Текст книги "Эмма"

Автор книги: Е. Теодор Бирман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц)

3

Как-то, ввязавшись в чтение серьезного романа внушительного объема и перевалив за его середину (не так легко мне, как видите, отвязаться от литературных ассоциаций), я обнаружил, что забыл имя автора. Это так озадачило меня, что я подумал, не начать ли мне сначала. Я несколько раз повторил имя писателя, перелистал страницы прочтенного текста, выхватывая отдельные фразы, и затем загорелся горячим желанием непременно дочитать книгу до конца, которого вообще-то у романа не было (автор умер раньше, чем завершил работу). Ближе к условному завершению чтения я впал едва ли не в эйфорию, много раз отнимал от номера последней страницы номер текущей, радуясь своему неуклонному продвижению. Нечто подобное я испытывал и во время стайерских забегов, которые очень любил в юности. Большую часть дистанции я держался в толпе в середине и только на последней трети и даже лишь на последних кругах дорожки нашей школьной спортивной площадки понемногу разгонялся и нагонял лидеров.

Я вряд ли сумею точно объяснить, почему мне вспомнились эти забеги и история чтения того длинного романа, когда я глядел на короткие, поддерживаемые матерчатым ремнем, шорты Шарля, явно привезенные «оттуда» (здесь носили более длинные и с завязками). Тапочки на нем, слава богу, были не матерчатые с затоптанными, засаленными задниками, а синтетические пляжные, но в бороздке подошвы одного из них, видимо, застрял мелкий камешек и иногда при ходьбе он издавал раздражавший меня скрежет об каменный пол. Шарль не мог не слышать его, но, наверно, ленился поискать и выковырять. Из-за этого скрипа мне представилось, что к той же или другой подошве, может быть, еще приклеились пару мокрых мелких опавших листков или обломков большого засохшего листа, и рано или поздно они отклеятся и появятся на полу за прошлепавшим в другой угол комнаты Шарлем. Не хватало еще ему извлечь из шкафа гитару с повязанным на ее гриф красным бантом и исполнить цыганский романс. Написав эти строки, я поймал себя сейчас на том, что мысленно прокручиваю в голове: «Утро-о-о туманное, утро-о-о седое…», – но тогда, хорошо помню, если и не яростно, то уж во всяком случае, энергично и жестко воспротивился ретроградному духу, которым на меня повеяло. Я вовсе не был склонен к отрицанию прошлого, «весь мир и т. д. мы разрушим до основанья, а затем…», конечно нет. Возможно, я испугался, возможно, мне показалось, что Шарль с Эммой близки к тому, чтобы сойти с дистанции, забросить на середине толстую книгу. В тот момент я отказался от своего предположения о поддельном характере Шарлевых еврейских корней, так как от него повеяло какой-то специфической расхлябанностью, хотя назвать его вид неряшливым или неопрятным никак нельзя было. И все же, если бы отношения его и Эммы оставались такими же, какими я запомнил их во время нашего наиболее длительного и тесного общения во время поездки по Кавказу, Эмма, кажется мне, позаботилась бы о том, чтобы он выглядел по-другому. Сама она была тоже одета по-домашнему, и я не без некоторой боли в сердце опознал в ее одежде хорошие, но не новые вещи, из тех, которые отдают обеспеченные местные женщины «помощницам по дому». И это опять толкнуло меня к цепочке догадок: совместная жизнь с родителями на первом этапе после переезда обеспечивала Шарлю и Эмме финансовую выживаемость на достаточно длительный срок, и тем не менее, она занималась и витринами в супермаркете и, по-видимому, домашней работой в частных домах, и значит, делала это, скорее всего, ради личной независимости и чтобы меньше находиться дома.

Я стал приглядываться к Эмме внимательнее, опасаясь увидеть в ней следы надлома, и еще больше – обнаружить в себе зачатки чувства жалости к ней. Думаю, она разгадала мои мысли, и я словно получил в ответ заряд мелкого колючего снега, хлестнувшего из ее глаз прямо мне в лицо. Я вынужден был даже отвести взгляд, но внутренне возликовал: нет, эта новая Эмма – все та же, она по-прежнему невыносима. Я в конце концов не удержался от счастливой улыбки и добавил к ней еще парочку каких-то мелких примирительных жестов (в зоологическом переводе на собачий – дружелюбно повилял хвостом).

