Текст книги "Честь семьи Прицци"

Автор книги: Эдгар Френсис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 25 страниц)

– Ну хорошо. Вы тут обсудите пока мой план, а я накрою шикарный ужин.

Она повернулась и вновь скрылась в кухне. Энджело проводил ее довольным взглядом.

– Отличный план. Просто великолепный. Эти олухи, точно, не успеют даже сообразить, что происходит!

– Да ты что, отец, – яростно сказал Чарли. – Вы с ума что ли сошли оба? Я затем женился, чтобы потащить Айрин под пули? Так что ли по-твоему?

– Подожди, – Энджело смутился, хотя не настолько, чтобы отказаться от столь заманчивой идеи. – Послушай, Айрин права. Этот план – просто шедевр. Понимаешь? Охранники даже понять не смогут, что произошло, как ты их скрутишь, поверь мне. Даже пальцем нс смогут шевельнуть. И потом, не забывай, твоя жена – профессионал. Она отлично знает, как вести себя в таких ситуациях и что нужно делать. Кстати, ты ее будешь подстраховывать. Лучше идеи нам не найти, даже если мы всю ночь здесь будем сидеть. Даже если у нас мозги закипят. Послушай меня, сынок. Эта мысль с ребенком – потрясающая. Любой мужик бросится ловить младенца, это уж точно.

Чарли решил, что в этом отец, пожалуй, прав. Он бы и сам забыл про пистолет в такой ситуации. Идея с ребенком, действительно, отличная, но только не для Айрин.

– Все равно, давай лучше возьмем кого-нибудь из парней, – Портено-младший понимал, что вряд ли это пройдет, но цеплялся за любую возможность отговорить Айрин от участия в этом деле. – Господи, да полным-полно отцов с детьми гуляет. Эта идея сработает и так.

– Может, сработает, – согласился Энджело. – Но может, и нет. А с женщиной сработает обязательно. Ты пойми, мужчина возбуждает подозрение уже тем, что он сильнее физически, опаснее. Мужчина-убийца, да таких сколько угодно. Охранники нс ослабят внимания ни на секунду, как только он появится в холле. А женщина, да еще такая женщина, расслабляет сама по себе. Стоит ей улыбнуться, и они забудут про свои пушки, это уж как пить дать.

Конечно, он был прав. Чарли понимал и это. Лучшего партнера для такого дела не найти. Тем более, что у них чертовски мало времени. Чертовски мало. Но, господи, как же ему нс хотелось соглашаться.

– Если кто-нибудь из Прицци узнает, что я втянул в это собственную жену – позор до конца дней. Меня просто перестанут уважать.

– Да брось, Чарли. Кто скажет тебе хоть слово, когда речь идет о семидесяти миллионах долларов? Поверь мне, никто и рта не раскроет. Бизнес есть бизнес.

Айрин вошла в зал, воздушная, очаровательная, в серебристом свечении волос и белого платья.

– Господа, ужин на столе, – улыбнулась она.

* * *

… Утро следующего дня выдалось погожим и чистым. Стеклянное небо в белых разводах редких облаков казалось высоким и холодным. Солнце пыталось согреть землю, но это ему удавалось плохо, хотя мышиные тучи нс мешали сегодня и не пытались обрядить небо в серый косматый дождевик. Оно могло стараться вовсю, но то ли солнечных сил нс хватало после долгого жаркого лета, то ли осень уже подошла слишком близко – утро было прохладным, а дующий с океана восточный ветер прохватывал до костей, настырно забираясь под одежду, раздувая полы плащей у мужчин и юбки у женщин. Он стаскивал с людей последнее солнечное тепло так же легко, как мать – толстое одеяло с постели слишком разоспавшегося сына. За одну ночь зелень уступила место золотистому пурпуру позднего сентября. Правда, вкрапления салатового и зеленого еще сохранились в лике города, но это уже было исключением. Недолговечным и тающим с каждой минутой. Люди надевали плащи и теплые куртки, заворачивали свои шеи в тонкие кашне и шарфы. Кое-кто доставал из шкафа свитера, понимая, что холод победил в этой извечной войне и теперь будет прочно удерживать свои позиции до следующей весны. За ночь все, что оставалось от лета, рухнуло, словно иллюзия. Прохожие на улицах, выдыхая на бегу облачка пара, поплотнее запахивали полы плащей, а самые отважные – пиджаков. Желто-золотой дождь стал бесконечным. Листья облетали с деревьев, кружась в океанских течениях ветра, прилипая к крышам машин, мокрому асфальту и оконным стеклам. Засыпая землю ярким осенним ковром, с причудливыми оранжево-алым узором. Мир начал остывать.

