Текст книги "Избранное (СИ)"

Автор книги: Э Бенсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 22 страниц)

Его приближение, воспринятое первоначально на подсознательном уровне, настойчиво прорывалось в сознание. Затем часы в комнате нежно прозвенели два раза, и столько же раз гулко пробили часы снаружи.

Я лежала, жалкая, трепещущая от страха. А потом я услышала звук за пределами комнаты, на лестнице, которая, как я уже говорила, ведет на второй этаж, звук, совершенно обычный, который ни с чем нельзя спутать. Кто-то спускался по лестнице вниз, ногой осторожно прощупывая путь; я также слышала шелест руки по перилам, а затем по пандусу. Шаги приблизились, преодолев несколько ярдов расстояния между лестничной площадкой и моей дверью, а руки стали ощупывать кисти драпировки и панели. Когда неведомые пальцы коснулись ручки и она заскрипела, мой ужас достиг высшей точки.

А затем меня как будто осенило. Ночным странником мог оказаться кто-то из прислуги; ему или ей стало плохо, или что-то понадобилось, или... Но почему он волочит ноги и ощупывает все руками? Такое простое объяснение придало мне храбрости (того, кто идет по коридору и чьи шаги я слышу вовсе нечего бояться), я повернула оба выключателя, свет зажегся в комнате и в коридоре, встала и, открыв дверь, выглянула. Коридор был ярко освещен на всем своем протяжении, и он был абсолютно пуст. Однако, не смотря на это, я продолжала слышать шаги. Звук становился все слабее и слабее, пока, наконец, совершенно не затих где-то в конце коридора, а вместе с ним совершенно исчезли мои страхи... Я вернулась в постель и спокойно проспала до утра.

Миссис Олдвич опять сделала паузу, молчал и я. Ее рассказ о пережитом страхе оказался совершенно незатейлив. Затем она продолжила.

– А теперь я хочу предложить вам возможное объяснение, – сказала она. – Как я уже говорила, недавно к нам приезжала миссис Денисон; я сказала ей, что мы слышали о призраках, появляющихся в доме, и спросила ее мнения на этот счет. И вот что я от нее услышала.

В 1610 году наследство перешло в руки юной Хелен Денисон, которая была помолвлена с младшим лордом Саутерном. Следовательно, в том случае, если у нее родятся дети, имущество уйдет из рода Денисонов. Если же она умрет бездетной, то оно переходит к ее двоюродному брату. За неделю до заключения брака, он и его брат, встретившись в доме, отстоящем от этого места на тридцать миль, верхом прибыли сюда после наступления темноты, и пробрались к ней в комнату на втором этаже. Они заткнули ей рот и хотели убить ее, но ей удалось вывернуться и убежать, она на ощупь спустилась по лестнице и попыталась спрятаться в комнате в коне коридора. Она нашли ее там и убили. Факт убийства стал известен королю, и братья были казнены.

Миссис Денисон рассказывала мне, что никогда не видела призрак, но иногда слышала шаги на лестнице и в коридоре. Она еще сказала мне, что слышала их в промежуток между двумя и тремя часами утра, – именно в этот час и случилось убийство, – и никогда вне этого временного промежутка.

– С тех пор, вы хоть раз их снова слышали? – спросил я.

– Да, несколько раз. Но я больше не боялась. Меня, как и всех нас, как правило страшит неизвестность.

– Я чувствую, что если я их услышу, то буду бояться известного, – сказал я.

– Не думаю, чтобы вы сильно испугались. Независимо от того, принимаете ли вы мою теорию или нет, шаги и шуршание рук по стенам вряд ли станут причиной вашего страха. Моя теория, о которой я вам недавно говорила...

– Я буду рад услышать объяснение данного случая в соответствии с вашей теорией, – сказал я.

