Текст книги "Голубой молоточек. Охота за сокровищами (СИ)"

Автор книги: Эдгар Ричард Горацио Уоллес

Соавторы: Росс Макдональд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

Мы втроем спустились по лестнице. Один раз Бетти покачнулась и схватилась за мое плечо. Я предложил отвезти ее домой, но она послала меня ко всем чертям.

В мрачной комнате не происходило ничего интересного. Допрос застыл на мертвой точке: супруги Джонсон отказывались отвечать на вопросы Маккендрика, а адвокат Лэкнер объяснял им их права. Они разговаривали, а вернее, уклонялись от разговора об убийстве Пола Граймса.

– У меня есть гипотеза, – вмешался я. – Впрочем, она уже перестала быть только гипотезой. Как Граймс, так и Джейкоб Уитмор были убиты, поскольку открыли происхождение пропавшей картины Баймейеров, которая, кстати, нашлась. – Я показал им портрет. – Я только что обнаружил ее на чердаке, где, по всей вероятности, Джонсон и написал ее.

Джонсон сидел с опущенной головой. Его жена бросила на него взгляд, в котором помимо беспокойства и горького упрека читалось мстительное удовлетворение.

Маккендрик повернулся в мою сторону:

– Не понимаю, почему эта картина так важна.

– Похоже, она принадлежит кисти Чентри, капитан. А написал ее Джонсон.

Маккендрик постепенно осознал значение моих слов. Он повернул голову и стал вглядываться в Джонсона, при этом глаза его раскрывались все шире.

Взгляд Джонсона выражал подавленность и страх. Я мысленно попытался проникнуть сквозь пористую, бесцветную кожу его лица, разглядеть под ней подлинные черты, но трудно было представить себе, что он когда-то мог быть красив, что эти тупые, налитые кровью глаза принадлежали человеку, чье воображение сотворило мир, запечатленный на прекрасных картинах.

Мне даже подумалось, что, возможно, наиболее существенные черты личности Джонсона покинули этот мир, оставив в его душе пустоту.

Видимо, его лицо сохранило какие-то следы сходства с тем человеком, каким он был в молодости, так как капитан Маккендрик спросил:

– Вы Ричард Чентри, не так ли? Я вас узнал.

– Нет. Меня зовут Джерард Джонсон.

Больше он не сказал ни слова, молча выслушав традиционные слова капитана Маккендрика насчет своих прав.

Фрэд и миссис Джонсон остались на свободе, однако Маккендрик велел им явиться в полицию для допроса. Они все вместе втиснулись в полицейскую машину; при этом молодой сержант не сводил с них глаз, держа руку на рукоятке пистолета.

Мы с Бетти остались одни на тротуаре перед пустым домом. Я положил картину Баймейера в багажник своего автомобиля и открыл дверцу, предлагая Бетти садиться.

Неожиданно она отпрянула:

– Ты не знаешь, где моя машина?

– За домом. Оставь ее пока там. Я отвезу тебя домой.

– Я не еду домой. Мне нужно написать статью.

Я внимательно посмотрел ей в лицо. Оно казалось неестественно ясным, словно лампочка, которая вот-вот перегорит.

– Пойдем немного пройдемся. У меня тоже есть дело, но оно может подождать.

Она шла рядом со мной по тенистой аллее, слегка опираясь на мою руку. Старая улица казалась при утреннем освещении красивой и нарядной.

Я рассказал ей сказку, которая с детства засела у меня в памяти. Было время когда мужчины и женщины были связаны друг с другом теснее, чем близнецы, их объединяла общая телесная оболочка. Я признался, что, когда мы с ней находились в моем номере в мотеле, я чувствовал именно такую близость. А когда она исчезла, у меня было ощущение, что я лишился части самого себя. Она стиснула мою руку:

– Я знала, что ты меня найдешь.

Мы медленно обошли квартал, как будто это утро было нам подарено и мы подыскивали место, где могли бы провести его. Потом я отвез ее в город, и мы перекусили в кафетерии «Ти кеттл», испытывая при этом какое-то глубокое удовлетворение, как будто исполняли торжественный обряд.

