Текст книги "Эмма"

Автор книги: Е. Теодор Бирман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 27 страниц)

18

Когда, высадив ее у дома (ее с Шарлем дома!), я один возвращался к себе, дул сильный ветер, сталкивая машину то на соседнюю полосу, то к обочине. Войдя в нашу с матерью квартиру, я обнаружил, что окно в ванной комнате так и оставлено открытым (когда уходил, мне не понравился запах – возможно, где-то в глубине стенного кармана, предназначенного для выдвижных рам окна (стекло, жалюзи, сетка), разлагалась миниатюрная ящерица, может быть даже – очень крупная муха или шмель, я чрезвычайно чувствителен к запахам). Видимо, мать, уйдя к знакомым, решила не закрывать окно. На бежевом кафеле было полно сухих листьев (мелких от соседнего дерева и крупных от бегущего по стенам дома вьюнка). Они неприятно, как лопающиеся под ногой крылатые тараканы, хрустели под ногами, и я смел их в совок и отправил в корзину для мусора. Но такие же листья набрались и в сухой открытой ванной. Из душевого шланга я лил воду на ее борта, не допуская заполнения, подгонял листья по мелкой ряби, когда же прекращал поток, они плыли к перекрывающей вход в канализационную преисподнюю решетке сливного отверстия и садились на мель. Они не были похожи на вытащенные на берег лодки. Я сгреб их, превратил в бурый ком и для разнообразия выбросил за окно. Листья на полу – мусор, мокрые, отмытые в ванной – часть природы. Ей и вернул в черноту ночи. Я выключил свет и постоял у окна, дожидаясь, когда стихнет ветер, – перед стеной соседнего дома росло дерево с редкими резными листьями, обвисающими с веток как уши той породы собак, у которой они похожи на оладьи. Дом напротив недавно побелили заново и попутно расколотили матовый колпак небольшой неоновой ламы с четкими крупными черными цифрами номера дома. Лампа теперь светила ярко и таким же контрастным, каким раньше был номер 16, словно черной тушью очерчивался теперь по ночам листьями дерева на стене портрет лысого мужчины с бородой и высоким чистым лбом. Я уже несколько недель следил за тем, как меняется постепенно выражение его лица, мне казалось, что он понемногу теряет рассудок. Дождавшись затишья, я убедился, что со знакомым образом не произошло никаких изменений со времени нашей последней встречи, и благоразумно отошел от окна – из опасения, как бы ветер не скорчил мне физиономию обезумевшего Шарля.

Мне хочется, чтобы приведенный в предыдущей главе не рассказ или монолог мой, а скорее длинный выдох, воспоминание об украденной порции земного блаженства, не был воспринят вами как эротический. Сам же я, сейчас, перечтя написанное, тоже не ощущаю его таковым. Скорее – это мероприятие по поддержанию воспоминаний в образцовом состоянии. Разборка эмоций, смазка чувств. Консервация моей жизни в лучшем и ценнейшем ее повороте. Эмма! Не подлежащая присвоению женщина в газообразном янтаре. Какой должна быть температура окружающего ее сухого янтарного облака? 36.6 градусов, как у Эммы? Или 33–34 – оптимальная температура воды в ванной, которую она принимает, после того, как вернулась домой, к Шарлю? Мне, когда-то чрезвычайно любившему снежную зиму, совестно признаться, но со временем я полюбил тепло. Во время сухого без пыли хамсина я и вообще открываю все окна и даю прокалиться воздуху в доме. Конечно, когда повышается влажность, это становится больше похоже на бассейн, заполненный пять минут назад снятой с огня манной кашей, но зато я знаю, что утром наверняка проснусь не как автомобиль с полицейским «башмаком» на колесе (то есть с блокированной поясницей) и без горбатого кита в горле. Видимо, начинает сказываться возраст.

Позвольте (я много думал об этом), представить вам сейчас выполненную мною реконструкцию видения Эммой этого великого в масштабах моей жизни события. Итак, Эмма в ванной осмысливает происшедшее.

