Текст книги "Избранное (СИ)"

Автор книги: Э Бенсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)

Джек внимательно смотрел на эскиз.

– Что за ужасная картина! – сказал он. – И как прекрасно нарисована! У меня такое ощущение, что это не просто рисунок, а словно бы здесь изображено нечто имевшее место в действительности. О Господи!..

Он осекся и по очереди вновь осмотрел каждый рисунок.

– Очень странно, – пробормотал он. – Взгляните, и вы поймете, что я имею в виду.

Теперь, когда печь для обжига кирпича произвела столь сильное впечатление на мой разум, мне было не трудно увидеть, что именно он имеет в виду. На каждом рисунке обозначилась печь, труба и все, что прежде было слабо различимо среди деревьев, оказалось печью, с курящимся дымком над трубой.

– И самое странное то, что из этой части сада вы на самом деле не можете ее видеть, – сказал Джек, – она скрыта домом, и все же художник, Ф.А., если я правильно разобрал его подпись, помещает ее везде.

– И что вы думаете по этому поводу? – спросил я.

– Ничего, кроме того, что он был помешан на печах для обжига кирпича. Если вы не против, давайте сыграем партию в пикет.

Две из тех трех недель, проведенных нами в доме, прошли без происшествий, за исключением того, что у меня снова и снова возникало странное ощущение присутствия рядом чего-то страшного. В некотором смысле, как я уже говорил, я привык к нему, но, с другой стороны, это ощущение все время усиливалось. И однажды, в конце второй недели, я рассказал о нем Джеку.

– Странно, что вы только сейчас говорите об этом, – сказал он, – поскольку я чувствую то же самое. Когда у вас возникает это ощущение? Вот сейчас, например, вы это чувствуете?

Мы, как обычно, отдыхали с ним после обеда, и, стоило ему только произнести эти слова, как я ощутил это присутствие, острее, нежели когда-либо прежде. В то же мгновение входная дверь, которая была закрыта, но, вероятно, не заперта, мягко приоткрылась, пропустив полоску света из холла, и снова мягко затворилась, словно вошел кто-то невидимый.

– Да, – ответил я, – только что я это почувствовал. Но обычно ощущение приходит по вечерам. По крайней мере, так было до сегодняшнего дня.

Джек некоторое время помолчал.

– Довольно странно, что дверь открывается и закрывается подобным образом, – произнес наконец он. – Давайте войдем в дом.

Мы поднялись, и я помню, что в тот момент окна моей спальни осветились, по всей видимости, миссис Франклин готовила мне постель ко сну. Но едва мы проследовали по дорожке к входной двери, как услышали звук торопливых шагов на лестнице, и, войдя, обнаружили миссис Франклин в холле, бледную и выглядевшую испуганной.

– Что-то случилось? – спросил я.

Прежде чем ответить, она дважды или трижды быстро вздохнула.

– Нет, сэр, – ответила она, – по крайней мере, ничего определенного. Я делала уборку в вашей комнате, когда мне показалось, что вы вошли. Но никого не было, и я поспешила уйти. Я оставила там свою свечу, мне нужно пойти и взять ее.

Я остался в холле и смотрел, как она поднялась по лестнице и прошла по галерее к моей комнате. У двери, которая, как я видел, была открыта, она остановилась.

– В чем дело? – спросил я снизу.

– Когда я уходила, свеча горела, – ответила она, – а сейчас она погасла.

Джек рассмеялся.

– Должно быть, вы оставили дверь и окна открытыми, – сказал он.

– Да, сэр, но на улице ни ветерка, – слабо отозвалась миссис Франклин.

Это было правдой, но все же несколько минут назад тяжелые двери холла распахнулись и снова захлопнулись. Джек взбежал по лестнице.

– Вдвоем в темноте не так страшно, миссис Франклин, – сказал он.

Он вошел в комнату, и я услышал звук зажигающихся спичек. Затем сквозь открытую дверь вырвался свет зажженной свечи, и почти одновременно я услышал звонок колокольчика в комнате для прислуги. Раздались шаги, и появился Франклин.