Я видел, как ее лицо и тело снова возвращаются к жизни.

После этого я отвез ее в редакцию. Она быстро взбежала по ступенькам, спеша к своей пишущей машинке.

XL

Я вернулся в полицию. На стоянке уже стоял пикап коронера, а в коридоре я нос к носу столкнулся с Пурвисом, выходившим из кабинета Маккендрика. Он был красен от возбуждения.

– Теперь уже со всей определенностью установлено, чьи это кости.

– Где?

– В госпитале для инвалидов «Скайхилл», в Вэлли. Он лечился там в течение нескольких лет после войны. Его звали Джерард Джонсон.

– Как?

– Джерард Джонсон. Его тяжело ранило на Тихом океане. Фактически его пришлось собирать по кусочкам. Из больницы его выписали лет двадцать пять назад. Он должен был периодически приезжать на обследование, но больше не появился. Теперь мы знаем почему. – Он удовлетворенно вздохнул. – Кстати сказать, хочу поблагодарить за подсказку. Напомните мне об этом, когда понадобится моя помощь.

– Вы можете кое-что сделать для меня прямо сейчас.

– Ладно. – Казалось, Пурвис немного забеспокоился. – Я сделаю все, что вы хотите.

– Лучше запишите для памяти.

– Я слушаю, – сказал он, вынимая блокнот и авторучку.

– У Джерарда Джонсона в армии был приятель по имени Уильям Мид. Этого Мида убили в Аризоне летом сорок третьего года. Это дело известно шерифу Брозертону из Коппер – Сити. Именно он нашел труп Мида в пустыне и отослал в Калифорнию, где его должны были похоронить. Мне бы хотелось знать, по какому адресу он его отправил и где состоялись похороны. Возможно, понадобится произвести эксгумацию.

Пурвис оторвал взгляд от блокнота и прищурился, ослепленный лучами солнца.

– Но что вы хотите исследовать?

– Причину смерти. Принадлежность останков. Все, что только удастся установить. И еще одно. У Мида была жена. Хорошо бы разыскать ее.

– Вы многого хотите.

– Мы ведем расследование по важному делу. Маккендрик сидел в кабинете один. Он был мрачен и взволнован.

– Где ваш узник, капитан?

– Окружной прокурор посадил его под арест в здании суда. Лэкнер посоветовал ему притвориться немым. Остальные члены семьи тоже как воды в рот набрали. А я надеялся закончить следствие сегодня.

– Возможно, нам это удастся. Где Фрэд и его мать?

– Я отпустил их домой. Прокурор не хочет выдвигать против них обвинение, по крайней мере пока. Он недавно занял этот пост, и ему еще не хватает опыта. По его мнению, мы можем обвинить миссис Джонсон только в том, что она жила с Ричардом Чентри, выдавая его за своего мужа, а это еще не является преступлением.

– Если только она не помогала ему скрыть убийство.

– Вы имеете в виду убийство настоящего Джерарда Джонсона?

– Вот именно, капитан. Как вам известно, Пурвис установил, что настоящим Джонсоном был тот мужчина, кости которого были погребены в оранжерее миссис Чентри. Похоже на то, что Чентри убил Джонсона, присвоил его имя и стал жить с его женой и сыном.

Маккендрик задумчиво и мрачно покачал головой:

– И я так думал. Но я только что проверил данные этого Джонсона в бюро окружного прокурора и в госпитале «Скайхилл». Оказывается, он не был женат и у него не было сына. Вся эта чертова семья просто-напросто выдумана.

– Включая Фрэда?

– Включая Фрэда. – По-видимому, Маккендрик заметил, что я поморщился, потому что добавил: – Я знаю, что у вас особое отношение к Фрэду. Может быть, это поможет вам почувствовать, что я переживаю по отношению к Чентри. Я действительно восхищался им, когда был еще молодым полицейским. Все в городе восхищались им, даже те, кто в глаза его не видел. А теперь я должен им заявить, что он полупомешанный пьяница, и к тому же убийца.

– Вы абсолютно уверены в том, что Джонсон – это Чентри?