Хоть я и провозгласил в самом начале, что меня вовсе не смущает подражательный характер используемых мною литературных приемов, все же, когда дело доходит до «потока сознания», даже мне становится не по себе. Этот метод представляет собой до того легкую поживу для литературного вора, лежит таким сочным куском мяса прямо на пути голодного кота, что… в общем, краснея, мучаясь, внутренне зажмурившись, я решил испробовать и это, и сохраняя верность традиции, изложил мужское представление об истечении (некрасиво назвалось), о течении женской мысли. Эмма, наверняка, ничуть не обиделась и рассмеялась бы по поводу этой моей оговорки, она – не женщина-еж, она из благословенного племени позволяющих шутить над собой и не ставящих вокруг своей территории-личности колючие заслоны. И кроме того – лексикон «для двоих», общение с возлюбленной (я тогда впервые назвал ее про себя этим волнующим, театральным словом) должны были расширить сложившиеся языковые рамки в наших личных отношениях. Эмма.

«…моя зубная щетка отвернулась ворсинками к стенке, спинкой ко мне, будто упрекает, а вот щетка Шарля смотрит в сторону, это хорошо, так и нужно сейчас, в ванной две струи бьют в талию сбоку, четыре – в поясницу, с противоположной стороны, у ног, – три, двум боковым можно подставить ступни, средняя не добивает до… когда в мыслях дохожу до этого «до», словесная ткань у меня почему-то разрывается и вместо слова вставляется образ, причем затушеванный, тщательно вымыть – и все, скользкая чистота, я – пуританка? «самая чистая девочка грязнее мальчика, мой свои «прелести» часто и тщательно» – прощальное материнское наставление, больше всего запомнилось, нет, было еще какое-то… да, «прелести» – это было ее обозначение, не могу сказать, чтобы «прелести» ощутили сегодня существенную или вообще какую-нибудь разницу, как это назвать? в технике… глупо было бы ожидать иного, женщина – замок, к которому любой ключ подходит, кто это сказал? неужели я? впрочем, ничего особенного, напрашивающееся сравнение, Родольф тонкокостный, может быть станет когда-нибудь пухленьким старичком, во снах будет сидеть перед двумя запретными тортами – одним белым (бизе, крем, орехи), другим темным, в тонкой, ломкой шоколадной оболочке? все рубашки окажутся приталенными, встанет перед дилеммой – либо широковата в плечах, либо тесновата в талии, что выберет? как тот забавный толстячок в супермаркете, порядочно за пятьдесят, который однажды сначала положил шоколадку в тележку, возил ее по магазину, а в конце, перед тем как подойти к моей кассе, выложил, кассирши заметили, что он всегда ко мне приходит, и стоило ему стать в хвост очереди, которая-нибудь из них вылетала из засады, садилась за дальнюю свободную стойку и кричала ему: «подходите, пожалуйста! свободно!» и он, бедняжка, брел к своим палачам, и даже без утешительной шоколадки в корзине, да, у Шарля кость шире, особенно в запястье, вспомнила – еще это ее объяснение, гораздо более позднее (по телефону), почему не взяла с собой: «отцовское воспитание гораздо лучше формирует характер девочки, готовит ее к семейной жизни, сколько видела материнских дочек, как правило – чертополох, им трудно быть половиной семьи, твой отец – очень хороший человек, он даст тебе больше, чем я смогла бы», она права? отцовское воспитание приучает к мужской любви, своего рода зависимость, все-таки тяжело… Родольф не ожидал, если бы надеялся, он постригся бы за пару дней до события, а может быть и больше, вдруг парикмахер схалтурит с филировкой, а он был только-только стриженный, под моими пальцами был свежевыбритый затылок, виски, по-моему, чуть-чуть, самую малость, разной длины, странно, что не заметил – не похоже на него, ах да – у него правый глаз «ленивый»? так что ли это называется? и приобрел бы, наверно, заранее самую лучшую и дорогую рубашку, я это хорошо чувствую – мужчины обожают хорошие рубашки – ведь по степени близости они в каком-то смысле – суррогат женщины, особенно, когда в отношении последней их возможности окончательно исчерпаны, да, подготовился бы – когда мы ехали только на ярмарку, он