Текст книги "Голубой молоточек. Охота за сокровищами (СИ)"
Автор книги: Эдгар Ричард Горацио Уоллес
Соавторы: Росс Макдональд
Жанр:
Крутой детектив
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)
Крутой детектив США. Выпуск 9: Сборник
Росс Макдональд
ГОЛУБОЙ МОЛОТОЧЕК
До частной резиденции я доехал дорогой, заканчивавшейся на вершине горы автостоянкой. Выйдя из машины, полюбовался на раскинувшийся внизу город с возвышавшимися башнями миссии и зданием суда, наполовину погруженным в туманные и дымные испарения. По другую сторону холма, среди разбросанных там и сям островков, протянулся канал.
Единственным звуком, доносившимся до моих ушей, не считая тихого жужжания автострады, с которой я недавно свернул, был стук отбиваемого теннисного мяча. Корт, окруженный высокой проволочной сеткой, находился по соседству с боковой стеной дома. Коренастый мужчина в шортах и парусиновой шляпе играл с подвижной блондинкой. Сосредоточенность, с которой они передвигались на ограниченном пространстве, чем-то напоминала прогуливающихся по тюремному двору заключенных.
Мужчина пропустил несколько ударов подряд, после чего соблаговолил заметить мое присутствие. Прервав игру, он повернулся спиной к партнерше и подошел с ограждению:
– Мистер Лью Арчер?
Я утвердительно кивнул головой.
– Вы опоздали.
– С трудом отыскал вашу дорогу.
– Нужно было спросить у кого-нибудь в городе. Все знают, где живет Джек Баймейер. Даже приземляющиеся здесь самолеты используют мой дом как ориентир.
Нетрудно было догадаться о причинах этого: здание представляло собой могучий массив из белого камня и красной черепицы, возведенный в самой высокой точке Санта-Тересы. Выше были только громоздившиеся по ту сторону города холмы и круживший в безоблачном октябрьском небе ястреб.
К нам приблизилась партнерша Баймейера. Она выглядела значительно моложе, чем он. Мне показалось, что взгляд, которым я окинул ее лицо и фигуру зрелой, стареющей женщины, привел ее в сильнейшее замешательство. Баймейер не счел нужным представить меня, мне пришлось сделать это самому.
– А меня зовут Рут Баймейер. Вы наверняка не откажетесь чего-нибудь выпить, мистер Арчер. Я, во всяком случае, сделаю это с огромным удовольствием.
– Не будем играть в гостеприимство, – бесцеремонно объявил Баймейер. – Этот человек приехал по делу.
– Я знаю. Ведь это мою картину украли.
– Если ты не имеешь ничего против, Рут, я сам изложу суть дела.
Он проводил меня в дом; его жена шла за нами на некотором расстоянии. Внутри была приятная прохлада, но вскоре я отчетливо почувствовал тяжесть давивших на меня стен. Резиденция скорее напоминала общественное здание, чем жилой дом, – это было место наподобие тех, где уплачивают налоги или получают развод.
Мы медленно пересекли огромных размеров гостиную, и Баймейер показал мне белую стену, на которой виднелись лишь два крюка, некогда поддерживавших картину.
Я вытащил блокнот и авторучку:
– Когда она была похищена?
– Вчера.
– То есть вчера я заметила ее отсутствие, – вмешалась хозяйка дома. – Но я не каждый день захожу в этот зал.
– Картина была застрахована?
– Отдельного полиса на нее нет, – ответил Баймейер. – Хотя, разумеется, все в этом доме так или иначе застраховано.
– Сколько она могла стоить?
– Думаю, тысячи две.
– Значительно дороже, – возразила Рут. – По крайней мере раз в пять-шесть больше. Цены на Чентри сильно выросли.
– Я и не знал, что ты за ними следишь, – подозрительным тоном отозвался Баймейер. – Значит, десять или двенадцать тысяч? Разве ты столько заплатила за эту картину?
– Я не скажу тебе, сколько заплатила за нее. Я покупала на собственные деньги.
– Тебе непременно нужно было это делать, даже не посоветовавшись со мной? А я думал, у тебя уже прошло помешательство на почве Чентри.
Она замерла.