– Как нельзя больше. Не забудьте, что я лично знал его. Я был одним из немногих избранных. Конечно, он изменился, чертовски изменился. Но это тот самый человек. Я узнал его, и он это знает. Но не желает признаваться.

– А вы не пытались устроить ему очную ставку с настоящей женой?

– Конечно, пытался. Я ездил к ней сегодня утром, чтобы все обсудить, но она уже успела смыться, и кажется, навсегда. Она опустошила свой сейф, и последний раз ее видели, когда она мчалась в южном направлении. – Маккендрик мрачно посмотрел на меня: – Это отчасти и ваша вина, потому что вам приспичило преждевременно допрашивать ее.

– Возможно. Но на мне лежит также часть вины за выяснение всего этого дела.

– Оно еще не выяснено. Конечно, Чентри в наших руках. Но осталось еще много неясностей. Почему, например, он взял фамилию Джонсон – фамилию человека, которого убил?

– Чтобы скрыть, что настоящий Джонсон исчез.

Маккендрик недоверчиво покачал головой:

– На мой взгляд, это бессмысленно.

– Убийство Джонсона тоже не имело особого смысла, но он совершил его, и та женщина об этом знала. Она воспользовалась этим, чтобы полностью прибрать его к рукам. По сути дела, он был узником в доме на Олив-стрит.

– Но зачем он ей понадобился?

Я вынужден был признаться, что мне это тоже неясно.

– Может быть, в прошлом между ними были какие-то отношения. Следует учитывать и такую возможность.

– Вам легко говорить. Джонсона уже четверть века нет в живых. Та женщина отказывается давать показания. Чентри также.

– Можно мне попробовать заставить его разговориться?

– Это зависит не от меня, Арчер. Дело оказалось серьезным, поэтому окружной прокурор взял следствие в свои руки. Чентри – самая знаменитая личность, которая когда-либо жила в городе. – Он начал размеренно ударять кулаком по столу, как будто аккомпанировал траурному маршу. – Господи, как низко пал этот человек!

Сев в машину, я проехал несколько кварталов, отделявших меня от здания суда. Его прямоугольная белая башня с часами высилась над всеми прочими зданиями в центре города. Под четырьмя огромными циферблатами была устроена галерея для любителей красивых видов, окруженная черной кованой решеткой.

На галерее в этот момент находилось семейство заезжих туристов; маленький мальчик, стоявший, опершись подбородком на решетку, посмотрел вниз и дружелюбно улыбнулся мне.

Я послал ему ответную улыбку.

Кажется, это была моя последняя улыбка в тот день. Почти два часа мне пришлось высидеть в коридорах окружной прокуратуры. В конце концов мне удалось увидеть прокурора, но до разговора дело не дошло. Я только успел заметить быстро пробежавшего через приемную молодого человека с живым взглядом и большими черными усами, которые, казалось, несли его вперед, словно крылья честолюбия.

Я попытался было пробиться к кому-нибудь из его заместителей, но все оказались заняты. Мне так и не удалось прорваться сквозь плотное кольцо окружавших его ассистентов. Наконец я отказался от своей затеи и спустился вниз, в бюро коронера.

Пурвис все еще дожидался звонка из Коппер-Сити. Я сел и стал ждать вместе с ним. Позвонили уже во второй половине дня.

Он разговаривал, сидя за письменным столом и записывая что-то в блокноте. Я попытался прочитать его записи, заглядывая ему через плечо, но они оказались слишком неразборчивыми.

– Ну и что? – нетерпеливо спросил я, когда он наконец положил трубку.

– В сорок третьем году военное командование взяло на себя все расходы и хлопоты, связанные с перевозкой останков Уильяма Мида из Аризоны. Его тело было уложено в запломбированный гроб, так как находилось в таком состоянии, что его нельзя было показать. Похоронили его на городском кладбище.

– Но в каком городе?

– Здесь, в Санта-Тересе. Именно здесь проживал Мид со своей женой. Когда его призвали в армию, он жил на Лос-Баньос стрит, две тысячи сто тридцать шесть. Если повезет, возможно, мы найдем по этому адресу его жену.

