Текст книги "Избранное (СИ)"
Автор книги: Э Бенсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)
Мгновение она колебалась, а затем опустилась на колени и протянула к ним руки.
– Дорогие мои, – произнесла она, – я всего лишь уснула. Я поступила неправильно, но не более чем...
Она замолчала; но думала не о себе, а о них, этих маленьких невинных детях, ставших призраками, об их ужасной смерти и о том, что вот теперь они несут ужасную смерть другим там, где другие дети дарят веселье, и это – их единственная радость. И еще о том, что все, кто видел их прежде, боялись их или издевались над ними.
И вдруг, внезапно, ее охватила жалость, и страх исчез, как исчезает по весне морщинистая оболочка, являя миру молодые зеленые листья.
– Милые мои, мне жаль вас, – прошептала она. – Нет вашей вины в том, что вы должны принести мне, что вы должны нести, но я... я больше не испытываю страха перед вами. Только жалость. Да благословит вас Бог, бедные дети...
Она подняла голову и посмотрела на них. И хотя все еще было темно, теперь она могла различить их лица, смутные и неясные, колеблющиеся, словно пламя свечи на ветру. Но на лицах их не было видно ни ожесточения, ни печали – они улыбались ей, да-да, улыбались, немного застенчивыми улыбками. И она увидела, как они слабо тают, исчезают вдали, подобно пару в морозном воздухе.
Мэйдж не сразу смогла пошевелиться, когда они совсем исчезли, но вместо страха ей владело сейчас прекрасное чувство умиротворенности, счастливой безмятежности, и она просто не хотела ни единым движением нарушить его. Впрочем, скоро она встала и продолжила свой путь, не подгоняемая ужасом и не ожидая ничего плохого; она прошла по длинной галерее и на лестничной площадке столкнулась с Бланш, спешившей наверх, что-то насвистывавшей и размахивавшей коньками.
– Как твоя нога, дорогая? – спросила она. – Я вижу, ты больше не хромаешь.
До этого момента Мэйдж и не вспоминала об утреннем падении.
– Мне кажется, все в порядке, – сказала она, – во всяком случае, она меня не беспокоит. Бланш, дорогая, вам не следует беспокоиться за меня, но... – я только что видела близнецов.
В мгновение лицо Бланш побелело от ужаса.
– Что? – прошептала она.
– Да-да, только что. Я их видела. Но они были доброжелательны, они улыбались мне, и я пожалела их. И знаешь, я почему-то уверена, что мне нечего бояться.
Как выяснилось вскоре, Мэйдж оказалась права, с ней ничего не случилось. Возможно, ее отношение к близнецам (смеем предположить), ее жалость, ее доброта, сняли проклятие, тяготевшее над ними.
В самом деле, на прошлой неделе я приезжал в Черч-Певерил, прибыв туда вскоре после наступления темноты. Как только я поднялся на лестничную площадку, отворилась дверь, ведущая в длинную галерею, и оттуда вышла Бланш.
– А вот и вы, – сказала она. – Я только что видела близнецов. Они выглядят очень мило и не исчезали почти десять минут. Пойдемте пить чай.
НА МОГИЛЕ АБУ АЛИ
Луксор, по мнению большинства тех, кто его посещал, обладает некой прелестью и значительным числом достопримечательностей, приманивающих туристов, главными из которых считаются наличие в отелях бильярдных, божественных садов, способных вместить любое количество посетителей, по меньшей мере еженедельные танцы на борту туристического парохода, охота на перепелов, климат как на Авалоне, а также внушительных древних памятников для тех, кто обожает археологию. Впрочем, есть и другие, не столь многочисленные, но фанатично уверенные в своей правоте, для которых Луксор есть некое подобие спящей красавицы, просыпающейся по мере прекращения всех этих увеселений, когда отели пустеют и маркеры перемещаются для «продолжения развлечений» в Каир, когда перепела уничтожены, а уничтожавшая их толпа туристов сбежала на север, и Фиванская долина, сжигаемая тропическим солнцем, уподобляется пустынному футбольному полю, на которое не заманишь ни единственного человека, даже если царица Хатасу пообещает, что даст ему аудиенцию в Дейр-эль-Бахри.