– Все очень просто. Бедная девушка проделала этот путь по лестнице и коридору в состоянии невыразимого ужаса, на ощупь, слыша, без сомнения, шаги следующих за нею убийц. Волны ужаса, исходившие из ее мозга, каким-то неведомым нам образом воплотились в материальные предметы по пути ее следования. Те люди, которых мы называем экстрасенсами, чувствующие, если можно так выразиться, движение воды в море, могут при определенных обстоятельствах воспринять это оставленное некогда воздействие, но не всегда. Когда аппарат Маркони работает, волны присутствуют всегда, но они могут быть восприняты только соответствующим образом настроенным приемником. Если вы верите в то, что мозг может излучать чем-то похожие волны, то мое объяснение не покажется вам чересчур сложным.

– Это волны исходят постоянно?

– Каждая из этих волн накладывает свой особенный отпечаток. Если вы не верите, то хотите, я проведу вас по тому пути, которым она шла, от комнаты, где они ее схватили до комнаты, где произошло убийство?

Я поднялся.

– Благодарю вас; но мне достаточно комфортно здесь, – сказал я.

КОМНАТА В БАШНЕ

Наверное, каждый из тех, кто видит сны, по крайней мере один раз испытал на собственном опыте, что приснившиеся ему события или череда обстоятельств через какое-то время случились в действительности. Но, по моему мнению, это не столь странно, как если бы этого не случалось вовсе, поскольку наши сновидения, как правило, связаны с людьми, которых мы знаем, и с местами, которые нам знакомы, и нет ничего естественнее, если они происходят наяву, при свете дня. Правда, зачастую в снах присутствуют какие-нибудь нелепые, несуразные детали, которые ставят под сомнение их воплощение в реальности, но, несмотря на исчезающе малую вероятность такого воплощения, это иногда случается. Не так давно, например, со мной приключилась именно такая история, что, на мой взгляд, не является ни чем-то особо примечательным, ни имеющим отношения к загадкам психологии. Дело обстояло следующим образом.

Мой друг, живущий за границей, достаточно любезен, чтобы присылать мне письма примерно раз в две недели. Прошло уже четырнадцать дней, или около того, как я в последний раз получил от него послание, и – сознательно или подсознательно – я ждал очередного письма. Как-то на прошлой неделе мне приснилось, что я собирался подняться наверх и переодеться к обеду, и услышал привычный стук почтальона у двери; я сменил направление, и двинулся на стук. Среди прочей корреспонденции я нашел письмо друга. С этого момента и начинается фантастика, поскольку, распечатав его, я обнаружил внутри бубнового туза, и текст, написанный знакомым почерком: "Посылаю вам на ответственное хранение, вы же знаете, какому чрезмерному риску подвергается тот, кто хранит бриллианты в Италии". На следующий вечер, когда я собирался подняться и переодеться, я услышал стук почтальона, и поступил точно так же, как во сне. Среди прочих писем было письмо от моего друга. Но никакого бубнового туза в конверте не оказалось. Окажись он там, мне пришлось бы придать моему сну гораздо большее значение, но, поскольку он отсутствовал, происшедшее не вышло за рамки обыкновенной случайности. Вне всякого сомнения, сознательно или на подсознательном уровне я ожидал письма, и мой сон услужливо воплотил это ожидание. Кроме того, тот факт, что мой друг не писал мне в течение двух недель, должен был заставить его, наконец, взяться за перо. Но иногда найти правдоподобное объяснение совсем не так легко, а для следующей истории, которую я собираюсь рассказать, оно вообще не было найдено. Она возникла из мрака, и там же исчезла.

Я обычный человек, и мне, как и большинству, снятся сны; почти не бывает так, чтобы, проснувшись, я мог сказать, что мне ничего не снилось; а иногда, всю ночь напролет, я оказываюсь участником самых разных приключений. Почти все они, как правило, приятные, хотя зачастую довольно обычные. За исключением одного случая, о котором я собираюсь рассказать.