Когда мы ехали через весь город в пикапе Пурвиса, мне подумалось, что это дело, тянувшееся тридцать два года, неожиданно очертило большой круг и вернулось к исходному пункту. Мы проехали Олив-стрит, миновали дом Джонсонов, а затем место, где я нашел умирающего Пола Граймса.

Лос-Баньос проходила параллельно Олив-стрит, кварталом дальше к северу от автострады. Старый каменный дом номер 2136 был давным-давно перестроен и разделен на врачебные кабинеты.

С одной стороны над ним возвышалось современное здание медицинского центра, а с другой приютился деревянный домик довоенной постройки; в одном из его окон я заметил картонную вывеску: «Сдается комната».

Пурвис вылез из машины и забарабанил кулаком в дверь домика. На стук показался какой-то пожилой мужчина. Его дряблая, сморщенная шея, выглядывавшая из рубашки без ворота, казалось, пульсировала недоверием.

– В чем дело?

– Меня зовут Пурвис. Я заместитель коронера.

– Здесь никто не умер. Во всяком случае, после смерти моей жены.

– Меня интересует мистер Уильям Мид. Он был вашим соседом?

– Верно, он жил здесь какое-то время. Но тоже умер. Еще во время войны. Его убили где-то в Аризоне. Мне известно об этом от его жены. Я не покупаю местной газеты и никогда ее ни читаю. Там печатают одни плохие новости. – Прищурившись, он посмотрел на нас сквозь сетку от насекомых, как будто и мы были вестниками дурных новостей. – Вы это хотели узнать?

– Вы нам очень помогли, – отозвался Пурвис. – А вы случайно не знаете, что сталось с женой Мида?

– Она живет здесь неподалеку. Нашла себе другого мужа и переехали на Олив-стрит. Но и на этот раз ей не повезло.

– Что вы имеете в виду?

– Второй муж оказался пьяницей. Только не говорите, что это я вам сказал. Ей приходится тяжко вкалывать, чтобы у него были деньги на выпивку.

– А где она сейчас работает?

– В больнице, медсестрой.

– Ее мужа зовут Джонсон?

– Точно. Зачем спрашиваете, если сами знаете?

XLІ

Мы ехали вдоль густого ряда деревьев, посаженных на Олив-стрит лет сто назад, а может, и больше. Шагая рядом с Пурвисом в направлении тени, отбрасываемой домом в лучах солнца, я испытывал такое ощущение, как будто прошлое с его удушливой атмосферой затрудняло мне дыхание.

Женщина, выдававшая себя за миссис Джонсон, тотчас же отворила дверь, словно поджидала нас. Я почувствовал на своем лице почти ощутимое прикосновение ее угрюмого взгляда.

– Что вам нужно?

– Можно нам войти? Это заместитель коронера, мистер Пурвис.

– Я знаю, – проговорила она, обращаясь к нему. – Мне случалось видеть вас в больнице. Только не понимаю, зачем вам входить. Дома, кроме меня, никого нет, а все, что должно было случиться, уже случилось. – Мне показалось, что она не столько констатирует факт, сколько выражает надежду.

– Мы хотим поговорить о событиях прошлого, – сказал я. – Одним из них является смерть Уильяма Мида.

– Никогда не слышала о таком, – не моргнув глазом, отозвалась она.

– Я позволю себе освежить вашу память, – холодно и спокойно произнес Пурвис. – Согласно имеющейся у меня информации, Уильям Мид был вашим мужем. Когда в тысяча девятьсот сорок третьем году он был убит в Аризоне, его тело было перевезено сюда и похоронено. Моя информация верна?

Взгляд ее темных глаз остался невозмутимым.

– Я как-то успела позабыть обо всем этом. Мне всегда удавалось вычеркивать из памяти то, что я считала ненужным. И мои более поздние тяжелые переживания в некотором смысле стерли в моем сознании прошлое, понимаете?

– Можно нам войти, присесть ненадолго и поговорить с вами обо всем этом? – спросил Пурвис.

– Пожалуйста.