остановился вдруг на обочине дороги возле дерева, в ветвях которого запуталась длинная упаковочная лента, наверно улетела с какого-нибудь грузовика, он достал из багажника резиновые перчатки, надел их как доктор, вытащил ленту осторожно, так, чтобы не ломать ветки, сложил ее в пакет, туда же докторским жестом сбросил перчатки, эта лента на дереве висела минимум два года, я помню, мы же каждый день проезжаем по этой дороге – и я, и Родольф, он улыбался во время всей этой процедуры, придумал заранее – развлечь меня, да, смешно получилось, я вспомнила, что неподалеку отсюда кто-то забросил на высоковольтные провода пару связанных шнурками красных армейских ботинок, но, конечно, не сказала ему об этом, потом на светофоре он рванул вдруг вперед, как только загорелся зеленый свет, глянула на него, объяснил: «стоял рядом «Фольксваген», тип за рулем тебя разглядывал», подумал, помолчал, будто собирался добавить что-то, и это ожидание продолжения обязало меня никак не реагировать пока, но он так ничего и не сказал больше, намеренно заложил эту паузу? опасался нежелательной для него моей реакции? интуитивно сделал это или рассчитано? сколько лет знакомы, не знаю, где у него грань между интуицией и расчетом, и когда-нибудь разве я его «окорачивала»? смотрела на него «поверх очков»? я и очки никогда не носила, когда уже въехали в город, а он продолжал быстро ехать, вдруг пришлось довольно резко притормаживать, потому что мужик здоровенный, который до этого стоял на тротуаре, вдруг вышел на пешеходный переход, остановился, повернулся к нам лицом и стал как квочка приседать и обеими руками делать осаживающие знаки Родольфу – мол, успокойся, тише, я заметила, такие мужики громадные, чтобы подчеркнуть еще сильнее свои внушительные размеры, любят надевать безрукавки с огромным количеством нагрудных и боковых карманов и в них напихивать всяких угловатых предметов, вот и этот стоит со своими оттопыренными карманами как культурист с напряженными мускулами и Родольфа-гонщика усмиряет, я на них по очереди смотрю, а «гонщик» будто застыл, волосок брови не шевельнется, мускул на лице не играет, сквозь темные очки смотрит на этого большого дядьку и, кажется, как медный всадник на площади еще сто лет не пошевелится, только не в доспехах, а в джинсах и мягком пиджаке с благородной искрой, похоже на двуцветность молотого перца для стейков в баночке, да, вполне благородные цвета, правда, по погоде не было нужды в пиджаке, наверно, захотелось покрасоваться, а дядька закончил свое представление, сделал знак женщине на другой стороне дороги, и та с девочкой в одной руке и стопкой из трех корытец таких, в которые в ресторанах упаковывают на вынос блюда, не глядя на нас, пересекла дорогу, а за ней и он ушел, продолжая с ней разговаривать, но ношу ее себе не взял, мы поехали дальше, уже медленно, и я рассмеялась, тогда и Родольф вышел из своего ступора и начал улыбаться, возможно, слишком внезапно для него все это случилось на стоянке, не только для меня, но если бы он готовился, мог бы сорваться, жалко Шарля, он ничего не заподозрит, многовато мелких происшествий было по дороге на ярмарку, через два квартала после инцидента с карманистым мужиком дорогу нам стал пересекать черный полиэтиленовый пакет, и он так был похож на черепаху без головы, но с хвостом ондатры, так ловко взобрался и сполз с мощеного красным кирпичом разграничившего полосы дорожного треугольника и побежал нам под колеса, что я поневоле съежилась, Родольф почувствовал и затормозил, поехал только когда я кивнула головой, он теперь из-за Шарля спрячется на несколько дней, ему наверняка потребуется время, чтобы совладать с собой и изображать, будто все по-прежнему, во время прогулки по городу перед лекцией, мы проходили мимо супермаркета, и я подумала, что в последнюю недельную закупку продуктов забыла приобрести свечи (в эти выходные – годовщина смерти отца, мы собирались с Шарлем поехать на кладбище), мы вошли, нашли поминальные свечи, и я тут вспомнила – утром обнаружила, что и гигиенические прокладки у меня закончились, но неудобно