Этот сон впервые приснился, когда мне было около шестнадцати лет, и вот что я увидел. Он начинался с того, что я стоял у дверей большого, красного кирпича, дома, где, как я понял, я намерен остаться. Слуга, открывший мне дверь, сказал, что чай будет подан в сад, и провел меня через залу, украшенную темными панелями, с большим камином, на веселую зеленую лужайку. Тут и там виднелись цветочные клумбы. За чайным столиком собралась на вечеринку небольшая группа людей, все они были мне незнакомы, за исключением одного – моего однокашника Джека Стоуна, очевидно, сына владельца дома; он представил меня матери, отцу и двум сестрам. Я был, помнится, несколько удивлен, оказавшись здесь; мы не были дружны, и мне не особо нравилось то, что я о нем слышал; кроме того, он закончил школу на год раньше меня. Жара стояла невыносимая, это угнетало. С противоположного конца лужайку огораживала стена красного кирпича, с железными воротами посередине, за которой виднелся грецкий орех. Мы сидели в тени дома, напротив высоких окон; внутри я мог видеть стол, накрытый скатертью, отблески столового хрусталя и серебряных приборов. Сад перед домом был довольно обширным, на одном его конце стояла башня в три этажа, выглядевшая значительно старше, чем прочие здания.

Вскоре миссис Стоун, которая, подобно большинству собравшихся, сохраняла молчание, сказала, обращаясь ко мне:

– Джек покажет вам вашу комнату, она приготовлена для вас в башне.

Не могу объяснить, почему у меня стало тревожно на душе. Мне казалось, я заранее знал, что мне будет отведена комната в башне, и что в этом заключается нечто таинственное и страшное. Джек поднялся, и я понял, что должен следовать за ним. В молчании мы прошли через зал, подошли к большой дубовой лестнице и, поднявшись по многочисленным ступеням, поднялись на площадку, на которую выходило две двери. Одну из них он распахнул, впустил меня и, не став заходить сам, сразу же захлопнул, едва я вошел. И я понял, что предчувствие не обмануло меня: в комнате имелось что-то ужасное, и, чувствуя, как кошмар быстро и неотвратимо овладевает мною, я проснулся, весь дрожа.

Этот сон, в различных вариантах, посещал меня с перерывами в течение пятнадцати лет. Чаще всего в точно таком виде, в каком я увидел его в первый раз: мое прибытие, чаепитие на лужайке, гробовое молчание, прерываемое одной единственной фразой, подобной смертному приговору, поход с Джеком Стоуном в ту самую комнату в башне, где обитал ужас, и затем ощущение надвигающегося кошмара; но я никогда не видел того, что находилось в комнате. Иногда в привычную канву событий вплетались незначительные изменения. Иногда, например, мы пили чай за столом в гостиной, в окна которой я заглядывал, когда странный сон приснился мне в первый раз, но и здесь царило то же самое молчание и ощущение надвигающегося ужаса. И еще я знал, что тишину непременно нарушит миссис Стоун, которая скажет мне: "Джек покажет вам вашу комнату, она приготовлена для вас в башне". После чего (это было неизменным) я должен был следовать за ним по дубовой лестнице со многими ступеньками в то место, которого я все больше и больше боялся, с каждым его посещением во сне. Или же, в другом варианте, мы играли в карты, по-прежнему в полной тишине, в гостиной, ярко освещенной огромными люстрами. Во что именно мы играли, я не знаю; насколько мне помнится, я сидел с чувством полной обреченности, ожидая, когда миссис Стоун встанет и произнесет: "Джек покажет вам вашу комнату, она приготовлена для вас в башне". Эта гостиная, в которой мы играли в карты, находилась рядом со столовой и, как я уже сказал, была ярко освещена, в то время как остальная часть дома тонула в сумраке и тени. И все же, не смотря на это яркое освещение, как ни старался я разглядеть карты, мне это не удавалось. Они также были странными: отсутствовали красные масти, только черные, среди которых попадались иссиня-черные, которые я ненавидел и боялся.