Однако утро есть утро, и миллионы людей, просыпаясь в своих кроватях и глядя в окна, спрашивали себя: что принесет мне этот день? Не поддавшиеся листопадно-морозному колдовству, они шли на кухню готовить завтрак и варить кофе. Часть вообще восприняла пришедшую в город осень только как знак сменить легкую одежду на теплую. Вот и все. Остальное их волновало мало. Ну что ж, разные люди – разные взгляды.

Тем нс менее, жизнь нс остановилась, нс замерла и нс замерзла, как вода в лужицах. Она шла своим чередом. Люди – и те, и другие – занимались делами и, постепенно свыкаясь с мыслью о том, что осень, неизбежная все равно, наконец пришла, все меньше обращали внимания на увядание лета и золотистый пожар листвы, охвативший город. Холод разве что встряхнул размякшие тела и подхлестнул их жизненную энергию.

К полудню немного потеплело, однако это уже никого не тронуло. Уходящий год будто пытался сделать хорошую мину при плохой игре, однако агония умирающего не обманула даже самых доверчивых. Будничный водоворот ежедневных мелочей и событий оказался сильнее всего. Он подхватил людей и завертел их, с головой окунув в работу…

… В такой вот полдень Клайв Уильямс проснулся в собственной квартире. Он, в отличие от Франциска Кунза, терпеть не мог валяться в постели и вставал сразу же, как только открывал глаза. Открытые настежь окна выстудили комнату, но Клайва это только порадовало. Ему нравился свежий воздух, наполненный тонким ароматом преющих листьев. Вообще-то, он больше любил позднюю осень и зиму. Уильямс не очень хорошо переносил летнюю жару, зато отлично чувствовал себя в мороз. Так уж был устроен его организм.

Отбросив одеяло, он энергичным рывком вскочил на ноги. Мускулистое тело, взбудораженное уколами холода, отреагировало моментально, подобравшись, став еще более упругим. Вся сила, заложенная в нем, казалось, собралась в области груди, выделяя нужные ее части ногам и рукам. Клайв засмеялся. Он ощущал себя так, словно мог все. Если бы ему сказали, пробей стену кулаком, развали ее к чертовой матери ударом плеча, Уильямс, наверное, сделал бы это играючи. Организм работал, как отлично отлаженная машина, тело – весьма тонкий механизм – точно реагировало на приказы. Идеальная комбинация, максимум энергии, сгусток сил. Клайв был молод, силен, и жизнь казалась ему бесконечной.

Проделав ежедневный комплекс гимнастических упражнений, Уильямс почувствовал, как мышцы расслабились, став более эластичными, а заряд бодрости ударил в голову, словно бокал хорошего шампанского. Господи, он, наверное, смог бы взлететь, если было бы нужно.

Из распахнутого окна доносился то усиливающийся, то ослабевающий шум машин. Иногда в этом монотонном, похожем на звук прибоя гуле прорывались всплески клаксонов, истеричные вопли медицинских, пожарных, а чаще полицейских сирен. Этот «голос» города словно влил в тело Клайва дополнительную волну энергии, которая теперь переполняла его, искала выхода.

– Йоооохууууу!!! – на ковбойский манер взревел он и засмеялся снова.

Сегодня вечером они с Уитни идут знакомиться с ее родителями. Мысль, внушавшая ему робость вчера, сейчас показалась вполне приемлемой. Он не может им не понравиться. Просто не может. Возможно, завтра все будет по-другому, но в этот день Клайв всемогущ. Всемогущ.

Но ему нужно двигаться, пока копящаяся в груди энергия не разнесла тело, как бомба.

