Текст книги "Голубой молоточек. Охота за сокровищами (СИ)"

Автор книги: Эдгар Ричард Горацио Уоллес

Соавторы: Росс Макдональд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)

– Я поговорю с этим господином, Джерард. Тебе не обязательно морочить свою бедную голову делами Фрэда.

Она прикоснулась ладонью к его заросшей щеке, проницательно заглянула в глаза, словно врач, ставящий диагноз, и легким шлепком отправила старика прочь. Не вступая в препирательства, он покорно направился в сторону лестницы.

– Меня зовут Сара Джонсон, – объявила она. – Я мать Фрэда.

Ее зачесанные назад седеющие волосы открывали лицо, выражение которого, как и у мужа, скрывалось под жировой маской. Белый халат, тесно облегающий массивную фигуру, был, однако, чист и опрятен.

– Фрэд дома?

– Кажется, нет. – Поверх моего плеча она глянула на улицу. – Не видно его машины.

– А когда он будет?

– Трудно сказать. Фрэд учится в университете. – Она огласила этот факт таким тоном, словно в нем заключалась вся соль ее жизни. – Часы занятий постоянно меняются, а кроме того, он еще по совместительству подрабатывает в музее. Его часто туда вызывают. Я могу быть чем-нибудь вам полезна?

– Возможно. Могу я войти?

– Я выйду к вам сама, – решительно отозвалась она. – Наш дом ужасно выглядит. С тех пор как я возобновила работу, у меня нет времени содержать его в порядке.

Она извлекла массивный ключ, торчавший в замке изнутри, и, выйдя, заперла дверь снаружи. У меня возникло подозрение, что на время запоя она запирает мужа в доме.

Затем миссис Джонсон вместе со мной спустилась с крыльца и окинула взглядом облупившийся фасад.

– Снаружи на него тоже не стоит смотреть. Но делать нечего. Он принадлежит клинике, как и все остальные дома. На будущий год их собираются сносить. Вся эта сторона улицы будет переоборудована под автостоянку. – Она вздохнула. – Где мы будем жить – одному Богу известно. Квартирная плата постоянно растет, а мой муж, в сущности, инвалид.

– Я очень сожалею.

– Это вы по поводу Джерри? Да, я тоже сожалею. Когда-то он был сильным, крепким мужчиной. Но некоторое время назад перенес сильное нервное потрясение – еще в войну – и так и не пришел в себя. Ну и конечно, чересчур много пьет. Впрочем, не он один, – добавила она задумчиво.

Мне нравилась открытость этой женщины, хотя она производила впечатление человека жесткого и сурового. Мне вдруг пришла в голову смутная мысль: почему мужья медсестер столь часто становятся инвалидами?

– Итак, могу я узнать, в чем дело? – спросила она уже другим тоном.

– Собственно, никакого особого дела нет. Просто мне хотелось побеседовать с Фрэдом.

– О чем?

– Об одной картине.

– Ну что ж, это его профессия. Фрэд может сказать вам о картинах все, что вы захотели бы узнать. – Внезапно миссис Джонсон оставила эту тему, будто она вселяла в нее тревогу, и спросила уже иным, тихим и неуверенным голосом: – У Фрэда какие-то неприятности?

– Надеюсь, что нет, мэм.

– Я тоже на это надеюсь. Фрэд – порядочный мальчик. Он всегда таким был, я знаю. Ведь я его мать. – Она окинула меня долгим, подозрительным взглядом: – Вы полицейский?

Когда был помоложе, я работал в полиции, и вероятно, человек, одаренный нюхом на представителей власти, мог и сейчас это заметить, но на сей случай я припас соответствующую историю.

– Я журналист и собираюсь писать статью о художнике по имени Ричард Чентри.

Неожиданно она вся будто окаменела, словно почуяла невидимую опасность.

– Понимаю.

– Говорят, ваш сын – специалист по его творчеству?

– Я в этом не разбираюсь, – проговорила она нехотя. – Фрэда интересуют многие художники. Он собирается этим зарабатывать себе на жизнь.

– Он хочет стать владельцем галереи?