Поскольку сон повторялся, я ознакомился с большею частью дома. Позади гостиной располагалась курительная комната, в конце коридора, за обитой зеленым сукном дверью. Там всегда было очень темно, и довольно часто я видел, как кто-то выходит оттуда; правда, я никогда не мог хорошо разглядеть его. Любопытно, что события, которые происходили во сне, могли бы случиться в жизни с реальными людьми. Миссис Стоун, например, когда я увидел ее впервые, была черноволосой; с течением времени она поседела и уже не так быстро поднималась из-за стола, как в первый раз, чтобы произнести: "Джек покажет вам вашу комнату, она приготовлена для вас в башне"; казалось, силы постепенно оставляют ее. Джек стал старше, и превратился в довольно несимпатичного человека, с коричневыми усами; одна из его сестер перестала появляться, из чего я сделал вывод, что она вышла замуж.

Случилось так, что сон не возвращался ко мне полгода, или около того, и я уже начал надеяться, что моим необъяснимым страхам пришел конец, и что я никогда более его не увижу. Но однажды ночью, по прошествии указанного срока, я вновь очутился на лужайке за обычным чаепитием; миссис Стоун отсутствовала, другие присутствовавшие были одеты в черное. Сразу догадавшись о причине, я едва не возликовал при мысли, что, возможно, сегодня я буду избавлен от необходимости ночевать в башне, и, хотя мы обычно сидели в тишине, сегодня я, испытывая чувство непередаваемого облегчения, без умолку говорил и смеялся, что ни разу не делал прежде. Но это мое поведение ни к чему не привело, поскольку остальные молчали и украдкой поглядывали друг на друга. Вскоре поток моего глупого красноречия иссяк, и, постепенно, опасения, еще более ощутимые, чем прежде, стали овладевать мною по мере сгущения сумерек.

Вдруг хорошо знакомый мне голос нарушил тишину, голос миссис Стоун, произнесшей: "Джек покажет вам вашу комнату, она приготовлена для вас в башне". Казалось, он исходит откуда-то из-за ворот в стене красного кирпича, окружавшей лужайку и, посмотрев в том направлении, я увидел поднимающиеся из густой травы надгробия. От них исходило странное сероватое свечение, так что я без труда смог прочитать надпись на ближайшей ко мне плите: "Недоброй памяти Джулия Стоун". Джек, как обычно, поднялся, и я снова проследовал за ним через гостиную и вверх по лестнице с множеством ступеней. Было темнее, чем обычно, и когда я вошел в комнату, то смог разглядеть только контуры мебели, с расположением которой был хорошо знаком. Также в комнате царил ужасный запах – запах разложения – и я проснулся от собственного крика.

Этот сон, с изменениями, о которых я уже говорил, повторялся на протяжении пятнадцати лет. Иногда я видел его две-три ночи подряд; один раз случился перерыв в полгода; но в среднем, должен сказать, я видел его один раз в месяц. Начинался он, как обычно начинается кошмар, и всегда заканчивался ощущением ужаса, которое, вместо того, чтобы тускнеть со временем, наоборот, становилось все ярче и ярче, по мере того, как я его испытывал. Случались странные и страшные события. Персонажи, как я уже говорил, старели, брак и смерть посетили эту странную семью, и я никогда, после того, как умерла миссис Стоун, не видел ее снова. Но я всегда слышал ее голос, который сообщал мне, что комната в башне приготовлена; и независимо от того, пили ли мы чай на лужайке или в одной из комнат, я всегда мог видеть ее надгробие в непосредственной близости от железных ворот. То же самое я могу сказать относительно ее вышедшей замуж дочери; как правило, она не присутствовала на чаепитиях, но один или два раза она снова появилась, в сопровождении мужчины, который, как я понял, был ее мужем. Он так же, как и все остальные, всегда молчал. Но, поскольку сон постоянно повторялся, в часы бодрствования, я перестал придавать ему какое-либо значение. На протяжении этого времени я ни разу не встретил Джека Стоуна наяву, мне никогда не попадался дом, хоть сколько-нибудь напоминавший мрачное строение из моего сна. А потом случилось это.