было покупать их при Родольфе, видимо от досады я забылась и на кассе потянула к себе подписанный мною чек, а распечатку подтолкнула кассирше, та улыбнулась, по этому жесту тут же распознав во мне коллегу, а я смутилась – сколько лет прошло с тех пор, как я в последний раз захлопнула кассу, а до сих пор случается – срабатывает привычка, Родольф видел, конечно, все это, но сделал вид, что не заметил, почему? сразу догадался, в чем дело, и решил, что раз я не обсуждала с ним раньше наш первый год здесь, то и теперь не захочу? до такой степени заботится о моей гордыне и владеет собой? а я сумею скрыть от Шарля? сумею, наверно сумею, «лишь две вещи поражают меня: звездное небо надо мною и нравственный закон…», где? «во мне»! но какая же это философия? это игра словами, нажимающая на какие-то нервные окончания души, так же (наркотически?) действует мазок Ван Гога, не иначе как Родольф у колонны впрыснул мне свои идеи, или уже в машине, бедный Шарль, кого-нибудь да предашь, не себя, так другого, как же я-то решилась? сказал кто-то, не помню, кто, – женщине на глаза попадается соблазнительная пуговица, она под нее придумывает платье, это не про меня, мне всегда недоставало спонтанности, это Родольф оторвал меня от почвы, Родольф был во мне – значит, он теперь мой нравственный закон? во мне сменился внутренний закон? или у меня теперь два внутренних закона? потолок – вместо звездного неба, белый, какую маску наденет Родольф? в детстве у меня была маска лисички, очень тяжелая, не такая, какие сейчас продают, но я ее любила, и мне нравился запах клея, нравилось, как глухо звучал из нее мой голос, но бегать в ней нельзя было, она тогда сползала с лица, а резинка давила на уши, да, маску невозмутимости, а не как тогда в школе он пялился на меня, когда Шарль стоял с сорванными трусами у футбольной площадки, Шарль ужасно побледнел, вернул быстренько свои трусишки на место и уже не отпускал их до конца урока, а потом всегда носил поясные ремни с пряжками, до сих пор не признает шорты с резинкой, а Родольфу, хоть он не осознал тогда, хотелось, чтобы это с него стащили трусы, и что он бы тогда сделал? небось, слезы по щекам, в драку полез бы, а Шарль так и остался на линии, был бы Родольф ему настоящим другом, тоже опустил бы трусы, ради Шарля, ведь они потом стали друзьями, но он этого не сделал, интересно, он догадывается сейчас, как ему следовало поступить? видела, как однажды зимой мальчишки сорвали с Родольфа шапку и забросили на крышу одноэтажной пристройки рядом со школой, шапка там хорошо была видна с дороги на крутой крыше, лежала на снегу как мертвая собака, обычно такие пакости доставались на долю Шарля, а тут Родольф – сразу вышел из себя, совершенно не любит собак, как он ее потом достал с крыши? всегда казался мне немного зеленым, сейчас из-за отсутствия семейного опыта, зеленый? как ирландский паб снаружи? внутри никогда не была, говорят (где-то читала), там ужасно скучно, пьют всю ночь это свое пиво Guinness, под утро трахают по очереди малолетку в сортире возле писсуаров, Родольф долго был один, я все-таки за ранние браки, вокруг нашего дома бродит в последние месяца полтора приблудный котенок, еду берет у меня и у Берты, а в дом не заманишь его, диковат, не представить даже, что сможет свернуться у ног калачиком или прыгнуть к тарелке на стол, или обращаться к людям с просьбами, не теряя достоинства, для этого нужен каждодневный опыт, Родольф, бедняжка, как он сейчас? смешной, спросил, люблю ли я ссориться, торжествует или наоборот? боится адюльтера как монах нечистой силы, он просил меня – кричи, стони, почему я этого не умею? и не только этого – избегаю высказываться, или не хочу, знаю – мужчин заводит эта сдержанность, они любят, когда их понимают и не мешают самим «самовыражаться», выдавать себя за тех, кем только мечтают стать, что толку самой разглагольствовать? зачем мне мужская слава? что я с ней сделаю? выпячу гордо грудь вперед? она и так выставлена напоказ, не спрячешь, если и захочешь, нет, были случаи – обтягивали полотенцем, чтобы выдавать себя за