– Со временем он мечтает им сделаться. Но для этого нужен капитал. А нам не принадлежит даже дом, в котором мы живем. – Она подняла взгляд на высокое серое здание, будто оно было источником всех ее горестей. Из приютившегося под самой крышей окошка ее муж наблюдал за нами, словно узник из своей камеры. Она сделала открытой ладонью жест, наподобие того, что делают толкатели ядра, и Джонсон снова исчез в темноте. – Меня беспокоит мысль, – сказала она, – что однажды он выпадет из какого-нибудь окна. Бедняга до сих пор страдает от ран, полученных на войне. Иногда, когда они его слишком донимают, он во весь рост растягивается на полу. Я все думаю, не отдать ли мне его снова в госпиталь для инвалидов войны. Но как-то не хватает духа. Здесь, с нами, ему намного лучше. Фрэд и я скучали по нему. А Фрэд относится к тем молодым людям, которые нуждаются в отце.

Ее слова звучали очень нежно, но произнесла она их абсолютно равнодушным тоном, холодно вглядываясь мне в глаза – пытаясь угадать мою реакцию. Я пришел к заключению, что она беспокоится за сына и наспех пытается создать видимость уютного семейного гнездышка.

– Вы не знаете, где бы я мог найти Фрэда?

– Понятия не имею. Он может находиться на территории университета, в музее или в любой точке города. Он очень активен и постоянно где-то бегает. Если все пойдет благополучно, то будущей весной ему предстоит писать дипломную работу. Я уверена, что он ее напишет. – Она несколько раз кивнула головой, но с каким-то мрачным отчаянием – словно билась лбом в стену.

Как бы в ответ на ее слова со стороны больницы показался старый голубой «форд». Приблизившись, он замедлил ход, подъехал к тротуару и остановился сразу же за моим автомобилем. У сидевшего за рулем молодого человека были длинные светло-рыжие волосы и такого же цвета усы.

Краем глаза я заметил, что миссис Джонсон делает едва заметное отрицательное движение головой. Молодой человек нервно заморгал и резким поворотом руля направил еще движущийся автомобиль обратно на проезжую часть, едва не врезавшись при этом в задний бампер моей машины. «Форд» резко набирал скорость, оставляя за собой синеватую струйку дыма.

– Это Фрэд?

– Да, это он, – немного поколебавшись, отозвалась она. – Интересно, куда это его снова понесло?

– Вы сделали ему знак, чтобы он не останавливался.

– Я? Вам показалось.

Я оставил ее и бросился за голубым «фордом». Он на желтый свет выехал на автостраду и повернул направо, в сторону университета. Ожидая, когда погаснет красный сигнал светофора, я наблюдал, как полоска выхлопных газов постепенно растворяется в воздухе, сливаясь с окутывающими квартал дымными испарениями.

Когда зажегся зеленый свет, я поехал в направлении университетского городка, где жила подруга Фрэда, Дорис Баймейер.

Университет раскинулся на высоком, врезавшемся в море мысе, основание которого, размытое приливами и отливами, увязло в топком иле. Он был почти со всех сторон окружен водой, и, если смотреть на него с некоторого расстояния, сквозь голубоватую морскую дымку, могло показаться, что перед вами средневековая крепость.

Однако с близкого расстояния постройки отнюдь не производили столь романтичного впечатления. Взглянув на псевдосовременные кубы, прямоугольники и плоскости, можно было догадаться, что жизнь их создателя прошла в проектировании зданий общественного назначения. Сторож на стоянке у ворот сказал мне, что студенческий городок расположен в северной части мыса.

Проезжая по извилистой дороге вдоль университетских строений, я отыскивал глазами Фрэда Джонсона. Вокруг было не много студентов, и все же квартал казался людным и очень оживленным, словно кто-то бросил его на карту в надежде, что он приклеится к ней навсегда.

В студенческом городке царило еще большее оживление, чем в университетском. По узким улочкам сновали одинокие собаки и одинокие студенты. Застройка состояла из киосков с гамбургерами, одноквартирных и двухквартирных домиков, а также доходных домов. «Шербур», в котором проживала Дорис Баймейер, принадлежал к самым крупным из них. Он насчитывал семь этажей и занимал большую часть отрезка улицы между двумя пересекавшими ее переулками.

Мне удалось припарковать машину за автоприцепом, раскрашенным таким образом, что он напоминал деревянный домик на колесах. Голубого «форда» нигде не было видно. Войдя в дом, я поднялся лифтом на четвертый этаж.

