Текст книги "Избранное (СИ)"
Автор книги: Э Бенсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)
– Не желаешь ли чего-нибудь выпить? Сегодня жарко, как в Сахаре, – спросил он.
– Нет, благодарю. И когда же ты назначаешь последний сеанс? Ты ведь сам сказал, что остался всего один.
Дик наполнил стакан.
– Я отправлюсь куда-нибудь на природу, – сказал он, – чтобы придумать, что поместить на заднем плане. Если повезет, я закончу все в три дня, если нет – то может быть через недели или чуть позже. Я совершенно не представляю, что там должно быть. Скажем, через неделю?
Леди Мэйдингли сделала пометку в своей украшенной золотом и драгоценными камнями записной книжке.
– И мне следует приготовиться к тому, чтобы увидеть кошачьи глаза на месте моих собственных, когда я увижу картину в другой раз? – спросила она, проходя мимо холста.
Дик рассмеялся.
– О, ты вряд ли заметишь разницу, – сказал он. – Разве не странно, что я никогда терпеть не мог кошек – они заставляют меня ощущать какую-то слабость, а ты всегда напоминала мне кошку.
– Тебе лучше бы спросить об этом своего друга мистера Мервика. Метафизические загадки – это по его части, – ответила она.
Фон изображения на картине в настоящее время был туманно обозначен несколькими штрихами, около головы, ярко-фиолетового и ярко-зеленого цветов, а мысли художника были заняты теми несколькими днями, целиком посвященными рисованию, которые его ожидали. Позади фигуры на холсте в высокой раме, должны были вырасти зеленые шпалеры, а на них, почти скрывая деревянную основу, распуститься большие прекрасные фиолетовые клематисы с блестящими листьями и подобными звездам цветками.
В верхней части холста будет просто узкая полоска летнего неба, у ее ног такая же узкая полоска серо-зеленой травы, а на заднем плане, весьма смелая, феерия фиолетового и зеленого. С этой целью он направился в небольшой коттедж, расположенный неподалеку от Годалминга, где он построил в саду нечто вроде открытой студии, одновременно напоминающее комнату и беседку, не имевшую северной стены и окруженную зеленой решеткой, представлявшую собой огромное скопление фиолетовых звезд. Он ясно представлял себе, какой необычно красивой будет выглядеть на холсте его натурщица, как подчеркнет эту красоту фон, и ее большую серую шляпу, и блестящее серое платье, и желтые волосы, и кожа, цвета слоновой кости, и светлые глаза, сейчас голубые, а спустя мгновение серые, а еще спустя мгновение зеленые. Он с нетерпением ожидал момента, когда сможет приступить к воплощению своего замысла и испытывал чувства, хорошо знакомые любому творцу, а потому нет ничего удивительного в том, что он спешил в Годалминг, оживленный и исполненный жаждой деятельности. Ибо он собирался вложить в каждый элемент своего творения – в каждую пурпурную звездочку цветка, каждый листочек, каждый кусочек решетки, – жизнь и свет, подобно тому, как сумерки, затушевывая небо, открывают нам блестящие жемчужины звезд.
Его замысел оформился окончательно, он поместил свое созвездие – изображение леди Мэйдингли, – в небе: и теперь он должен окружить его зеленой и фиолетовой ночью, чтобы оно засияло.