Однако подозрения, что фанатики отчасти правы, поскольку что касается иных предметов, мнение этих людей отличалось здравой рассудительностью, заставили меня пересмотреть свои собственные убеждения, в результате чего случилось так, что пару лет назад, в первых числах июня, я остался здесь, чтобы убедиться в правоте или неправоте их мнения.
Обилие табака и длинные летние дни помогли нам оценить всю прелесть, которой обладает летний юг, и Уэстон – один из тех, кто ранее прочих оказался в числе избранных – и ваш покорный слуга, посвятили обсуждению ее много времени. И хотя мы не затрагивали в своих разговорах нечто непознаваемое, присущее только этому месту, что могло сбить с толку любого исследователя, и необходимо испытать его самому, чтобы понять, о чем идет речь, это скрытое нечто позволяло увидеть некоторые цвета и услышать некоторые звуки, которые лишь добавляли шарма к уже имевшемуся. Вот лишь немногое из того, что я имею в виду.
Пробуждение в предрассветной темноте, обволакивающей теплом, и осознание того, что нет никакого желания подольше поваляться в постели.
Неспешная переправа через Нил сквозь неподвижный воздух, с вашими лошадьми, которые, подобно вам, застыли и вдыхают непередаваемые предрассветные ароматы, словно ощутив их впервые.
То непередаваемое мгновение, бесконечное в ощущениях, перед самым восходом солнца, когда мглу, скрывающую реку, вдруг пронзает что-то темное, и обращается в зеленую бронзу листьев.
Розовая вспышка, быстрая как изменение цвета при химической реакции, которая пронзает небо с востока на запад, и следом за ней – солнечный свет, озаряющий пики холмов на западе и стекающий затем по склонам вниз, подобно струящейся светящейся жидкости.
Шум и гам пробуждающегося мира; поднимается ветерок, взмывает жаворонок и заливается песней; крики лодочников: "алла, алла"; лошади беспокойно поводят головами.
Возвращение.
Завтрак.
Ничегонеделание.
Предзакатная поездка в пустыню, благоухающую густой теплотой бесплодного песка, который пахнет, как ничто иное в мире, ибо не пахнет ничем.
Великолепие тропической ночи.
Верблюжье молоко.
Беседы с феллахами, самыми очаровательными и непредсказуемыми людьми на свете, за исключением тех случаев, когда вокруг них собирается масса туристов, в результате чего их мысли принимают единственное направление – бакшиш.
Наконец, с этим мы вынуждены согласиться, возможность оказаться втянутым в странную историю.
Событие, послужившее началом этой истории, случилось четыре дня назад, когда Абдул Али, самый старый человек в деревне, внезапно умер, скопив за долгую жизнь значительное богатство. Возраст и богатство, по зрелом размышлении, казались несколько преувеличенными, но молва утверждала, что ему было столько лет, сколько английских фунтов имелось у него в потаенном месте, а именно – сотня. Округлость цифры не вызывала сомнений, как вещь слишком приятная, чтобы не быть правдой, и, спустя всего лишь двадцать четыре часа после его смерти, превратилась в неоспоримый догмат. Что же касается его родственников, то вместо скорби, вызванной утратой, и благочестивых размышлений, они испытывали тревогу, поскольку не только ни один из этих английских фунтов, но даже их менее удовлетворительный эквивалент в виде банковских билетов, на которые, по окончании туристического сезона, в Луксоре смотрят как на не очень надежную замену философскому камню, хотя и имеющую способность при определенных обстоятельствах обращаться в золото, не был найден. Абдул Али, прожив сто лет, был теперь мертв, его сотня соверенов – можно сказать, ежегодная рента – канули в вечность вместе с ним, и его сын Мухамед, который ранее ожидал изменения своего положения после скорбного события, по наблюдениям некоторых, посыпал голову пеплом несколько более усердно, чем это могло быть оправдано самой искренней привязанностью к усопшему ближайшему родственнику.