В тот год, в конце июля, я находился в Лондоне, и принял приглашение приятеля провести первую неделю августа в доме, который он снял на лето в Эшдаун Форест, графство Сассекс. Я выехал из Лондона рано утром; Джон Клинтон должен был встретить меня на станции Форест-Роу, после чего мы должны были провести весь день на поле для гольфа, и только вечером отправиться в дом. Он был на автомобиле, и мы, проведя за игрой прекрасный день, выехали около пяти часов вечера, поскольку до дома нас отделяло всего лишь десять миль. Было еще довольно рано; мы не стали пить чай в клубе и решили отложить чаепитие, пока не приедем домой. Пока мы ехали, погода, бывшая до сих пор не такой уж жаркой по причине свежего ветерка, как мне показалось, начала меняться; воздух становился горячим и неподвижным, и я почувствовал неопределенное зловещее предчувствие, как перед грозой. Джон, однако, не разделял моего мнения, приписывая изменение моего настроения двух проигранных мною партий. Дальнейшее развитие событий показало, однако, что я был прав относительно грозы, но не думаю, чтобы, разразившись только ночью, она одна стала причиной моей депрессии.

Наш путь лежал между высоких холмов, и прежде, чем мы успели отъехать достаточно далеко от клуба, я задремал и проснулся, только когда заглох двигатель. Я открыл глаза и сразу оказался во власти сильных ощущений, отчасти страха, но, главным образом, любопытства, ибо обнаружил, что нахожусь у порога дома из моих снов. Мы прошли, – и я никак не мог до конца осознать, сплю я или бодрствую, – через украшенную темными панелями залу и вышли на лужайку, где в тени дома стоял стол с чайными приборами. На лужайке были цветочные клумбы, ее окружала стена красного кирпича с железными воротами в ней, а позади нее росли грецкие орехи. Фасад дома был вытянут, один конец его упирался в трехэтажную башню, возрастом более древнюю, чем прочие строения.

Начиная с этого момента, сходство с повторяющимся сном прекратилось. Здесь не было безмолвствующей, ужасной семьи, за столом собралось много чрезвычайно веселых людей, которых я знал. И, не смотря на тот ужас, которым наполняло меня развитие событий во сне, сейчас я не чувствовал ничего подобного, хотя сцена и напоминала виденное прежде. Но я испытывал жгучее любопытство в ожидании того, что должно было произойти далее.

Чаепитие протекало в спокойной обстановке, но вскоре миссис Клинтон поднялась. В тот момент, как кажется, я уже знал, что она собирается произнести. Она обратилась ко мне и сказала:

– Джек покажет вам вашу комнату, она приготовлена для вас в башне.

При этих словах меня на мгновение вновь охватил ужас, подобный испытываемому во сне. Но он тут же прошел, и я снова не ощущал ничего, кроме жгучего любопытства, которое вскоре было удовлетворено.

Джон повернулся ко мне.

– Твоя комната расположена на самом верхнем этаже, – сказал он, – но мне кажется, ты будешь вполне удовлетворен. Извини, но дом полон гостей. Может быть, хочешь подняться и посмотреть ее сейчас? Как стемнело! Ты был прав, – скоро начнется гроза.

Я встал и последовал за ним. Мы миновали зал и поднялись по до боли знакомой лестнице. Затем он открыл дверь, и я вошел. И сразу же ощущение беспричинного ужаса вновь овладело мною. Не знаю, чего именно я боялся: я просто боялся. А затем в памяти всплыло имя, казалось бы, давно позабытое, и я понял, чего я боюсь. Я боялся миссис Стоун, могила которой со зловещей надписью: "Недоброй памяти", которую я так часто видел во сне, находилась как раз за лужайкой, простиравшейся под моим окном. Спустя время страх совершенно прошел; я, спокойный, в здравом уме, находился в комнате, в башне, так часто виденной мною во сне, среди знакомой обстановки.

