Текст книги "Честь семьи Прицци"

Автор книги: Эдгар Френсис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 25 страниц)

Чарли не стал говорить, что все съеденное стариком – за исключением пиццы и спагетти, разумеется, – доставлено из ресторана «La cote bosque».

– Ты думаешь, почему Доминик злится на весь мир, а? Не знаешь? Да потому, что ест черт знает что! Он же ест дерьмо разное! А вот такой еды… Хватит, спасибо!

Чарли придвинул отцу огромную тарелку с варящей горой спагетти и начал накладывать себе. Энджело взял соусницу, обильно полил блюдо «бешамелем» и отправил первую порцию в широко распахнутый рот.

– А вот такой еды, – продолжил он разговор, – ему никогда не попробовать!

Видно было, что Портено-старший гордится сыном.

Чарли полил соусом свои спагетти и тоже принялся за еду. Себе он положил гораздо меньше. Не страдая отсутствием аппетита, Портено-младший подчас поражался способности отца поглощать пищу в невероятных количествах. Правда, надо отдать Энджело должное, он никогда не ел, что попало, лишь бы набить живот, а подходил к процессу еды, как к весьма важному делу.

– Слушай, – наконец спросил Чарли, – а Доминик-то верит, что я эти триста шестьдесят тысяч не положил себе в карман?

Энджело пожал плечами.

– Ну, не знаю. Наверное, верит.

– Черт, он вцепился в меня, как клещ, – Чарли перестал жевать и отставил пустую тарелку в сторону. – Не может же человек меня ненавидеть только из-за того, что ест разное дерьмо.

– Как знать, – хмыкнул Энджело.

– Отец, поверь мне.

Портено-старший вздохнул, собрал на кусочек миланского хлеба остатки соуса, отправил их в рот и откинулся в кресле.

– Я знаю, как работают у него мозги, – совершенно серьезно сказал он. – Доминик считает, что он несчастлив только потому, что кто-то в этом виноват. Сейчас он готов обвинить тебя, меня, семью во всех смертных грехах. Могу держать пари, Доминик прокрутил ситуацию в своей дурацкой голове и решил, что в его неудачах повинен ты.

Это уже было серьезно. Возможно, Энджело и не считал такое положение дел опасным, но Чарли придерживался другого мнения. Отец его, конечно, очень умный человек, у него большое влияние не дона. Однако, кто может поручиться, что Доминик, поддавшись течению своих сумасбродных мыслей, не прикажет кому-нибудь убрать его, посчитав излишним предупредить об этом Коррадо Прицци? Черт побери, Чарли знал подобные прецеденты и твердо верил: если босс невзлюбил кого-то из подручных – можно смело заказывать похороны.

Энджело извлек из кармана сигару и с наслаждением закурил.

– Не волнуйся, – бросил он. – Ничего страшного пока не произошло. В том, что Доминик бесится, опасности нет. Если человек глуп, его всегда можно переиграть. И потом, вряд ли он решится пойти против отца, а Коррадо слишком тебя любит. Подождем недельку-другую, глядишь, все встанет на свои места.

Энджело вновь прищурился. Чарли пожал плечами, словно говоря: «Ну, раз ты так считаешь». Для себя же он решил быть настороже. Доминик, несомненно, не станет его недооценивать, и если уж дело дойдет до наемного убийцы, это будет очень серьезный человек. Очень. Нужно готовиться к самому худшему.

– Слушай-ка, Энджело повернулся к нему. – А зачем ты меня пригласил? Только не говори, что перетряхнуть внутрисемейные дела. Это могло бы подождать и до завтра.

Портено-младший усмехнулся.

– Помнишь, я рассказывал о женщине? Ну, высокая блондинка в лавандовом платье, к которой я ездил в Калифорнию?

– Да, помню. И что?

– Я сейчас покажу тебе ее фотографию.

Чарли потянулся к пиджаку и достал стопку фотокарточек.

– Смотри.

Энджело осторожно взял их из рук сына и принялся осторожно перебирать, откровенно любуясь Айрин. На губах его играла улыбка.

– Красавица, правда?

Портено-старший кивнул.

– Да, я тоже люблю такой тип женщин.