Абдул, правду сказать, не относился к людям, которых можно назвать вполне почтенными; несмотря на возраст и богатство, он не пользовался доброй славой. Он пил вино всякий раз, когда ему предоставлялась такая возможность, он принимал пищу днем во время Рамадана, как только у него разыгрывался аппетит, ставя ни во что священные предписания, кроме того, у него, как полагали, был дурной глаз, а в последнее время он связался с неким Ахметом, который был известен как практикующий Черную Магию, и подозревался в еще более худшем преступлении – а именно ограблении тел недавно умерших. Ибо в Египте, в то время как ограбление тел древних царей и священников считается делом вполне благопристойным и за право заниматься им многие научные сообщества соперничают друг с другом, ограбление трупов ваших современников приравнивается к убийству собаки.
Мухамед, вскоре сменивший посыпание пеплом головы на более естественный способ выражения скорби, который заключался в том, чтобы грызть ногти, сообщил нам по секрету, что подозревает Ахмета, будто бы тот выведал у его отца, где тот прячет деньги; но, по выражению лица Ахмета, когда его пациент, попытавшись что-то произнести, вдруг умолк навеки, понял, что его подозрения беспочвенны, и присоединился к тем, которые, зная характер усопшего, испытывали нечто вроде досады от того, что даже такому видавшему виды типу ничего не удалось узнать о столь важном факте.
Итак, Абдул умер и был похоронен, а мы отправились на поминальную трапезу, где съели жареного мяса более, чем это следовало бы для пяти часов пополудни в июне, а потому я и Уэстон, отказавшись от обеда, вернулись в дом после прогулки по пустыне и разговорились с Мухамедом, сыном Абдула, и Хусейном, младшим внуком Абдула, молодым человеком лет двадцати, который являлся одновременно нашим камердинером, поваром и горничной, и они поведали нам о деньгах, которые вроде бы как имелись и вроде бы как не имелись, а также несколько скандальных историй об Ахмете и его слабости к кладбищам. Они пили кофе и курили, ибо, хотя Хусейн и был нашим слугой, в тот день мы были гостями его отца, а вскоре после того, как они ушли, пришел Махмуд.
Махмуд, который, по его собственным словам, полагал, что ему двенадцать лет, но наверняка этого не знал, был кухаркой, грумом и садовником одновременно, и обладал в высшей степени некими оккультными способностями, нечто вроде ясновидения. Уэстон, являющийся членом Общества по изучению психических феноменов, и трагедией всей жизни которого было разоблачение мошенничества миссис Блант, объявившей себя медиумом, считал, что Махмуд умеет читать мысли; он сделал записи о некоторых случаях, которые впоследствии могут вызвать интерес. Чтение мыслей, впрочем, на мой взгляд, не способно полностью объяснить случившееся вскоре после похорон Абдула, и я склонен скорее приписать его способностям Махмуда к белой магии (в широком смысле), или же к простой случайности (в еще более широком), что можно применить для объяснения любого странного происшествия, рассмотренного в отдельности. Метод, применяемый Махмудом для использования сил белой магии, чрезвычайно прост; многим он известен под названием чернильного зеркала и заключается в следующем.
В ладони Махмуда наливается немного чернил, но, поскольку мы испытывали в них недостаток в связи с тем, что лодка из Каира, в которой среди прочего везли и канцтовары, села где-то по дороге на мель, то идеальной заменой чернилам оказался кусочек черной американской ткани, около дюйма в диаметре. Он впивается в него глазами. Минут через пять-десять обезьянье выражение сходит с его лица, широко открытые глаза фиксируются на ткани, мышцы лица словно деревенеют, и он начинает рассказывать о тех любопытных вещах, которые видит. Пока чернила или ткань не будут удалены, он остается все в том же положении, не отклонившись ни на волос. Потом он поднимает взгляд и говорит: "KhahАs", что означает "Совершилось".