мужчин, воевать, а вот нимфы растерзали Орфея, потому что пел не для них, а со мной, Эммой, что бы они сделали? тоже – камнями? предательница? какая у нимф была мораль для моего случая? теперь их двое, Шарль и Родольф, мамочка, где ты? я теперь знаю, каково это, тебе не нужно больше прятаться от моего гнева, святая Эмма семейная не состоялась, стиль взрослой женщины определяется ее детскими предубеждениями, в школе, в каком это было классе? не помню, собрание, только девочки, о девичьей чести, учительница упрекнула Кармен за ношение прозрачных капроновых чулок, предполагалось, наверно, что одноклассницы тоже выступят и как это называлось? «осудят» или «выразят неодобрение», нет «выразят неодобрение» – «взрослая» терминология, но девочки все промолчали, слава богу, Берте теперь не предстоит ничего подобного, либеральное воспитание, хорошо, что успела научить ее правильно держать в руке карандаш, не могу привыкнуть, как у взрослых уже людей ручка будто воткнута в сжатую ладонь и случайно вышла наружу между средним и безымянным пальцами, и ведь ничего – пишут, даже удивляешься, как это у них получается, однажды попробовала – ничего, можно привыкнуть, а тогда, в нашем детстве, мы, девочки, носили чулки плотные такие с рубчиками, напяль сегодня эти чулочки вместо колготок, ни Шарль, ни Родольф не донесут свои фонтанчики до цели, чулочки с рубчиком как варварское средство контрацепции, люблю ли я Родольфа? дай ему волю – будет стараться смешить с утра до ночи, и чтобы слова его были тонкими, как неширока его кость, во всяком мужчине, стремящемся выглядеть аристократично, есть что-то птичье, я это особенно заметила, когда мы были с Шарлем в Париже, Родольф, несмотря на свою узкокостность, – из породы (♂) – Марс, не хочу сейчас думать словами «мужчина» и «женщина» или «самец» и «самка», на них слишком много всего навешено – привходящих эмоций и т. д. – они вносят искажение в ход мысли, так вот (♂) – Родольф – из тех (♂)-homosapiens, которые готовы обменять свою безграничную любовь к homosapien-(♀) – Венере на ее безграничную же готовность следовать за ним, подходит ли мне это? о человеке очень много можно узнать по выражению лица, с которым он причесывается перед зеркалом, Родольфа никогда не видела, знает об этом? прячется? забавный, затеял недавно собирать косточки авокадо, приносил, показал, какие они красивые, если смочить водой, блестят, потом обнаружил, что если оставить на воздухе – быстро начинают усыхать, морщиться как старые армейские ботинки, тогда освободил прямоугольную вазу для пасхальных опресноков, так это следует называть, используя терминологию синодального издания 1917 года (на последствиях исхода из Египта у меня открылась книга на ярмарке), Родольф в этой вазе держит салфетки, теперь налил воду, бросил туда косточки авокадо и любуется ими, воду меняет каждый день, говорит, если начнут прорастать, попробует налить водку «Финляндия» вместо воды, спросить, собирается ли и ее менять ежедневно, жена Оме, биологиня, в курсе его экспериментов, очень потешается, он ей объявил недавно, что возраст человека тяжелее всего определить по его ушной раковине, уши человека, сказал, почти не старятся, она не знает, возможно, о его привычке уносить огрызок яблока в мусор на лезвии ножа, будто проводы знатного покойника на лафете пушки, всегда требуется ему нож для яблока, однажды спросила Родольфа, кем мы с Шарлем ему приходимся, я напряглась немного, ожидая ответа, а он так смешно просиял и сказал, что мы люди, которые ему доверяют, и столько искренней гордости было в его ответе, что я просто опешила, в школе, в самом конце, мы ездили всем классом на экскурсию в Киев, Родольф все поднимал с земли ежистые зеленые, начинающие желтеть шары, вскрывал оболочку перочинным ножиком, извлекал из нее блестящие коричневые каштаны, немного влажные, липкие и скользкие, почти как новорожденный ребенок, которого только-только извлекли из матери, и любовался ими, интересно – догадывается, почему его заворожили косточки авокадо? правда, каштаны в отличие от авокадо – с большой лысиной телесного