Карточек оказалось двенадцать, Восемь, отснятых в церкви, и четыре, сделанных на банкете. В этом и заключался сюрприз, о котором упомянул Вильбурн. Четыре снимка, на которых Айрин и Чарли кружились в веселом танце. Фотограф знал свое дело. Карточки получились потрясающие. Четкие, резкие. Казалось, на них застыло само время. Вот сейчас люди продолжат свой путь. Взметнутся длинные юбки, мужчины, картинно подбоче-нясь, пойдут по кругу, ведя партнерш, вовлекая их в ритм тарантеллы.

Энджело не мог не оценить качества и таланта мастера. С той же таинственной улыбкой он просмотрел все снимки, отобрал четыре последних, разорвал их на несколько частей, сложил в пепельницу и поджег с помощью золотого «Ронсона».

Чарли ошарашенно смотрел, как обрывки начали темнеть, приобретая коричневый оттенок, медленно перетекающий в черный. Глянец пузырился и лопался, еле слышно потрескивая. Голубовато-желтые чертики огня охватили плотную бумагу. Лицо Айрин, веселое, улыбающееся, исчезло, превратившись в пепел.

– Зачем ты это сделал, отец? – почти шепотом выдавил Чарли.

Энджело без тени улыбки посмотрел на него.

– Чарли, Чарли… Неужели ты не догадался? Помнишь, убили Луи Наробино? Так вот, она и есть этот человек со стороны. Она убила его, – он с сожалением развел руками. – Давай, я помогу тебе посуду помыть.

– Да нет, не надо, – Чарли потер рукой лоб. Сказать, что услышанное было для него ударом, значит, не сказать ничего. Отец просто раздавил его своей новостью. В лепешку. – Я… оставлю все здесь, завтра придет домохозяйка, уберет.

Чарли тер и тер лоб, будто от этого могло что-то измениться. Тер, забыв про отца, про кофе, про деньги Доминика, про все на свете. Появилось ощущение, что он сходит с ума. За последние три дня жизнь так измордовала его, что Чарли почувствовал себя, словно ему сделали лоботомию. Он, наверное, и не удивился бы, проснувшись утром в тихой палате психиатрической больницы. Господи… Айрин – убийца! Этого не может быть. Просто не может быть. Наемный убийца!!! Черт!!! Дерьмо!!! Ему пришлось резко выдохнуть, чтобы стряхнуть с себя эту, реально подошедшую к нему, психопатию. Айрин – женщина, которую он любит – убивает кого-то за деньги!!! Боже, я хочу умереть!

– Ну, ладно, – дошел до него голос отца. – Я, пожалуй, поеду домой потихонечку. На моих часах уже довольно поздно.

– Да, – Чарли рассеянно кивнул. – Конечно…

– Угу, – Энджело потушил сигару и поднялся. – Спасибо за отличный ужин, – он было направился к двери, но остановился на несколько минут. – Кстати, а где негативы этих фотографий?

– Не знаю. Наверное, у фотографа.

– Надо выкупить их. Займись этим завтра, Чарли.

– Да.

Чарли вновь качнул головой. В какой-то момент он понял, что отец уходит и нужно проводить его, но через секунду забыл об этом. Губы его шевелились, проговаривая какой-то беззвучный монолог.

Энджело еще раз посмотрел на него, вздохнул и пошел к лифту, прикрыв за собой дверь.

Чарли даже не заметил, как остался один. Он вышагивал по комнатам, слепо глядя перед собой. Черное пятно в голове росло, затмевая свет, порождая уродливые тени, выползающие из-за грани, отделяющей разум от безумия. Оно постепенно все больше овладевало им, затуманивая сознание.

И тогда, чтобы выплеснуть свои чувства, Портено-младший схватил первое, что попалось под руку, и изо всех сил швырнул это в стену.

Огромная керамическая ваза лопнула. Звук был похож на разрыв гранаты. Черепки обрушились на пол коричнево-лакированным дождем.

Это немного отрезвило Чарли. Сунув руки в карманы брюк, он, диковато улыбаясь, пошел в кухню, снял трубку телефона и набрал номер.

ЧАСТЬ II
ЧЕСТЬ СЕМЬИ ПРИЦЦИ

«…– Разве вы стреляете настоящими пулями? – спросил Саймон.

– Конечно, – кивнул управляющий. – Естественно… Настоящие пули и настоящие девчонки! Становись и хлопни одну!..»

Роберт Шекли.

Паломничество на Землю.

