлой ночью в Санта-Тересе убит человек по имени Пол Граймс. Это антиквар, который продал тот портрет Баймейерам. Почти наверняка существует какая-то связь между этой сделкой и убийством.

Лэшмэн довольно долго молчал.

– Кто украл картину? – спросил он наконец.

– Студент факультета искусствоведения Фрэд Джонсон. Думаю, что в настоящий момент он едет с ней в Тусон. И может появиться у вас.

– Почему у меня?

– Он хочет разыскать Милдред и узнать, кто ее рисовал. По-моему, он помешался на этом портрете. По правде говоря, не исключено, что он сильно чокнутый; с ним путешествует одна молодая особа. – Я умышленно промолчал о том, что это дочь Баймейера.

– Что еще?

– В общих словах это все.

– Ладно, – сказал он. – Мне семьдесят пять лет. Я пишу уже свою двести четырнадцатую картину, Если я брошу работу и начну заниматься чужими делами, то никогда ее не кончу. Поэтому я намерен снова положить трубку, мистер… как вас там?

– Арчер, – повторил я, – Лью Арчер. Л-ь-ю А-р-ч-е-р. Вы всегда можете узнать мой номер телефона, позвонив в справочное Лос-Анджелеса.

Лэшмэн вторично положил трубку.

XVI

Утренний ветер стих. Воздух был чист и свеж. Ястреб повис над домом Баймейеров, словно блестящее украшение, свисающее с бесконечно высокого потолка.

Мистер и миссис Баймейер вышли мне навстречу. Они были одеты довольно старомодно, как супружеская чета, отправляющаяся на похороны, причем выглядели так, будто хоронить собирались именно их.

Миссис Баймейер шла впереди. Под глазами у нее залегли темные круги, которые не удалось полностью прикрыть макияжем.

– У вас есть какие-нибудь сведения о Дорис?

– Кажется, она вчера вечером выехала из города вместе с Фрэдом Джонсоном.

– Почему вы ее не остановили?

– Она не предупреждала меня о своем отъезде. А даже если бы она это сделала, я все равно не мог бы ей запретить.

– Почему? – Рут Баймейер наклонилась ко мне, приподняв свою породистую голову, как томагавк.

– Дорис уже в таком возрасте, что может делать все что хочет. Возможно, ей не хватает здравого смысла, но лет вполне достаточно.

– Куда они поехали?

– По-видимому, в Аризону. Я напал на след, ведущий в Тусон, и думаю, что именно туда они и отправились. Не знаю, с собой ли у них картина. Фрэд утверждает, что кто-то украл ее у него.

– Вздор, – впервые отозвался Джек Баймейер.

Я не собирался с ним спорить:

– Вероятно, вы правы. Если вы хотите, чтобы я выехал в Тусон, вам, разумеется, придется нести дополнительные расходы.

– Ну, ясное дело. – Баймейер отвел взгляд от меня и посмотрел на жену: – Я ведь говорил тебе, что нас ждут новые издержки. Всегда так бывает.

У меня появилось желание его ударить. Вместо этого я повернулся и отошел на другой конец подъездной дороги. Далеко уйти мне не удалось, так как меня остановила сетчатая ограда вышиной в пять футов.

Склон холма круто опускался к краю ущелья. На противоположном холме стояла вилла миссис Чентри, напоминавшая с такого расстояния домик в стеклянном шаре.

Стоявшая за виллой оранжерея была покрыта стеклянной крышей. Сквозь маленькие блестящие стеклышки я заметил среди густой зелени какое-то движение.

Мне показалось, что два человека стоят друг против друга и делают размашистые жесты, словно пара фехтовальщиков, которых разделяет слишком большая дистанция, чтобы они могли нанести друг другу вред.

Позади я услышал спокойный голос Рут Баймейер:

– Прошу вас, вернитесь. Я знаю, что Джек бывает невыносим. Бог свидетель, уж я-то знаю. Но вы нам действительно нужны.

Я не мог устоять перед ее просьбой и громко сообщил ей об этом, но попросил подождать, пока я схожу к машине за биноклем. В него я отчетливо увидел то, что происходило в оранжерее. Седая женщина и черноволосый мужчина, в котором я узнал Рико, стояли в зарослях кустарника, покрытого орхидеями, и обрезали его при помощи длинных искривленных ножей.

– В чем дело? – спросила Рут Баймейер.

Я протянул ей бинокль. Она приподнялась на цыпочки, чтобы заглянуть поверх изгороди.

– Что они делают?

– Похоже, приводят в порядок оранжерею. Миссис Чентри любит ухаживать за растениями?

– Возможно. Но прежде я никогда не видела, чтобы она что-то делала лично.

Мы снова подошли к ее мужу, который все это время стоял неподвижно возле моего автомобиля, погруженный в гневное молчание.

– Вы хотите, чтобы я поехал по вашему делу в Тусон? – обратился я к нему.

– Пожалуй, да. У меня нет выбора.

– У вас есть выбор.

Но миссис Баймейер поспешно прервала наш диалог, попеременно поглядывая то на мужа, то на меня, словно теннисный арбитр.

– Мы хотим, чтобы вы по-прежнему занимались этим делом, мистер Арчер. Если вы желаете получить аванс, я охотно выплачу вам его из собственных сбережений.

– В этом нет необходимости, – вмешался Баймейер.

– Хорошо. Благодарю тебя, Джек.

– Я возьму у вас пятьсот долларов, – сказал я.

Баймейер тихо застонал и, казалось, на какое-то время утратил дар речи. Все же, помолчав, он сказал, что готов выписать чек, и вошел в дом.