цвета, потом мальчишки швырялись этими каштанами, кроме Шарля, киевские каштаны, видимо, несъедобные, а жареные, «пьяные» готовят из каких-то других, у Шарля тоже был свой перочинный ножик, очень забавна эта страсть мирных мальчиков к ножам, и он из коры ствола каштанового дерева вырезал легкие такие, коричневые лодочки, одну мне подарил, жаль, что не сохранила, сейчас пустила бы плавать в ванной и, может быть, заплакала бы, но не мог же Родольф подарить мне каштан с лысиной, а когда были еще в младших кассах, Фелисите пришла в школу и сказала, что у Родольфа «отвалился кусочек головы», она жила рядом с ним, оказалось – раскачивался на стуле за ужином и грохнулся спиной на пол, Шарля тогда еще не было с нами, или уже был? не помню, ничего страшного, через пару дней Родольф вернулся в школу, очень на него похоже – раскачиваться на стуле, он и рассказы так пишет – хочет и развлечься этим, и привлечь внимание к себе, и понравиться, но опасается, как бы не заработать душевную травму, если плохо получается – проблема, знакомая каждой женщине, сколько женщин, столько решений, как произвести впечатление и не пострадать, как, например, реагировать на мужские взгляды – в лицо, на грудь, на ноги, мне проще – я воспитана мужчинами, знаю, чего они ждут, – не отталкивать, не кукситься, но и не поощрять, жена Оме очень расстраивается, если на нее не обращают внимания, это заметно, ею поэтому можно вертеть, интересно, Бурнизьен в юности «окорачивала наглецов»? как? самое глупое, что может сделать женщина, это задевать, как правильно определить? биологический авторитет мужчины, что ли, этими перочинными ножичками Шарль с Родольфом еще играли, как эта игра называлась? так и называлась – игра в ножик, они всегда и меня приглашали играть, очерчивали круг, делили его на три равных сегмента, нет, забывать стала, сегмент – это пространство внутри кривой и прямой линии, соединяющей ее концы, а круг делили на равные сектора, это части круга, ограниченные радиусами, становишься в свой сектор, ножик берешь за кончик лезвия и мечешь так, чтобы воткнулся в землю и «откусил» кусок у соседа, им обоим нравилось, когда у меня оставалось место только, чтобы стоять на одной ноге, но тогда Шарль начинал промахиваться, а Родольф обзывал его «мазилой», вспомнила – прямая линия, которая соединяет в сегменте концы кривой, называется хордой, в Киеве Родольф подбивал меня с Шарлем сбежать на последний сеанс фильма с названием «У пустели, як у джунглях», Шарль знал украинский язык, он сказал, что «пустеля» по-украински – пустыня, ужасно смеялись тогда, с Родольфом – продолжится? до каких пор? все ведь заканчивается, он тоже задает себе этот вопрос, или нет? мужичок, ужасные трусишки в таких вещах, совершенно не в состоянии, например, думать о матери как о женщине, «нравственный закон», табу, ну вот – рассуждаю… а можно думать чувствами, наваждениями, суевериями, как в латиноамериканской прозе, привлекает и отталкивает, лучше всего мне думается по утрам, когда я съедаю большой цельный, не разрезанный на доли помидор прямо над кухонной раковиной (красные брызги – во все стороны, когда лопается), Шарль знает эту мою привычку, никогда не отвлечет в это время, не помешает, Родольф спросит «о чем ты думаешь», что я ему отвечу? в машине Rumer пела «Slow», и он растаял, будто меня нет рядом, я съежилась вся, а он не заметил, уплыл на звук, лепи воском уши, привязывай к мачте, не поможет, похожее что-то вспомнилось, да, солдаты американские посреди океана, камикадзе разнес их корабль, много часов уже прошло, наглотались соленой воды, начались галлюцинации, один говорит – вон там мать моя на пороге, зовет меня, бросил плот или за что они там держались, и поплыл в океан, его пытались вернуть, а он вытащил нож и угрожал им, его больше не видели, уплыл, к матери, а Родольф слушал это губокое «slo-o-o-w» протяжное, обволакивающее, завораживающее и это «even tho-o-ugh», прозрачное, чистое, не думаю, что он пытался слова разобрать, если бы разобрал, может и не уплыл бы, найти, посмотреть потом, как она, эта Rumer, выглядит, я его