«…И потом он очутился на улице.

Сначала у него было одно желание – бежать с Земли, где коммерческих несообразностей куда больше, чем может позволить себе нормальный человек. Он шел очень быстро, его Пенни шла рядом, и ее лицо было удивительно красивым от любви к нему, и к другому, и к тому, и вон к тому тоже…

И конечно, он оказался в тире.

– Ну как, попытаете счастья? – подмигнул управляющий.

– Поставьте их, – сказал Альфред Саймон».

Роберт Шекли.

Паломничество на Землю.

…Ветер раздувал легкие бежевые занавески и стучал по оконным ётеклам каплями редкого дождя. Мейроуз, вообще, любила дождь. Сильный весенний ливень или слабенький немощный летний дождик в солнечный день, для нее это не имело большого значения. У каждого времени года был свой характер, выражающийся лучше всего в этих падающих с неба струях воды и, конечно же, в ветре. Безвременью, коротким денькам, приткнувшимся между летом и осенью, подходила такая погода. Резкие холодные порывы ночного ветра и капли дождя, вяло ударяющегося о серый асфальт или красный кирпич стен. Днем, когда теплое, пока еще согревающее землю солнце повиснет в зените, высушив влажные темные пятна ночи на тротуарах, картина изменится, словно детский перевертыш. От мостовой будет подниматься теплый воздух, и дрожащее тягучее марево исказит мир, сделав его необычным для человеческого взгляда. Безвременье – пора войны холода и тепла, крепнущей осени с ее первыми ломкими заморозками и инеем на траве и увядающего, слабеющего с каждым днем, умирающего под башмаками прохожих лета.

Наверное, отчасти из-за способности замечать незаметное для других, Мейроуз и стала тем, кем она была. Декоратором. Ей не приходилось ничего придумывать. Стоило лишь посмотреть в окно и увидеть мир, яркие природные краски лета и зимы, мягкие пастельные тона весны или огненно-рыжую гамму «сени, взять нужное и перенести это на бумагу. Мэй любила свою работу. Не фанатично, как актеры сцену, но любила. Она не понимала, почему люди не могут сами сделать то, что поручают ей. Это ведь так просто. Им недоступен секрет дизайна? Ерунда! Оглянитесь, господа! Оглянитесь! Посмотрите себе под ноги, на землю, удивительную мягкость травы и цветов, вверх – на серебристую голубизну неба или молочное золото новорожденной луны! Посмотрите же по сторонам! В мире все уже устроено, не нужно придумывать ничего нового, лишнего.

Мейроуз удивлялась тому, что люди не могут увидеть всего этого, до тех пор, пока не поняла: они не не могут, они просто не хотят. Из-за своей лени. Размякшие и обрюзгшие, утонувшие в креслах и бездонных диванах, жующие гамбургеры, запивая их «Лоун Стар», или пожирающие «поп-корн», уставясь в ти-ви. Вот то, что их интересует. ЭТО они готовы делать вечно, но подсознательно любому обывателю хочется того же, чего и ей – свободы. Она не могла дать им свободу, потому что ее просто нельзя дать. Свобода должна быть в душе, а люди, в основной массе, – рабы привычек большого города, комфорта и прочего, прочего, прочего… Но, что самое смешное, им нравится это. Однако Мэй давала им успокоение. Некую иллюзию, выражающуюся в подборе формы и цвета, которой подсознательно искал клиент. Она просто помогала облекать их в конкретные предметы. Дом, квартира, офис – все равно. Мэй брала кусочек природы и переносила ее в интерьер. И человек чувствовал себя свободно и хорошо. Мало кто из них понимал, почему им нравится серебристый каскад люстры в окружении синего бархата, покрывающего стены и потолок. На деле все просто – дождь. Дождь и безграничное небо. Заплывшие мозги сами делали свое дело. Важно было натолкнуть их на нужную ассоциацию. Просто, как мир.

И они охотно раскошеливались. Работа Мэй стоила очень дорого. Но они платили и рекомендовали, платили и рекомендовали… Нет, не то, чтобы Мейроуз ценила свой труд слишком дорого или не ценила вообще. Нет.

Конечно, это стоило денег, но не тех умопомрачительных сумм, которые клиенты так охотно вписывали в чековые книжки. Строго говоря, Мэй брала двадцать процентов за саму работу, а остальное – за лень. Если человеку лень на десять минут оторваться от экрана – пусть платит. Много.