Сад его представлял собой участок земли, огороженный стеной из старого кирпича, и он распорядился им со всей присущей ему оригинальностью. Покрытое травой пространство (вряд ли его можно было назвать газоном) и так было невелико, теперь же значительную часть (двадцать пять на тридцать футов) занимала открытая студия. Непрозрачная деревянная стена с западной стороны, и две решетки с южной и восточной, снаружи оплетенные лианами, а изнутри украшенные восточными тканями. Летом он проводил здесь большую часть дня, за мольбертом или просто наслаждаясь покоем. Трава на земляном полу полностью высохла и была накрыта персидским ковром; здесь также располагались письменный и обеденный столы, книжный шкаф с любимыми книгами и полдюжины плетеных кресел. В углу расположились принадлежности для ухода за садом: косилка, шланг для полива, ножницы и лопата. Подобно многим легко возбудимым людям, Дик обнаружил, что садоводство, то есть непрерывный процесс планирования и оформления, как способ удовлетворить симпатиям растений, чтобы обеспечить им наиболее благоприятные условия для роста и цветения, одновременно есть прекрасный способ успокоения среди житейских бурь. Растения восприимчивы и отзывались на доброе отношение; то внимание, которое он уделял им, не пропадало втуне, и теперь, возвращаясь из Лондона после месячного отсутствия, он был уверен, что найдет их свежими и прекрасными в каждом уголке своего сада. И фиолетовые клематисы с царственной щедростью расплатятся с ним за его заботу, и каждый цветок будет рад стать моделью для фона на его картине.
Вечер был очень теплым, но не душным, как в преддверии близкой грозы, а просто, чистым ясным вечером середины лета; он в одиночестве ужинал у себя в павильоне, освещенный последними лучами заходящего солнца. Небо медленно окрашивалось синим бархатом, кофе давно закончился, а он все сидел и смотрел на север, сквозь сад, на деревья, окружавшие его участок. Это были акации, самые изящные и женственные из растений, даже сейчас, в разгар лета, одетые пышной живой листвой. Под ними расположились небольшие дерновые террасы, на которых цвели сладкий горошек, источавший неповторимый аромат, и махровые алые розы "Баронесса Ротшильд" и "Франция", медно-красные "BeautИ inconstante" и "Ричардсон". Перед ними виднелись увитые зеленым, с фиолетовыми звездами, решетки.
Он сидел здесь, бессознательно наслаждаясь буйством красок, когда его взгляд привлекло нечто темное, крадущееся среди роз, и два светящихся глаза, устремленные на него. Он поднялся, но это движение не вызвало никакой реакции у животного, которое, мурлыкая, продолжало приближаться к нему, подняв хвост трубой. Стоило ему подойти ближе, как Дик почувствовал предательскую слабость, часто охватывавшую его в присутствии кошек, он топнул ногой и хлопнул в ладоши. Хвост опал, черная тень мелькнула под решетку и в мгновение ока исчезла. Однако вечер был безнадежно испорчен, и Дик отправился в дом.
Следующее утро выдалось по-летнему прекрасным: дул слабый северный ветерок, и солнце, достойное греческих островов, заполонило небо своими лучами. Сновидения и (не характерный для него) долгий сон, совершенно изгнали из головы Дика встревожившие его мысли о появлении кота, и он расположил свой холст перед решеткой с фиолетовыми клематисами, в предчувствии удачной работы. Также и сад, вчера казавшийся сказочным под влиянием магии заката, был полон света и удивительных красок, и хотя жизнь – как впервые подумалось ему за несколько месяцев – в образе леди Мэйдингли не была слишком уж ярко выражена, все же мужчина, как ему казалось, если только он не лишен темперамента, если он любит цветы и искусство, сможет наполнить ею даже такой образ. Завтрак был закончен, его натурщица сияла красотой на холсте, он быстро набросал цветы и листву и принялся за работу.
Фиолетовое и зеленое, зеленое и фиолетовое: услаждало ли взор такое когда-либо прежде? Подобно гурману, он упивался работой. Он был прав: стоило ему только положить первые мазки, и он понял – он был прав. Именно эти божественные, насыщенные цвета, дадут жизнь изображению на картине, именно эта бледная полоска неба над ее головой, так ярко подчеркивающая ее фигуру, именно эта полоса серо-зеленой травы у ее ног, – казалось, она вот-вот покинет холст. Он совершенно растворился в работе, взмахивая кистью, не слишком поспешно, но одновременно нисколько не замедляя своих движений.