недавно попросила о чем-то, а он говорит: «разве так просят?», «а как просят?» – спрашиваю, он сосредоточился весь, собрался, – и «мя-а-а-а-у-у?!», беззащитное такое, очень обрадовался, что получилось, мне хотелось в ответ изобразить кошачье «к-х-х-х!», это гораздо проще, но между нами тогда ничего еще не было – неудобно, им слова женские безразличны, лишь бы не коробило, пытаются уловить настроение по звучанию голоса, каков нынче курс моей акции на женской бирже? даже если медведь на ухо наступил, ноты женского голоса читают безошибочно, не дай бог, почувствуют раздражение – сразу в панику, за неделю не успокоишь никаким мяуканьем, мальчишкам-трусишкам, в конце концов, наплевать, что первично, материя или дух, им нужно знамя, с которым они идут в бой, выбор, с кем сражаться, достаточно случаен, чаще всего – идет от отцов, или, наоборот, им наперекор, Родольф заметил бы на это: «очень диалектично», не может простить мне увлечения философией на втором курсе, это, по-моему, его обижает больше, чем выбор Шарля в мужья, не так давно речь зашла о том времени, о философии, Родольф сосредоточился, показалось, глубже, чем требовалось, чтобы вспомнить, оказалось, он, и правда, дальше погрузился, помнишь, говорит, в детстве пели по радио: «я ждала и верила, сердцу вопреки», да помню, сказал Шарль, и я тоже вспомнила, а я, Родольф не дал нам отвлечься на воспоминания о детстве, тогда еще, видимо, не знал слова «вопреки» и поэтому текст этот слышал как «сердцу фабрикИ», в детстве часто сталкиваешься с такими непонятностями, примиряешься, скользишь поверх, а отрочество ведь начинается с отказа «скользить», и позже, когда в философии стал натыкаться на «сердцу фабрикИ», не желал этого принимать или верить иезуитским выкрутасам, якобы объясняющим темноты, если тебе, господин философ, есть, что сказать – говори, а не темни, «кто ясно мыслит, тот ясно излагает», это Шопенгауэр сказал, Эмма? – спрашивает, не помню такого, отвечаю ему… ждут мальчики, не дождутся, пока наберется у них в душе критическая масса убежденности – и вперед, к победе, ура, есть женщины – тоже хотят избрать себе масштабную цель, Бурнизьен, например, кстати, абсолютно противопоказанная Родольфу женщина, им для дыхания нужны разные типы атмосфер, если бы Родольф питался, к примеру, планктоном (не знаю, как он выглядит), то Бурнизьен следовало бы есть только красные помидоры, даже на одной плоскости они непересекающиеся множества из разных квадрантов, но он, кажется, хочет и на нее произвести впечатление, у Бурнизьен цель – духовная, насчет материалистической – нет живого примера под рукой, разве что по телевизору эта социалистка-депутат, женщина-уксус (а она как реагирует на мужские взгляды?), а я кто? женщина-роза? фиалка? манго? все не то, озадачить Родольфа поиском подходящего мне растения? нет, будет выглядеть кокетством, у жены Оме есть цель, нет, притворяется, ей все равно, но она хорошая жена, а хорошая жена – заодно с мужем в том, что для него важно, Родольф сказал о ней, что в анемичных женщинах есть своя прелесть, что и в их душах тоже бушуют ураганы, нужно только приставить ладонь к уху, чтобы услышать их рев и свист, спросила, почему не вступает в прямой спор с Оме, сказал: «нет смысла метать бисер перед свиньями другой породы», а с женой его было что-то у Родольфа или не было? убеждал ее, что полеты во сне доказывают происхождение человека от птицы, говорил, что в этих снах в воздухе чувствует себя очень естественно и надежно, даже какое-то время после пробуждения пребывает в полной уверенности, что умеет летать, так было или не было? спросить его самого напрямую? не стоит, соврет, Родольфу тоже все равно (в смысле материи и духа), и это делает его несколько женственным, чтобы убежать от женственности (боятся этого как огня), выбрал бегство от обобщений и вражду к расчленению цельного, сделал это своим знаменем и тоже – вперед! на штурм Эммы! однажды сказал, что лучше останется голодным, чем разделает курицу, даже ощипанную уже и выпотрошенную, с дырками вместо шеи и зада, уж очень ему напоминает процедура