Клайв направился в ванную, пустил холодную, на грани ледяной, воду и с удовольствием забрался под душ. Упругие струи разбивались о бронзовые литые мышцы. Уильямс растирал их махровой перчаткой, чувствуя, что от его движений горит кожа. Через десять минут он стал пунцовым, как помидор. Фантастическое ощущение легкости переполняло его. Почистив зубы и причесавшись, Клайв пошел в комнату, накинул огромный халат, включил телевизор – программу новостей – и отправился на кухню готовить завтрак. Яичница с беконом, пара стаканчиков йогурта, печенье с маслом и несколько гренков – вот и все, что ему было нужно. Забросив смоченный в яйце и молоке хлеб в духовку, разбив три яйца на сковороду, он вытащил йогурт и масло из холодильника и поставил на стол, прислушиваясь изредка к голосу телеведущей «WLBD». Затем приготовил тарелку, вилку и поставил турочку на плиту, сделав самый маленький огонь. Конечно, можно было бы воспользоваться электрокофеваркой «Бош», стоящей рядом с плитой, но Уильямс терпеть ее не мог, считая, что кофе в ней получается неприятный, с привкусом пластмассы. Честно говоря, он бы давно спрятал кофеварку куда-нибудь подальше, на антресоль, например, но это был подарок матери ко дню его рождения, а она всегда обижалась по малейшему поводу. И такое проявление неуважения могло вылиться в трехнедельное молчание. Клайв не отличался сентиментальностью, не рыдал над щенками, книгами и кинофильмами, страдания актера на сцене тоже не могли выдавить из него слезу, но мать он любил, и их периодические ссоры доставляли ему страдания и выбивали из колеи. Поэтому бесполезная кофеварка «Бош» продолжала стоять рядом с плитой. В те дни, когда мать с отцом приходили к нему в гости, Уильямс включал ее, варил в ней кофе и выпивал полную чашку, стараясь при этом, чтобы лицо имело если уж не счастливый, то хотя бы пристойный вид.

Увлеченный своими мыслями, он едва не упустил момент, когда темная, почти черная поверхность кофе вздыбилась коричневой шапкой и потянулась к блестящим краям медной турки. Клайв снял ее с плиты, перелил кофе в фаянсовую кружку и отставил в сторону. Затем переложил яичницу в тарелку, смазал ее майонезом и добавил немного горчицы. Уложив рядом бекон, он переправил завтрак на стол и собирался было приняться за еду, когда замурлыкал телефон.

– Иду, иду, – сообщил ему Клайв и пошел в комнату, немного все же досадуя. Телефон заливался мурлыкающими трелями. – Алло?

– Клайв? Это Клайв? – раздался в трубке голос Пита Джефферсона. Джефферсон был партнером Клайва, вторым телохранителем Филаджи. – Клайв?

– Да, да, Пит. Привет. Что случилось? Ты кричишь так, словно наступил Судный день.

– Ох, привет, Клайв! Я уже испугался, что не застану тебя дома…

Голос Джефферсона дрожал от возбуждения. Он почти кричал, а такого за ним Сроду не водилось, и Уильямс почувствовал укол тревоги.

– Что-то случилось? Эй, Пит, что с тобой?

– Клайв, слушай, Клай… Такое дело… У меня Кэт собралась рожать. Представляешь?! Рожать собралась!

– Ну, поздравляю тебя, дружище. Надеюсь, с ней все в порядке?

– Да, она в норме вроде бы. Слушай, ты не подменишь меня сегодня?

– Знаешь… – Клайв замялся. – Боюсь, что ничего нс получится. Мы договорились с Уитни поехать к ее родителям. Они там настоящую бурю подняли по этому поводу. Будущий зять, сам понимаешь.

– Черт, а? – расстроенно воскликнул Джефферсон. – Ну надо же. Что же делать-то?

Он был убит, и Уильямсу стало его действительно жаль. Ведь нс каждый же день рожает жена, верно? Но…

– Слушай-ка, а какие у Финли планы на сегодня?

– Ну, в шесть он едет к этой своей подружке в. Даун-таун, остается там на ночь, утром его надо забрать, но это я сам могу сделать. Главное, отвезти туда. Не сможешь?