И охотно. И клиентов у нее хватало. К ней записывались заранее. Сейчас – на следующий год. Оформление одной пятикомнатной квартиры занимало примерно три-четыре недели, так что, учитывая уровень годового дохода, у Мэй появлялись неплохие шансы на вполне обеспеченное будущее и довольно громкую известность. Но она лелеяла другие планы, непосредственно связанные с детством, юностью и людьми, окружавшими ее в то время. Одним словом, с семьей. Именно с семьей она связывала два очень важных фактора, делающих жизнь интересней и слаще. В общем-то, ничего сверхординарного в разработанных Мэй планах не было. Довольно банальная интрига, способ достичь желаемого классическими путями, известными с древнейших времен и сформулированных в короткой и лаконичной фразе: «Разделяй и властвуй».

Она отлично знала расстановку сил в семье, четко определила, от кого чего можно ожидать, и что предпринимать при том или ином ходе событий. Короче, Мэй была готова к драке. Оставалась мелочь: занять место в семье. Не важно, каким оно будет изначально. Мейроуз готова начать с самого низа, и для восхождения наверх ей не потребуется много времени.

Наверно, именно поэтому она очень обрадовалась, когда поздней ночью вдруг зазвонил телефон и в трубке прозвучал голос Чарли:

– Алло, Мэй? Это Чарли Портено.

Он сказал всего одну фразу и умолк. Тишину нарушало лишь слабое потрескивание разрядов на линии, да еще его прерывистое дыхание. По необычным интонациям, тембру – а уж голос Чарли Мэй выучила наизусть за время их знакомства – она легко догадалась, что с ним что-то произошло.

– Да, Чарли, я слушаю тебя…

Мэй сознательно уступила ему инициативу вести разговор. Исходя из собственного жизненного опыта, она вывела четкое правило: не нужно торопить человека, выпытывать, в чем причина его расстройства. Дай ему выговориться, и узнаешь гораздо больше, чем надеешься. А для нее «знать много» означало – достичь цели с наименьшими затратами.

Чарли молчал не меньше минуты.

– Знаешь, я разбил вазу…

Судя по напряженному голосу, слова давались ему с огромным трудом.

– Какую вазу, Чарли? О чем ты говоришь?

– Я разбил вазу. Ту, которую ты мне подарила. Керамическую.

Создавалось ощущение, что Портено недавно пережил глубокий шок и до сих пор никак не может отойти от жесточайшего потрясения.

Мэй вспомнила. Она действительно дарила Чарли большую напольную керамическую вазу, но это было так давно… Господи, конечно, его волнует вовсе не какая-то керамическая рухлядь, тем более ее подарок… Что же тогда?

– Чарли, ты мне звонишь третий раз за восемь лет и третий раз поздней ночью. Что случилось? Ты в порядке?

– Да. Ты одна?

– Конечно. А с кем мне быть? – вопросом на вопрос ответила она.

Вновь повисла тяжелая пауза, а затем Чарли категорически заявил:

– Мне нужно поговорить с тобой.

Мембрана глухо клацнула, и Мэй поняла: он швырнул трубку, даже не дождавшись ответа.

Она улыбнулась. Чарли раздавлен! Господи, судя по голосу, кто-то просто сделал из него отбивную. Такого Чарли Портено Мэй не знала. Произошло нечто очень серьезное, раз он обратился к ней за помощью. Сам! Не при случае, а специально.

Так, так, так. Это не физическое воздействие. Чарли – человек сильный, его непросто даже вывести из себя, не говоря уже о том, чтобы превратить в сомнамбулу. Тут что-то посерьезнее. Скорее всего, ему стало известно нечто неожиданное и, безусловно, крайне неприятное. Неплохо бы узнать, что именно… Это было бы хорошим оружием.

Мэй усмехнулась. Портено-младший, в отличие от папочки, всегда смотрел на мир сквозь розовые очки. Кретин. И это при его-то занятии. Убийца-сопляк. Таким сентиментальным ребятам достаточно одного удара, чтобы раздавить их жизненную силу, сбить с ног. Они не видят дальше собственного носа, не готовы к жестокой драке и думают, что все должны задирать лапки, как только они появятся в поле зрения. Они хотят слышать только то, что им нужно, и ищут правду даже там, где ее нет. Ну, ладно, Чарли. Пришло время начинать праздник.