– Почему он так относится к деньгам? – поинтересовался я.

– Видимо потому, что они достались ему нелегко.

Когда он работал на шахте молодым, бедным инженером, он был совсем иным. Но в последнее время он многих оттолкнул от себя.

– К примеру, собственную дочь. И жену. А как обстоит дело с Саймоном Лэшмэном?

– С художником? Что вы имеете в виду?

– Разговаривая с ним сегодня утром, я упомянул фамилию вашего мужа. Лэшмэн отреагировал на нее очень неприязненно. Откровенно говоря, он послал меня к дьяволу и повесил трубку.

– Я очень сожалею.

– Мое личное самолюбие не слишком пострадало, но его помощь мне может пригодиться. Вы его хорошо знаете?

– Вовсе не знаю. Просто мне известно, что есть такой художник.

– А ваш муж его знает?

Она некоторое время колебалась.

– По-видимому, да, – наконец неохотно произнесла она. – Но мне бы не хотелось об этом говорить.

– Все же попробуйте.

– Нет. Для меня это слишком болезненно.

– Почему?

– Это связано со многими старыми воспоминаниями. – Она тряхнула головой, как будто прошлое по-прежнему тяготело над ней. Потом начала говорить тихо, поглядывая на дверь, за которой скрылся ее муж: – Мой муж и мистер Лэшмэн некогда были соперниками. Та женщина была старше Джека и принадлежала скорее к поколению Лэшмэна, но он предпочитал ее мне. Он выкупил ее у Лэшмэна.

– Вы имеете в виду Милдред Мид?

– Значит, вы слышали о ней? – Гнев и презрение на минуту изменили ее голос. – Она была известна всей Аризоне.

– Да, я слышал о ней. Это она позировала для купленной вами картины.

Она взглянула на меня неуверенно, не понимая, о чем я говорю:

–. Какой картины?

– Той, которую я разыскиваю. Каргины Чентри.

– Это невозможно.

– И все же это именно так. Значит, вы не знали, что это портрет Милдред Мид?

Она прикрыла глаза ладонью и проговорила, не глядя на меня:

– В общем-то, мне следовало догадаться. Когда Джек купил ей дом, я пережила страшный шок. Он был лучше, чем тот, в котором я тогда жила. – Она опустила руку и зажмурилась, ослепленная ярким светом. – Я, должно быть, сошла с ума, когда приобретала эту картину и привезла ее сюда. Джек, конечно же, знал, кто на ней изображен. Правда, он не сказал ни слова, но, наверное, ломал голову над тем, что я затеваю.

– Вы можете спросить у него, что он об этом подумал. Она покачала головой:

– Я никогда не решусь. Боюсь совать палку в муравейник. – Она оглянулась, желая убедиться, что ее слова не услышит муж, но он еще не вышел из дома.

– И все же вы разворошили муравейник, купив эту картину и привезя ее домой.

– Это правда. Наверное, я лишилась рассудка. Вам не кажется?

– Вам это должно быть лучше известно, чем мне. Это ваш рассудок.

– Я бы охотно его кому-нибудь уступила. – В ее тоне я заметил легкое возбуждение; видимо, она была поражена собственной изощренностью, хотя и непреднамеренной.

– Вы когда-нибудь видели Милдред Мид?

– Нет. Никогда. После того как она… вторглась в мою жизнь, я особенно избегала ее. Даже боялась.

– Боялись? Ее?

– Себя, – ответила она. – Боялась, что могу сделать что-нибудь ужасное. Ей было лет на двадцать больше, чем мне, а Джек, который всегда был таким скрягой, купил ей этот дом.

– Она по-прежнему в нем живет?

– Не знаю. Может быть.

– Где находится этот дом?

– В каньоне Чентри, в Аризоне, на границе с Нью-Мексико, неподалеку от шахты. Кстати говоря, его владельцем некогда был Чентри.

– Художник?

– Нет, его отец Феликс, – ответила она. – Феликс Чентри был инженером. Это он открыл ту шахту и руководил ею до самой смерти. Именно поэтому я почувствовала себя такой обиженной, когда Джек купил дом у его наследников и подарил той женщине.

– Я вас не совсем понимаю.

– Это очень просто. Джек принял шахту от Феликса Чентри. Кстати, он был его родственником. Мать Джека была двоюродной сестрой Чентри. Вот еще одна причина, по которой он должен был купить этот дом мне. – В ее голосе слышалась почти детская обида.

– Именно поэтому вы и купили картину Чентри?

– Может быть. Я никогда не задумывалась над этим. Наверное, я купила ее потому, что меня заинтересовал автор. Только не спрашивайте, в каком смысле он меня заинтересовал: последнее время эта проблема сделалась довольно острой.

– Вы по-прежнему хотите вернуть картину?

– Сама не знаю, – ответила она. – Но я хочу вернуть дочь. И нам не следует стоять здесь и терять время.

– Знаю. Просто я жду чек, который должен принести ваш муж.

Миссис Баймейер как-то сконфуженно посмотрела на меня, вошла в дом и оставалась там довольно продолжительное время.

Бинокль по-прежнему висел у меня на шее, поэтому я снова подошел к изгороди и остановился на краю склона. Темноволосый мужчина и седая женщина продолжали очищать оранжерею от сорняков.

В дверях появилась миссис Баймейер. Она была одна, по щекам ее текли слезы гнева. Чек, который она мне вручила, был выписан ею, а не ее мужем.

– Я уйду от него, – проговорила она, обращаясь ко мне и к собственному дому. – Уйду, как только мы закончим дело.