– Не знаю. Смогу, наверное. В шесть? Ладно, хорошо. Позвоню Уитни, предупрежу, что ресторан отменяется.

– Спасибо, Клайв. Ты меня здорово выручил, – Пит явно очень обрадовался. – Даже сам не представляешь, как, старина. Кэт очень хотела, чтобы я пришел, а тут, как назло, смена. У нас все не вовремя.

Клайв засмеялся.

– Ладно, ладно, отправляйся к жене и передай ей от меня привет и поздравления.

– Ага, еще раз огромное спасибо. Как только заберу Кэт с малышом из больницы, сразу приходи к нам в гости.

– Конечно. Ловлю тебя на слове, дружище. И вот еще что… Расслабься, все будет в порядке. О’кей?

– Ладно, постараюсь. Ну, тогда до встречи.

– До встречи, Пит.

Клайв положил трубку и несколько секунд обдумывал, каким образом преподнести Уитни эту не очень приятную новость. Решив в конце концов, что на сытый желудок мозги соображают куда лучше, он отправился в кухню и принялся за еду.

Что поделать, у него такая работа. Уит придется привыкнуть. Говорят, самое плохое, что есть в жизни, это муж – пожарник, врач, полицейский и телохранитель. Хуже бывает лишь муж-репортер.

Вспомнив эту, в общем-то, ничего не меняющую истину, Клайв отправил в рот очередной гренок, отпил кофе и, работая челюстями, начал обдумывать детали предстоящего разговора…

… Для Франциска Кунза наступление осени прошло незамеченным. Он, честно говоря, никогда не был романтиком, – неудивительно, если принять во внимание его рост, – равно, как поэтом или писателем. Утро не вдохновило детектива на подвиг: набросать четверостишие, рассказ или заняться чем-нибудь из области художественного творчества. Франциск лег спать, когда стрелки показывали три часа ночи, и с трудом разлепил веки под чудовищно громкие, терзающие душу и бьющие по нервам немузыкальные звуки старомодного будильника. Как всегда в такие моменты Кунз громко поклялся разбить чертов механизм, едва выбравшись из постели.

Будильник, действительно, был одной из самых примечательных вещей в квартире. Отец Франциска, – Альберт Кунз, – приобрел его в незапамятные времена. Он отыскал часы среди груды ни на что непригодного хлама в маленькой лавчонке подержанных вещей на Пелл-стрит. Владелец лавчонки, старик-китаец, слупил с Альберта баснословные деньги. Франциск был склонен думать, что за ту сумму, которую его отец вьи#Ьжил за допотопный уже тогда будильник, можно было купить половину Китайского квартала, включая буддийский храм и бронзовую статую Конфуция на Конфуциус-плаза. Однако факт остается фактом, и адская машина перешла в руки очередного владельца, став семейной реликвией Кунзов.

Лично Франциск не питал к будильнику трепетной любви по двум причинам. Во-первых, когда тот начинал звонить, ощущение было такое, будто в голове взрывается атомная бомба, сродни той, что разнесла Хиросиму, а во-вторых, у часов со временем проявился сволочной характер. Франциск мог сколько угодно лупить по кнопке, но звонок не умолкал, пока он нс вылезал из постели. В этом было что-то почти мистическое. Будильник бывал бит и даже пару раз слетал на пол, отброшенный мощным ударом своего разъяренного хозяина. Однако придерживаться выбранной им линии так и не перестал, чем и заслужил некоторое уважение к своей механической персоне. Скорее всего, в нем просто барахлил стопор, но Франциск умышленно не вызывал мастера и не менял часы на новые. Он просто привык к ним, как привыкают к ворчливому, порой нудному, но все же другу. Теперь будильник каждое утро, когда у Кунза была необходимость рано встать, тянул из него жилы, а детектив рассыпался клятвами о скорой кончине, которые, – оба знали это, – никогда не исполнятся.