Он прервался, наконец, испытывая странное чувство, словно бы мгновенно вернувшись откуда-то издалека. Он, должно быть, работал около трех часов, его слуга уже накрывал стол к ленчу, но ему казалось, что утро пролетело в один миг. Работа значительно продвинулась вперед, и он долго рассматривал холст.
Затем взгляд его сместился с холста на клумбы.
Там, прямо напротив зарослей сладкого горошка, на расстоянии не более двух ярдов от него, расположился очень большой серый кот, который, казалось, наблюдал за ним.
Обычно присутствие кота словно бы отнимало у Дика все силы, но сейчас, когда он смотрел на кота, а кот – на него, он не испытывал ничего подобного, и объяснил это тем, что находится на открытом воздухе, а не в запертой душной комнате. Тем не менее, вчера вечером, появление кота воздействовало на него обычным образом. Но это сейчас его совершенно не интересовало; его занимало то, что он увидел в заинтересованном дружелюбном взгляде животного, в выражении его глаз, именно то, что он хотел воплотить в портрете леди Мэйдингли. Медленно, стараясь не делать резких движений, чтобы не спугнуть кота, он протянул кисть к холсту и внизу его, в еще чистом месте, быстрыми мазками запечатлел то, что искал. Даже сейчас, несмотря на то, что кот стоял на хорошо освещенном солнцем месте, его глаза казались как бы светящимися изнутри: именно так смотрела леди Мэйдингли. И вот теперь он запечатлел его на чистом месте...
В течение пяти минут или около того он писал их точными резкими мазками, ориентируясь на цвета внизу холста, а потом долго смотрел на эти глаза, чтобы понять, то ли он получил, что хотел. Потом взглянул на кота, который оказался настолько мил, что послужил ему натурщиком, но животного на прежнем месте не оказалось. Что, впрочем, не вызвало у него досады или сожаления, – он ненавидел кошек, – и единственное, что его немного удивило, была внезапность его исчезновения. Однако то, что благодаря коту запечатлелось на холсте, исчезнуть не могло, это было его собственностью, его удачей. Воистину, перед ним был портрет, превосходивший все, что им было написано прежде. Женщина, реальная, живая, с одушевленным взглядом, стояла перед ним, в буйстве летних красок.
Весь день, благодаря своей необычной способности, он воспринимал окружающее необычайно ярко, что, впрочем, не помещало ему опустошить за это время бутылку виски.
Но тем вечером он в первый раз оказался под влиянием двух чувств, касавшихся физического и душевного состояния, показавшихся ему странными: согласно первому, ему казалось, что он выпил именно столько, сколько ему было нужно, второе же – своего рода отзвук мучения, испытанного им осенью, когда он был отброшен девушкой, которой отдал свою душу, словно грязные перчатки.
Ни одно из этих ощущений не отличалось особенной остротой, но каждое из них ощутимо присутствовало.
Окончание дня было не таким хорошим, как его начало: около шести часов по небу поползли густые облака, а обычная жара ясного летнего дня сменилась предвещающим шторм жаром. Несколько больших горячих капель предупредили его о надвигающемся дожде, он убрал свой мольберт в укрытие, и сказал слуге, чтобы тот накрыл стол в доме. Работая, он, по своему обыкновению, избегал любого общения, чтобы не отвлекаться, и даже обедал в одиночестве. Когда ужин был закончен, он прошел в гостиную, насладиться вечерним отдыхом. Все, что ему было нужно, слуга оставил на подносе, так что пока не придет время отойти ко сну, он полностью будет предоставлен самому себе. Снаружи приближался шторм, отдаленные раскаты грома превратились в несмолкаемое ворчание: в любой момент буря могла наброситься на дом буйством всполохов и звуков.
Некоторое время Дик пытался читать, но мысли его блуждали. Тяжесть потери прошлой осенью, которая, как он полагал, навсегда оставила его, неожиданно вспыхнула с новой силой, его голова стала тяжелой, может быть, из-за грозы, а может быть, из-за выпитого. А потому, намереваясь лечь в постель и погрузиться в сон, который избавил бы его от беспокойства, он закрыл книгу и направился к окну, намереваясь закрыть его. Но на полпути вынужден был остановиться. На софе под окном сидел большой серый кот с блестящими желтыми глазами. В зубах он держал молодого дрозда, еще живого.