– Где звонили? – спросил я.

– В спальне мистера Джека, – ответил он.

Я заметил, как у всех напряглись нервы, хотя никакой внятной причины для этого не было. Все, что случилось необычного, тревожного, – миссис Франклин показалось, будто я вошел в спальню и была поражена, увидев, что никого в комнате нет. После этого она поставила свечу на стол, и она погасла. Что же до колокольчика, то причина, заставившая его зазвонить, была явно более чем безобидна.

– Мышь задела шнурок, – сказал я, – пока мистер Джек в моей комнате зажигал свечу для миссис Франклин.

Джека это объяснение вполне удовлетворило, и мы вернулись в гостиную. Но Франклин, по-видимому, остался неудовлетворенным, потому что мы слышали, как он ходит в спальне Джека, располагавшейся как раз над нами, тяжело и медленно ступая. Затем шаги его стали глуше, он вышел из спальни, и больше мы его не слышали.

Помню, мне очень хотелось спать в тот вечер, и я отправился в кровать ранее обычного, но спал я урывками, сон без сновидений прерывался внезапным пробуждением и мгновенным возвращением сознания. Иногда в доме царила полная тишина, и единственным звуком, который я слышал, были ночные вздохи ветра в соснах, но иногда он казался местом, полным скрытого движения, и я мог бы поклясться, что кто-то пытался повернуть ручку моей двери. Это требовало проверки, я встал, зажег свечу и обнаружил, что мой слух сыграл со мной злую шутку. Я стоял возле двери и прислушивался; мне послышались шаги снаружи, терзаемый сомнениями, должен признаться, я все же выглянул наружу. В галерее было пусто, в доме стояла тишина. Только из комнаты Джека, напротив, доносился звук, несколько успокоивший меня – фырканье и причмокивание спящего человека; я вернулся в постель и снова заснул, а когда проснулся, утро уже обозначилось алыми полосами на горизонте, и от вопросов, терзавших меня ночью и накануне вечером, не осталось и следа.

Сильный дождь, начавшийся после обеда на следующий день, необходимость написать несколько писем, а также ручей, превратившийся в грязный мутный поток, стали причиной того, что я, около пяти часов, вернулся домой, оставив Джека с его оптимизмом у воды, и пару часов работал, сидя за письменным столом с видом на покрытую гравием дорожку перед той частью дома, в которой висели акварели. Около семи я закончил и встал, чтобы зажечь свечи, поскольку сумерки сгустились; мне показалось, что я увидел Джека, вышедшего из-за обрамлявших ручей зарослей на открытое пространство перед домом. Затем, вдруг, с необъяснимым замиранием сердца, я понял, что это не Джек, а кто-то посторонний. Он находился метрах в шести от окна, затем приблизился так, что лицо его почти прижалось к стеклу и пристально взглянул на меня. В свете зажженных свеч я с необычайной четкостью мог рассмотреть черты его лица, и хотя я твердо знал, что не видел его никогда прежде, в них было что-то знакомое, в его лице и фигуре. Казалось, он улыбнулся мне, но улыбка эта была воплощением злобы и злорадства, он сразу же прошел дальше, прямо к двери напротив меня, и скрылся из виду.

Тогда я, хотя мне совсем не понравился вид этого человека, и он показался, как я уже сказал, мне чем-то знакомым, я вышел в холл, и направился к входной двери, чтобы открыть ее и узнать, какое у него к нам дело. Поэтому, не дожидаясь звонка, я распахнул ее и отступил на шаг, давая возможность войти. На дорожке никого не было, шел дождь, царил плотный полумрак.

И, пока я смотрел, я вдруг почувствовал, как что-то, чего я не мог видеть, оттолкнуло меня в сторону и прошло в дом. Затем заскрипела лестница, а через минуту зазвенел звонок.

Вне всякого сомнения, вряд ли найдется слуга, который бы быстрее Франклина реагировал на звонок; спустя мгновение он прошел мимо меня и принялся подниматься по лестнице. Постучав в дверь комнаты Джека, он вошел, а затем снова спустился

– Мистер Джек еще не приходил? – спросил он.

