Текст книги "Избранное (СИ)"

Автор книги: Э Бенсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)

И он ткнул рукой в окно, за которым, по ту сторону долины, возвышалась громада Унгехойерхорна, с острой скальной вершиной, напоминающей рог огромного носорога.

Насколько мне было известно, восхождение на эту гору было возможно только с одной стороны, и то только для самых опытных альпинистов; с трех других сторон хаотичное смешение уступов и обрывов делали ее неприступной. Рог образуют две тысячи футов скальной породы; затем идут пятьсот футов упавших сверх валунов, а затем густые заросли сосен и лиственниц.

– На Унгехойерхорне? – спросил я.

– Да. Двадцать лет назад еще никому не удавалось достичь его вершины, и я, подобно многим другим, пытался найти подходящий маршрут. Вместе с моим проводником мы три ночи провели в хижине у ледника Блюмен, исследуя его со всех сторон, и, наконец, нам повезло, – мы нашли маршрут, хотя с той стороны гора выглядит гораздо более неприступной, чем отсюда.

И все же в один прекрасный день мы обнаружили длинную поперечную трещину, которая вела к выступу, по которому было удобно двигаться; далее следовало наклонное, покрытое льдом, ущелье, которое вы не можете видеть, пока не окажетесь у его подножия. Впрочем, излишние подробности вам ни к чему.

Большой зал, в котором мы сидели, заполнялся веселыми компаниями, загнанными в помещение внезапным штормом и снегопадом, стало шумно. Музыканты, – традиционно сопровождающие чаепитие на швейцарских курортах, – начинали наигрывать обычное попурри из произведений Пуччини. Мгновение – и полилась сентиментальная, нежная музыка.

– Странный контраст! – произнес Ингрэм. – Вот мы с вами сидим здесь, в тепле и уюте, наш слух услаждают приятные незатейливые мелодии, а буря снаружи становится все сильнее и сильнее, и обрушивается всей своей мощью на суровые скалы Унгехойерхорна, или Рога Ужаса, как я его теперь называю.

– Мне бы хотелось услышать эту историю, – сказал я. – Во всех подробностях, даже если это сильно удлинит ваш рассказ. Мне интересно, почему эта скала стала для вас Рогом Ужаса?

– Пусть будет по-вашему... Шэнтон (так звали моего проводника) и я целыми днями бродили возле скал, делая попытки восхождения с одной стороны, затем останавливались, поднимались еще футов на пятьсот с другой стороны и натыкались на какое-нибудь непреодолимое препятствие. Так продолжалось до тех пор, пока мы, по счастливой случайности, не наткнулись на вполне подходящий маршрут. Шэнтон не любил свою работу, но по какой причине, я понять не мог.

Это не было связано ни со сложностью восхождения, ни с подстерегавшими опасностями, – он был самым бесстрашным человеком, какого я когда-либо встречал, когда дело касалось камня и льда, но всегда настойчиво требовал, что мы должны покинуть гору и вернуться к нашей хижине около ледника Блюмен до захода солнца. Он явно чего-то опасался, поскольку, когда мы возвращались в хижину, подпирал и загораживал дверь, и, наверное, не напрасно, поскольку я хорошо помню ночь, когда, едва поужинав, мы услышали вой в ночи какого-то животного, по всей вероятности, волка.

Не будет преувеличением сказать, что его охватила паника, и я не думаю, чтобы он до утра сомкнул глаза. Я подумал, что с горой могут быть связаны какие-то ужасные легенды, возможно, послужившие основанием того, чтобы дать ей такое имя, и на следующий день я спросил его, почему пик называется Рогом Ужаса. Сначала он увиливал от прямого ответа, говоря, что, подобно Шрекхорну, его имя связано с лавинами и камнепадами, но, поскольку я был настойчив в своих расспросах, признался, что слышал от своего отца легенду, будто там в пещерах жили существа, по виду напоминающие человека, но, за исключением лица и ладоней, покрытые длинными черными волосами. Невысокие, ростом всего фута в четыре или около того, они обладали тем не менее огромной силой и ловкостью, и были остатками какого-то дикого первобытного племени или все еще находились в стадии эволюционирования, как я мог заключить из его слов. Иногда они уносили девушек, но не как добычу или в предназначении той судьбы, которая уготована попавшим в лапы каннибалам, – поскольку не были людоедами, – а для продолжения рода. Они похищали также и молодых людей, чтобы они жили с самками их племени. Все это выглядело так, как будто эти существа, – я об этом уже говорил, – были сродни человеку. Но, естественно, применительно к сегодняшнему дню, я не верю ни единому слову. Много веков назад, возможно, такие создания существовали, и рассказы о них стали частью местной традиционной жизни и бытуют на вечерних крестьянских посиделках. Что до их количества, то Шэнтон сказал мне, – однажды один лыжник видел трех особей, и сумел сбежать от них, рассказав впоследствии о своем приключении.