Ужас охватил его; затем навалилась болезненная слабость; он одновременно ненавидел и ужасался страшной кошачьей радости, получаемой от мучений своей жертвы, радости настолько огромной, что кот предпочел ее чувству голода. Более того, выражение глаз кота и тех, что он изобразил на портрете, вдруг поразило его адским сходством. На мгновение он застыл, словно разбитый параличом, еще через мгновение, содрогаясь, пришел в себя и бросил стакан, который держал в руке, в ужасное животное. Стакан пролетел мимо. Секунду кот оставался на том же месте, пристально глядя на него ненавидящим взглядом, затем сжался и в мгновение ока исчез в окне. Дик с треском затворил окно, вздрогнув от произведенного шума, а затем осмотрел диван и пол в поисках птички, которую, как ему показалось, кот выронил. Пару раз ему казалось, что он слышит слабое движение, но это оказалось всего лишь иллюзией, – дрозда нигде не было.
Дальнейшие поиски были бессмысленны; он собрался отправиться спать, но перед этим, чтобы успокоиться, – как он постарался уверить самого себя, – он решил выпить последний бокал. Гроза снаружи прекратилась, но дождь продолжался, шелестя травой. А затем к этому монотонному звуку добавился другой, – кошачье мяуканье, – но не обычное длинное и тягучее, напоминающее плач, а жалобный призыв животного впустить его в дом. Занавеси были опущены, но он все же не удержался и поднял их. На подоконнике сидел большой серый кот. И хотя дождь лил как из ведра, его шерсть оставалась сухой, наверное, по причине тепла, исходившего от его тела. Но стоило ему увидеть Дика, он сердито мяукнул, царапнул стекло и исчез.
Леди Мэйдингли... Господи, как же он любил ее! И, как бы отвратительно она не обошлась с ним, как он хотел ее сейчас! Он думал, что все его проблемы остались в прошлом, неужели он ошибся? Неужели этот кошмар вернулся? Это все взгляд кота – это он виноват. Тем не менее, желание прошло так же внезапно, как и появилось, и это было необъяснимо. Все эти месяцы, когда он принимал спиртное, он выпивал больше, чем сегодня, но вечером голова его была ясной, он полностью контролировал себя и упивался свободой творческого видения. Сегодня же вечером он, спотыкаясь, на ощупь пробрался к своей кровати.
Слабый свет зари разбудил его, и он сразу поднялся, еще испытывая чувство сонливости, но словно бы повинуясь какому-то тихому настойчивому зову. Дождь окончился, на бледных небесах были видны драгоценные камни утренних звезд. Его комната казалась странно незнакомой, его ощущения – никогда прежде не испытанными, какая-то неопределенность, ставшая барьером между ним и миром. Им владело единственное желание – закончить портрет. Все остальное – пусть остается на волю случая, или законов, правящих миром, законов, которые определяют, какому дрозду сегодня выпадет стать добычей кошки, – он становится козлом отпущения среди тысяч себе подобных, – а остальные могут летать совершенно безбоязненно.
Через два часа слуга позвал его, но в комнате никого не было. Так как утро казалось прекрасным, он вышел, отнести завтрак в павильон. Портрет был здесь, напротив клематисов, но весь покрыт странными царапинами, словно от когтей разъяренного животного или как если бы подвергся нападению пришедшего в ярость человека, вооруженного гвоздем. Тело Дика Алингхэма тоже было здесь, оно неподвижно лежало перед изуродованным холстом. Когти, или, возможно, гвоздь, напавшего на него, оставили ужасные раны на его горле. Но руки его были покрыты краской, и краска застыла под ногтями его пальцев.