– Нет. А что, звонили в его комнате?

– Да, сэр, – отозвался Франклин довольно невозмутимо.

Я вернулся в гостиную, а Франклин вскоре принес лампу. Он поставил ее на стол, над которым висела любопытная, очень подробная картина с изображением печи для обжига, и вдруг я с ужасом осознал, почему незнакомец на дорожке показался мне таким знакомым. Во всех отношениях он походил на фигуру, глядевшую в печь; это было более чем сходство, это был именно он.

Что случилось с человеком, который так загадочно и зловеще мне улыбнулся? Что оттолкнуло меня от полуоткрытой двери?

В тот же момент я оказался лицом к лицу с Ужасом, у меня пересохло во рту, сердце бешено забилось, постаралось выпрыгнуть из груди и, казалось, застыло в горле. Этот человек лишь на мгновение повернулся ко мне, а затем ушел прочь, но я знал, что это случилось наяву; не опасение, не тревога, не ощущение опасности овладело мною, а Ужас, Холодный Ужас. И исчез, словно бы его и не было, и больше ничего о нем не напоминало, и все необъяснимое – по крайней мере, по моему мнению, – вдруг разрешилось и встало на свои места. Конечно же, я видел кого-то на гравийной дорожке перед домом, и предположил, что он направляется к входной двери. Я открыл ее, и обнаружил, что за ней никого нет. Но – страх не собирался уходить так просто – было ли то, что меня оттолкнуло от двери, следствием действий человека, которого я видел во дворе? И если да, то что именно это было? А кроме того, как могло случиться, что лицо и фигура человека, виденного мною, точь-в-точь совпадали с лицом и фигурой человека, изображенного на картине возле печи для обжига?

Я сказал себе, что единственной основой моего страха, есть всего лишь только страх, что и повторный звонок колокольчика, и мои сомнения есть плод воображения. Я твердил себе, пока, наконец, окончательно в это не поверил, что человек – обычный человек, – шел по дорожке во дворе, что он вовсе не направился к входной двери, а проследовал мимо нее и пошел дальше.

Я сказал себе, что всему причиной разыгравшаяся фантазия, что меня вовсе никто не толкал, а что касается звонка колокольчика, то он звонил по той же причине, что и прежде. Прошу уважаемого читателя поверить, что эти аргументы убедили меня, и что страх отступил. Я чувствовал себя немного не в своей тарелке, но я больше не боялся.

Я снова расположился у окна и принялся смотреть на гравийную дорожку около дома, а затем, обнаружив еще одно письмо, принялся писать ответ, хотя этого и не требовалось. Прямо перед собой, сквозь брешь в соснах, я видел поле, где стояла печь для обжига. Сделав очередную паузу, я поднял глаза и увидел нечто необычное, и почти в тот же момент ощутил странный запах. То, что я увидел – было дымом, поднимавшимся из печной трубы, а запах, который я ощутил, – был запахом жареного мяса. Ветер дул по направлению от печи к дому. Но, сказал я себе, вероятно, мясо жарят в кухне, на ужин. Иную причину я найти не мог: иначе Ужас вновь овладел бы мною.

Раздались четкие шаги по гравию, хлопок входной двери, и вошел Джек.

– Прекрасная рыбалка, – сказал он. – Вы ушли слишком рано.

Он прошел к столу, над которым висела картина с человеком у печи для обжига, и взглянул на нее. Наступило молчание; затем я спросил, потому что мне очень хотелось узнать одну вещь.

– Вы никого не видели? – спросил я.

– Видел. А почему вы спрашиваете?

– Потому что тоже видел. Человека с картины.

Джек подошел и сел около меня.

– Вам прекрасно известно, что это призрак, – сказал он. – Он пришел на реку в сумерках и находился рядом со мной в течение часа. Сначала я подумал, что это реальный человек – самый настоящий, и посоветовал ему держаться подальше, если он не хочет, чтобы я подцепил его на крючок вместо рыбы. Но потом меня осенило, что это призрак, и я забрасывал леску прямо сквозь него, а затем, около семи, он повернулся и ушел по направлению к дому.