Мы наняли Махмуда в качестве второго слуги две недели назад, но в первый же вечер, покончив со своими обязанностями по дому, он поднялся к нам наверх и заявил: "Я покажу вам, что такое Белая Магия; дайте мне чернил", после чего принялся описывать переднюю нашего дома в Лондоне, сообщил, что у дверей в настоящий момент стоят две лошади, что из дверей вышли мужчина и женщина, дали лошадям по куску хлеба и сели в седла. Говорил он настолько правдоподобно, что со следующей же почтой я отправил письмо матери, в котором попросил подробно описать, где именно она находилась и что именно делала в половине шестого (по лондонскому времени) вечером 12 июня. В то же самое время в Египте Махмуд рассказывал нам о "Sitt" (леди), сидящей в комнате за чаем, и сообщил о ней некоторые подробности, так что я с нетерпением ждал ее ответного письма. Объяснение, представляемое Уэстоном, заключается в том, что некоторые образы тех людей, которых я знаю, запечатлены в моем мозгу (хотя я могу об этом и не догадываться), – и я сам тем или иным образом выдаю эту информацию Махмуду, находящемуся в состоянии транса. С моей же точки зрения, такое объяснение не может быть принято, поскольку я никоим образом не мог бы заставить своего брата выйти на улицу и сесть в седло в тот самый момент, о котором говорит Махмуд (конечно, если все рассказанное им соответствует истине). Впрочем, как человек непредвзятый, я готов принять и эту версию. Уэстон, однако, не так спокойно и научно относится к последнему спектаклю, устроенному Махмудом, хотя и прекратил попытки завлечь меня в Общество по изучению психологических феноменов, чтобы я окончательно избавился от мистических представлений и суеверий.
Махмуд никогда не будет демонстрировать свои способности, если рядом будет находиться человек из его народа; он говорит, что если бы, когда он находится в состоянии транса, рядом с ним оказался бы человек, практикующий Черную Магию, и узнал бы, что он практикует Белую Магию, то мог бы вызвать духа, подчиняющегося Черной Магии, чтобы тот уничтожил духа Белой Магии, поскольку дух Черной Магии обладает большей силой, а оба эти духа – враги. А поскольку дух Белой Магии является его могущественным другом (каким образом они с Махмудом подружились, я не считаю нужным рассказывать в виду совершенной невероятности этого образа) – то Махмуд желал бы, чтобы он как можно долее оставался его другом. Но англичане, как ему кажется, не знакомы с Черной Магией, а потому у нас он в совершенной безопасности. С духом Черной Магии он встретился (по его собственным словам) один-единственный раз – это случилось по дороге в Карнак, "между небом и землей, между днем и ночью". Его можно отличить, поведал он, по светлому цвету кожи, у него имеется два длинных зуба в углах рта, и глаза, совершенно белые, размером как у лошади.
Махмуд поудобнее устроился в углу, и я дал ему кусок черной клеенки. Должно было пройти несколько минут, прежде чем он впадет в гипнотический транс, когда его посещают видения, и я пока вышел на балкон. Это был самый жаркий вечер, какого прежде не случалось, прошло уже три часа после захода солнца, а термометр по-прежнему показывал около 100о по Фаренгейту.
Высокое небо, казалось, затянуто серой дымкой, хотя должно было быть бездонной бархатной синевой, порывы южного ветра предвещали три дня невыносимого песчаного хамсина. Слева, вверх по улице, виднелось небольшое кафе, вблизи которого вспыхивали и гасли светлячки – кальяны сидевших в темноте арабов. Изнутри доносились звуки медных кастаньет танцовщиц, – резкие и отрывистые на фоне заунывных стонов струнных и духовых инструментов, сопровождавшими их движения, столь любимые арабами и неприятные европейцам. Небо на востоке было светлым: всходила Луна, и когда я смотрел на кроваво-красный край огромного диска, показавшегося на горизонте, в это мгновение какой-то араб, из тех, что сидели около кафе, случайно или намеренно затянул: – "Тоска по тебе прогнала сон, о полная Луна, твой чертог вдалеке, над Меккой, сойди же ко мне, моя возлюбленная".