Она отстранилась и позволила нам войти в узкую прихожую. У нижней ступеньки лестницы стоял большой потрепанный матерчатый чемодан. Я приподнял его – он оказался тяжелым.

– Не надо его трогать, – сказала она.

Я поставил чемодан на место.

– Вы собираетесь уезжать?

– А если даже и так, то что? Я не сделала ничего плохого. И имею право поступать, как мне заблагорассудится. Я осталась одна. Муж исчез, а Фрэд переезжает.

– Куда он собрался?

– Он даже не хочет мне сказать. Наверное, едет куда-нибудь с той девушкой. Я вложила в этот дом двадцать пять лет тяжелого труда и в конце концов оказалась в нем одна. Одна, без цента за душой и с долгами. Почему бы мне не уехать?

– Потому что вы подозреваетесь в совершении преступления, – сказал я. – Каждый ваш неосторожный шаг может ускорить арест.

– В чем меня подозревают? Я не убивала Уильяма Мида. Это произошло в Аризоне, а я тогда работала медсестрой здесь, в Санта-Тересе. Когда мне сказали, что он убит, я пережила самое сильное потрясение в жизни. И по-прежнему чувствую его последствия. Всегда буду чувствовать. Когда его хоронили, мне хотелось сойти в могилу вместе с ним.

Я ощутил невольное сочувствие к ней, но постарался справиться с ним.

– Мид не единственная жертва. Кроме него погибли также Пол Граймс и Джейкоб Уитмор, люди, у которых были какие-то дела с вами и с вашим мужем. Граймса убили здесь, на этой самой улице. А Уитмора, возможно, утопили в вашей ванной.

Она посмотрела на меня с изумлением:

– Не понимаю, о чем вы говорите?

– Охотно объясню. Но это, вероятно, займет какое-то время. Не могли бы мы пройти в комнату и сесть?

– Нет, – запротестовала она. – Я не желаю этого. Меня и так целый день забрасывали вопросами. Мистер Лэкнер посоветовал мне больше ничего не говорить.

– Может, мне стоит ознакомить миссис Джонсон с ее правами? – неуверенно проговорил Пурвис. – Как вы думаете, Арчер?

Его нерешительность прибавила ей сил и склонила к тому, чтобы перейти в наступление.

– Я знаю свои права. Я не обязана разговаривать ни с вами, ни с кем-то другим. А вы не имеете права вторгаться в мое жилище.

– Никто и не прибегал к насилию. Вы сами пригласили нас войти.

– Ничего подобного. Вы вошли самовольно, угрозами принудив меня впустить вас.

Пурвис испуганно посмотрел на меня, бледнея при мысли, что, возможно, допустил какую-то процессуальную оплошность.

– Давайте пока этим ограничимся, Арчер. Ведь допрос свидетелей все равно не относится к моей компетенции. По-моему, окружной прокурор не захочет выдвигать обвинение против нее. Мне бы не хотелось на данном этапе осложнять дело.

– Какое дело? – воскликнула она в неожиданном приливе отваги. – Нет никакого дела. Вы не имеете права приставать ко мне и преследовать.

И все потому, что я бедная женщина, без друзей и с помешанным мужем, который из-за своей болезни даже не знает толком, кто он такой.

– А кто он такой? – прервал я ее.

Она со страхом посмотрела на меня и осеклась.

– Кстати говоря, почему вы пользуетесь фамилией Джонсон? – продолжал допытываться я. – Разве вы были когда-нибудь женой Джерарда Джонсона? Или Чентри, убив настоящего Джонсона, присвоил его фамилию?

– Я ничего вам не скажу, – повторила она. – Немедленно убирайтесь отсюда!

Пурвис был уже на крыльце, не желая иметь ничего общего с моим способом вести допрос. Я вышел вслед за ним, и мы распрощались на тротуаре перед домом.

Я уселся в свой автомобиль и попытался привести в порядок всю эту историю. Она началась столкновением между братьями – Ричардом Чентри и Уильямом Мидом. Ричард явно украл картины Уильяма и его девушку, а в конце концов убил его, бросив тело в пустыне Аризоны.