– Вы испугались?

– Нет, это было, скорее, забавно... А вы, стало быть, видели его здесь. Где именно?

– Во дворе. Я думаю, сейчас он находится где-то в доме.

Джек огляделся.

– Вы видели, как он входил в дом? – спросил он.

– Нет, почувствовал. Но есть и другая странная вещь, из трубы печи идет дым.

Джек выглянул в окно. Стемнело, но клубы дыма все еще было видно.

– Так и есть, – сказал он, – густой, очень густой дым. Думаю, нужно сходить и посмотреть, что там происходит. Вы пойдете?

– Думаю, что нет, – ответил я.

– Вам страшно? Напрасно. Кроме того, это ведь так интересно...

Джек вернулся из предпринятой им экспедиции ужасно заинтригованный. Внутри печи он не обнаружил ничего, но, хотя почти совсем стемнело и было плохо видно, на фоне черного неба ему удалось разглядеть облачко густого белого дыма, плывущее на север. На протяжении вечера мы более не видели и не слышали ничего необычного, весь следующий день также ничего не нарушало нашего спокойствия. А затем, внезапно, Зло дало о себе знать.

Ночью, раздеваясь, перед тем как лечь в кровать, я услышал яростный звон колокольчика и, как мне показалось, крик. Я сразу понял, где звонят, так как Франклин и его жена уже давно легли спать, и сразу отправился к комнате Джека. Постучав, я был буквально оглушен его словами, раздавшимися изнутри.

– Осторожно! – крикнул Джек. – Он около двери!

Приступ мгновенной растерянности, вызванной страхом, сковал меня; все же, взяв себя в руки, я распахнул дверь и попытался войти, и снова меня что-то мягко оттолкнуло в сторону, и снова я не увидел, что это было.

Джек, полураздетый, стоял около кровати, – я увидел, как он вытирает лоб тыльной стороной ладони.

– Он снова был здесь, – сказал он. – Я стоял вот здесь, всего лишь минуту назад, когда обнаружил его рядом с собой. Должно быть, он вышел из внутренней комнаты. Ты видел, что было у него в руке?

– Нет, я ничего не видел.

– Это был нож, большой, длинный нож. Вы не возражаете, если я лягу сегодня на софе у вас в комнате? Было бы ужасно провести остаток ночи здесь. Я заметил одну вещь. Его одежда, его воротник и его манжеты, все было покрыто маленькими язычками пламени, маленькими пляшущими язычками пламени.

Весь следующий день мы опять ничего не видели и не слышали, ночью в доме также не чувствовалось каких-либо признаков присутствия зла.

Наконец, настал последний день. До самых сумерек мы занимались рыбной ловлей, и, как я уже говорил, это был прекрасный день для такого занятия. Вернувшись в дом, мы сидели в гостиной, как вдруг над нашими головами раздался топот ног, затем пронзительный звон колокольчика, а затем вопль, вопль человека, словно бы находящегося в предсмертной агонии. Нам одновременно пришла в головы мысль, что, должно быть, это кричит миссис Франклин, оказавшаяся свидетельницей чего-то ужасного, мы одновременно вскочили и бросились к спальне Джека.

Дверь в комнату была распахнута, и внутри мы увидели человека, склонившегося над каким-то темным предметом, похожим на кучу свернутого белья. В комнате было темно, но мы отлично видели его, и сразу же почувствовали смрад, от него исходивший. Он снова держал в руке длинный нож, и, когда мы вбежали, он вытирал его о лежащую груду одежды. Затем он поднял эту груду, и мы увидели, что это было тело женщины, с почти совсем отрезанной головой. Но это не была миссис Франклин.

Потом все исчезло, и мы стояли, озираясь, в темной и пустой комнате. Не говоря ни слова, мы спустились вниз, и молчали, пока не оказались в гостиной. Тут только Джек заговорил.

– Он сжег ее в печи для обжига кирпича, – произнес он неуверенно.