– Твое замечание неуместно. Я не видела Ричарда Чентри уже тридцать лет. Он не имеет никакого отношения к покупке картины.
– Так, по крайней мере, ты утверждаешь.
Рут Баймейер бросила на мужа короткий пронзительный взгляд, словно выиграла у него очко в игре значительно более трудной, чем теннис:
– Ты ревнуешь к мужчине, которого уже нет в живых. Он саркастически засмеялся:
– Все это вздор по двум причинам. Во-первых, я не ревнив, а во-вторых, не верю, что его нет в живых.
Они разговаривали так, будто забыли о моем присутствии, но я все же подозревал, что они помнили о нем. Просто мне была отведена роль арбитра, перед которым они могли вести свой давнишний спор, не опасаясь, что он может привести к прямому столкновению. Баймейер, несмотря на возраст, вел себя и говорил как человек, способный к физическому насилию, а мне уже прискучила роль пассивного наблюдателя.
– Кто такой этот Ричард Чентри?
Женщина посмотрела на меня с изумлением:
– Вы в самом деле никогда не слышали о нем?
– О нем никогда не слышала большая часть населения земного шара, – язвительно заметил Баймейер.
– Это неправда. Он был знаменит уже к моменту своего исчезновения, а тогда ему не было и тридцати.
В голосе миссис Баймейер слышались нежность и печаль. Я посмотрел на лицо ее мужа. Оно побагровело от гнева, в глазах вспыхнуло бешенство. Я сделал шаг, встав между ними, и повернулся лицом к женщине:
– Откуда исчез Ричард Чентри?
– Отсюда, – ответила она. – Из Санта-Тересы.
– Давно?
– Более двадцати пяти лет назад. Просто он решил все бросить. Как следовало из его прощального письма, он отправился на поиски новых горизонтов.
– Прощальное письмо он оставил вам?
– Нет, жене, а она опубликовала его. Я никогда не видела Ричарда Чентри со времен нашей молодости в Аризоне.
– Но я бы не сказал, что ты не старалась его встретить, – вмешался муж. – Ты хотела, чтобы я, выйдя на пенсию, поселился здесь, потому что это город Чентри. И ты велела выстроить этот дом возле его виллы.
– Это неправда, Джек. Ты сам пожелал построить его в этом месте. Я просто согласилась, и тебе отлично это известно.
Румянец на его щеках внезапно уступил место бледности, а в глазах отразилось отчаяние, когда он осознал, что его подвела память.
– Я уже ни в чем не уверен, – проговорил он голосом старого человека и вышел из комнаты.
Жена двинулась следом за ним, но потом раздумала и остановилась возле окна. Лицо ее было сосредоточенно.
– Мой муж страшно ревнив.
– Поэтому он меня и вызвал?
– Он вызвал вас потому, что я его попросила. Я хочу вернуть мою картину. Это единственное произведение Ричарда Чентри, которое у меня есть.
Я присел на подлокотник клубного кресла и вновь вынул блокнот:
– Вы можете ее описать?
– Это портрет молодой женщины, написанный в довольно традиционной манере. Краски резкие и контрастные – излюбленные цвета индейцев. У нее светлые волосы и черно-красная шаль. Ричард находился тогда под сильным влиянием индейского искусства.
– Картина относится к раннему периоду?
– В общем-то я и сама не знаю. Человек, у которого я ее купила, не мог определить время написания.
– Почему вы думаете, что это подлинник?
– Думаю, я могу судить об этом по ее внешнему виду. Продавец также гарантировал ее подлинность. Он был другом Ричарда еще со времен Аризоны. Он лишь недавно поселился в Санта-Тересе. Его зовут Пол Граймс.
– У вас есть фотография картины?
– У меня нет, но у Граймса есть. Уверена, что он разрешит вам посмотреть. У него небольшая галерея в центре города.
– Может, будет лучше, если я сначала поговорю с ним. Могу я позвонить от вас?
Она провела меня в комнату, где за старым письменным столом сидел ее муж. Поцарапанная дубовая облицовка боковин стола странным образом контрастировала с изысканными деревянными панелями из индейского дуба, покрывавшими стены. Баймейер не повернул головы в нашу сторону. Он пристально вглядывался в висевшую над столом фотографию, сделанную с самолета. На ней была изображена самая глубокая дыра, которую мне только приходилось видеть.