Почти сразу же после этого я услышал, как Махмуд начал что-то монотонно бубнить, и поспешил вернуться в комнату.
Мы обнаружили, что результат достигается быстрее при личном контакте с впавшим в транс, факт, который Уэстон использует как доказательство передачи мыслей, давая ему настолько сложное объяснение, что я, признаться, ничего не могу понять. Когда я вошел, он оторвался от каких-то записей, которые делал за столиком у окна, и поднял голову.
– Возьми его за руку, – приказал он, – а то сейчас он лепечет что-то бессвязное.
– И как ты это объясняешь? – поинтересовался я.
– По мнению Майерса, это нечто сходное с разговором во сне. Он твердит что-то о могиле. Намекни ему, и посмотрим, что он выдаст в ответ. Он на удивление восприимчив, и реагирует на твой голос лучше, чем на мой. Не исключено, что на могилу его навели похороны Абдула.
Меня посетила неожиданная мысль.
– Тише! – сказал я. – Тише, дай мне послушать!
Голова Махмуда была запрокинута немного назад, он провел рукой, в которой был зажат кусок ткани, над своим лицом. Как обычно, он говорил очень медленно, но, в отличие от своего обычного тона, высоким отрывистым голосом.
– С одной стороны могилы, – бормотал он, – растет дерево тамариск, и зеленые жуки фантазируют о ней. По другую сторону – глиняная стена. Здесь есть много других могил, но все они спят. Это та самая могила, потому что она не спит, и она влажная, а не песчаная.
– Я так и думал, – сказал Уэстон. – Он говорит о могиле Абдула.
– Над пустыней красная луна, – продолжал Махмуд, – сейчас. Задувает хамсин, будет много песка. Луна покрыта красным песком, потому что она низко.
– Кажется, он все еще чувствителен к внешним воздействиям, – сказал Уэстон. – Это довольно любопытно. Ущипни-ка его.
Я ущипнул Махмуда, но никакой реакции с его стороны не последовало.
– Последний дом на улице, на пороге стоит мужчина. Ах, ах! – вдруг воскликнул мальчик. – Он знаком с Черной Магией. Он выходит из дома... Он идет сюда – нет, он идет в другую сторону, к могиле, к Луне. Он знает Черную Магию, он умеет воскрешать мертвых, у него нож для убийства и лопата. Я не вижу его лица, между ним и моими глазами Черная Магия.
Уэстон вскочил, и, как и я, жадно прислушивался к словам Махмуда.
– Мы отправляемся туда, – заявил он. – Вот прекрасный способ проверить его способности. Что он еще говорит?
– Он идет, идет, идет, – бормотал Махмуд, – идет к луне и могиле. Луна уже не так низко над пустыней, она немного поднялась.
Я указал на окно.
– Это, во всяком случае, соответствует истине.
Уэстон взял ткань из руки Махмуда, и бормотание прекратилось. Спустя мгновение он потянулся и потер глаза.
– KhalАs, – сказал он.
– Да, KhalАs.
– Я рассказывал вам о госпоже в Англии? – спросил он.
– Да, да, – ответил я, – спасибо тебе, маленький Махмуд. Твоя Белая Магия сегодня вечером была особенно хорошо. Можешь идти спать.
Махмуд послушно выбежал из комнаты, и Уэстон запер за ним дверь.
– Нам следует поторопиться, – сказал он. – Следует пойти и проверить его слова, хотя мне и жаль, что он не увидел чего-то менее ужасного. Несколько странно, что он, не будучи на похоронах, тем не менее совершенно точно описал могилу. Что ты об этом думаешь?
– По моему мнению, с помощью Белой Магии Махмуд узнал, что некто, владеющий Черной Магией, отправляется к могиле Абдула, возможно, с тем, чтобы ограбить ее, – решительно ответил я.
– А что нам делать, когда мы туда придем? – спросил Уэстон.
– Посмотреть на воздействие, оказываемое Черной Магией. Что до меня, то мне страшно. Похоже, тебе тоже.