– С вас не достаточно этого дома? С меня достаточно. В нем поселился ад.

Спустя примерно неделю, Джек протянул мне путеводитель по Сассексу, открытый на описании Тревор Мэйджор, и я прочитал:

"Неподалеку от деревни расположено живописное имение, некогда принадлежавшее художнику и печально известному убийце, Фрэнсису Адамсу. Именно здесь он убил свою жену, по причине, как считается, приступа необоснованной ревности, перерезав ей горло, и избавился от ее останков, сжегши их в печи для обжига кирпича.

Спустя почти шесть месяцев в печи были найдены обугленные части тела, что привело к его аресту и казни".

Так что я предпочитаю не останавливаться в домах, где имеются печи для обжига кирпича, а эстампы подписаны Ф.А. или кем-либо другим.

ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ЗАШЕЛ СЛИШКОМ ДАЛЕКО

Маленькая деревушка Сен-Файтс приютилась среди лесов на северном берегу реки Фавн, в графстве Гемпшир, прижавшись к старенькой нормандской церкви, словно бы служившей ей защитой от фей и фейри, троллей и «маленького народца», которые, как можно было предположить, избрали местом своего обитания огромные пустые пространства Нью-Фореста и с наступлением темноты выбирались из тайных убежищ вершить темные делишки. Покинув ее пределы, вы можете избрать любое направление (конечно, если вы не отправитесь в сторону большой дороги, ведущей в Брокенхерст) и гулять длинными летними вечерами, не встретив ни признака человеческого жилья, ни единой человеческой души.

Дикие косматые пони лишь на мгновение, пока вы проходите мимо, оторвутся от пышной травы, пугливые белые кролики поспешат юркнуть в норку, серая гадюка, быть может, пресечет ваш путь волнообразным движением вереска, а невидимые птицы заливаться в кустах, – но ничего, что указывало бы на присутствие человека, не встретится на всем вашем пути в течение дня. Но вы не будете чувствовать себя в одиночестве, особенно теплым летним вечером, когда солнечные лучи будут играть на крыльях бабочек, а воздух наполнен лесными звуками, объединившимися, подобно различным инструментам в оркестре, в великую симфонию ежегодного июньского фестиваля.

Ветер, шепчущий среди березовых ветвей и вздыхающий между елями; пчелы, снующие в кустиках вереска, занятые добычей благоуханного нектара, множество птиц, щебечущих в зеленом храме леса, созданном Природой, ворчливый голос реки на перекатах, лопающиеся в водоворотах пузыри, журчание и плавная речь воды на изгибах, дают вам ощущение, что вы не один, а в окружении многочисленных спутников.

Тем не менее, как это ни странно, хотя и представлялось, что благотворное и ободряющее воздействие целительного воздуха и обширных лесов было лучшим подарком для человека, в той мере, в какой Природа вообще может оказывать на него влияние, для человека, который за прошедшие века научился противостоять ее переменчивому климату своими комфортными жилищами, обуздал стремительные потоки и заставил их давать свет на улицы своих городов, прорубил туннели в скалах и покорил ее просторы, жители Сен-Файта не очень радовались этому подарку и старались не показываться в лесу после наступления темноты. Ибо, не смотря на тишину и одиночество, сопутствующие ночи, кажется, что человек может вдруг обнаружить себя в компании, которой вовсе не будет рад, и хотя ни один из жителей не сможет ясно припомнить ни одного случая, связанного с оккультными явлениями, вера в них широко распространена. Я слышал только одну внятную историю, – рассказ о чудовищном козле, который носился с дьявольским весельем меж деревьев по сумрачным местам, и она, вероятно, каким-то образом связана с той историей, обрывки которой я попытался собрать воедино. Она хорошо известна; все еще помнят молодого художника, скончавшегося не так давно, молодого человека, по словам знавших его, обладавшего удивительной привлекательностью, так что даже суровые мужские лица разглаживались и светлели, когда они говорили о нем. Его дух, говорили они, "прогуливается" у реки и в лесу, который он так любил, навещает дом на краю деревни, в котором он жил, и сад, в котором его нашли мертвым. Мне кажется, что именно с этой даты лес и стал считаться прибежищем ужаса.