Я осмотрелся, до некоторой степени чувствуя себя хозяином, и нашел, что по сравнению со сном, так часто виденным мною, здесь почти ничего не изменилось. Слева от двери стояла кровать, вдоль стены, изголовьем упираясь в угол, здесь же располагались камин и книжный шкаф; напротив двери, в стене, были два застекленных и забранных решетками окна, между которыми стоял туалетный столик, на четвертой стене был прикреплен умывальник и рядом с ним большой шкаф. Мой багаж был уже распакован, принадлежности туалета аккуратно разложены возле умывальника и на туалетном столике, а моя пижама – на застланной кровати. Но потом, с необъяснимой тревогой, я заметил два предмета, которые не присутствовали в моих снах: картина, масляными красками, изображавшая миссис Стоун, в натуральную величину, и черно-белый эскиз Джека Стоуна, таким, каким он приснился мне с неделю назад: болезненный, неприятный мужчина лет тридцати. Этот эскиз висел между окнами, глядя через комнату на другой портрет, расположившийся возле кровати. И чем дольше я смотрел на них, тем сильнее меня охватывало чувство страха.

Портрет изображал миссис Стоун такой, какой я видел ее в последний раз: постаревшей, увядшей и седой. Но, не смотря на очевидную слабость тела, она была на удивление полна жизни, исполнена злом, едва ли не выплескивавшемся с полотна. Зло сквозило во взгляде прищуренных глаз, на ее губах блуждала улыбка – улыбка демона. Вся она словно бы едва сдерживала радость, неистовую, злую радость; ее руки, сложенные на коленях, казалось, подрагивали от сдерживаемого тайного ликования. А потом я заметил надпись в левом нижнем углу и, заинтересовавшись художником, написавшим этот портрет, я наклонился и прочитал: "Джулия Стоун, работы Джулии Стоун".

Раздался стук в дверь, вошел Джон Клинтон.

– Здесь есть все, что тебе необходимо? – спросил он.

– Даже больше, чем хотелось бы, – сказал я, указав на портрет.

Он рассмеялся.

– Старая леди, с несколько грубоватыми чертами лица, – сказал он. – Насколько мне известно, это ее автопортрет. Я бы не сказал, что она хоть немного польстила себе.

– Но разве ты не видишь? – спросил я. – Это лицо нисколько не напоминает человеческое. Это лицо какой-то ведьмы, какого-то дьявольского существа.

Он взглянул более внимательно.

– Да, не очень приятное соседство, – заметил он. – Особенно по соседству с кроватью. Могу себе представить, какой кошмар приснился бы мне, если бы я лег спать рядом с таким портретом. Если хочешь, я прикажу его убрать.

– Если можно, – ответил я.

Он позвонил в колокольчик, и, с помощью слуги, мы сняли картину, вынесли ее на лестничную площадку и прислонили изображением к стене.

– А старушка-то весит порядочно, – заметил Джон, вытирая лоб. – Не удивлюсь, если у нее на душе скопилось порядочно грехов.

Меня тоже поразил необычайный вес картины. Я уже собирался ответить, когда бросил взгляд на свою руку. Вся ладонь была в крови.

– Я обо что-то порезался, – сказал я.

Джон издал странный звук.

– Мне кажется, я тоже, – сказал он.

Тем временем слуга достал носовой платок и вытер свою руку. Я увидел на его носовом платке кровь.

Джон и я вернулись в комнату и вымыли руки; но ни у него, ни у меня не было ни малейшего следа пореза или царапины. Мне показалось, что, обнаружив это, мы оба заключили некое молчаливое соглашение и не стали обсуждать случившееся. Смутные догадки приходили мне в голову, но я гнал их прочь. Возможно, мне только показалось, но Джон испытывал нечто подобное.

Духота и тяжесть в воздухе в предчувствии скорой грозы только увеличились после ужина; большинство гостей, среди которых были и мы с Джоном Клинтоном, пользуясь оставшимся временем, расположившись на аллее, окружавшей лужайку, пили чай. Темнело; ни мерцание звезд, ни свет луны не могли пробиться сквозь плотную пелену облаков, затянувших небо. Постепенно наша компания стала расходиться: женщины отправились в свои комнаты, а мужчины – кто в курительную, а кто – в бильярдную, так что около одиннадцати часов нас осталось только двое – я и Джон. Весь вечер мне казалось, что его терзают какие-то мысли, и как только мы остались одни, он решил ими поделиться.