Потом Ричард переехал с девушкой в Санта-Тересу, и его так никогда и не вызвали на допрос в Аризону. Он преуспел в Калифорнии и в течение семи лет сумел стать выдающимся художником, как будто смерть Уильяма сделалась питательной средой для развития его таланта. Но затем его мир рухнул. Приятель Уильяма по армии, Джерард Джонсон, выйдя из госпиталя, нанес Ричарду визит.

Он посетил его дважды, приведя с собой во второй раз вдову Уильяма с сыном. Это был последний визит в его жизни. Ричард убил его и похоронил в собственной оранжерее. Потом, словно желая искупить вину, отказался от своего высокого положения и, взяв имя Джерарда, занял место Уильяма, поселился в доме на Олив-стрит и прожил там двадцать пять лет, постепенно превратившись в спившегося нелюдима.

В течение первых лет, пока возраст и пьянство не обеспечили ему надежную маскировку, он вынужден был жить в строгой изоляции, как сумасшедший родственник на чердаке. Но он не мог оставить живопись. И в конце концов сила таланта стала причиной его гибели.

Фрэд, очевидно, догадывался о том, что отец украдкой занимается живописью, и постепенно начал его отождествлять с исчезнувшим художником Чентри, что и объясняет сильнейший интерес к творчеству Чентри, который привел к краже или заимствованию картины Баймейеров.

Когда Фрэд, желая исследовать портрет, принес его домой, отец утащил картину из его комнаты и спрятал на чердаке, где ранее и написал ее.

Пропавшая картина лежала теперь в багажнике моего автомобиля, в то время как Чентри сидел в тюрьме. Казалось, мне следовало бы испытывать гордость и радость, но я не испытывал ни того ни другого. Это дело по-прежнему лежало на моих плечах и занимало мой ум. Я размышлял о нем, сидя под оливковыми деревьями в лучах медленно угасавшего солнца.

Я пытался внушить себе, что дожидаюсь миссис Джонсон, но сомневался, что она сделает хоть шаг из дому, пока я не уехал. Я дважды видел ее лицо в окне гостиной. В первый раз она казалась испуганной, во второй сердито погрозила мне кулаком. Я ободряюще улыбнулся ей; в ответ она задернула потрепанные шторы.

Я продолжал сидеть в машине, пытаясь представить себе жизнь супружеской четы, которая провела здесь двадцать пять лет. Чентри оказался узником не только в физическом, но и в психическом отношении. Женщина, с которой он жил под именем Джонсона, знала, что он убил настоящего Джонсона, а также, вероятно, и ее мужа, Уильяма Мида. Их совместная жизнь должна была напоминать скорее тюремное заключение, чем брак.

Желая сохранить в тайне свои старые преступления, они вынуждены были совершить и новые. Пол Граймс получил смертельные побои на улице, а Джейкоб Уитмор, по всей вероятности, утоплен в их доме. И все это только затем, чтобы Чентри мог сохранить свое инкогнито. Когда я вполне осознал это, мне трудно было усидеть на месте, но я чувствовал, что должен ждать.

Солнце склонялось к западу, посылая над крышами домов последние лучи, окрашивавшие небо в красный цвет. Постепенно оно становилось все бледнее; наступали серые, прохладные сумерки.

Позади моего автомобиля остановилось желтое такси. Из него вышла Бетти Сиддон.

– Не можете ли вы подождать минутку? – обратилась она к водителю, расплачиваясь с ним. – Я хочу убедиться, на месте ли моя машина.

Таксист согласился подождать, попросив только не держать его слишком долго. Не заметив меня и даже не поглядев в мою сторону, она стала обходить дом, продираясь сквозь заросли. Мне показалось, что она чувствовала себя не лучшим образом. Похоже, после того, как мы провели ночь вместе, ей не пришлось сомкнуть глаз. Воспоминание о той ночи пронзило меня, как стрела.

Я вышел из машины и отправился вслед за ней; она стояла возле своего автомобиля и пыталась открыть дверцу. Миссис Джонсон следила за ней через окно кухни.

Бетти выпрямилась и оперлась на дверцу.

– Привет, Лью! – произнесла она без особого энтузиазма.

– Как дела, Бетти?