Здание было сравнительно новое, но внутри чувствовался неприятный запах, свойственный, как правило, старым и перенаселенным домам. Собственно, это была смесь запахов, оставляемых быстро сменяющимися поколениями жильцов: пот, духи, наркотики и лекарственные травы образовали этот устойчивый букет. Идя по коридору, я слышал доносившуюся из многих квартир музыку, заглушавшую человеческие голоса; эти соперничавшие друг с другом источники звуков, казалось, отражали индивидуальность здания.

Мне пришлось несколько раз постучать в дверь квартиры номер триста четыре. Девушка, отворившая дверь, казалась уменьшенной копией матери. Она была красивее, но выглядела менее решительной и уверенной в себе.

– Мисс Баймейер?

– Да. В чем дело?

Она устремила взгляд в какую-то точку, расположенную прямо над моим левым плечом. Я невольно отвел в сторону корпус и оглянулся, ожидая удара, но там никого не оказалось.

– Можно войти и поговорить с вами?

– Мне очень жаль, но в данный момент я предаюсь медитации.

– В чем же состоит суть вашей медитации?

– Я пока сама толком не знаю. – Она потихоньку рассмеялась и коснулась пальцами висков, приглаживая светлые, прямые, как шелк, волосы. – Еще ничего не пришло в голову. Не материализовалось, понимаете?

Она смахивала на человека, который и сам еще не вполне материализовался. Светлые волосы ее были почти прозрачными; она слегка покачивалась, словно висящая на окне занавеска. Затем потеряла равновесие и тяжело облокотилась о косяк двери.

Я схватил ее за руки и вернул в вертикальное положение. Ладони у нее были холодные, и она казалась немного ошеломленной. Я подумал – что бы это она могла пить, глотать или вдыхать?

Поддерживая, я ввел ее в маленькую гостиную, противоположная дверь которой выходила на балкон. Комната была меблирована весьма скромно, даже убого: несколько жестких стульев, небольшая железная кровать, карточный столик, несколько плетеных циновок. Единственным декоративным элементом была бабочка из красной гофрированной бумаги, натянутой на проволочный каркас. Почти такого же размера, как ее хозяйка, она висела на шнурке, привязанном к вбитому в центр потолка крюку, и медленно поворачивалась вокруг своей оси.

Девушка присела на одну из лежавших на полу циновок и подняла глаза на бумажную бабочку. Прикрыв ноги длинной хлопчатобумажной рубашкой, которая, видимо, составляла ее единственное одеяние, она безуспешно пыталась принять позу лотоса.

– Это ты сделала бабочку, Дорис?

Она отрицательно покачала головой.

– Нет. Я не умею делать такие вещи. Это декорация с моего выпускного бала. Матери пришла идея повесить ее здесь. А я ненавижу эту бабочку. – У меня было такое ощущение, что ее тихий, слабый голос не совпадает с движениями губ. – Я плохо себя чувствую.

Я присел рядом с ней на одно колено:

– Что ты принимала?

– Только несколько таблеток от нервов. Они помогают мне в медитации.

Она снова принялась управляться со своими ногами, пытаясь сложить их в нужном положении. Ступни у нее были грязные.

– А что это за таблетки?

– Такие красные. Всего две. Все из-за того, что со вчерашнего дня у меня не было ни крошки во рту. Фрэд обещал принести мне что-нибудь из дому, но, наверное, мать ему не разрешила. Она не любит меня… Ей хочется, чтобы Фрэд принадлежал только ей одной. – Потом добавила тем же мягким, тихим голосом: – Пусть идет к дьяволу и совокупляется с пауками.

– Ведь у тебя есть собственная мать, Дорис.

Она опустила ступни и села, выпрямив ноги и прикрыв их своей длинной рубахой.

– И что из того?

– Если ты нуждаешься в еде или помощи, почему ты не попросишь у нее?

Она неожиданно резко тряхнула головой, так что волосы упали ей на глаза и губы. Сердитым движением обеих рук она откинула их назад жестом человека, срывающего с лица резиновую маску.

– Мне не нужна такая помощь. Она хочет лишить меня свободы, упрятать в четырех стенах и выкинуть ключ. – Дорис неуклюже приподнялась, встала на колени, и ее голубые глаза очутились вровень с моими. – Вы шпик?

– Ну что ты!

– Правда нет? Она пригрозила, что напустит на меня шпиков. Я почти жалею, что она этого не сделала – я могла бы им порассказать кое о чем. – Она с мстительным удовлетворением кивнула головой, энергично двигая своим нежным подбородком.