Этим человеком, согласно его утверждениям, был не кто иной как его собственный дедушка, который возвращался домой в одиночку зимним вечером через густой лес ниже Унгехойерхорна, и Шэнтон предполагал, что они спустились столь низко в поисках еды, поскольку зима в тот год выдалась суровая, поскольку до этого случая все известные встречи имели место среди скал самого пика. Они преследовали его деда, тогда еще совсем молодого, в чрезвычайно быстром темпе, перемещаясь временами как люди, а иногда вставая на четвереньки, подобно животным, а испускаемые ими вопли были точь-в-точь как те, которые мы слышали ночью в хижине около ледника Блюмен. Такова, вкратце, была история, рассказанная мне Шэнтоном, и я, подобно вам, счел ее порождением диких суеверий.

Однако уже на следующий день случилось нечто, заставившее меня пересмотреть свои взгляды.

Это случилось в тот самый день, когда после недельных поисков мы обнаружили, наконец, тот единственный, известный на сегодня маршрут, который ведет к пику. Мы начали восхождение, едва рассвело, – не сложно догадаться, что этим крайне сложным маршрутом невозможно подняться при свете луны или фонаря. Мы прошли по длинной трещине, о которой я говорил, исследовали карниз, – снизу казалось, что он ведет в никуда, – и, вырубая ступени, спустя приблизительно час достигли прохода, по которому можно было двигаться дальше.

Мы карабкались по скалам, конечно, испытывая значительные трудности, но без каких-либо неприятных неожиданностей, и около девяти часов утра наконец-то достигли вершины. Долго мы не задерживались, с той стороны случаются камнепады, когда солнце припекает и высвобождает валуны из удерживающего их льда, а потому мы поспешили миновать уступ, где такие обвалы особенно часты. После этого мы спускались по длинной трещине, довольно долго, но не слишком утомительно, и в конце концов, около полудня, миновали ее. Не сложно представить себе, какой восторг мы испытывали!

Теперь предстоял длительный и довольно обременительный путь среди хаотичного нагромождения огромных валунов у подножия утеса. С той стороны гора испещрена гротами и пещерами, простирающимися глубоко внутрь. Мы миновали расселину, сняли привязывавшую нас друг к другу веревку и продолжали дальнейший путь самостоятельно, каждый выбирая тот, который казался ему наиболее подходящим среди обломков скалы, некоторые из которых своими размерами превышали дом, когда, обогнув один из них, я увидел то, что подтвердило рассказ Шэнтона и разом избавило меня от легкомысленного отношения к местным суевериям.

Менее чем в двадцати ярдах от меня возлежало одно из тех существ, о которых он рассказывал. Оно грелось на солнышке, обратив к нему свое лицо, совершенно голое, его узкие глаза были открыты. Обликом оно совершенно напоминало человека, но его кожа, конечности и туловище были покрыты волосами; на лице, за исключением щек и подбородка, растительность отсутствовала, и я с ужасом взирал на чувственное, злобное его выражение. Если бы существо было зверем, то едва ли его вид вызвал у меня подобное чувство, но оно было, вне всякого сомнения, человеком. Рядом с ним валялись несколько обглоданных костей, остатков только что завершенной трапезы; оно облизывало свои пухлые губы, издавая при этом урчание. Одной рукой оно почесывало густые волосы на животе, а в другой вертело кость, хрустнувшую и раздавшуюся пополам под напором сильных пальцев. Но мой ужас был вызван вовсе не рассказами о судьбах людей, попавших в лапы к этим существам, он был вызван единственно моей близостью к созданию, столь похожему на человека и, одновременно, столь ужасному. Пик, о восхождении на который я всего лишь минуту назад вспоминал с упоением, стал для меня в полном смысле Пиком Ужаса, поскольку здесь обитали существа даже более ужасные, чем это могло присниться в кошмарном сне.

Шэнтон находился шагах в десяти позади меня, и я сделал ему знак рукой, призывая остановиться. Затем, со всею осторожностью, на какую был способен, чтобы не привлечь к себе внимания этой огромной твари, я скользнул обратно за валун и шепотом поведал ему о том, что увидел; с ужасом в глазах, мы двинулись в обход, пригибаясь и осторожно заглядывая за каждый поворот, не будучи уверены, что не встретим там еще одно подобное существо, или же, что из многочисленных пещер на склоне горы вдруг не появится голое и страшное создание, с женской грудью и прочими признаками принадлежности к женскому полу. Это было бы хуже всего.