– Это моя медная шахта, – с мрачной гордостью объявил он.
– Я всегда терпеть не могла эту фотографию, – сказала его жена. – Мне бы хотелось, чтобы ты ее снял.
– Благодаря ей у тебя есть этот дом, Рут.
– Наверное, я должна чувствовать себя счастливицей. Ты ничего не имеешь против того, чтобы мистер Арчер позвонил отсюда?
– Пожалуйста, избавь меня от этого. Я решительно против. В доме, стоящем четыреста тысяч долларов, должен же быть хоть какой-то угол, где человек может спокойно посидеть.
Сказав это, он резко поднялся с места и вышел из комнаты.
IIРут Баймейер прислонилась к дверному косяку, демонстрируя очертания своей фигуры. Она была уже далеко не первой молодости, но теннис и, возможно, злость помогли ей сохранить стройность.
– Ваш муж всегда ведет себя подобным образом?
– Не всегда. Но последнее время у него нервы в ужасном состоянии.
– Это имеет отношение к пропаже картины?
– Это лишь одна из причин.
– Каковы же остальные?
– В общем-то их тоже можно связать с картиной. – Она немного помолчала, видимо колеблясь. – Наша дочь Дорис учится в университете и начала там общаться с людьми, которые кажутся нам неподходящей для нее компанией. Вы понимаете, что я имею в виду.
– Сколько лет Дорис?
– Двадцать. Она на втором курсе.
– Дорис живет дома?
– К сожалению, нет. Она переехала в прошлом месяце, в начале осеннего семестра. Мы подыскали ей квартиру в городке рядом с университетом. Разумеется, я хотела, чтобы она оставалась дома, но Дорис заявила, что у нее такое же право на личную жизнь, как у Джека и у меня. Она всегда очень критически относилась к тому, что Джек пьет. Да и к тому, что это делаю я, если уж быть полностью откровенной.
– Дорис употребляет наркотики?
– Кажется, нет. Во всяком случае она не наркоманка. – Некоторое время она молчала, очевидно, стараясь представить себе жизнь дочери. Лицо ее выражало тревогу. – Я не очень-то высокого мнения о некоторых людях, с которыми она знается.
– Вы имеете в виду каких-то конкретных лиц?
– Есть там один парень, Фрэд Джонсон, которого она как-то привела домой. Откровенно говоря, его и парнем-то назвать трудно – ему уже лет тридцать. Один из вечных студентов, которые вертятся возле университета, потому что им нравится его атмосфера, а может быть, и легкие заработки.
– Вы подозреваете, что это он украл картину?
– Так однозначно я бы утверждать не решилась. Но он интересуется искусством, является научным сотрудником здешнего музея и посещает лекции на эту тему. Он слышал о Ричарде Чентри. У меня такое впечатление, что он много о нем знает.
– Ну, наверное, то же самое можно сказать обо всех студентах-искусствоведах.
– Наверное, вы правы. Но Фрэд Джонсон проявил необычайный интерес к этой картине.
– Вы можете мне его описать?
– Попробую.
Я еще раз достал блокнот и облокотился на письменный стол. Миссис Баймейер села на вращающийся стул и повернулась ко мне.
– Цвет волос?
– Рыжеватый блондин. Довольно длинные волосы. На макушке уже слегка редеющие. Но он компенсирует это за счет усов. У него такие длинные, щетинистые усы, напоминающие сапожную щетку. Зубы в скверном состоянии. Нос чересчур длинный.
– А глаза? Голубые?
– Скорее, зеленоватые. Откровенно говоря, именно они меня и беспокоят больше всего. Он никогда не смотрит прямо на собеседника, во всяком случае, когда разговаривает со мной.
– Он высокого роста?
– Среднего. Довольно худощавый. В общем-то его можно даже назвать интересным, если кому-то нравятся мужчины подобного типа.
– Например, Дорис?
– Боюсь, что да. Ей нравится Фрэд Джонсон – намного больше, чем мне бы этого хотелось.
– А Фрэду понравилась эта пропавшая картина?