Один умник (любитель щеголять наблюдательностью) как-то, не зная о нашем близком знакомстве, сравнил ее с сильно охлажденной газированной водой. «Приятно, – сказал он, – но не хватает сиропа». Дурак! Я представил себе прозрачную воду со светлыми пузырьками, льющуюся в стакан из высокого гудящего автомата, выхватил мысленно этот стакан, отставил его на соседнюю запасную решетчатую позицию в нише-пещере из нержавеющей или просто хромированной стали, а остаток струи набрал в ладони, мелкими глотками, наслаждаясь, выпил, а остатки влаги плеснул себе в лицо, втер ладонями в кожу. Дурак, не дурак этот «наблюдатель», но светлая чистота Эммы схвачена им с достойной похвалы точностью.

Не очень-то понятны мне были благодушие и полная беспечность Шарля. Видимо, он был все еще в состоянии душевного подъема после того, как они разъехались с его родителями, и дамоклов меч постоянной необходимости выбирать между ними и Эммой в мелких бытовых конфликтах больше не нависал над ним. Кроме того, он только что устроился на смехотворно оплачиваемую, но все-таки близкую к специальности работу. Грыжа его, похоже, не мучила, и он даже не поморщился, когда я специально попросил Эмму добавить мне в кофе сухого молока и проследил за выражением его лица. Он явно расцвел здесь и просто потряс меня, когда заявил, что даже после внезапного ночного всплеска чьей-то речи за окном, когда он различает, что это ивритская речь, у него становится спокойно на душе. Я не знал умиляться мне или потешаться над ним, но не сделал ни того, ни другого, так искренен он был. Видимо решил, что здесь никто уже не сдернет с него шорты, хотя по-прежнему носил их с ремешком то ли по привычке, то ли на всякий случай.

Квартира, которую они снимали, была на первом этаже многоэтажного дома, но с участком земли, который так понравился Шарлю, что именно он всегда выманивал нас из комнат в крытую беседку с двумя диванчиками и небольшой травяной площадкой вокруг, где мы были отчасти видны прохожим и тем привлекли внимание соседей (конечно, это Эмма была приманкой, на которую клюнул бы и тонкоголосый скопец).

Травы поначалу там не было, а были засохшие сорняки, прошлогодние листья, еще какой-то мусор. Владелице квартиры, жившей этажом выше (съемная квартира принадлежала ее умершей сестре), Шарль, Эмма и Берточка, когда они пришли осматривать жилье, видимо, настолько понравились, что она не только снизила цену, но и пообещала за свой счет привести в порядок участок и посадить декоративную травку. Последняя была аргументом, касавшимся в первую очередь ребенка, для игр которого на свежем воздухе она предназначалась. Но на практике Берту весьма устраивала наша привязанность к беседке, она с удовольствием уступала нам дворик, так как при этом освобождался для нее одной салон с телевизором.

Когда я начал появляться у них, обещание насчет травы еще не было выполнено, и уже появились сомнения, будет ли оно выполнено вообще. В один из субботних вечеров Шарль решил, по крайней мере, убрать участок. Он, воспользовавшись граблями, собрал в кучу весь мусор, сушняк и поджег их. Пламя поднялось высоко, выбежала всполошенная хозяйка, она не решалась отчитывать нас, только переступала с ноги на ногу и выражала опасения, как бы пламя не добралось до газовых баллонов. Шарль снисходительно успокаивал пожилую женщину, утверждая, что ситуация под контролем. Его тяжелый акцент, треск костра, колебания огня, все время менявшие искусственное освещение естественной, настоящей красоты Эммы, не добавляли уверенности владелице квартиры. Я переводил взгляд с языков пламени на Эмму, сидевшую напротив меня в шортах и простенькой однотонной кремовой футболке без всяких надписей, поджав под себя босые ноги, поглядывал на продолжавшую нервничать хозяйку, снова на огонь, выдерживал приличную паузу, чтобы следом уже законно, без помех, сделать для своего и до того обширного хранилища в памяти еще, и еще, и еще один моментальный снимок Эммы, которую взбалмошные прыжки пламени пытались представить всякий раз по-иному.