– К примеру, о чем?

– К примеру, о том, что единственное, чем они с отцом занимались всю жизнь, были ссоры и скандалы. Они построили этот огромный, мерзкий, отвратительный дом и беспрерывно ели друг друга поедом. Разве что временно не разговаривали друг с другом.

– А из-за чего они ссорились?

– Из-за какой-то Милдред, это в частности. Но главная проблема в том, что они не любили друг друга… и не любят… и из-за этого злятся. И на меня они тоже злились, по крайней мере, так можно было заключить по их поведению. Я не очень отчетливо помню сцену, которая разыгралась, когда я была еще совсем маленькая. Помню только, что они орали друг на друга над моей головой, они были совершенно голые и вопили, как сумасшедшие великаны, а я стояла между ними.

И еще помню, что у него торчал член, наверное, в фут длиной. Она взяла меня на руки, отнесла в ванную и закрыла дверь на ключ, а он выломал дверь плечом. Потом долго ходил с рукой на перевязи. А я, – добавила она тихо, – с тех пор хожу с душой на перевязи.

– Таблетки тебе не помогут.

Она зажмурила глаза и выпятила нижнюю губу, словно ребенок, который вот-вот расплачется.

– Никто не просил вашего совета. Вы ведь шпик, да? – Она втянула носом воздух. – Я чувствую, как от вас воняет грязью. Грязью человеческих тайн.

Я придал своему лицу выражение, которое можно было назвать кривой усмешкой. Девушка была молода и глупа, к тому же немного одурманена, как она сама призналась, наркотиком. Но она была молода, и у нее были чистые волосы. И мне было досадно, что она ощущает вонь от меня.

Поднявшись с пола и слегка ударившись при этом головой о бумажную бабочку, я подошел к двери на балкон и выглянул наружу. В узком промежутке между двумя доходными домами виднелась светлая полоска моря, по которому плыл трехпалубный парусник, подгоняемый легкими порывами ветра.

Когда я снова повернул голову, комната показалась мне темной, словно прозрачный куб тени, наполненный невидимой жизнью. У меня возникло ощущение, что бабочка вдруг ожила и принялась порхать. Девушка поднялась и, пошатываясь, встала под ней.

– Вас прислала моя мать?

– Не совсем так. Но я разговаривал с ней.

– Догадываюсь, что она сообщила вам обо всех моих ужасных поступках. И о том, какая я скверная, какой у меня жуткий характер, ведь так?

– Нет. Просто она беспокоится за тебя.

– Ее беспокойство связано с Фрэдом?

– Кажется, да.

Она утвердительно кивнула головой и, опустив ее, уже не поднимала.

– Меня тоже это беспокоит, но по другой причине. Она думает, что мы любовники или что-то в этом духе. Но похоже, я не способна к совместной жизни с другими людьми. Чем больше я с ними сближаюсь, тем сильнее испытываю холодность.

Почему?

– Потому что боюсь их. Когда он… когда мой отец выломал дверь в ванную, я залезла в корзину для белья и закрыла крышку.

Никогда не забуду, что я ощущала в тот момент… Словно я уже умерла, похоронена и навсегда в безопасности.

– В безопасности?

– Да. Ведь нельзя убить мертвого.

– А чего ты боишься, Дорис?

Она устремила на меня взгляд из-под светлых бровей:

– Людей.

– И то же самое ты испытываешь по отношению к Фрэду?

– Нет. Его я не боюсь. Порой он доводит меня до бешенства. В такие моменты у меня возникает желание его… – Она замолчала на полуслове, и я услышала, как она скрипнула зубами.

– Какое у тебя возникает желание?

Некоторое время она колебалась; на ее лице отразилось напряжение, как будто она вслушивалась в тайные голоса внутри себя.

– Я хотела сказать: убить его. Но на самом деле я так не думаю. Да и что толку в этом? Бедный старый Фрэд и без того уже мертв и погребен, как и я.

Под влиянием первого импульса мне захотелось возразить ей, сказав, что она слишком молода и красива, чтобы говорить таким образом, но она была свидетельницей, и я предпочел с ней не спорить.

– Что же случилось с Фрэдом?