– Чертовски устала. Целый день писала, и все зря. Редактор в интересах следствия собирается урезать мою статью так, что от нее почти ничего не остается. Ну, я и решила пройтись…

– Иуда ты сейчас собираешься?

– Мне предстоит выполнить одну миссию, – произнесла она с легкой иронией. – Но я никак не могу справиться с замком.

Я взял у нее из рук ключи и открыл дверцу машины.

– Ты вставляла не тот ключ.

Не знаю почему, но, поймав ее на этой ошибке, я почувствовал себя счастливым. Бетти опустила веки, и ее бледное лицо казалось в сумерках почти прозрачным.

– Что это за миссия? – поинтересовался я.

– Извини, Лью, но это тайна.

Миссис Джонсон распахнула кухонную дверь и вышла во двор.

– Убирайтесь отсюда! – крикнула она, повышая голос, который напоминал теперь звук ветра во время бури. – Вы не имеете права меня преследовать. Я ни в чем не виновна, просто мне попался неподходящий мужчина. Мне давно следовало уйти от него, и я бы так и сделала, если бы не мальчик. Я двадцать пять лет прожила с сумасшедшим пьяницей. Если вы думаете, что это пустяки, то попробуйте сами.

– Заткнитесь! – резко прервала ее Бетти. – Вчера ночью вы знали, что я на чердаке. Вы сами уговорили меня туда подняться. А потом оставили с ним на всю ночь один на один и даже пальцем не пошевелили, чтобы как-то помочь. Поэтому лучше молчите.

Лицо миссис Джонсон начало странно менять очертания, словно бесформенное морское животное, убегающее от врага, а может быть, от действительности. Она резко повернулась и удалилась на кухню, тщательно закрыв за собой дверь.

Бетти так широко зевнула, что на глаза у нее навернулись слезы.

– С тобой все в порядке? – спросил я, обнимая ее.

– Сейчас все пройдет. – Она зевнула во второй, а затем в третий раз. – Я высказала этой бабе всю правду, и мне сразу стало легче. Она из тех жен, которые могут смотреть, как муж совершает убийство, и ничего при этом не чувствовать. Ничего, кроме собственного морального превосходства. Всю жизнь она скрывала правду, считая, что может спасти все. Но не спасла. Все рассыпалось, как карточный домик, погибли невинные люди, а она продолжала пассивно наблюдать. Меня тоже чуть не отправили на тот свет.

– Ты имеешь в виду Чентри?

Она кивнула:

– У этой женщины недостаточно смелости, чтобы осуществить собственные затаенные желания. Она отодвигается в тень и позволяет мужчине делать все вместо себя.

– Ты в самом деле ее так ненавидишь?

– Да. Ненавижу. Потому что я тоже женщина.

– Но ты не питаешь ненависти к Чентри, даже после всего того, что он сделал?

Она покачала головой, и ее короткие волосы качнулись в вечернем свете.

– Дело в том, что он меня не убил. Он намеревался это сделать, даже говорил об этом. Но потом вдруг изменил свое решение. Я благодарна ему за то, что он не убил меня и нарисовал мой портрет.

– Я тоже.

Я попытался ее обнять, но для этого еще не наступило время.

– А знаешь, почему он надо мной сжалился? Впрочем, откуда тебе это знать. Помнишь, я тебе рассказывала, как отец привез меня в гости к Чентри? Когда я была еще маленькой девочкой?

– Помню.

– Ну вот, и он тоже это вспомнил. Мне даже не пришлось напоминать ему. Он узнал меня, хотя я была тогда еще ребенком, и сказал, что мои глаза с тех пор совсем не изменились.

– Но он изменился.

– Еще как! Не беспокойся, Лью. Я не испытываю симпатии к Чентри. Просто радуюсь, что жива. Очень радуюсь.

Я сказал, что тоже чрезвычайно рад этому.

– Мне только одно досадно, – прибавила она. – Я все время надеялась, что это все же не Чентри, понимаешь?

Что все это окажется кошмарной ошибкой. Но этого не случилось. Человек, написавший те картины, – убийца.

– Я знаю.