В это утро Франциску, действительно, было куда спешить. Когда у него в голове полыхнул звонко-механический взрыв, а барабанные перепонки испуганно

тренькнули, детектив позволил себе полежать всего лишь минуту. Ровно столько, сколько у него уходило на то, чтобы невнятно пробормотать очередную угрозу. Затем он резко сел, и это движение отозвалось ноющей болью в висках. Франциск помассировал их ладошками, встал и побрел в ванную, слегка покачиваясь, периодически ударяясь плечом о стену. По дороге он завернул в туалет, справил нужду и лишь после этого приступил к обычной утренней процедуре умывания. Покончив с ней, Франциск почувствовал себя несколько бодрее. Напевая под нос один из модных шлягеров конца тридцатых годов, он поставил чайник на плиту, оделся, налил себе кофе. Сидя за столом, попивая горячую тягучую жидкость, Кунз время от времени не без удовольствия вдыхал приятный терпкий аромат. Два съеденных бутерброда с маслом и сыром окончательно привели его в хорошее расположение духа. Так, впрочем, было всегда. Но этим утром у Франциска был особый повод для радости: вчера ночью ему, наконец, удалось найти зацепку и составить для себя план дальнейших действий.

Идея, мелькнувшая у него в голове, требовала тщательной проверки, которая могла занять несколько дней, и личного присутствия в Лос-Анджелесе. Именно туда и собирался вылететь Франциск десятичасовым рейсом.

Допив кофе, он помыл посуду и сложил ее в навесной шкафчик. Затем прошел в комнату и принялся собираться. Ему не нужно было много времени. Отмычки, несколько удостоверений различных государственных учреждений, начиная от настоящего – детектива, заканчивая фальшивым – специалиста по ракетным двигателям НАСА. «Магнум», который он убрал в портфель вместе с наплечной кобурой, восемь листков, отданных ему Родом, фонарик, личные принадлежности, пара рубашек. Вот и все. Закрыв портфель и проверив, надежно ли застегнуты замки, Франциск надел темно-синий длинный плащ, новенькие остроносые ботинки и шляпу. Стоя в прихожей, он еще раз перебрал в памяти взятые вещи, проверяя, не забыл ли что-нибудь важное, но быстро пришел к выводу, что все нормально и склероз еще не успел подобраться слишком близко. Подхватив портфель, Кунз вышел из квартиры, захлопнув за собой дверь и закрыв на два оборота английский замок. Спустившись на первый этаж пешком, он вышел на улицу, поймал такси и поехал в аэропорт «Ла Гуардиа». На часах было без двадцати девять утра…

… Виктория Холбейт проснулась от того, что муж – Джек Холбейт – капитан полиции, начальник одного из полицейских участков Манхэттена, нежно поцеловал ее в щеку. Прикосновение сухих губ было бережным и легким. Джек очень любил свою жену. За одиннадцать лет супружества чувства нс ослабели – как это случается довольно часто – а, напротив, окрепли и приобрели новые оттенки и глубину. Если бы Виктория захотела, Джек стал бы носить ее на руках. Однако она чуралась слишком бурных проявлений страсти, выходящих за мыслимые рамки. Это вовсе не означало, что Викки, как называл ее муж, была холодной или бесчувственной женщиной. Скорее, наоборот, в ней постоянно тлела искра той бешеной страсти, которая от малейшего любовного ветерка готова вспыхнуть огромным, всепожирающим пожаром. Наверное, из-за постоянных усилий сдержать эту страсть в себе, она и стала стесняться любых проявлений нежности со стороны мужа на людях.

Викки шел тридцать второй год, она отвечала Джеку полной взаимностью и не засматривалась на остальных мужчин, хотя те провожали ее восхищенными взглядами.

Она была брюнеткой, но волосы имели не чисто антрацитовый цвет. В лучах солнца они вспыхивали оттенками спелого каштана, создавая вокруг головы мерцающий ореол. Кроме того, Викки обладала отличной фигурой – при высоком, пять футов шесть дюймов, росте – стройными, точеными ногами и хорошеньким личиком. Возможно, кому-то ее внешность могла показаться достаточно заурядной, но Джек считал совершенно иначе. У его жены был отличный характер и отменный вкус. Одним словом, они казались вполне подходящей парой, живущей без ссор, скандалов, регулярно выбирающейся на пикники, в ресторан (реже) и в кино (чаще). Изредка

Джек и Викки забредали в дансинг и даже позволяли себе немного расслабиться под звуки музыки.