– Больше чем понравилась. Он был просто очарован ею и уделял ей значительно больше внимания, чем моей дочери. У меня создалось впечатление, что он приходит сюда полюбоваться картиной, а не встретиться с Дорис.
– Он что-нибудь говорил на этот счет?
Миссис Баймейер, видимо, колебалась.
– Сказал, что картина похожа на одну из работ Чентри, написанных по памяти. Я спросила, что это значит, и он объяснил, что, очевидно, она написана не с модели, а позднее, по воспоминаниям. Он придерживался мнения, что как раз это придает картине уникальность и особую ценность.
– Он не говорил о ее возможной стоимости?
– Он поинтересовался, сколько я за нее заплатила. Но я не хотела ему говорить – это моя маленькая тайна.
– Я умею хранить тайны.
– Я тоже. – Она выдвинула верхний ящик стола и вытащила оттуда телефонную книгу. – Вы ведь собирались звонить Полу Граймсу, не так ли? Только не пытайтесь вытянуть из него эту цену. Он поклялся мне, что сохранит ее в тайне.
Я выписал номер телефона Граймса и адрес его галереи, расположенной в центре города, после чего набрал номер. В трубке послышался немного экзотический гортанный женский голос. Женщина сказала, что в данную минуту мистер Граймс разговаривает с клиентом, но скоро освободится. Я назвал свою фамилию, и предупредил, что заеду немного позже.
– Пожалуйста, не говорите ей обо мне, – лихорадочно прошептала мне на ухо Рут Баймейер.
– Кто это такая? – спросил я, положив трубку.
– Ее зовут Паола. Она называет себя его секретаршей, но мне кажется, у них более интимные отношения.
– Откуда у нее этот акцент?
– Она из Аризоны. Наполовину индеанка.
Я бросил взгляд на дыру, которую Джек Баймейер проделал в аризонском ландшафте.
– Кажется, это дело имеет много общего с Аризоной. Вы ведь говорили, что Ричард Чентри оттуда?
– Да. Мы все оттуда родом. И все в конце концов осели здесь, в Калифорнии.
Ее голос был лишен всякого выражения и не свидетельствовал ни о привязанности к штату, который она покинула, ни об особой симпатии к штату, в котором жила теперь. В нем чувствовалась лишь горечь.
– Почему вы переехали в Калифорнию?
– Вы, наверное, вспомнили о том, что сказал мой муж: что здесь жил Дик Чентри и именно поэтому я захотела здесь поселиться.
– А это не так?
Думаю, в этом есть крупица правды. Дик был единственным хорошим художником, которого я знала. Я была в восторге от возможности поселиться в городе, где были созданы его лучшие вещи. Вы знаете, он сделал все это в течение семи лет, а затем исчез.
– Когда это случилось?
– Если вас интересует точная дата, могу сказать: четвертого июля пятидесятого года.
– Вы уверены, что он сделал это по собственной воле? Что его не убили и не похитили?
– Это исключено. Не забывайте, он оставил письмо для жены.
– Она по-прежнему живет здесь?
– Как ни в чем не бывало. Вы можете увидеть ее виллу из нашего дома, сразу же за тем ущельем.
– Вы ее знаете?
– Мы были хорошо знакомы во времена нашей юности. Но между нами никогда не было близкой дружбы. Со времени нашего переезда мы с ней почти не видимся. А почему вы спрашиваете об этом?
– Я бы хотел увидеть письмо, которое оставил ей муж.
– У меня есть копия. Их продают в здешнем музее.
Она ненадолго вышла и вернулась с письмом, вставленным в серебряную рамку. Остановившись передо мной, прочла текст. Ее губы шевелились, словно она читала молитву. Затем неохотно передала мне письмо. Оно было отпечатано на машинке – за исключением подписи – и имело дату: Санта-Тереса, 4 июля 1950. Текст был следующий:
«Дорогая Фрэнсин!
Это мое прощальное письмо. Сердце мое разрывается, но я должен тебя покинуть. Мы часто разговаривали с тобой о необходимости открытия новых горизонтов, за которыми я мог бы обнаружить свет, неизвестный ранее. Это восхитительное побережье и его история уже сказали мне все, что могли сказать, – так же, как некогда Аризона.