Как уже было сказано, я собрал отдельные фрагменты истории воедино. Частично это были рассказы жителей деревни, но в основном – Дарси, который был не только моим другом, но и другом того человека, о котором пойдет речь.

Стояла середина лета, солнце на чистом, без единого облачка небе, клонилось к закату, наступал вечер, тихий, спокойный, чудесный.

Буки, с западной стороны Сен-Файта, протянувшиеся на несколько миль в направлении вересковой возвышенности, уже отбрасывали тени на красные крыши деревенских домов, а шпиль старой церкви, господствовавший над ними, выглядел подобно пылающему оранжевым огнем пальцем, указующим в небо. Река Фавн, несшая свои воды в низине, окрашенные предзакатной синью, лениво сворачивала к опушке леса и ныряла под грубый дощатый мостик в конце сада крайнего деревенского дома, пройдя по которому и миновав плетеную калитку, вы оказывались в лесу. Вынырнув из-под мостика, речка, окрашенная в малиновый цвет лучами заходящего солнца, несла свои воды дальше и терялась среди лабиринта деревьев в отдалении.

Тень еще не коснулась домика на краю деревни, и лужайка, спускавшаяся к реке, искрилась в солнечных лучах. Садовая дорожка, выделяясь яркой линией гравия, пересекала сад посередине и вела к кирпичной беседке, наполовину скрытой купами вьющихся роз и пурпурными звездами клематисов. В конце ее, между двумя столбами, был натянут гамак, а в нем расположился человек.

Дом располагался несколько в стороне от деревни, и соединялся с ней дорожкой, шедшей через поле, по обеим сторонам которой высились ароматные копны сена.

Это был невысокий, в два этажа, дом, подобно саду, увитый цветущими вьющимися розами. Узкую каменную террасу ограждал палисадник, с раскинутым над ним тентом, на террасе проворный слуга накрывал стол к ужину. Быстро покончив со своей работой, он зашел в дом, а затем снова появился с большим грубым банным полотенцем на руке. С ним он и отправился к гамаку в беседке.

– Почти восемь, сэр, – сказал он.

– Мистер Дарси уже пришел? – раздался голос из гамака.

– Нет, сэр.

– Если я не успею вернуться к тому времени, когда он придет, скажи ему, что я решил искупаться перед ужином.

Слуга вернулся в дом, и через мгновение или два Фрэнк Холтон принял сидячее положение, а затем соскользнул на траву. Он был среднего роста и обладал стройной фигурой, но гибкость, легкость и изящество его движений производили впечатлений большой физической силы; об этом свидетельствовало даже то, как он поднялся с гамака. Его лицо и руки были очень смуглыми, или от постоянного воздействия ветра и солнца или же, о чем говорили черные волосы и темные глаза, по причине некой примеси южной крови. Голова небольшая, лицо – изысканной красоты греческой статуи, в то время как гладкость кожи заставила бы вас подумать, что перед вами подросток или совершенный юнец. Но нечто, приходящее с жизненным опытом, казалось противоречащим подобной мысли, и вы встали бы в тупик, пытаясь определить его возраст, однако в следующий момент вы переставали думать об этом, и смотрели на этот славный образчик юношеского возмужания с невольной гордостью за мужскую часть человечества.

Одежда его состояла, как того требовали сезон и погода, из рубашки с открытым воротом и фланелевых брюк. На его голове, покрытой короткими, несколько всклокоченными волосам, не было ничего, когда он спускался к расположенной внизу купальне. На некоторое время наступила тишина, затем раздался громкий всплеск потревоженной воды, а еще мгновение спустя, радостный крик, когда он поплыл вверх по течению, уверенно рассекая стремнину. После пятиминутной борьбы, он перевернулся на спину, раскинул руки, и, расслабившись, целиком отдался на волю течению. Глаза его были закрыты, а наполовину приоткрытые губы что-то шептали.