С АДОВНИК
Двое моих друзей, Хью Грейнджер и его жена, сняли на месяц в преддверии рождественских праздников дом, в котором мы стали свидетелями странных событий, и, когда я получил от них приглашение провести там две недели, то принял его с энтузиазмом. Уж не знаю, что хорошего в этих покрытых вереском пустошах, за исключением разве что многочисленных ловушек, подстерегающих игроков в гольф. Гольф, как мне дали понять, должен был занять меня и Хью на целый день, поскольку Маргарет никогда не снизошла бы до того, чтобы не только принять участие в игре, столь ею ненавидимой, но и прикоснуться рукой к ее принадлежностям...
Я прибыл туда еще засветло, а поскольку хозяева отсутствовали, решил прогуляться по окрестностям. Дом и сад располагались на возвышенности с видом на юг; внизу виднелось несколько акров пастбищ, спускавшихся к реке с перекинутым через нее пешеходным мостом, по другую сторону которого расположился коттедж с соломенной крышей и окружавшими его огородами. Дорожка вела к калитке в саду, затем через пастбище к пешеходному мосту, мимо коттеджа, и, таким образом, насколько подсказывало мне мое чувство путешественника, являлась кратчайшим путем к полю для игры в гольф, лежавшего далее приблизительно на полмили. Поскольку коттедж явно лежал на земле, относившейся к небольшому поместью, где я находился, я предположил, что это дом садовника. Единственное, что противоречило такому ясному и здравому предположению, было отсутствие каких-либо признаков его обитаемости. Хотя вечер был достаточно холодным, из его трубы не вился дымок, а по мере приближения, мне начало казаться, что атмосфера вокруг него как бы пропитана запахом ожидания, как мы приписываем это иногда в своем воображении необитаемым жилищам. Так стоял он, без малейших признаков жизни внутри и снаружи, хотя, по-видимому, был в идеальном состоянии и готов в любой момент принять нового жильца, который бы вдохнул бы в него новую жизнь. Об окружавшем его небольшом садике, хотя изгородь была недавно покрашена и выглядела опрятно, можно было сказать то же самое; клумбы – неухоженные и заросшие сорняками, а перед входной дверью выстроился ряд засохших хризантем. Все это было мимолетным впечатлением, поскольку я, не останавливаясь, миновал его, перешел пешеходный мост и стал подниматься по поросшему вереском склону. Мое чувство путешественника меня не подвело, и я увидел перед собой здание гольф-клуба. Вне всякого сомнения, Хью должен был быть здесь, так что обратный путь мы проделаем вместе. Стюард, однако, сообщил мне, что не более пяти минут назад миссис Грейнджер заехала за своим мужем на машине, так что мне не оставалось ничего иного, как пуститься в обратный путь той же дорогой, какой пришел. Впрочем, я сделал крюк, чтобы осмотреть поле для гольфа, прошел по прямой от семнадцатой к восемнадцатой лунке, чтобы провести рекогносцировку, с уважением осмотрел песчаный круг, надежно охранявший скрывавшуюся в зелени восемнадцатую лунку, прикидывая, каким образом лучше всего наносить удары по мячу: то ли безрассудно, надеясь на удачу, на то, что мой мяч окажется в безопасности на траве рядом с нею, или же с осторожной оглядкой на песчаную ловушку, ее окружающую.