Но, подобно Аризоне, история эта слишком нова и коротка, чтобы удовлетворить тем высоким требованиям, которые я ставлю перед собой и для которых создан. Я должен искать в другом месте более глубокой и непроницаемой темноты, более пронзительного света. Подобно Гогену, я решил искать их в одиночестве, поскольку стремлюсь исследовать не только внешний мир, но и глубину собственной души со всеми ее потайными уголками.
Я не беру с собой ничего, кроме того, что на мне, своего таланта и воспоминаний о тебе. Дорогая жена, дорогие друзья, прошу вспоминать обо мне добрым словом и пожелать мне удачи. Я просто совершаю то, для чего предназначен.
Ричард Чентри».
Я вернул Рут Баймейер письмо в рамке, которое она прижала к груди:
– Чудесное, правда?
– Не уверен. Зависит от точки зрения. Для жены Чентри, вероятно, оно было большим ударом.
– Мне кажется, она довольно спокойно его перенесла.
– А вы когда-нибудь разговаривали с ней на эту тему?
– Нет. Не разговаривала. – Ее резкий тон убедил меня, что ее не связывают с миссис Чентри узы дружбы. – Но похоже, вся эта унаследованная слава приносит ей много радости. Не говоря уже о деньгах, которые он ей оставил.
– А не имел ли Чентри склонности к самоубийству? Не говорил ли когда-нибудь о желании лишить себя жизни?
– Ну что вы! – Она немного помолчала, после чего продолжила: – Не забывайте, я знала Дика во времена его ранней молодости. А сама была еще моложе. По правде говоря, я не видела его и не разговаривала с ним более тридцати лет. Но я почему-то верю, что он жив. – Сказав это, она прикоснулась к своему бюсту, как бы желая подчеркнуть, что по крайней мере в ее сердце он жив. На верхней губе у нее выступили капельки пота; она вытерла их тыльной стороной ладони. – Боюсь, наш разговор немного выбил меня из колеи. Прошлое неожиданно появляется словно из-под земли и бьет тебя обухом по голове. И как раз в тот момент, когда я уже совсем было обрела уверенность в своем самообладании… С вами это никогда не случается?
– Днем очень редко. А вот ночью, перед тем как заснуть…
– Вы не женаты? – быстро сделала вывод она.
– Был женат лет двадцать пять назад.
– Ваша жена жива?
– Надеюсь.
– А вы не пытались узнать?
– Последнее время – нет. Я предпочитаю разузнавать подробности о жизни других людей. Сейчас, например, мне бы хотелось переговорить с миссис Чентри.
– Не думаю, чтобы это было необходимо.
– И все же я попробую. Может быть, это поможет мне лучше уяснить фон всего этого дела.
Лицо моей собеседницы застыло, приобретя выражение крайнего неодобрения.
– Но ведь мне нужно только, чтобы вы разыскали мою картину.
– И кажется, вы не прочь проинструктировать меня, как мне лучше этого добиться. Я уже пробовал сотрудничать таким образом с другими клиентами, но должен вам сказать, результаты были не самые лучшие.
– О чем вы хотите говорить с Фрэнсин Чентри? Вы ведь знаете теперь, что она, собственно говоря, не принадлежит к нашим друзьям.
– Я могу иметь дело исключительно с вашими друзьями?
– Я не то хотела сказать. – Она немного помолчала. – Вы ведь намерены поговорить со многими людьми, не так ли?
– С теми, в ком возникнет необходимость. Дело кажется мне более сложным, чем вы полагаете. Оно может занять много дней и стоить несколько сот долларов.
– Средства нам это позволяют.
– Не сомневаюсь. Но не вполне уверен в намерениях вашего мужа.
– Можете не опасаться. Если он вам не заплатит, я заплачу сама.
Она вывела меня из дома и показала, где находится вилла миссис Чентри. Это была постройка в неоиспанском стиле, с башенками, многочисленными пристройками и большой оранжереей. Она находилась немного ниже вершины холма, на котором мы стояли, по другую сторону ущелья, разделявшего два владения подобно глубокой ране в земле.