– Множество разных вещей. Он из бедной семьи и потерял половину жизни, чтобы добиться того, чего добился, то есть практически ничего. Его мать что-то вроде медсестры, помешана на своем муже, который стал калекой во время войны и уже ни на что не годен. Фрэд мечтал стать художником, но кажется, никогда этого не добьется.

– У Фрэда какие-то проблемы?

Лицо ее приобрело вдруг непроницаемое выражение.

– Я этого не говорила.

– Но мне показалось, ты имеешь в виду именно это.

– Может быть, и так. У каждого свои проблемы.

– В чем же заключаются проблемы Фрэда?

Она покачала головой:

– Я вам не скажу. Вы донесете матери.

– Не собираюсь.

– Нет, собираетесь.

– Ведь ты любишь Фрэда, правда?

– Я имею право любить, кого захочу. Он хороший мальчик, хороший человек.

– Не сомневаюсь. Не этот ли хороший мальчик украл картину у твоих родителей?

– Не пытайтесь иронизировать.

– Иногда я все же пытаюсь. Наверное потому, что все такие хорошие. Но ты не ответила на мой вопрос, Дорис. Это Фрэд украл картину?

Она отрицательно покачала головой:

– Ее не украли.

– Ты хочешь сказать, что она сама спрыгнула со стены и отправилась погулять?

– Нет. Я хочу сказать не это. – На глаза у нее навернулись слезы и потекли по щекам. – Это я ее взяла.

– Зачем?

– Фрэд мне велел… Вернее, он меня попросил.

– А чем он мотивировал свою просьбу?

– У него были свои причины.

– Но какие?

– Он просил никому не говорить об этом.

– Картина по-прежнему у него?

– Думаю, что да. Он ее еще не вернул.

– Но сказал, что намеревается это сделать?

– Да… И наверняка так и поступит. Он сказал, что хочет ее исследовать.

– Что же именно он собирается исследовать?

– Проверить, подлинник ли это.

– Значит, у него были подозрения, что это подделка?

– Он хотел убедиться в этом.

– Зачем же было красть?

– Он вовсе не крал. Я разрешила ему взять ее. А вы ведете себя отвратительно.

VI

Я уже начал склоняться к тому, чтобы признать ее правоту, поэтому оставил ее в покое и спустился к машине. Около часа я сидел в ней, наблюдая за главным входом и замечая, что падающие на другую сторону улицы тени домов становятся все длиннее.

В павильоне с круглой крышей, стоявшем поблизости, находился бар, в котором продавались диетические гамбургеры, и легкие дуновения ветра приносили время от времени запах пищи. Я вышел из машины и съел один гамбургер. Внутри павильона царила атмосфера лени и праздности.

Бородатые молодые посетители показались мне какими-то пещерными людьми, ожидавшими конца ледникового периода.

Когда Фрэд Джонсон наконец подъехал, я уже снова сидел в автомобиле. Он припарковал свой голубой «форд» сразу же за мной и огляделся по сторонам. Затем вошел в дом и исчез в лифте. Я помчался вверх по лестнице; мы столкнулись в вестибюле четвертого этажа. На нем был зеленый костюм и желтый галстук.

Он попытался было вновь юркнуть в лифт, но дверь закрылась перед самым его носом, и кабина поехала вниз. Он повернулся ко мне. Я заметил бледность его лица и широко раскрытые глаза.

– Что вам нужно?

– Картина, которую ты взял из дома Баймейеров.

– Какая картина?

– Ты сам отлично знаешь. Картина Чентри.

– Я ее не брал.

– Возможно. Но она попала в твои руки.

Он взглянул поверх моего плеча в направлении коридора, ведущего к квартире девушки.

– Это Дорис вам сказала?

– Не будем замешивать Дорис в это дело. У нее и без того хватает проблем с родителями и с самой собой.

Он кивнул головой, словно поняв и признав мою правоту. Но его глаза жили собственной жизнью и говорили, что он лихорадочно ищет способ выпутаться из трудной ситуации. Он показался мне одним из тех усталых молодых людей, которые, когда проходит молодость, сразу же вступают в средний возраст, не пережив периода мужской зрелости.

– Кто вы, собственно говоря, такой?

– Я частный детектив, – ответил я, назвав свое имя. – Баймейеры наняли меня, чтобы я отыскал их картину. Где она Фрэд?

– Не знаю.

Я с сомнением покачал головой. На лбу у него выступили капли пота.