Зимний день быстро угасал, и когда я, на обратном пути, достиг пешеходного мостика, сумерки уже начали сгущаться. Справа от меня, неподалеку от дороги, располагался коттедж, белые стены которого поблескивали в темноте; переходя по довольно узкому мостику я невольно обернулся и еще раз бросил взгляд в его сторону. Мне показалось, что в одном из окон виден слабый свет, что, таким образом, делало мою теорию о его необитаемости совершенно несообразной действительности. Я вгляделся попристальнее и обнаружил свою ошибку; последние лучи заходящего солнца отразились на стеклах и ввели меня в заблуждение; зимним вечером коттедж выглядел пустынным, как, наверное, никогда прежде. Тем не менее, я задержался у калитки в низкой ограде, ибо, хотя внешне ничего не давало повода сделать положительный вывод о его обитаемости, какое-то внутреннее, совершенно иррациональное чувство, уверяло в обратном. Конечно же, никого не было видно, на чувство нашептывало, что обитатель, должно быть, находится в задней части коттеджа, скрытой от меня внутренними перегородками, и, как это ни странно, и до сих пор для меня необъяснимо, этот вопрос вдруг оказался самым важным, – обитает кто-то в коттедже или нет, – поскольку разум по-прежнему настаивал, что там никого нет, а чувство твердило, что коттедж занят. В качестве оправдания, если бы он оказался обитаем, я мог бы спросить короткий путь к дому, в котором я остановился, и, сам не в восторге от того, что делаю, я прошел через маленький садик и постучал в дверь. Никакого ответа; я постучал второй раз, результат был тот же самый; подергав дверь, я обнаружил, что она заперта, и обошел вокруг коттеджа. Конечно, здесь никого не было, и я сказал себе, что напоминаю человека, заглядывающего под кровать в поисках грабителя, и который был бы безмерно удивлен, там его обнаружив.
Мои хозяева были уже дома, когда я вернулся, и мы провели два часа до обеда в оживленной беседе, постоянно перебивая друг друга, как и положено друзьям, не встречавшимся в течение какого-то времени. Вряд ли можно было назвать тему, которая не интересовала бы Хью Грейнджера или его жену; их интересовало все: гольф, политика, нужды России, кулинария, призраки, возможное восхождение на Эверест, налоговые сборы – все это мы обсудили с необычайным пылом. Одна тема сменяла другую с необыкновенной легкостью, и только тема призраков возникала снова и снова.
– Маргарет близка к помешательству, – заметил Хью, когда мы в очередной раз заговорили о призраках, – она начала пользоваться дощечками для спиритических сеансов. Если вы пользуетесь такими дощечками в течение шести месяцев, как мне говорили, самые непредвзятые врачи констатируют у вас помешательство. Еще пять месяцев, и она отправится в сумасшедший дом.
– Это работает? – спросил я.
– Да, и можно узнать много интересного, – сказала Маргарет. – Много вещей, о которых никогда прежде не задумывался. Мы попробуем их сегодня ночью.
– О, нет, только не ночью, – простонал Хью. – Давайте устроим сеанс вечером.
Маргарет проигнорировала его слова.
– Нет необходимости задавать дощечкам вопросы, – продолжала она, – поскольку в вашем мозгу имеются, в некотором роде, ответы на них. Если я спрашиваю, будет ли завтра хорошая погода, например, то, наверное, я – хотя, на самом деле, я вовсе не хочу сказать, что это я его подталкиваю, – и есть именно тот человек, который заставляет карандаш написать да.
– Хотя, как правило, идет дождь, – заметил Хью.
– Не всегда; не перебивай. Гораздо интереснее то, что карандаш пишет по собственному выбору. Зачастую он чертит странные загогулины, – конечно, и они могут что-то означать, – снова и снова, но вдруг появляется ясно читаемое слово, а я понятия не имею, к чему оно может иметь отношение, даже предположений нет. Вчера вечером, например, он несколько раз написал слово "садовник". Что бы это могло значить? Садовник здесь – методист с козлиной бородкой. Может быть, имелся в виду он? Впрочем, пора одеваться. Пожалуйста, не опаздывайте, мой повар приготовил замечательный суп.
Мы встали, но у меня в мозгу возникли некоторые ассоциации, связанные со словом "садовник".
– Кстати, а что там за домик в поле за пешеходным мостиком? – спросил я. – Это коттедж садовника?
– Был им раньше, – ответил Хью. – Но козлиная бородка там не живет; там вообще никто не живет.
– Он не пустует. Если бы я был здесь владельцем, я призвал бы козлиную бородку к ответу и вычитал арендную плату из его заработка. Но некоторым людям экономия чужда. Почему, позвольте спросить?