– Слуга, который помогал нам снять картину, у него ведь тоже была кровь на руках, ты не заметил? – спросил он. – Я спросил его недавно, как он порезался; он ответил, что порез должен был быть, но, помыв руку, он не нашел никаких следов. Откуда же тогда взялась кровь?

Я убеждал себя не думать на эту тему, и мне это почти удалось; мне не хотелось возвращаться к ней, особенно перед сном.

– Не знаю, – ответил я. – Сейчас, когда картина миссис Стоун убрана из моей комнаты, меня это мало волнует.

Он встал.

– Странно, – пробормотал он. – Взгляни, и ты увидишь еще одну странную вещь.

Его собака, ирландский терьер, пока мы разговаривали, выбежала из дома. Дверь позади нас, ведущая в залу, была открыта, яркая полоса света протянулась через лужайку к железным воротам, к росшим позади нее ореховым деревьям. Я заметил, что шерсть у собаки встала дыбом, она ощетинилась, она рычала, она злилась и боялась одновременно; губы раздались, обнажив клыки, словно она была в любое мгновение готова броситься на нечто невидимое. Ни на меня, ни на своего хозяина она не обращала ни малейшего внимания; ощерившись, она продвигалась по траве к железным воротам. Здесь она остановилась, глядя сквозь решетку и продолжая рычать. Затем мужество, казалось, покинуло ее: она взвыла и, пятясь и не сводя глаз с решетки, направилась к дому.

– Это случается с ней несколько раз в день, – сказал Джон. – Она видит то, что ненавидит и боится одновременно.

Я подошел к воротам и выглянул наружу. В траве что-то двигалось, вскоре раздался звук, который я не сразу смог опознать. Потом вспомнил, что это такое: это было кошачье мурлыканье. Я чиркнул спичкой и увидел большого, пушистого синего персидского кота, ходившего кругами в непосредственной близости от ворот, вышагивавшего важно, высоко поднимая лапы, с торчащим вверх, подобно знамени, хвостом. Его глаза блестели отраженным светом, время от времени он опускал голову и принюхивался к чему-то в траве.

Я рассмеялся.

– Боюсь, твоя загадка имеет достаточно простое объяснение, – сказал я. – В виде огромного кота, если только он не посещает определенных мест в Вальпургиеву ночь.

– Это Дарий, – ответил Джон. – Он бродит здесь всю ночь и добрую половину дня. Но это не объясняет поведения Тоби, который с ним дружит, а скорее являет собой еще одну загадку. Что здесь делает кот? И почему Дарий нисколько не боится, в то время как Тоби приходит в ужас?

И тут я вспомнил ужасную деталь из моего сна: когда я смотрел сквозь ворота, в том месте, где сейчас кружил кот, находилось белое надгробие со зловещей надписью. Но прежде, чем я успел сказать хоть слово, внезапно разразился ливень, словно кто-то наверху разом повернул огромный кран; одновременно огромный кот прошмыгнул сквозь прутья решетки и прыжками направился к дому в поисках укрытия. Здесь он уселся на пороге, всматриваясь в темноту. Он зашипел и ударил Джона лапой, когда тот оттолкнул его, чтобы закрыть дверь.

Так или иначе, после того как портрет Джулии Стоун был убран из комнаты, я больше не испытывал никаких неприятных ощущений, и отправился спать, чувствуя, что веки мои потяжелели и смыкаются; осталось простое любопытство: странное кровотечение, странное поведение кота и собаки не вписывались в обычные представления. Последнее, что я увидел, перед тем как погасить свет, был пустой квадрат возле моей кровати, где прежде висел портрет. Здесь обои сохранили свой первоначальный темно-красный цвет; на остальной части стены краски заметно поблекли. Затем я задул свечу и мгновенно уснул.