IIIПосле непродолжительных поисков я разыскал дорогу, ведущую к мосту через ущелье, и припарковал машину перед домом миссис Чентри. Мужчина мощного телосложения, с крючковатым носом отворил дверь, прежде чем я успел постучать.
Он вышел из дому и закрыл ее за собой.
– Чем могу служить? – У него были внешность и тон доверенного слуги.
– Я бы хотел увидеться с миссис Чентри.
– Ее нет дома. Хотите что-нибудь передать?
– Я бы предпочел лично переговорить с ней.
– О чем?
– Об этом я скажу ей сам, ладно? Если вы сообщите, где она находится.
– Думаю, что в музее. Сегодня день ее дежурства.
В первую очередь я решил навестить антиквара по имени Пол Граймс. Вдоль побережья я доехал до нижней части города. По воде скользили яхты с белыми парусами, а в воздухе носились чайки, словно их маленькие летучие отражения. Повинуясь какому-то безотчетному импульсу, я остановился и снял комнату в мотеле, стоящем у самого залива.
Нижняя часть города представляла собой запущенный приморский квартал, охватывающий около десятка улиц. Его неряшливые обитатели околачивались на главной улице или стояли, подпирая двери лавчонок, торгующих разной дешевкой.
Я свернул в боковую улочку и отыскал галерею Пола Граймса, втиснутую между винным магазинчиком и вегетарианским рестораном. Выглядела она не слишком представительно – фасад здания был облицован какими-то жалкого вида каменными плитками; на верхнем этаже, очевидно, разместилась частная квартира. Золотая надпись на витрине гласила: «Пол Граймс. Картины и художественные изделия». Я остановил машину у края тротуара.
Открывая дверь, я услышал тихий звон висевшего над ней колокольчика. Скромность обстановки призваны были маскировать крашеные экраны и драпировки из серого полотна. На них висело несколько картин, художественная ценность которых показалась мне сомнительной. За стоявшим у стены небольшим письменным столом сидела ярко одетая темноволосая женщина и старательно делала вид, что поглощена работой.
У нее были глубоко посаженные карие глаза, широкие скулы и внушительный бюст. Волосы ее были цвета воронова крыла. Она была красива и очень молода.
– Мистер Граймс ждет меня, – сказал я, назвав свою фамилию.
– Мне очень жаль, но ему пришлось уйти.
– Когда он вернется?
– Этого он мне не сказал. Кажется, он уехал по какому-то делу за город.
– Вы его секретарша?
– Можно меня назвать и так. – Она улыбнулась, ее улыбка напомнила блеск наполовину обнаженного клинка. – Это вы звонили по поводу какой-то картины?
– Да.
– Я могу показать вам несколько произведений. – Она протянула руку в сторону выставленных картин. – Здесь преимущественно абстрактная живопись, но у нас есть несколько картин с фигуративной живописью.
– У вас есть какие-нибудь работы Ричарда Чентри?
– Нет, думаю, что нет.
– Мистер Граймс продал картину Чентри мистеру и миссис Баймейер. Они сказали мне, что я могу увидеть ее фотографию.
– Мне об этом ничего не известно.
Она развела руками; они у нее были округлые, смуглые, поросшие легким пушком.
– Вы не можете дать мне домашний адрес мистера Граймса?
– Он живет над магазином. Но сейчас его нет дома.
– Когда, по-вашему, он вернется?
– Понятия не имею. Иногда он уезжает на целую неделю; он не говорит мне куда, а я не спрашиваю.
Я поблагодарил ее и вошел в соседний винный магазинчик. Стоявший за прилавком чернокожий мужчина средних лет спросил, чем может быть полезен.
– Мне бы хотелось спросить у вас кое о чем. Вы знаете мистера Граймса?
– Кого? – переспросил он.
– Пола Граймса. У него магазин с картинной галереей.
– Это такой пожилой, с козлиной бородкой? – Он сделал жест рукой. – Он еще носит белое сомбреро?
– Да, кажется, тот самый.
Он отрицательно покачал головой:
– Не могу утверждать, что я его знаю. По-моему, он не пьет. Во всяком случае, никогда не дал мне заработать ни цента.
– А его девушка?