Этот день был особым. Сегодня, ровно в два часа пополуночи, Джеку Холбейту исполнилось тридцать пять лет, из которых двенадцать он посвятил службе в полиции. Наверное, его нельзя было назвать образцовым полицейским, – ну кто, скажите, не без греха? – однако взяток он нс брал, работал на совесть и не прятался за чужие спины.

Начальник участка – должность не для слабонервных. Холбейт и не считал себя таковым и, кстати сказать, вполне справедливо. Он всегда выглядел аккуратным, подтянутым, чисто выбритым, а ботинки сияли даже в самую слякотную погоду. Стрелкой на брюках можно было порезаться, воротничок рубашки идеально накрахмален. Он пользовался лосьоном «Виталис» или одеколоном «Лимон» фирмы «Английская кожа». Выглядел Джек не больше чем на тридцать, хотя за два года работы начальником участка морщин на его лице заметно прибавилось. Рост его составлял шесть футов два дюйма, а спортивной классической фигуре позавидовали бы и более молодые парни. Его нельзя было назвать красивым – до голливудской звезды он явно не дотягивал, но привлекательным – несомненно. В основном, из-за обаятельной белозубой улыбки, которая придавала Джеку мальчишеское выражение. Женщины находили с нем большое сходство с Робертом Редфордом[10]10
  Роберт Редфорд – популярный американский киноактер, снявшийся в фильмах «Бутч Кэссиди и Санденс Кид», «Афера», «Три дня Кондора» и др.


[Закрыть], что, в целом, Холбейту нравилось. Сегодня, против обыкновения, отправляясь на службу, он одел не обязательную в другие дни форму, а темно-синий шерстяной костюм классического покроя, черные туфли и голубую рубашку. Дополнял картину строгий синий галстук в тонкую серебряную полоску, удерживаемый золотой булавкой – подарок родителей Викки к десятилетней годовщине свадьбы.

Осторожно, стараясь не разбудить жену, Джек поцеловал ее в щеку. Однако, видимо, недостаточно осторожно, потому что она сонно потянулась и открыла глаза.

А открыв глаза Виктория засмеялась.

– Что-нибудь не так? – спросил он, пытаясь понять причину охватившего ее веселья.

– Да нет, просто сейчас ты выглядишь, как типичный агент ФБР в дешевом кинофильме.

– О, господи, – вздохнул Джек. – Неужели так плохо?

– Брось, милый, я пошутила., – она приподнялась повыше, облокотившись на подушки. – С добрым утром и с днем рождения, дорогой.

Холбейт расплылся в довольной улыбке.

– Ну вот, хоть одно ласковое слово за все утро. Спасибо, Викки.

– Подарок я отдам тебе вечером, после ужина.

– Ага, – кивнул он. – Ну, тогда я, кажется, догадываюсь, что это будет.

– Фууу, мистер Холбейт, – засмеялась Викки. – Я позвоню в участок, чтобы вам устроили нагоняй за фривольное обращение с женщиной. А в общем-то, если ты ошибся, то ненамного.

Он засмеялся в ответ.

– Ты помнишь, что мы сегодня идем в ресторан?

– Конечно, милый. Я позвоню тебе в шесть, перед тем, как буду выходить из дома.

– Отлично, – Джек еще раз чмокнул жену в щеку и выпрямился. – Ну, я побегу, пожалуй.

– Хорошо. Постарайся оказаться к шести в своем кабинете, о’кей?

– Да, конечно.

Джек улыбнулся ей и вышел из спальни. Викки услышала, как он прошел через квартиру к двери, щелкнул замок, и наступила тишина, нарушаемая лишь звонким тиканьем часов да отдаленным шумом машин. Некоторое время она продолжала лежать под одеялом, жадно вслушиваясь в эти посторонние звуки, которые означали новый виток жизни на бесконечной спирали времени. В такие мгновения ей очень хотелось различить шепот листвы и бормотание ветра, заблудившегося в ровных рядах домов. Она могла сколько угодно лежать вот так, без движения, лелея в себе надежду, что через секунду слух все-таки выловит природную гамму в моторизованном прибое города, хотя давным-давно поняла: надеждам этим не суждено сбыться.