Тогда-то и подошел к ограде сосед из одноэтажной и очень простой по архитектуре, но большой по площади виллы с другой стороны переулка – неполный профессор всемирной истории Оме и с ним два его племянника: вечно, как теленок, увязывавшийся за ним Наполеон и другой – Жюстен. Оме принес с собой еще одни грабли, тем превратив меня из наблюдателя в помощника Шарля. Он сказал, что старую мебель, обрезки подстриженных кустов и деревьев, а также садовый мусор муниципалитет просит выносить на дорогу вечером второго выходного дня, то есть субботы, и исправно вывозит утром следующего дня.

Оме стал посещать Эмму с Шарлем, позже здесь появились реформистская равинесса Бурнизьен, а потом и Леон, информация о характере занятий которого и социальном статусе были ограждены им от нашего любопытства, так что до самого конца я не был уверен, что же он за птица и мог судить о нем только по его разговорам и поступкам в обществе, состав которого я только что объявил на страницах этих записок.

4

Вопросами различия национальных культур и механизмами культурной наследственности внутри каждой из них я стал интересоваться уже здесь, ведь именно бросок из одной среды в другую, как это произошло с нами, немедленно требует реакции на расщепление ранее совершенно цельных привычек и понятий.

Я сейчас перебираю в памяти последние из виденных мною европейских фильмов. Два французских. В обоих фокус на капризном и своевольном мужчине и вьющейся перед ним женщине с очевидными изъянами в характере или во внешности. Ее терпение, бесподобная выразительность, не унижающая себя мягкость побеждают к концу фильма: дикарь ищет/догоняет/возвращает ее себе – победительницу, гордую и неповторимую. Все чудесно: реплики, актеры, ракурсы. Но схема у двух фильмов – общая. Вполне возможно, что имеется неизвестный мне прототип.

Немецкий фильм, о прошедшей войне. Уже через полчаса у меня появляется впечатление, что я это где-то видел, хотя фильм мне определенно незнаком. Ну, конечно же – мужское братство, бессмысленный долг, печальная ирония неизбежного поражения – ремарковские интонации, знакомые с юности.

А вот еще два английских фильма – один про инцест, другой о театре в тюрьме. Аристократические родственники демократичного американского искусства. Психологическое ядро все то же – из железной клетки англо-саксонской законопослушности ускользают между прутьев неоскопленные души. Недавно в «Бургерандже» стайка девчушек лет двенадцати совмещала ожидание заказанных порций с расспросом работавших за прилавком мальчиков, кто нарисован на стенке в качестве символа заведения – бык или вол. Мальчики не знали. Не уловил, кем был задан вопрос, в чем различие между ними. Мне было слышно – смешливая и самая рослая во всей компании девочка предлагала полный и правильный ответ. Я представил себе зрителя, американского или английского законопослушного вола: зажав копыта передних конечностей между коленками задних, переживает он экранные дикие страсти из жизни быков.

Не перепутаешь ни эти фильмы, ни породившие их культуры. Все знакомо – и их родовые различия, и внутренние повторы.

Из всего этого я готовлю какой-то важный для себя общий вывод. Обобщения всегда давались мне мучительно трудно. Я пытаюсь осмыслить то, что вижу сейчас вокруг, в стране, чей государственный гимн лишь одной, словесной своей стороной, привязан к здешней почве, но музыка его повествует о любви чужой.

Я также ищу и нанизываю одну за другой бусинки оправданий собственного литературного пиратства. И вот, что лезет мне в голову – разве все они там, на Западе, сами не пираты? Разве не потребовалось им полторы тысячи лет, чтобы на развалинах римских государственности и права, окружив себя обломками греческих скульптур, вооружившись булыжниками еврейских заповедей (они называют это этическим монотеизмом) предстать перед нами во всем их сегодняшнем блеске и величии?