Мейроуз засмеялась. Она знала, чем его взять. И так же знала, что победит. Потому что она готовилась к драке, а он – нет. Потому что она умнее, хитрее и сильнее. А он – сопляк, который живет в стеклянном, замке, не думая о том дне, когда кто-нибудь запустит в это хрупкое строение увесистым булыжником. Это будет ее шоу! На душе у Мейроуз стало спокойно и хорошо. Небольшие приготовления. Совсем крохотные, но достаточные для Чарли Портено. Ей захотелось запеть и хлопнуть в ладоши. Спасибо, Чарли, ты даешь Мэй шанс. Великолепный шанс, который случается один раз в жизни. Ведь она знает, что делать, а он – нет. Приходи, Чарли, приходи, Мэй будет готова…

… Чарли постучал в дверь квартиры «12-Е», отступил на шаг и приготовился ждать, но ему открыли почти сразу же. Двадцатиминутная прогулка на свежем воздухе явно пошла на пользу. По крайней мере, у него прояснилось в голове, на щеках заиграл румянец, а глаза перестали напоминать мутные тупые глаза «зомби» из фильмов ужасов. Казалось, он уже почти пришел в норму, но ощущение это было обманчиво, хотя некоторое равновесие, действительно, восстановилось.

Когда дверь открылась, Чарли уже мог внятно выражать свои мысли. Увидев Мэй, он замер растерянно, словно пытаясь понять, не сошел ли он все-таки с ума от пережитого недавно потрясения.

На Мейроуз был надет тонкий распахнутый халатик, полы которого свободно свисали вдоль бедер, и полупрозрачная комбинация, вовсе не скрывающая пышных форм красивого тела. Мэй ухаживала за собой, не позволяла себе расслабляться, два раза в неделю плавала в бассейне и играла в теннис. Одним словом, ее тело стоило того, чтобы им любовались, а Чарли, в общем-то, никогда не слыл пуританином. Неудивительно, что, увидев столь откровенный наряд, он смутился.

Это не укрылось от цепкого взгляда Мэй. Она усмехнулась.

– Что с тобой?

Чарли хмуро оглядел коридор и лишь потом ответил.

– Поговорить надо.

Мэй засмеялась. Произведенный эффект превзошел самые смелые ожидания.

– Ты хочешь в коридоре со мной разговаривать или все-таки войдешь в квартиру?

– Войду, – кивнул он.

Мейроуз посторонилась, пропуская его, и закрыла дверь.

Чарли, стараясь не смотреть на нее, пошел по гостиной, с любопытством озираясь.

– Красиво у тебя здесь все оформлено.

– Да, – улыбнулась она. – Говорят, что я вижу форму и цвет так, как нс видит никто. Тебе нравится?

– Еще бы.

По голосу чувствовалось, что это не просто комплимент, а ему действительно нравится.

Персидский ковер скрадывал шаги, и звуки дождя доносились более явственно. Комната была выдержана в строгих багровых тонах с вкраплениями желтого и совсем немного красного. Бра и торшер освещали гостиную приглушенным мягким светом, создавая уютную расслабляющую атмосферу, навевая баюкающие ассоциации с теплым летним закатом. Чарли почувствовал непреодолимое желание сесть. Мышцы размякли, подчиняясь почти магической силе «деко».

– Чарли, зачем ты пришел? – звук ее голоса стал более глубоким, бархатистым. Еще немного, и он унес бы Чарли по течению оранжевой мерцающей реки – сна.

– Я… – Портено с удивлением обнаружил, что с трудом может отвечать. Его охватила томная дремота. Бодрость, подаренная ему дождливой ночью, выскальзывала, как вода сквозь пальцы. Он растратил ее на десяток шагов от двери до стоящего посреди гостиной Дивана. Чарли присел, ибо ноги отказывались держать его. Голову наполнило пьяняще-легкое чувство покоя. Безмятежного, как спокойный океан. – Я подумал, что… мы слишком много времени потеряли понапрасну…

Слова слетали с губ помимо воли. Они жили как бы сами по себе, своей собственной жизнью, непонятной его разуму.

Мейроуз таинственно улыбалась. Она знала, какое впечатление производит гостиная на человека, попавшего сюда впервые. В этом тоже был свой расчет. И свет, усыпляющий, мягкий, работал на нее.