Виктория любила гулять, с удовольствием ходила по Центральному парку, впитывая жизненную энергию деревьев, поглощая ее. Миссис Холбейт, вообще, не очень любила город, считая, что любые большие города концентрируют в себе зло. Это зависит не от людей, просто город – это своеобразная форма огромного многоликого организма, далеко не всегда доброго. Добро расходуется крайне быстро. Не будучи философом или фанатичкой католицизма, что относилось и к другим вероисповеданиям, Виктория верила, что добрая энергия, как более легкая, улетает в небо, а злая остается на земле. Города же служат аккумуляторами этой черной энергии. Они генерируют ее и выплескивают по частицам. Отсюда и такое количество стрессов, самоубийств и преступлений в больших городах. Еще десять лет назад Викки поговорила с Джеком о том, чтобы переехать в более тихое и спокойное местечко. Тот, конечно же, согласился, однако дни сменяли недели, месяцы, а затем и годы. Все попытки возобновить разговор о переезде заканчивались все тем же «конечно», пока в один не очень прекрасный момент она, наконец, нс поняла, что ее удел – провести всю жизнь рядом с мужем в этом источенном червями зла Яблоке, мечтая о том, что могло бы быть.

Виктория вздохнула. Она отличная жена, понимающая своего мужа. А он боготворил Нью-Йорк, как боготворил свою жену. Это были два очень сильных чувства, и отлучение от одного из них могло бы привести к нервному кризису. Люди плохо привыкают к сутолоке, шуму и темпу большого города, но уж зато когда привыкнут, их безумно сложно заставить отказаться от всего этого. Они поглощают токи, даваемые толпой, заряжаются от нее, живут ею. Город держит их на тугой невидимой удавке. Люди не замечают ничего, пока не попробуют вырваться из цепких железо-бетонно-стеклянных объятий. Неон, заменяющий солнечный свет, газолиновый смог, дающий то, чего не дает воздух, заполняющий их легкие, шум машин, пришедший на смену прибою и шелесту листвы за окном. Все ото и многое другое держит людей.

Откинув одеяло, Виктория выбралась из кровати и пошла в ванную.

Праздничный день начинался совсем как обычный. Однако ей нужно было сделать еще много дел. Например, сходить в парикмахерскую и пройтись по магазинам, затем необходимо принять ванну и… Да разве все перечислишь? Праздники, вообще, чреваты большими хлопотами. Управиться бы до шести. Надо зайти за цветами и купить чего-нибудь к кофе.

Виктория тщательно почистила зубы, умылась и пустила набираться воду, сделав ее погорячее. Пройдя в кухню, она поставила вариться два яйца, нарезала хлеб на ломтики и заправила в тостер. Затем сварила кофе без сахара, выключила воду и села завтракать…

… К тому времени, когда Франциск Кунз летел в самолете рейса авиакомпании «Вестерн Эйр Лайнз», Клайв Уильямс проделывал свои гимнастические упражнения, а Виктория Холбейт собиралась принять ванну, Мейроуз Прицци уже приготовила отцу завтрак, сходила за утренней газетой и накладывала макияж сидя перед трюмо в своей комнате. Она слышала, как Доминик прошел в туалет, справил нужду и слил воду, затем тяжелой походкой отправился в ванную. За восемь лет разлуки ничего не изменилось. Доминик остался верен своим привычкам, и это порадовало Мэй. Именно из этого она и исходила в своих расчетах. Отправной точкой в них служил постоянно гложущий отца комплекс неполноценности. Осознавая собственную малозначимость, он стремился взвалить всю вину за любые постигающие его неудачи на окружающих и охотно доверялся тому, кто готов поддержать подобные выводы.

Внешность Доминика, впрочем, соответствовала складу характера, и Мэй знала это. Стоило бросить отцу кость, как тот был готов разорвать любого, на кого укажут пальцем. Зависть и злоба точили его год за годом, выгрызая мозг, иссушая сердце. Со временем Доминик вообще перестал рассматривать варианты ситуаций. Стоило сказать ему: «это так», и он сразу же наливался желчью. Постепенно его характер испортился вконец. Подчас он поступал настолько неразумно, что окружающие всерьез начинали сомневаться: а есть ли у Доминика мозги вообще? На этой природной, ослепляющей глупости и комплексе неполноценности собственного отца и собиралась сыграть Мейроуз.