Удача улыбалась нам; когда мы продвигались среди валунов и россыпи камней, ни один из них не двинулся с места, не раздалось ни единого звука, который мог бы нас выдать, и мы более никого не встретили на своем пути; а оказавшись у кромки деревьев мы бросились бежать и мчались так, словно нас преследовали фурии. Теперь я понимал, – хотя и не посмею сказать, что могу вполне передать, – испуг Шэнтона, когда он рассказывал мне об этих существах. Их делала такими страшными сама принадлежность к человеческому роду, тот факт, что они имели одно с нами происхождение, но находились на такой стадии развития, что самый жестокий и бесчеловечный человек показался бы ангелом по сравнению с ними.

Небольшой оркестр закончил выступление прежде, чем он завершил свой рассказ, отдыхающие, стоявшие у чайного столика, разошлись. Какое-то время он молчал.

– Это был ужас духа, – сказал он, – испытав который, могу сказать совершенно искренне, я не смог до конца восстановиться. Я видел, насколько ужасным может быть живое создание, и как страшна, вследствие этого, самая жизнь. В каждом из нас, полагаю, хранится частичка этой первобытной животности, и кто знает, является ли она нежизнеспособной, как это было на протяжении веков, или способна давать плоды? Когда я увидел это существо, озаренное лучами солнца, я словно бы заглянул в пропасть, из которой мы выползли. А эти существа пытаются выползти до сих пор, если только они все еще существуют. За последние двадцать лет не было ни одного известия о встрече с ними, пока альпинисты на Эвересте вновь не наткнулись на их следы. Если они являются подлинными, если участники восхождения не приняли ошибочно за человеческие следы медведя или кого-то еще, это означает, что тупиковая ветвь человечества все еще существует.

Несмотря на то, что Ингрэм, передавая мне свою историю, был чрезвычайно убедителен; тем не менее, сидя в теплой, обустроенной по-современному комнате, мне было весьма сложно испытать те чувства, которые он, вне всякого сомнения, испытал.

Чисто умозрительно, я был с ним согласен, я мог оценить степень ужаса, охватившего его тогда, но дух мой оставался совершенно спокоен.

– Странно, – сказал я, – что ваш живой интерес к физиологии не помог вам преодолеть страх. Насколько я понимаю, вы столкнулись с неким видом человека, возраст которого, возможно, превышает возраст самых ранних ископаемых останков. Не говорил ли вам внутренний голос: "Это может иметь выдающееся научное значение?"

Он покачал головой.

– Нет. Все, что мне хотелось, это как можно скорее убраться оттуда подальше, – ответил он. – И дело было вовсе не в том, что ожидало нас в случае поимки, – в соответствии с рассказами Шэнтона, – это был ужас, внушаемый одним видом этого существа. Я весь дрожал.

За окном в ту ночь бушевала метель, спал я беспокойно, снова и снова пробуждаемый ветром, сотрясавшим окна моего номера и словно бы старавшимся силой ворваться в комнату. Он налетал порывами, подобно морским волнам, к его шуму примешивались странные звуки, ясно слышимые, когда он на мгновение стихал: свист и стоны, переходившие в визг, стоило ему с новой силой возобновить попытки вторжения. Эти шумы, без сомнения, оказали воздействие на мое сознание, находившееся во власти полусна, и один раз мне даже почудилось, что существа с Рога Ужаса забрались ко мне на балкон и теребят оконные задвижки. Но утром, когда я проснулся, то увидел, что снег мерно падает крупными хлопьями, а ветер совершенно стих. Снегопад продолжался без перерыва в течение трех дней, после чего ударил мороз, какого я не припомню. Ночью было зафиксировано пятьдесят градусов, на следующую ночь температура еще упала, и я даже не в состоянии был представить, как холодно должно быть сейчас на вершине Унгехойерхорна. Вполне достаточно для того, чтобы последние тайные обитатели его нашли свой конец; и моему кузену, в этот самый день, двадцать лет назад, упустившему возможность их изучения, по всей видимости, никогда более не представиться шанса встретиться с ними.

Однажды утром я получил письмо от своего друга, в котором он сообщал, что находится на соседнем горнолыжном курорте Сен-Луиджи и приглашает меня к себе, обещая утро на катке с последующим обедом. Место это располагалось не более чем в паре миль от нашего отеля, если двигаться по дороге через низкие, поросшие соснами предгорья, выше которых начинались густые леса, тянувшиеся до скалистых склонов Унгехойерхорна; положив коньки в рюкзак, я, на лыжах, отправился этим путем, рассчитывая вскоре достичь удобного спуска к Сен-Луиджи. День выдался пасмурный, облака полностью скрыли высокие пики, солнце, бледное и тусклое, едва просвечивало сквозь туман. Но, по мере моего продвижения, погода начала улучшаться, и, когда я добрался до Сен-Луиджи, солнце вовсю сияло на чистом небе. Мы от души покатались и пообедали, а затем, около трех часов, я засобирался в обратный путь, поскольку, как казалось, погода снова начинала портиться.