– Восемь лет… А чего же ты не подождал, пока мне исполнится пятьдесят?

Плавно покачивая бедрами, она двинулась к нему. Отблески тускло-красного играли на складках атласного халата. И была в этом своеобразная грация, лишающая рассудка, подчиняющая волю, мягко гасящая любое сопротивление, любой порыв, кроме одного: обладать. В этом плавном течении света и времени пробуждались какие-то первобытные инстинкты, а слово «любовь» приобретало странный, необычный оттенок. Оно раскрывало незнакомые глубины, забытые людьми и потерянные для них. Искрилось, становясь всеобъемлющим, обворожительно приятным, таящим в себе нечто новое, неизведанное никем.

– Я боялся, что к пятидесяти годам ты… – она опустилась рядом с ним на колени, отчего полы халатика разошлись еще больше, и провела ладонью по его щеке —…располнеешь и станешь некрасивой… – в глазах ее горел дьявольский гипнотический огонь. Этот огонь парализовал Чарли, жег его изнутри, наполнив тело бушующим пламенем страсти, гораздо более сильной, чем когда он был с Айрин. В этом было волшебство, доступное лишь избранным, – …и я не стал ждать до пятидесяти.

Мейроуз грациозно-кошачьим движением опустилась на ковер и, повернувшись на спину, чувственно изогнулась. Ладони ее оглаживали ворс, кончик языка прошелся по сухим губам.

– Ну что, Чарли, иди ко мне…

Чарли ощутил, как в голове возникла бело-желтая, вращающаяся с безумной скоростью пустота. В ней вспыхивали и гасли голубоватые искры. Они отплясывали фантастический крутящийся танец. В ушах появился звон. С каждой секундой он становился все громче, и слова уже не слышались, а воспринимались кожей, поднимались к пульсирующему куполу темнеющего разума и оседали в нем. Легкость желания давила глыбы бытия.

– Давай, Чарли, тебе ведь это нужно? Ты ведь за этим пришел?

Ее голос тек, словно густой сироп. Он падал в реку времени и растворялся в ней. Чарли почувствовал, как в нем что-то взорвалось. Реальность исчезла. Он словно перешел в другое измерение, где секунды, минуты, часы – ничто. Они не имели никакого значения, потому что там, где сейчас были Чарли и Мейроуз, время остановилось…

– И не будем выключать свет… Прямо здесь, на ковре…

… Черная струйка кофе, завиваясь, падала в чашку. Напиток оказался таким густым, что у Чарли создалось впечатление, будто это не жидкость, а некая прочная нить связывает бело-красный кофейник и маленькую фарфоровую чашечку, окрашенную в те же багровые тона. Ароматный пар поднимался от горячего напитка, и Чарли с удовольствием, обжигая губы, сделал глоток. Мейроуз села напротив и с улыбкой взглянула на него. Несколько секунд они смотрели друг на друга.

– Чарли, что с тобой? Ты изменился, и дело тут вовсе не в вазе, ведь так?

Вся ее поза выражала дружелюбное внимание, готовность выслушать и дать совет.

Чарли замер. Перед ним вдруг всплыло выписанное огненными буквами имя: «Айрин». Ощущение было такое, будто его хорошенько ударили под сердце. Он отставил чашку.

– Черт! – в голосе звучало сожаление, пополам с досадой. – Ну почему я именно тебя выбрал, чтобы рассказать все это… Черт!

Мейроуз выжидающе смотрела ему в глаза.

– А кому еще я могу рассказать все в этом дерьмовом городе, кроме тебя? Черт. – Чарли испытывал неловкость и даже чувство вины за происходящее. – Понимаешь, дело касается женщины…

Он замолчал, и, чтобы поддержать его, Мэй сказала:

– Женщина в лавандовом платье? Говори, чего уж. Все равно хуже, чем было до вчерашнего дня, мне уже не будет, – она видела, что он все еще колеблется, и мягко добавила: – Мы ведь одна семья. Мы выросли вместе. Знаешь, Чарли, говорят: «Время – великий лекарь». Очень хорошая поговорка. Время, действительно, все лечит. Давай расскажи. Тебе станет легче.