Маргарет внимательно посмотрела на меня.
– Любопытство, – ответил я. – Простое любопытство.
– Я вас не понимаю, – сказала она.
– Видите ли, – продолжал я, – я просто полюбопытствовал, живет ли там кто. Я проходил мимо, когда поднимался к зданию гольф-клуба, и уверен, что он был пуст, но возвращаясь обратно, я почувствовал, что там кто-то есть, причем был настолько в этом уверен, что постучал в дверь и даже обошел вокруг него.
Хью поднимался по лестнице наверх впереди нас, она немного задержалась.
– И там никого не оказалось? – спросила она. – Как странно: я испытывала такое же чувство, что и вы.
– Это объясняет, почему на дощечках снова и снова появляется слово "садовник", – сказал я. – Вы постоянно вспоминаете о коттедже.
– Все гениальное просто, – отвечала Маргарет. – Давайте все же переоденемся к столу.
Сквозь опушенные занавеси пробивался яркий лунный свет, когда я проснулся посреди ночи, и заставил меня встать и выглянуть в окно. Окна моей комнаты выходили на сад и поле, которыми я проходил вечером, и они сейчас были хорошо освещены полной луной. Коттедж с соломенной крышей и белыми стенами возле речки был очень хорошо виден, и мне снова показалось, – конечно, отражение луны в стеклах было тому причиной, – что он освещен изнутри. Мне показалось странным дважды в день стать жертвой одной и той же иллюзии, но затем случилось еще более странное.
Когда я смотрел на коттедж, свет в нем внезапно потух.
Утро вовсе не было таким, каким предвещала его ясная ночь; когда я проснулся, снаружи завывал ветер, а косые струи дождя стучали в стекла моих окон. Ни о каком гольфе не могло быть и речи, и, хотя натиск бури несколько утих во второй половине дня, дождь продолжал идти с угрюмой настойчивостью. Но мне надоело сидеть в доме, а поскольку все остальные отказались составить мне компанию, я, надев плащ, вышел подышать свежим воздухом. В качестве конечной цели своей прогулки я избрал поля для гольфа, выбрав грязный, но короткий путь через поля, чтобы договориться с парой носильщиков клюшек для себя и Хью на следующее утро, и задержался в коттедже на некоторое время, увлекшись иллюстрированными журналами в курительной комнате. Должно быть, я читал несколько дольше, чем собирался, поскольку последние лучи заходящего солнца вдруг упали на очередную страницу, и, подняв глаза, я обнаружил, что дождь прекратился, и быстро надвигаются сумерки. Поэтому случилось так, что вместо того, чтобы избрать более длинный путь, я поспешил обратно через поля. Последний луч, так же, как и двадцать четыре часа назад, застал меня в сумерках около пешеходного мостика. До этого момента, насколько мне помнится, я не вспоминал о коттедже, но теперь, припомнив о вспышке света внутри вчера вечером, припомнил одновременно, что это случилось приблизительно в то же самое время. И снова у меня возникло непреодолимое ощущение, что коттедж сдавался в аренду. Одновременно я бросил взгляд в сторону коттеджа и приметил фигуру человека, стоявшего в дверях. В сумерках я не мог разглядеть его лицо, даже если бы он повернулся в мою сторону; у меня сложилось впечатление, что это довольно высокий парень, плотно сложенный. Он открыл дверь, за которой виднелся свет, похожий на свет от лампы, вошел, и закрыл ее за собой.
Итак, мои предчувствия меня не обманули. И тем не менее, я бы совершенно определенно сказал, что коттедж был пуст; так кто же был этот человек, который повел себя так, словно он вернулся домой? Снова, на этот раз испытывая некоторый страх, я постучал в дверь с намерением задать какой-нибудь пустяшный вопрос, затем постучал снова, более сильно, так что не могло быть и речи о том, что мой стук не был услышан. Не получив никакого ответа, я попробовал ручку двери. Дверь была заперта. Тогда, с трудом преодолевая все более и более овладевавший мною страх, я обошел коттедж, вглядываясь во все незашторенные окна. Внутри было темно, хотя всего лишь пару минут назад я видел свет лампы, вырвавшийся из открытой двери.