Пока она продолжала сидеть в своей комнате, готовясь к первому ходу. Она никогда не ограничивалась одной комбинацией, если была возможность воспользоваться несколькими сразу. Чем больше ниточек ты держишь в руках, тем вероятнее возможность выигрыша. Мэй всегда точно знала, ЧЕГО добивается и КАКИМ именно образом достичь желаемого.

Доминик, обутый в мягкие пушистые тапочки, – она слышала шарканье подошв о паркет коридора, – прошел в столовую, отодвинул стул и сел. Через пять минут зашуршала газета.

Мэй спокойно, но быстро начала доводить придуманный сю образ до совершенства. Выбранное специально объемное темно-серое платье скрадывало фигуру, делая ее прямой и плоской, как доска. Оно придавало Мэй вид забитой, глубоко несчастной женщины, страдающей от невыразимого горя, но переносящей свою участь молча. Темный платок, наброшенный на плечи, лишь усиливал это впечатление, горбя плечи, словно стараясь завернуть в них ровную худую грудь.

Мэй открыла коробочку с гримом и нанесла на лицо тонкий слой белой пудры. Пара точных мазков, и щеки стали казаться впалыми, а вид у женщины получился изможденный, говорящий о долгих бессонных ночах и пролитых слезах. Осмотрев себя в зеркало, Мэй нашла, что получилось удачно, но вполне может быть усилено. Доминик стал слаб зрением, однако, по причине того же комплекса, отказывался носить очки. Обмакнув кончик кисточки в грим, Мэй осторожно нанесла краску на веки. Теперь под глазами темнели синяки, подчеркивающие припухлую отечность нижних век. Мейроуз имела все основания гордиться собой. Из зеркала смотрела пятидесятилетняя женщина, раздавленная свалившимся на нее несчастьем. В глазах тускло светился огонь, говорящий о близком помешательстве. С первого же взгляда становилось понятно – этот человек на грани самоубийства и лучше определить его в психиатрическую лечебницу. Бледные губы, искусно окрашенные в восковой цвет, растянула довольная улыбка. Это было именно то, чего она добивалась. Ей удалось сохранить ту толику убедительности, когда эффект сравним с разрывом бомбы, но не вызывает сомнений в своей правдивости. Невероятно, чего можно добиться, использовав старое платье, грим и обычную кисточку.

Мейроуз легко поднялась со стула и прошла в кухню за спиной отца. Тот даже не взглянул на нее, но это и нс важно. Что-что, а привлечь к себе внимание Мэй умела. Поставив на небольшой серебряный поднос кофейник, пару чашек и чайничек со сливками, а также положив любимую сигару отца, она мелкими плывущими шажками прошла в столовую. Сейчас ее можно было сравнить с отшельницей-монахиней, проведшей долгие годы в посте и еженощных молитвах. Остановившись рядом с отцом, Мейроуз опустила поднос, налила кофе в чашечки и подала одну Доминику. Тот, не отрываясь от газеты, взял ее, плеснул себе сливок, с громким стуком поставил чайничек на стол и принялся перемешивать кофе ложечкой. Мэй поджала губы, обошла отца и направилась к противоположному концу длинного стола.

Доминик наконец отложил газету и быстро посмотрел на дочь. До него не сразу дошло, что с Мэй произошли какие-то перемены. Таково было свойство его мозга. Он вновь уставился на нее долгим немигающим взглядом. Примерно через полминуты раздался изумленный выдох.

– Мейроуз…

Мэй, смиренно подняв на отца глаза, тихо ответила:

– Да, папа?..

– Боже мой, Мейроуз, да на тебе лица нет, – Доминик озабоченно покачал головой и с явной жалостью продолжил: – Моя очаровательная дочь превратилась в старуху… Боже мой…

Мэй не ответила. Потупив взгляд, она слушала этот монолог, ожидая, когда же отец приступит к главной части. Начнет обвинять. Словно прочитав ее мысли, Доминик прошипел, даже не пытаясь скрыть свои чувства.