И я не скрываю – все в моей книге имитация и подделка, старательные каракули третьеклассника. Я учусь таким способом жизнедеятельности в качестве естественной (не приживленной) клетки одной из разновидностей (довольно древней в нашем случае) национальных человеческих коллективов.

5

Чувствую, мне следует сейчас на небольших примерах «из жизни» дать вам дополнительное представление о своем характере. Начну с того, что когда серьезный жизненный вопрос должен быть решен мною в короткое время, я словно запираюсь в бункере генерального штаба своей судьбы, отрешаюсь от всех маловажных побудительных мотивов, и быстро, как на экзамене, просчитав комбинации возможных последствий, оценив вероятности ошибок, твердой рукой вручаю року-экзаменатору исписанный моим невыразительным, но разборчивым почерком листок и никогда не сожалею о содержащихся в нем ответах, понимая и принимая абсурдность (нежизненность? безрассудство?) погони за идеальными решениями. Простота и внутренняя логическая стройность – мои компас и GPS.

Другое дело, когда речь идет о несущественных мелочах или о тех бытовых проблемах, которые кажутся мне незначительными. Тут нередко сказывается моя нетерпеливая надменность, отметающая с пренебрежением нужду в серьезном подходе к простым жизненным ситуациям, и тогда из них я нередко выхожу дурак дураком. Вот я добрался и до обещанного примера «из жизни».

Вскоре после того, как я стал работать, я решил купить себе кроссовки и новые туфли. С вполне приличными белыми кроссовками производства известной компании я вышел из первого же магазина на улице Алленби потому, что мне почудилось подозрительное отношение продавщицы к моей кредитоспособности. Это показалось мне нестерпимо. Да еще я услышал ее сказанное напарнику шепотом и, возможно, рассчитанное на мое слабое знание языка замечание, что у меня нехорошие носки. Пришлось купить у них еще и толстые белые спортивные носки. Я вышел из магазина с таким достоинством, будто только что расплатился за приобретенную в личную собственность трехмачтовую яхту с бассейном и теннисным кортом. Хотя продавщица и ее напарник выглядели вполне удовлетворенными, а товар был качественным, я был раздражен и недоволен собой. Поэтому в следующем магазине я повел себя еще ужаснее: я перемерял едва ли не все имевшиеся в наличие модели туфель, а об одной из них безапелляционно заявил владельцу магазина (и продавцу по совместительству), что их я и примерять не хочу, потому что такую обувь в самую пору носить разве что африканскому племени Мумбо-Юмбо (собеседнику моему, конечно же, неизвестного) в сочетании с бирюльками из слоновой кости, которыми они украшают перегородки носа. На мое несчастье продавец восточного происхождения оказался таким непобедимо настойчивым, какими бывали в прошедшие времена русские дворяне в вопросах чести. От него и его товаров было так же тяжело отделаться, как от дуэли с задиристым юным офицером благородных кровей, одетым в яркий доломан с ментиком. Я так и не купил у него обувь, и он проводил меня до двери своего заведения пожеланиями никогда меня больше не видеть и обещанием ничего мне не продавать в будущем. Расставание наше было бурным, но к счастью коротким. Хоть я и был возмущен его поведением, но домой возвращался в приподнятом настроении. Новые туфли я купил в другой раз и уже без всяких побочных психологических осложнений. Подчеркиваю – мнительность и гордость в моем характере проявляются по большей части в мелочах, в серьезных вопросах я не позволяю своим эмоциям возобладать над рассудительностью и здравым смыслом.

Коль я уж упомянул о своем устройстве на работу, то сейчас самое время сообщить, что мне повезло гораздо больше, чем Шарлю – я, еще даже не закончив положенный мне и оплаченный государством курс новоязыкознания, устроился по специальности, а после того, как вновь встретил Эмму и увидел, что я пробил языковый асфальт и гораздо быстрее их пророс в профессиональном смысле нахальной травкой в щели естественного недоверия к хоть и единокровным, а все же чужакам, меня охватил соревновательный азарт (я с наслаждением вспоминал, как прыгала и хлопала в ладоши Эмма, когда давал результат мой коронный трюк с ускорением в конце стайерской дистанции и не обращала внимание на Шарля, который плелся в хвосте). Руководствуясь исключительно этим побудительным мотивом, я в короткий срок сменил еще два места работы, пристроившись в местной «оборонке» и выторговав себе зарплату и условия, уровень которых даже превышал средний-обычный для инженеров уроженцев страны, имевших аналогичный опыт работы и сходное резюме. Я, конечно, не скрывал своих достижений, и меня бесконечно радовало восхищение Эммы, хоть и смущало и щипало совесть наивное и искреннее уважение, выказываемое мне Шарлем. Но таков я.