– Раз или два она купила у меня шесть банок пива. Кажется, ее зовут Паола. Вы не думаете, что в ней течет индейская кровь?
– Я бы этому не удивился.
– Так мне показалось. Он заметно оживился. – Видать, шустрая девчонка. Не понимаю, как тип в его возрасте может удержать ее при себе.
– Я тоже не понимаю. Мне бы хотелось знать, когда вернется мистер Граймс. – Я положил на прилавок две долларовые банкноты поверх своей визитной карточки. – Я могу позвонить вам?
– Почему бы и нет?
После этого я доехал по главной улице до скромного белого здания, в котором помещался музей. Молодой человек, стоявший у двери-вертушки, сообщил мне, что Фрэд Джонсон вышел из музея около часа назад.
– Вы хотите с ним увидеться по личному вопросу? Или это имеет отношение к музею?
– Я слышал, что его интересует художник по имени Ричард Чентри.
Его лицо немного оживилось.
– Мы все им интересуемся. Вы приезжий?
– Да, я из Лос-Анджелеса.
– А вы видели нашу постоянную экспозицию работ Чентри?
– Еще нет.
– Вы явились как раз вовремя. Сейчас здесь миссис Чентри. Она уделяет нам один день в неделю.
В первом зале, через который мы прошли, стояли какие-то безмятежные классические скульптуры; второй зал имел совершенно иной характер: картины, которые я там увидел, напоминали окна в другой мир, – вроде тех окон, сквозь которые исследователи джунглей наблюдают по ночам за жизнью животных. Но животные на картинах Чентри, казалось, преображались в людей. А может, это люди преображались в животных.
Женщина, вошедшая в зал через дверь за моей спиной, ответила на мой немой вопрос:
– Это так называемые картины о Сотворении мира… Они представляют собой исполненную воображения концепцию художника относительно эволюции. Они относятся к периоду первого большого взрыва его творческой фантазии. Это может показаться невероятным, но он нарисовал их в течение шести месяцев.
Я обернулся, чтобы посмотреть на нее. Несмотря на консервативный стиль одежды и слегка аффектированную манеру выражаться, от нее так и веяло силой и решительностью. Блеск коротко остриженных седеющих волос, казалось, излучал неукротимую энергию.
– Вы миссис Чентри?
– Да. – Видимо, ей было приятно, что я слышал о ней. – Вообще-то говоря, мне бы не следовало здесь находиться – сегодня вечером у меня прием. Но я не могу не явиться в музей в день своего дежурства.
Она подвела меня к стене, на которой висел цикл работ с женскими фигурами. Одна из них обратила мое внимание. Молодая женщина сидела на камне, частично прикрытом шкурой буйвола, в которую были укутаны ее бедра. Великолепная грудь и руки девушки были обнажены; над ней, в глубине, подвешенная в пространстве, виднелась огромная бычья голова.
– Он назвал ее «Европа», – сказала миссис Чентри.
Я повернулся к ней. Она стояла улыбаясь. Я снова обратил взгляд на девушку, изображенную на картине.
– Это вы?
– В определенном смысле. Я часто ему позировала. Некоторое время мы испытующе смотрели друг на друга. Она была моего возраста, может быть, немного моложе, но под ее голубым платьем по-прежнему чувствовалось упругое тело Европы. Я подумал, что склонило ее водить посетителей по выставке работ Чентри – внутренняя потребность, гордость за мужа или обыкновенное тщеславие?
– Вы когда-нибудь раньше видели его картины? У меня такое впечатление, что они вас сильно потрясли.
– Действительно. Так оно и есть.
– Его произведения всегда оказывают такое действие на людей, которые видят их впервые. Можно узнать, что заставило вас заинтересоваться ими?
Я объяснил, что являюсь частным детективом, которому Баймейеры поручили вести расследование по делу о похищении их картины. Мне хотелось посмотреть, как она отреагирует на мои слова.
Несмотря на макияж, ее лицо заметно побледнело.
– Баймейеры невежды. Картина, которую они купили у Пола Граймса, – подделка. Он предлагал мне купить ее задолго до того, как показал им, но я даже не захотела к ней прикоснуться. Это явная попытка подражать стилю, от которого Ричард давно отошел.