– Не существует никакой Черной Магии, – сказал Уэстон. – Ага! Дай-ка мне апельсин.
Уэстон быстро очистил его, вырезал из кожуры два кружка, размером с пятишиллинговую монету, и два длинных белых клыка. Кружки он вставил в глаза, а клыки – в уголки рта.
– Дух Черной Магии? спросил я.
– Вне всякого сомнения.
Он взял длинный черный бурнус и обернул вокруг себя. В ярком свете ламп, дух Черной Магии выглядел просто потрясающе.
– Я не верю в Черную Магию, – сказал он, – но другие верят. Если всему происходящему необходимо положить конец, то пусть тот, кто копает яму, сам в нее угодит. Идем. Кого ты подозреваешь, – я имею в виду, о ком ты думал, когда общался с Махмудом?
– Слова Махмуда, – отвечал я, – навели меня на мысли об Ахмете.
Уэстон ухмыльнулся, – следствие научного скептицизма, – и мы отправились в путь.
Луна, как и сказал мальчик, была ясно видна, по мере восхождения над линией горизонта цвет ее, первоначально темно-красный, словно пламя далекого пожара, поблек и стал желтым. Горячий южный ветер дул уже не порывами, а с постоянно нарастающей яростью, насыщенный песком и невероятным обжигающим зноем, так что верхушки пальм в саду около пустынного отеля, качались взад-вперед, издавая треск сухими листьями. Кладбище лежало на краю деревни, пока наш путь лежал между глиняными стенами узких улиц, ветер не докучал нам, и только воздух был наполнен жаром, подобным жару раскаленной печи. То и дело со свистом и шелестом, возникал внезапно перед нами метрах в двадцати по дороге пылевой смерч, и, подобно волнам, бросающимся на пустынный берег, накидывался на стены домов и рассыпался мелкой пылью. Но как только мы оказались на открытом пространстве, ветер явил нам всю свою мощь, набивая песком наши рты. Это был первый хамсин нынешнего лета, и в этот момент я пожалел, что не отправился на север вместе с туристами, охотниками на перепелов и маркерами; хамсин, проникая до мозга костей, превращает тело в промокательную бумагу.
Мы никого не встретили на улице, и единственный звук, который мы слышали, помимо ветра, был вой собак, которым они приветствовали луну.
Кладбище было окружено высокими глиняными стенами, под укрытием которых мы некоторое время обсуждали наши дальнейшие планы. По направлению к центру кладбища тянулся ряд тамарисков, и один из них располагался прямо над могилою, нам следовало осторожно двигаться вдоль стены снаружи, затем тихонько перелезть через нее и пробраться к могиле, надеясь, что ярость ветра поможет нам не быть услышанным тем, кто там окажется. Как только мы приняли решение действовать таким образом, ветер на мгновение стих, и в наступившей тишине было слышно, как лопата вонзается в землю, и то, что заставило меня похолодеть от ужаса – крик ястреба в небе, ястреба, почуявшего падаль.
Спустя пару минут мы, скрываясь в тени тамарисков, крались к месту, где был похоронен Абдул. Большие зеленые жуки, обитавшие в листве, метались туда-сюда, и пару раз, жужжа, врезались мне в лицо своими жесткими растопыренными крыльями. Когда до могилы оставалось около двадцати ярдов, мы на мгновение замерли, и, осторожно выглядывая из-за ствола, увидели фигуру человека, до пояса углубившегося в землю. Уэстон, стоявший позади меня, на случай возникновения непредвиденной ситуации, нацепил на себя приготовленные атрибуты духа Черной Магии, так что я, обернувшись и вдруг обнаружив позади себя это страшилище, едва удержался от того, чтобы не вскрикнуть. Однако этот бездушный человек только затрясся, пытаясь не рассмеяться, и, придерживая рукой фальшивые глаза, молча указал вперед, в гущу деревьев. От могилы теперь нас отделяло не более десяти ярдов.