Чарли вздохнул и вдруг, словно решившись, начал рассказывать Мэй обо всем. О встрече в соборе, о банкете, о Максе Хелларс о том, как Айрин внезапно вернулась домой, о деньгах. Обо всем.

– Понимаешь, она очень красива, мы созданы друг для друга, но вся эта история… Я не знаю. Конечно, в Вегасе-то постарался Макси, но она убила Наробино! Представляешь, отец мне сказал, что она – профессиональная убийца и за деньги пристрелила Луи. Черт! – Мейроуз кивнула. – Но я все равно люблю ее, – потерянно закончил свой рассказ Чарли. – Хотя мне нужно что-то сделать, что-то выяснить. С деньгами этими, чтоб им…

– Ну так делай и выясняй, раз тебе этого так хочется.

– Я действительно ни черта не соображу. Понимаешь? Ни черта!

– Женись на ней, Чарли, – вдруг сказала Мейроуз.

– Может быть, она – убийца, но во всех остальных отношениях она, наверное, чудная женщина. Если бы твоя Айрин была манекенщицей или фотомоделью, вы, возможно, не продержались бы и месяца, но… у вас одно дело. Я думаю, Чарли, тебе повезло, что ты ее нашел.

– Ну, не знаю. Ты так считаешь?

– Конечно, – горячо подтвердила Мейроуз. – Айрин

– американка. Ей нужно делать деньги, и она их делает. Чарли, если бы ты пожил отдельно от семьи, как я или твоя Айрин, то смотрел бы на жизнь иначе, – она замолчала. Несколько секунд висела пауза, в течение которой они оба обдумывали что-то свое. – А у тебя есть ее фотография?

Чарли кивнул.

– Да, конечно.

Он полез в карман пиджака и вынул стопку фотографий. Мэй взяла их и принялась рассматривать, подолгу изучая лицо Айрин Уокер. На губах се играла еле заметная улыбка.

– Она красивая, – в словах не было зависти. Только похвала. Искреннее, дружеское выражение симпатии. Мейроуз перебрала все восемь карточек, повертела их в руках и аккуратно положила на стол. – Женись на ней, Чарли, – вновь повторила она, улыбаясь с оттенком грусти. – Во всяком случае, мне от этого будет какая-то польза. Я смогу вернуться в семью…

* * *

… Утро выдалось фантастически чудесным. Замученный вечной придавленностью мастерской, Девид Вильбурн, стоя у распахнутого настежь окна, с наслаждением вдыхал полной грудью свежий, еще не отравленный смогом воздух. Он жмурился, глядя на яркое, слегка припекающее солнце, и подумывал о том, что было бы здорово оказаться сейчас на Гавайях. Устроиться в удобном шезлонге, надвинув на глаза бейсбольную кепочку и водрузив на нос солнцезащитные очки. Респектабельный джентльмен на отдыхе. Заказать ледяной «хай-болл» и потягивать ее через соломинку, наслаждаясь шумом прибоя, солеными брызгами океана и холодящим тело ветром. Он почти ощутил, как солнце вылизывает его молочно-белую кожу, нанося на нее ровный слой шоколадного загара. А еще вокруг вьются длинноногие худенькие красоточки в открытых купальниках. Мети-сочки. И все, как одна, в его вкусе. Девид замурлыкал от удовольствия. ХАШШШШ… – бирюзовая волна, увенчанная белой короной пены, лениво выкатилась на песок и отползла, оставив после себя хлопья искрящейся пены. Рай на земле. Пальмы, вытянув гибкие жирафьи шеи, нависают над пляжем зелеными, сухо шелестящими кронами. Чуть поодаль, в небольшом пляжном баре ненавязчиво наигрывает музыка, и молодой парень-бармен смешивает коктейли.

Девид знал, что он не поедет ни на какие Гавайи, а останется здесь, в Нью-Йорке. Не из-за отсутствия денег его счет в банке исправно рос день за днем, – а потому, что любит свою работу, мастерскую, фотоаппарат, щелкающий по его желанию, ловящий единственным глазом мгновения жизни. Заставляющий их застыть на пленке в том порыве, в котором их застал художник, мастер. Он, Девид Вильбурн. Да, он любит все это. Обожает. И у него много заказов, и жизнь идет, полная работы и смысла.

Поэтому мечта пока остается только мечтой.

– Мистер Вильбурн? Девид Вильбурн? – прозвучал за его спиной женский голос, и Девид вздрогнул от неожиданности.