– Как давно?
– Лет тридцать назад. Этот стиль относится к его аризонскому периоду. Не исключено, что Пол Граймс сам нарисовал эту картину.
– Значит, Граймс человек с дурной репутацией? Признаюсь, я немного переборщил с этим вопросом.
– Я не могу рассуждать о его репутации ни с вами, ни с кем бы то ни было. Он был другом и учителем Ричарда еще в Аризоне.
– Но не вашим другом?
– На эту тему я бы не хотела говорить. Пол помог моему мужу в тот момент, когда помощь имела для него значение. Но с течением лет люди меняются. Все меняется. – Она оглянулась по сторонам, мимолетно посмотрев на картины мужа, словно и они внезапно сделались чужими, как наполовину позабытые обрывки сновидений. – Я стараюсь сохранить репутацию моего мужа, следить за подлинностью его произведений. Многие хотели бы сделать состояние на его творчестве.
– А Фрэд Джонсон не относится к таким людям?
Казалось, мой вопрос застал ее врасплох. Она покачала головой; при этом ее волосы качнулись, как мягкий серый колокол.
– Фрэд очарован творчеством моего мужа. Но я бы не сказала, что он стремится на нем заработать. – Она немного помолчала. – Рут Баймейер подозревает его в краже своей паршивой картины?
– Его имя упоминалось.
– Но это же абсурд! Даже если бы Фрэд оказался нечестным человеком, в чем я сомневаюсь, у него слишком хороший вкус, чтобы его можно было надуть такой жалкой подделкой.
– И все же я бы хотел с ним поговорить. Вы случайно не знаете его адрес?
– Я могу узнать. – Она вошла в служебную комнату и скоро вернулась. – Фрэд живет с родителями на Олив-стрит, две тысячи двадцать четыре. Будьте с ним помягче. Он очень впечатлительный юноша и большой энтузиаст Чентри.
Я поблагодарил ее за информацию, а она меня – за интерес к творчеству мужа. Мне показалось, что она играет очень сложную роль, являясь одновременно рекламным агентом, хранительницей реликвий и кем-то еще.
Дом Джонсонов стоял в ряду деревянных четырехэтажных зданий, построенных, если не ошибаюсь, в начале века. Оливковые деревья, давшие название улице, были еще старше. Их листья отливали в солнечных лучах матовым серебром.
Это был квартал второразрядных гостиниц, частных домов, врачебных кабинетов и зданий, частично приспособленных под конторы. У меня сложилось впечатление, что построенная в самом центре города современная больница – окна придавали ей сходство с гигантскими сотами – поглотила значительную часть жизненных сил этого квартала.
Дом Джонсонов пребывал в еще более запущенном состоянии, чем другие здания. Некоторые доски уже начали отставать, краска на стенах давно облупилась. Он стоял, серый, высокий, посреди небольшого садика, поросшего пожелтелой травой и сорняками.
Я кулаком постучал в дверь, снабженную заржавевшей сеткой от насекомых. Дом медленно, нехотя начинал пробуждаться к жизни: на лестнице послышались тяжелые, шаркающие шаги.
Толстый пожилой мужчина отворил дверь и уставился на меня сквозь металлическую сетку. У него были седые сальные волосы и короткая растрепанная борода.
– В чем дело? – спросил он недовольным тоном.
– Я бы хотел повидаться с Фрэдом.
– Не знаю, дома ли он. Я тут было задремал. – Он наклонился ко мне, приблизив лицо к сетке, и я почувствовал запах винного перегара. – А что вам нужно от Фрэда?
– Хочу поговорить с ним.
Он смерил меня с ног до головы взглядом своих маленьких, налитых кровью глаз.
– О чем вы собираетесь с ним говорить?
– Я бы предпочел сказать ему об этом сам.
– Скажите лучше мне. Мой сын – очень занятой молодой человек. Его время ценно. Он эксперт. – Последнее слово он произнес с нескрываемым восторгом.
Я пришел к выводу, что у старика кончились запасы вина и он не прочь сорвать с меня малую толику. Из-за лестницы вышла какая-то женщина в форме медсестры. Движения ее были исполнены достоинства, но голос оказался пискливым и детским.