Полюбилась мне тут одна птичка, Vanellus spinosus, на которую впервые обратил внимание во внутреннем «зеленом уголке», устроенном внутри солидного каре зданий с круглыми окнами одной не менее солидной компании, производящей электронное оборудование, описание назначения и характеристик которого полагается обходить в разговоре, не все участники которого могут быть определены как заинтересованные стороны. С птицей этой я сразу почувствовал какое-то родство душ. Собранная, кареглазая, осторожная, немного замкнутая. Не считает себя важной птицей. Оперена сдержанно, аккуратно.

Поместив здесь эту фотографию аналогично тому, как привычно цитируют в литературе известного поэта, я все же испытываю опасения по поводу нарушения мною авторских прав госпожи Ван Зандберген и Интернет-сайта, разместившего снимок. Если книга моя не получит известности, то преступление легко сойдет мне с рук, в противном случае я попытаюсь рассчитаться искренним восхищением художественными достоинствами снимка. Если быть до конца справедливым, он отчасти принадлежит и мне, ведь фотографируя птицу, госпожа Ван Зандберген не подозревала, что помимо Vanellus spinosus запечатлевает навеки настороженно-независимое состояние моей души.

6

Не люблю информационных связок в тексте, это всегда халтура или, по крайней мере, выглядит таковой. Только один абзац. Потерпите.

Отец неполного профессора Оме был польский еврей, мать – еврейка немецкая. Отца спасла Красная армия и советская азиатская глубинка, мать – монахини не то в Польше, не то даже в самой Германии. Коммунистические идеи стали общей религией его родителей, в случае же его отца имела место еще и острая неприязнь к местному климату и флоре, к земле, которую в начале двадцатого века в эпизоде 4 первой части «Улисса» Джойс именует «неспособной рожать, мертвой – старушиной – седой запавшей пиздой планеты». Он (отец Оме) оказался здесь только потому, что больше никуда его не брали. Оме-сын рассказал – до конца жизни тосковал его отец по польской зиме.

Я читал о польском священнике, противнике нацистов, освобожденном русскими из концлагеря. На допросе, понимая уже, что ему ничего теперь не грозит, он вздыхает: «Жестоко, конечно, жестоко поступили с евреями, – но потом вдруг подмигивает русскому следователю, – а хорошо, что их больше нет, Польша вздохнет свободной грудью». Разумеется, разные были католические священники, но я благодарю бога за то, что он создал меня пусть не орлом, но, по крайней мере, Vanellus spinosus, а не отцом Оме или нежеланным гостем чужих балконов – голубем.

Божественное изобретение – поисковые системы в Интернете. Вот я набираю: «Как отвадить голубей». Щелк – и я уже на форуме, и господи! все, что мне нужно теперь сделать – Ctrl-C да Ctrl-V, таким небесным подарком оказывается найденная мною переписка нескольких женщин для иносказательной иллюстрации чувств, вызванных во мне рассказом Оме о своем родителе. Ей-богу! Я ни слова почти не изменил.

Вопрос:

«По весне голуби свили гнездо на балконе. Я, конечно, его выбросила, балкон помыла, на место гнезда поставила драцену, но эта парочка постоянно бродит по балкону, ну и естественно, гадит… Знаю, что отвадить голубей очень трудно, почти невозможно, но все-таки, может кто-то владеет секретом? У соседей балконы затянуты сетками или застеклены, но у меня квартира съемная, и я не могу этого сделать». (Н. Израиль. Ашкелон. Март, 31)

Переписка (избранное):

В Германии можно купить искусственную ворону. Сажаешь такую птицу на перила балкона, и голуби боятся туда лететь. И выглядит декоративно. (Ф. Германия. Бонн. Март, 31).