расчленения дурацкой «ко-ко-ко» написание школьного сочинения, да, обрадовался, это же так и называлось – «разобрать произведение такое-то писателя такого-то», сказал и изобразил на лице ужас, будто ему предстоит медленно, по частям погружаться в прорубь, а меня нет рядом – и хорохориться не перед кем, добился своего Родольф, получил приз за своеобразие интеллектуального оперения, вот он – приз, не «он», а «оно», мое тело, странно, когда чувствую на нем мужскую руку, не ощущаю ее власти, думала это связано с Шарлем, но и с Родольфом – то же самое, почему они оба обращаются со мной так, будто боятся во мне что-то сломать или повредить, не так уж хрупко я сложена и родила уже, Родольф сказал, запомнил на всю жизнь, как мы сгрудились все в классе вокруг стола, смотрели свои оценки в забытом учительском журнале, сладость запретного, что в этом было запретного? а я оказалась позади него, поднялась на цыпочки, чтобы разглядеть получше и оперлась подбородком о его плечо, неудачное слово – «подбородок», какой может быть под-бородок у школьницы? тело, конечно, только доля приза… а какая доля? что он любит во мне? возможно ли философское расчленение любви на составляющие? вот я вижу свое тело, (кроме лица, конечно), и там, на стоянке все было при свете, не таком ярком, конечно, как здесь, что я делаю сейчас со своим телом? смываю Родольфа, зачем? от него хорошо пахло, запах сладковатый, но все же мужской, похож на него самого, что это было? одеколон? дезодорант? лосьон? крем «после бритья»? когда лежал на спине в машине, из тумана этой парфюмерии – два его глаза снизу смотрят на меня, будто с другого корабля, издалека, двумя фонарями для большей надежности сигналят один и тот же текст, и фонари мигают на фоне мерцающего тоже неба: «кудплывдаль?», я в ответ: «ты ТАКТАКТАК меня лю?» и что-то в этом же духе вслух, но шепотом спросила, не помню, какими точно словами, а он честно так, сознаваясь, лоб виновато морща: «мне даже стыдно иногда бывает за то, как», я на него свалилась, и от моего смеха машина затряслась, а он испугался, говорит: «тише, нас заметят», не заметили, нет, если ладонь держать на самой поверхности воды в ванной и пытаться быстро ее отрывать, вода, кажется, тянется за рукой, и будто тяжелющая масса жидкости колышется под ладонью, вот так машина подрагивала, еще я могу быстро сжимать в кулаке воду так, что она выстреливает фонтанчиком как у Родольфа и Шарля или как семя надкушенного помидора, я смываю Родольфа, потому что скоро вернется Шарль, если у меня не успеют высохнуть волосы – удивится, почему купание не перед сном, как всегда, в аудитории было так душно? Шарль аккуратен – всегда, например, находит кончик золотистой полоски на нераспечатанной еще упаковке зеленого чая, когда долго не получается, говорит: «но ведь он должен где-то быть», когда учились, Аталия иногда просила Шарля вскрыть ей свежую пачку сигарет, болгарских, без фильтра, там полоска была красной, как лак на ее ногтях, которыми гораздо удобнее ковырнуть кончик, она смотрела, как он бережно стаскивает с пачки прозрачное сигаретное бельишко, и глаза у нее притворно, или непритворно? туманились, а Шарль не замечал этого, был полностью погружен в процесс, Родольфу из любопытства поручила недавно помочь мне на кухне – тоже вскрыть коробку с чайными пакетами, со вкусом граната, – тот сразу кончиком кухонного ножа – упаковке под ребра, Шарль, ей-богу, заслуживает той нашей однокурсницы, которая потом появилась в рассказе Родольфа, где про длинную лампу, как он написал? «ей можно доверять как ночной бутылке минеральной воды», кажется, до сих пор думает, что я ничего тогда не заметила, еще как заметила, Шарль знает, что у меня вот-вот начнутся «праздники», «первое мая», с тех пор, как стал близок к компьютерам, в нашей постельной жизни появилось слово «alignment», это значит – выравнивание, подгонка, с целью минимизации периода воздержания на время месячных, как я пройду в этот раз через alignment? добавить горячей воды? это, кажется, может ускорить, уже сегодня скажу: «опоздали», поверит? Шарль поверит».