Мы ждали, я думаю, около десяти минут, в то время как человек, которого мы видели и в котором предполагали Ахмета, занимался своим нечестивым трудом. Он был совершенно голый, и его коричневая кожа блестела каплями пота в лунном свете. Время от времени он принимался что-то бормотать себе под нос, один или два раза замер, переводя дыхание. Затем он принялся разгребать землю руками, пошарил в одежде, которая лежала рядом, достал веревку, скрылся с нею в могиле, и через мгновение вновь появился, держа в руках оба ее конца. Расставив ноги на обе стороны могилы, он сильно потянул, и над землей показался конец гроба. Он оторвал часть крышки, чтобы убедиться, что извлек именно то, что ему было нужно, а затем, установив гроб вертикально, оторвал оставшуюся часть, и перед нами предстала маленькая сморщенная фигура мертвого Абдула, закутанная, подобно ребенку, в белое покрывало.
Я уже было собирался сделать знак духу Черной Магии, что настал черед его выхода, когда вдруг вспомнил слова Махмута: "С ним дух Черной Магии, который может воскрешать мертвых", и внезапное всепоглощающее любопытство завладело мною, взяв верх над отвращением и ужасом перед происходившим.
– Погоди, – прошептал я Уэстону, – сейчас он призовет на помощь духа Черной Магии.
Ветер снова на мгновение унялся, и в наступившей тишине я вновь услышал крик ястреба над собой, но уже ближе; к тому же мне показалось, что ястреб был не один.
Тем временем Ахмет снял покрывало с лица, и размотал бинт, которым был обмотан подбородок покойного, чтобы челюсти его не размыкались, как это принято у арабов; от того места, где мы стояли, я мог видеть, что едва повязка была снята, нижняя челюсть отвисла, и хотя ветер, дувший в нашу сторону, доносил ужасный запах тления, мышцы не окоченели, хотя покойный был мертв уже шестьдесят часов. И все же недостойное жгучее любопытство, подавившее во мне все остальные чувства, заставляло меня смотреть, что этот нечестивый упырь будет делать дальше. Он, казалось, не замечал, или, во всяком случае, не обращал внимание, что рот открыт и перекошен, и продолжал проворно двигаться в лунном свете.
Он достал из кармана одежды, лежавшей поблизости, два небольших черных кубика, которые в настоящий момент благополучно покоятся в грязи на дне Нила, и быстро потер их один о другой.
Постепенно они начали разгораться бледно-желтым светом, а затем над его ладонями заструилось волнами фосфоресцирующее пламя. Один из кубиков он вложил в рот трупа, другой себе в рот, и, тесно прижав мертвеца, словно собирался пуститься в танец со смертью, принялся дышать в губы мертвого, соприкасавшиеся с его губами. Вдруг он отшатнулся с коротким вскриком удивления и ужаса, и застыл, словно в нерешительности, поскольку кубик, прежде лежавший во рту покойника свободно, теперь оказался плотно зажатым между его зубами. Постояв некоторое время в замешательстве, он снова наклонился к своей одежде, взял нож, которым вскрывал крышку гроба, и, держа руку с ножом за спиной, другой с усилием извлек кубик изо рта мертвеца, после чего заговорил.
– Абдул, – произнес он, – я твой друг, и я клянусь, что отдам деньги Махмуду, если ты скажешь мне, где они сокрыты.
И тут я увидел, что губы мертвого зашевелились, веки затрепетали на мгновение, словно крылья раненной птицы, и это зрелище наполнило меня таким ужасом, что я не смог сдержать родившийся во мне крик. Ахмет обернулся. В следующий момент дух Черной Магии во всей своей красе выскользнул из тени деревьев и предстал перед ним. Несчастный на минуту застыл, затем, повернувшись на подкашивавшихся ногах, в попытке бежать, сделал шаг и свалился в только что раскопанную им могилу.
Уэстон сердито обернулся ко мне, бросив глаза и зубы ифрита.