Поскольку мои мысли стали складываться в некое подобие гипотезы, я ни словом не обмолвился о своем странном приключении, и после обеда Маргарет, не смотря на протесты со стороны Хью, достала дощечки, на которых сохранилось слово "садовник". Мое предположение было, конечно, совершенно фантастическим, но мне не хотелось никаким образом влиять на Маргарет... Долгое время карандаш скользил по бумаге, выписывая петли, кривые и углы, похожие на график температуры, затем она начала зевать и создавалось впечатление, была утомлена своим эксперементом, а какое-либо внятное слово все не появлялось. Затем, самым странным образом, голова ее склонилась вперед и она, казалось, заснула.
Хью оторвался от своей книги и прошептал мне:
– Она уснула, точно так же, как тогда, – сказал он.
Глаза Маргарет были закрыты, она дышала ровно и спокойно, как дышит спящий человек, а затем ее рука вдруг принялась двигаться с необычайной уверенностью. Поперек большого листа бумаги одна за другой возникали буквы, потом рука ее внезапно остановилась, она проснулась и взглянула на лежащий перед нею лист.
– Как глупо, – произнесла она. – Кто-то из вас очень зло подшутил надо мной!
Мы заверили ее, что это не так, и она прочла написанное.
– Садовник, садовник, – прочитала она. – Я садовник. Я хочу придти. Я не нахожу ее здесь.
– О, Господи, опять этот садовник! – воскликнул Хью.
Рассматривая надпись, краем глаза я заметил, как глаза Маргарет сфокусировались на мне, и прежде чем она заговорила, я уже знал, о чем она спросит.
– Вы возвращались с прогулки мимо коттеджа? – спросила она.
– Да, и что?
– Он все еще пустует? – тихо произнесла она. – Или... или нет?
Мне не хотелось рассказывать ей о том, что я видел или, по крайней мере, думал, что видел. Возможно, за этим не скрывалось ничего достойного внимания, и мне не хотелось, чтобы каждый из нас своим мнением укреплял мнение другого.
– Я снова стучался, и снова не получил ответа, – сказал я.
Наступило время отходить ко сну; Маргарет поднялась и проследовала к себе; после того, как она скрылась, я и Хью вышли из дома, чтобы оценить погоду. Луна светила посреди ясного неба, и мы неспешным шагом шли по дорожке перед домом. Внезапно Хью быстро обернулся и указал на угол дома.
– Кто это там? – спросил он. – Взгляните! Вон там! Он только что завернул за угол.
Я обернулся и мельком успел заметить фигуру высокого человека плотного телосложения.
– Вы видели его? – спросил Хью. – Я обойду вокруг дома и найду его, мне вовсе не хочется, чтобы кто-то бродил тут ночью. Ждите здесь, а если он снова появится, пока меня не будет, спросите его, что ему нужно...
Хью оставил меня рядом с открытой парадной дверью, где я должен был ждать его, пока он не совершит обход. Не успел он скрыться из глаз, как я услышал, совершенно отчетливо, быстрые, но тяжелые шаги по асфальтированной дорожке со стороны, противоположной той, в которой он исчез. Но не было видно никого, кто мог бы быть причиной этих звуков.
Шаги невидимки раздавались все ближе и ближе, а затем, к своему ужасу, я почувствовал, как этот кто-то невидимый коснулся меня, когда я стоял перед дверью. Я задрожал, но не только от ужаса – к моей руке прикоснулось что-то ледяное. Я попытался ухватить этого невидимого нарушителя, но он вырвался, и в следующий момент я услышал шаги по паркету внутри дома. Какая-то дверь открылась и захлопнулась, и больше я ничего не слышал. В следующий момент из-за угла, из-за которого прежде появился невидимка, выбежал Хью.