Это хорошая идея. В принципе, можно любое чучело какой-нибудь большой птицы посадить. А она не каркает, эта ворона? А то у меня канарейка от инфаркта умрет… (Н. Израиль. Ашкелон. Март, 31)

Нет, не каркает. (Ф. Германия. Бонн. Март, 31)

Есть ещё специальные шипы из пластика: они кладутся на горизонтальную поверхность или прикрепляются на ограду, и у птиц нет возможности усаживаться. А ещё я слышала рекомендацию – насыпать черный молотый перец на проблемную зону. (П. Россия. Москва)

А у нас на маленьком балкончике они уже несколько лет гнездо вьют. Все равно им пользоваться невозможно, он шириной сантиметров тридцать всего. Голуби раньше нас там уже поселились. Мы, когда купили квартиру, они там уже жили… и мне было неудобно их выгонять. Они там птенчиков выводят, ма-аленьких и смешных, а потом птенчики подрастают и учатся летать. Так что у нас просто орнитологическая станция, наблюдение за семейной жизнью голубей. На балкончик, конечно, не выйдешь – свинство и антисанитария сплошная, но не могу я их выгонять… (Р. Нидерланды. Гаага. Март, 31)

Вот и я уже не смогу птенчиков выкидывать… Так что лучше не дожидаться. Хотя они уже вьют гнездо в моей драцене. Вот глупые птицы! Не понимают, что их здесь не хотят, и все равно лезут!

Сейчас натыкаю деревянных палочек в горшок, чтобы не смогли залезть.

Посмотрела, у всех соседей балконы сетками затянуты, а один без сетки, но там собачонка на страже. (Н. Израиль. Ашкелон. Апрель, 1)

В магазине предложили следующие варианты: спрей, отпугивающий голубей, он образует липкую пену, голуби в ней вязнут, и в следующий раз якобы не лезут. Для того чтобы отмыть эту самую пену, предлагается другой спрей. Еще пластиковые шипы. При этом продавец продемонстрировал на себе как они вонзаются голубю в попу. Страшная штука. Я, конечно, озабочена тем, как избавится от голубей, но не до такой же степени… (Н. Израиль. Ашкелон. Апрель, 2)

Говорят, старые диски можно повесить – тоже отпугивают. Но еще не проверяла. А вообще, они меня, кажется, побеждают. Нет у меня такого упорства как у них. Буду выкидывать их гнездо раз в день, а не каждые полчаса. Все равно они его успевают построить быстрее, чем я увижу. (Н. Израиль. Ашкелон. Апрель, 9)

Сочувствую!!!! (Гость. Франция. Марсель. Апрель, 10)

Поставь канарейку подальше от балкона на пару дней, а на балкон – ветряк маленький самодельный и трещотку, старые диски – рулят. Особенно двусторонние. Еще метод – мороки много только – по периметру балкона от пола до потолка на пару дней – картонные коробки. Типа – «застеклила». Вид варварский и жуткий. Но самый действенный метод – разбить яйца в кладке. Но это уж совсем на крайний-крайний случай. (Д. Украина. Киев. Апрель, 10)

В общем, войну я проиграла. Они меня победили. Гнезда я каждый день на помойку выносила, один раз и яйцо с балкона швырнула, разозлившись. Второе яйцо они до гнезда не донесли, разбили по дороге, под солнышком, оно хорошо прожарилось… Только пароочистителем удалось эту яичницу с пола оттереть… Надоело мне это все. Последнее гнездо они свили снова в горшке с драценой, и я его выбрасывать не стала. Ну и тут семья их, видимо, распалась… Голубь больше не прилетает, а голубка сидит целый день в моей драцене. Не мусорит на балконе, не какает. Ну и пусть себе сидит, мне она уже не мешает. И я ей не мешаю. Даже когда драцену поливаю, она сидит себе смирненько… Или это не поражение, а мир? (Н. Израиль. Ашкелон. Июнь, 11)