– Ты все испортил, – он чуть не плакал. – Возможно, мы могли бы увидеть кое-что интересное... – Тут его взор упал на мертвого Абдула, взиравшего на нас из гроба широко открытыми глазами, покачнулся, зашатался и упал вперед, лицом вниз на землю рядом с нами. Мгновение он лежал, затем тело, без всякой видимой причины, перекатилось на спину и застыло, глядя в небо. Лицо было покрыто землей, смешавшейся кое-где со свежей кровью. Гвоздь прорвал ткань и поранил тело; была видна одежда, в которой Абдул умер, поскольку арабы не омывают покойников, гвоздь разодрал ее довольно сильно, обнажив плечо.
Уэстон хотел что-то сказать, но осекся. Затем:
– Я пойду и сообщу обо всем в полицию, – сказал он, – если ты останешься и проследишь, чтобы Ахмет не сбежал.
Но, поскольку я наотрез отказался, мы накрыли тело гробом, чтобы защитить его от ястребов, связали Ахмета его же веревкой и отвели в Луксор.
На следующее утро Мухамед пришел к нам.
– Я так и думал, что Ахмет знает, где деньги, – торжествующе заявил он.
– И где же?
– В маленьком кошельке на плече. Эта собака уже начал отвязывать его. Взгляните, – и он достал его из кармана, – все в английской валюте, по пять фунтов каждая, а всего их здесь двадцать.
Мы придерживались иного мнения, ибо даже Уэстон предполагал, что Ахмет надеялся услышать тайну о спрятанном сокровище из мертвых уст, а затем снова убить воскресшего покойника и похоронить его. Но это только наши домыслы.
Интерес также представляли те два черных кубика, которые мы подобрали и которые были покрыты причудливыми символами. Однажды, когда Махмуд демонстрировал нам свои способности по "передаче мысли", я вложил один из них ему в руку. Это возымело эффект: он громко воскликнул, что ощущает присутствие Черной Магии, и, хотя я был в этом совершенно не уверен, все же счел, что для безопасности следует бросить в Нил где-нибудь на самой его середине. Уэстон немного поворчал, говоря, что хотел взять их с собой и показать в Британском музее, но мне кажется, что эта мысль возникла у него несколько позже.
МИССИС ЭМВОРС
Деревушка Максли, где прошлым летом и осенью случились эти странные события, лежит среди вересковых зарослей и величественных сосен Сассекса. Вряд ли во всей Англии вы найдете местечко более приятное и живописное. Ветер с юга доносит свежее дыхание моря, вершины, окружающие его с востока, спасают от мартовских холодов, а на многие мили к западу и северу протянулись пряные заросли вереска и сосновых лесов. Местное население невелико, но вы вряд ли сможете пожаловаться на отсутствие удовольствий. Приблизительно на середине единственной улицы, широкой, с зелеными лужайками по обеим сторонам, возвышается маленькая церковь норманнского периода, с древним, давно заброшенным кладбищем; остальное пространство занимают десятки небольших, солидных георгианских домов, красного кирпича, с высокими окнами, цветниками при парадной двери и садиками на заднем дворе; десяток магазинчиков и несколько протяженных строений, крытых соломой, в которых проживают работники из близлежащих поместий, завершают картину деревушки. Эта идиллия, впрочем, нарушается по субботам и воскресеньям, когда главная дорога, ведущая из Лондона в Брайтон, превращает нашу тихую улицу в гоночный трек для стремительно проносящихся автомобилей и куда-то спешащих велосипедистов.
Щит с надписью, призывающий их снизить скорость, как кажется, служит обратному; дорога впереди прямая и открытая, так что, в общем-то, не существует причин, по которым они должны были бы поступать иначе. В качестве протеста местные дамы при приближении автомобиля прикрывают личика платочками, хотя улица заасфальтирована и эта предосторожность, якобы спасающая от пыли, излишняя. Но вот наступает вечер воскресенья, шумные дни уносятся прочь и впереди нас опять ожидают пять дней безмятежной тишины. Железнодорожные забастовки, время от времени сотрясающие страну, нисколько нас не тревожат, поскольку большинство обитателей Максли никогда ее не покидало.