– Мы едины, – говорил он себе, – река и я, я и река. Ее прохлада, ее всплески – это я, и водные растения, и волны – это тоже я. Моя сила, мое тело – это не я, это – река. Мы с тобой одно целое, одно целое, любимый Фавн.

Четверть часа спустя он снова появился на лужайке, одетый, как и прежде, его волосы высохли, и превратились в аккуратные черные кудри. На мгновение он задержался, оглянувшись на поток и улыбаясь, как улыбаются близкому другу, затем направился к дому. Одновременно с ним около двери на террасу показался слуга, а в саду человек, который, казалось, был на полпути к четвертому десятку своих лет. Он и Фрэнк увидели друг друга сквозь кусты и заросли, и, ускорив шаги, встретились лицом к лицу вблизи угла садовой стены, среди сирени.

– Мой дорогой Дарси, – воскликнул Фрэнк, – я так рад тебя видеть.

Его приятель с изумлением взглянул на него.

– Фрэнк! – в свою очередь воскликнул он.

– Да, это мое имя, – ответил тот, улыбнувшись, – что случилось?

Дарси взял его за руку.

– Что ты с собой сделал? – спросил он. – Ты выглядишь как мальчишка.

– У меня есть много, что тебе сказать, – сказал Фрэнк. – Многое, во что трудно поверить, но я клянусь тебе:

Он внезапно замолчал и поднял руку.

– Тише. Слышишь, это мой соловей, – прошептал он.

Приветливая улыбка, которой он приветствовал своего друга, исчезла с его лица, на нем отразилось нечто вроде изумления, как если бы влюбленный неожиданно услышал голос своей возлюбленной.

Губы слегка приоткрылись, обнажив ровный ряд ослепительно белых зубов, взгляд застыл и был устремлен, как показалось Дарси, на что-то недоступное видению обыкновенного человека. А потом птица, видимо, чего-то испугавшись, замолчала.

– Да, мне есть что тебе рассказать, – сказал он. – Я в самом деле рад видеть тебя, но ты выглядишь бледным и опустошенным; было бы не удивительно, если бы это оказалось лихорадкой. Сейчас июнь, ты останешься здесь, пока не в состоянии будешь начать снова работать. По крайней мере, на два месяца.

– Ах, может быть я и надоедлив, но не до такой степени.

Фрэнк взял его под руку, и они пошли по траве.

– Надоедлив? Разве я сказал что-либо подобное? Когда ты мне надоешь, я обязательно скажу тебе об этом, но ведь тебе известно, что когда мы работали в студии, то никогда не надоедали друг другу. Как только ты поправишься, мы снова вернемся к работе. Пройдемся к реке, а потом поужинаем.

Дарси достал портсигар, раскрыл его и протянул другу.

Фрэнк рассмеялся.

– Нет-нет. Кажется, когда-то я действительно курил. Как странно!

– Бросил?

– Не помню. Наверное, да. Во всяком случае, сейчас я не курю. Это все равно, что есть мясо.

– Курение принесено в жертву на алтарь вегетарианства?

– Жертва? – спросил Фрэнк. – Приносить в жертву вот таких?

Он остановился на берегу и присвистнул. В следующий момент камышница молнией метнулась над потоком и подбежала к его ногам. Фрэнк очень нежно взял ее в руки и погладил по голове, а птица припала к его груди.

– В порядке ли твой дом в зарослях камыша? – чуть нараспев произнес он. – В порядке ли хозяйка и как чувствуют себя соседи? Возвращайся домой, дорогая, – и он подкинул ее в воздух.

– Должно быть, она ручная, – пробормотал Дарси, слегка сбитый с толку.

– Наверное, так оно и есть, – произнес Фрэнк, проследив ее полет.

Во время ужина Фрэнк главным образом расспрашивал приятеля, которого не видел в течение шести лет, о современных течениях в искусстве и его личных достижениях. Те шесть лет, которые они не виделись, были годами взлетов и падений Дарси, он успел сделать себе имя как портретист, устраивал выставки и в последнее время стал чрезвычайно модным, а потому обладал ограниченным запасом свободного времени. Около четырех месяцев назад он пережил тяжелый приступ брюшного тифа, важным результатом чего для нашей истории и стало его появление в этом уединенном месте.