Мое пробуждение было почти таким же мгновенным; я сел на кровати; мне показалось, что лицо мое озарила какая-то яркая вспашка света, хотя сейчас в башне было совершенно темно. Я точно знал, где нахожусь, – в комнате, внушавшей мне ужас в моих снах, – но тот ужас был ничем по сравнению с ужасом, охватившим меня наяву. Над крышей дома прогремел раскат грома, но вероятность того, что я проснулся от вспышки молнии, была ничтожной и эта мысль никак не могла успокоить мое бешено колотившееся сердце. Я знал, – в комнате, помимо меня, находится еще что-то или кто-то; я инстинктивно протянул правую руку, чтобы удостовериться, нет ли кого рядом со мною. Моя рука коснулась рамы портрета, висевшего на прежнем месте рядом с кроватью...

Я вскочил с постели, опрокинув маленький столик, стоявший рядом и услышал, как часы, свеча и спички упали на пол. Но в данный момент в освещении не было никакой необходимости, за окном ослепительно сверкнула молния, и я увидел портрет миссис Стоун на стене рядом с моей кроватью. Мгновение – и комната снова погрузилась в кромешную темноту. Но при свете вспышки я успел разглядеть еще одно: а именно, фигуру, склонившуюся около изножья кровати, и глядевшую прямо на меня. Она была одета в облегающую белую одежду, испачканную и покрытую пятнами плесени, а лицо ее было тем же самым, что и на портрете.

Снова прогрохотал раскат грома, а когда стих, и повисла жуткая тишина, я услышал приближающийся шелест шагов, и почувствовал отвратительный запах гниения и разложения. Потом я почувствовал руку на своей шее, и услышал жаждущее, прерывистое дыхание. Я знал, что это было, и хотя оно могло быть воспринято на ощупь, по запаху, могло быть увидено и услышано, оно было тем, что, покинув тело, не покинуло этот мир и обладало способностью явно обнаруживать себя. Уже знакомый мне голос произнес:

– Я знала, что ты придешь в комнату в башне, – услышал я. – Я давно жду тебя. Наконец-то ты пришел. Сегодня ночью я буду пировать; а потом мы будем пировать вместе.

Прерывистое дыхание приблизилось; я чувствовал его на моей шее.

Ужас, который до этого момента полностью парализовал меня, был отринут первобытным инстинктом самосохранения. Я выбросил вперед руки и ноги, услышал какой-то звук, похожий на животный визг, что-то мягкое с глухим стуком упало на пол. Я вскочил и в два прыжка достиг двери, по дороге споткнувшись о нечто, лежащее на полу, и по чистой случайности, на этот раз благоприятствовавшей мне, сразу нащупал дверную ручку. Через мгновение я оказался на лестничной площадке и с силой захлопнул за собой дверь. Почти в тот же момент я услышал хлопанье двери где-то внизу, и ко мне на площадку быстро поднялся Джон Клинтон с фонарем в руке.

– Что случилось? – спросил он. – Моя комната находится прямо под твоей, а услышал шум, как будто... О, Боже, у тебя кровь на плече.

Потом он рассказывал мне, что я стоял, покачиваясь из стороны в сторону, белый как полотно, а на плече у меня отпечаталась окровавленная ладонь.

– Она там, – сказал я, указывая на дверь. – Она вернулась. Портрет тоже там; он висит на прежнем месте.

Он засмеялся.

– Мой дорогой друг, тебе просто привиделся кошмар, – сказал он.

Он отодвинул меня в сторону и открыл дверь; я стоял неподвижно, скованный ужасом, не в силах пошевелиться и остановить его.

– Фу! Какой ужасный запах! – сказал он.

Затем наступила тишина; он скрылся за дверью и я его не видел. Спустя мгновение он выскочил из комнаты, такой же белый, как и я, и мгновенно захлопнул дверь.

– Да, портрет на прежнем месте, – сказал он, – а на полу... нечто, покрытое землей, как будто выбравшееся из могилы. Идем отсюда, быстрее!