– Простите? – он обернулся.

Посетительница оказалась высокой молодой женщиной. На ней был изящный костюм и широкополая шляпа. Девид быстро, с профессиональной точностью осмотрел ее. Дорогая косметика, делающая лицо симпатичным, но без грима женщина вряд ли покажется привлекательной. Макияж наложен умело, чувствуется, что она знает в этом толк. Худощавая. Отличная фигура. Вещи дорогие.

Скорее всего, «Гуччи». Волосы черные, забраны под шляпу. Зря, подумал он, с распущенными ей было бы лучше. Челюсть немного тяжеловата, самую малость, однако лицо из-за этого кажется удлиненным.

– Чем могу быть полезен, леди? – осведомился Девид, вполне удовлетворенный первым впечатлением.

Женщина осмотрелась. Быстро, но с неприкрытым любопытством.

– Прошу вас, присаживайтесь, – фотограф предупредительно подвинул кресло. – Так чем могу вам помочь?

Гостья опустилась на мягкое сидение, но не откинулась на спинку, а устроилась на самом краешке. Она сделала это весьма умело. Поза не выглядела заискивающей, а, наоборот, подчеркивала достоинство женщины. При этом оставалась возможность любоваться идеально красивыми ножками. Девид скользнул по ним взглядом и подумал, что посетительница знает, как подать себя.

– Мистер Вильбурн, – низким бархатным голосом начала она. – У меня к вам весьма деликатное дело.

На лице фотографа отразилась целая гамма чувств, от понимания до легкого любопытства. Но все эти чувства имели один общий оттенок: «Конечно, я сделаю все, что в моих силах».

– Я слушаю вас, – кивнул он.

– Видите ли, на свадьбе моей сестры вы фотографировали одну леди.

– Простите… На свадьбе вашей сестры?

– Да, Конни Прицци.

– Ах, так это ваша сестра, мисс Прицци? О-о, конечно. Извините, но я не сразу вспомнил вас. Вы были по-другому одеты. В сиреневое платье с розовой лентой через плечо, не так ли?

Мейроуз улыбнулась и, в свою очередь, уважительно кивнула.

– У вас отличная память, – похвалила она.

– Я – фотограф. Это мой хлеб, – улыбнулся он в ответ. – Так что же это за леди, которую я снимал на свадьбе?

– Видите ли, вы сделали серию фотографий блондинки в лавандовом платье для Чарли Портено.

– Ах, да, конечно, я помню.

– Отлично. Так вот, мне хотелось бы купить у вас негативы.

Девид посерьезнел.

– Хм… Мне очень жаль, мисс Прицци…

– Вы можете называть меня Мейроуз, – еще шире улыбнулась она.

– Спасибо, но в любом случае, боюсь, ничем не могу помочь.

Он покачал головой, будто говоря: «Нет, это невозможно».

– Я думаю, десять тысяч долларов были бы не лишними в вашем бизнесе? – спросила Мэй, но Вильбурн отрицательно покачал головой еще раз.

– Двадцать?

– «Нет.»

– Тридцать?

– Нет.

– Пятьдесят тысяч долларов? Подумайте, мистер Вильбурн, это очень большие деньги.

– Я понимаю, – холодно ответил Девид. – Пятьдесят тысяч, действительно, очень большие деньги, и их не платят просто так. Это я понимаю тоже. Но мои клиенты, а среди них много очень уважаемых людей, приходя сюда, знают, что снимки, сделанные мной, попадут только к ним. Как и негативы, с которых эти снимки были напечатаны. Мне очень жаль, мисс Прицци, но вы зря потеряли время.

Девид поднялся, давая понять, что он не намерен продолжать разговор на эту тему.

Мейроуз, однако, продолжала сидеть.

– Видите ли, мистер Вильбурн, женщина, которую вы фотографировали, убийца. Наемная убийца. Не скрою, мне, как и моему отцу, не нравится, что такой человек появился в поле нашего зрения. Я хотела бы, во избежание неприятностей, предпринять кое-какие меры предосторожности. Это ни в коем случае не отразится на вашей репутации. Мне очень приятно, что в вашем лице я имею дело с принципиальным и, несомненно, честным человеком, и именно поэтому я не стану настаивать на получении негативов, но мне, в любом случае, понадобятся оттиски.