– Да, у тебя есть все, – сказал Фрэнк, когда приятель закончил свой рассказ. – Я всегда знал, что ты всего добьешься. В перспективе членство в академии реального искусства. Деньги? У тебя их в достатке, я полагаю. Но, Дарси, что хорошего было у тебя за все эти годы? Что не относится к преходящему. Чему ты научился? Я не имею в виду Искусство. Даже я мог бы достичь подобного результата.

Дарси рассмеялся.

– Научился? Мой дорогой, все, чему я научился за эти шесть лет, ты, можно сказать, знал еще с пеленок. Твои старые картины стоят бешеных денег. Ты больше не рисуешь?

Фрэнк покачал головой.

– Нет, я слишком занят, – ответил он.

– Чем? Пожалуйста, расскажите. Это то, о чем меня постоянно спрашивают.

– Чем? Думаю, ты скажешь, что я ничего не делаю.

Дарси взглянул на цветущее молодое лицо приятеля.

– Конечно, это твое дело, чем себя занять, – сказал он. – Но мне хотелось бы знать. Ты читаешь? Ты учишься? Мне помнится, ты говорил, что все мы сделаем – люди искусства, я имею в виду – очень хорошо, если будем изучать одно человеческое существо из года в год, не отвлекаясь на других. Ты занимаешься этим?

Фрэнк снова покачал головой.

– Я имел в виду именно то, что сказал, – ответил он. – Я ничего не делаю. И тем не менее я никогда не был так занят, как сейчас. Взгляни на меня, я сильно изменился со времени нашей последней встречи?

– Ты на два года моложе меня, – сказал Дарси, – если только я ничего не путаю. То есть, сейчас тебе тридцать пять. Но если бы я не знал тебя прежде, я бы сказал, что тебе двадцать. Но стоила ли отшельническая жизнь в течение шести лет того, чтобы выглядеть на двадцать? Скорее, это присуще женщинам, старающимся сохранить всеобщее внимание.

Фрэнк громко рассмеялся.

– В первый раз в жизни меня сравнивают с этими светскими хищницами, – сказал он. – Нет, мои занятия к этому не имеют никакого отношения – я и в самом деле очень редко задумываюсь над тем, что этот эффект является их побочным следствием. Конечно, если вдуматься, так и должно было быть. Но это не имеет значения. Мое тело и в самом деле помолодело. Но этого мало, я сам стал молодым.

Дарси отодвинул стул и сел боком к столу, глядя в сторону.

– Это случилось по причине твоих занятий? – спросил он.

– Да, это один из аспектов, в той или иной степени. Подумай, что значит молодость! Возможность роста, разума, тела, духа; все растет, набирается сил, наполняется жизнью с каждым днем. Это нечто, противоположное тому, как обычный человек, достигнув расцвета, постепенно начинает ослабевать. Обычный человек, достигнув расцвета, остается в этом состоянии, как известно, десять, может быть, двадцать лет. Но все равно, после того как расцвет достигнут, он медленно, незаметно начинает ослабевать. Этот сигнал телу, разуму, даже возможности творить подается возрастом. Он становится менее энергичным, чем был. Но я, когда достигну своего расцвета – он уже близок – ах, ты сам все увидишь.

На синем бархате неба стали появляться первые звезды, на востоке восходящая луна высветила сизые силуэты деревьев. В воздухе порхали белые ночные бабочки, а кустах слышалась возня ночных животных. Внезапно Фрэнк поднялся.

– Какой величественный момент, – тихо произнес он. – Сейчас более, чем когда-либо прежде, я ощущаю ток вечной жизни вокруг меня, я почти окутан им. Помолчим немного.

Он подошел к краю террасы и смотрел вверх, широко раскинув в стороны руки. Дарси слышал, как он длительным вдохом набирает воздух в легкие, и после длительной паузы вновь выдыхает. Он проделал свое упражнение семь или восемь раз, а затем вернулся к столу.