– Что же с ней случилось, Фрэд?

– Я признаюсь, что взял ее домой. У меня не было намерения красть. Я только хотел ее исследовать.

– Когда ты отвез ее к себе?

– Вчера.

– Где же она теперь?

– Не знаю. Правда не знаю. Кто-то, наверное, похитил ее из моей комнаты.

– В доме на Олив-стрит?

– Да. Кто-то залез в дом и украл ее, когда я спал. Когда я ложился, она была на месте, а проснувшись, я ее не обнаружил.

– Похоже, ты большой соня.

– Видимо, да.

– Или большой обманщик.

Тщедушный молодой человек вдруг задрожал в приступе стыда или ярости. Я уже думал, что он собирается ударить меня, и приготовился к этому, но он бросился в сторону лестницы. Мне не удалось его догнать. Когда я выскочил на улицу, его голубой «форд» уже тронулся с места.

Я купил еще один диетический гамбургер, велел положить его в бумажную сумку и снова поднялся на четвертый этаж. Дорис впустила меня в квартиру, хотя была явно разочарована тем, что это я.

Я вручил ей гамбургер:

– Возьми перекуси.

– Я не голодна. Впрочем, Фрэд обещал принести мне что-нибудь.

– Лучше съешь это. Фрэд может сегодня не появиться.

– Он говорил, что зайдет.

– У него могут быть неприятности с этой картиной, Дорис.

Она стиснула ладонь, смяв находившийся в сумке гамбургер.

– Мои родители пытаются его доконать?

– Я бы не стал выражаться так решительно.

– Вы не знаете моих родителей. Они добьются того, что он потеряет место в музее и ему не удастся окончить университет. А все из-за того, что он попытался оказать им услугу.

– Я не совсем тебя понимаю.

Она убежденно кивнула головой:

– Он попытался проверить подлинность их картины. Хотел исследовать возраст красочного слоя. Если бы он оказался свежим, это означало бы, что картина поддельная.

– То есть, что ее писал не Чентри?

– Вот именно. Когда Фрэд увидел ее впервые, у него появилось подозрение, что это фальшивка. Во всяком случае, он сомневался. Вдобавок он не доверяет человеку, у которого родители ее приобрели.

– Граймсу?

– Ему самому. Фрэд говорил, что в художественных кругах он пользуется дурной репутацией.

Интересно, какую репутацию заслужит сам Фрэд, когда узнают о краже картины. Но беспокоить девушку такими вопросами не имело смысла. Лицо ее по-прежнему было непроницаемо, словно подернуто туманной дымкой. Я оставил ее с помятым гамбургером в руках и вернулся по автостраде в нижнюю часть города.

Дверь магазина Пола Граймса была заперта на засов. Я постучал, но никто не отозвался. Я начал дергать за ручку и кричать. Безрезультатно. Вглядываясь в темноту, я увидел лишь мрак и пустоту.

Я зашел в магазин спиртных напитков и спросил у чернокожего продавца, не видел ли он Паолу.

– Она была перед магазином с час назад – грузила в пикап какие-то картины. По правде говоря, я даже помог ей.

– Что это были за картины?

– Какая-то мазня в рамках. Странные такие пятна разного цвета. Я люблю картины, на которых можно что-то разобрать. Ничего удивительного, что их не могли продать.

– Откуда вам известно, что не могли?

– Да ведь это ясно. Она сама сказала, что они прикрывают лавочку.

– А с ней был Пол Граймс, тот тип с бородкой?

– Нет, он не показывался. Я не видел его с тех пор, как вы отсюда ушли.

– Паола не говорила, куда она собирается ехать?

– Я не спрашивал. Она поехала в сторону Монтевисто. – Он указал большим пальцем на юго-запад.

– А что у нее за пикап?

– Старый «фольксваген». С ней что-то случилось?

– Нет. Я хотел поговорить с ней об одной картине.

– Собираетесь купить?

– Возможно.

Он недоверчиво посмотрел на меня:

– Вам нравится такая мазня?

– Всякое бывает.

– Жаль. Если бы они знали, что подвернулся клиент, может, не ликвидировали бы дело и продали вам что-нибудь.

– Может, и так. У вас найдутся для меня две четвертинки виски из Теннесси?

– Лучше покупайте сразу пол-литра. Дешевле обойдется.

– Я предпочитаю две четвертинки.