Едва я оказался в лесу, как сгустились тучи, полосы тумана завились среди сосен, между которых пролегал мой путь. Минут через десять видимость настолько ухудшилась, что едва мог видеть в паре ярдов перед собой. Вскоре я понял, что, должно быть, сбился с пути, так как оказался посреди засыпанного снегом кустарника; попытавшись вернуться на дорогу, я совсем запутался и окончательно потерял направление.

Тем не менее, не смотря на все трудности, я знал, что следует держаться подъема, – вскоре я должен был оказаться на вершине одного из низких холмов, окружающих долину, в которой и находился Альфубель. Я двигался, скользя и спотыкаясь о скрытые препятствия, не будучи в состоянии снять лыжи по причине глубокого снега; впрочем, в этом случае при каждом шаге я увязал бы по колено. А подъем все продолжался, и, глянув на часы, я обнаружил, что вышел из Сен-Луиджи около часа назад, время вполне достаточное, чтобы оказаться дома. Тем не менее, хотя я, вне всяких сомнений, сбился с правильного пути, я все еще продолжал считать, что через несколько минут окажусь на вершине, и оттуда начну спуск в долину. Кроме того, я заметил, что туман постепенно стал окрашиваться розовым цветом, и, не смотря на неутешительный вывод о близости заката, я утешался тем, что он может рассеяться в любой момент, и тогда я без труда смогу определить свое местонахождение. Но вместе с тем, я старался избавиться от мысли, что скоро наступит ночь, старался не впасть в отчаяние от того, что блуждаю здесь один, как это зачастую свойственно человеку, заблудившемуся в лесу или в горах; и не смотря на то, что физические силы его не иссякли, его моральное состояние оставляет желать лучшего, и наступает миг, когда он может просто лечь и ожидать того, что уготовано ему судьбою... Но потом я услышал звук, который делал одиночество лучшей долей, ибо меня могла ожидать судьба, гораздо горше одиночества. То, что я услышал, напоминало волчий вой, и раздался он неподалеку, где-то впереди меня, где поросший соснами склон поднимался еще выше, к вершине – вот только к вершине ли?

Из-за спины налетел внезапный порыв ветра; груды снега обрушились с придавленных его тяжестью сосновых лап; туман пропал, словно пыль, сметенная метлой.

Надо мной раскинулись безоблачные небеса, уже окрашенные в розовые тона заходящим солнцем, и я увидел, что оказался на самом краю леса, по которому так долго блуждал.

Здесь не было спуска в долину, как я ожидал, – прямо передо мной высился крутой склон, усеянный валунами и камнями, уходящий вверх к подножию Унгехойерхорна. Кто же издавал вой, похожий на волчий, заставивший меня похолодеть? Он был передо мной.

Не более чем в двадцати ярдах от меня лежало упавшее дерево; к его стволу прислонился один из обитателей Рога Ужаса, и это была женщина. Она была густо покрыта спутанными волосами сероватого цвета; они ниспадали с головы на плечи и увядшую, иссохшую грудь. И, глядя на нее, я понял, не только разумом, но и чувствами, что когда-то испытал Ингрэм. Ни в каком кошмаре не мог представиться столь ужасный лик; красота звезд и солнца, и зверей полевых, и лучшей части рода человеческого не могли искупить адского воплощения духа жизни. Рот и узкие глаза, присущие только животным; я смотрел в бездну и знал, что из этой бездны, на краю которой я сейчас стоял, когда-то вышли неисчислимые поколения людей. Но что делать, если края обрушатся и увлекут меня за собой на самое дно открывшейся пропасти?..

Одной рукой она держала за рога серну, старавшуюся вырваться изо всех сил. Удар копыта пришелся женщине по бедру; гневно ворча, она схватила ногу серны другой рукой, и одним движением, подобно тому как человек вырывает с корнем луговой цветок, оторвала ее, так что я мог видеть зияющую рану среди разорванной кожи. Запихнув красную, кровоточащую ногу в рот, она принялась всасываться в нее, как ребенок сосет леденец. Ее короткие коричневые зубы впились в плоть и хрящи; издав звук, напоминающий мурлыканье, она облизала губы. Бросив ногу, она посмотрела на тело жертвы, бившееся в агонии у нее в руках, затем большим и указательным пальцами выдавила глаз. Она положила его в рот, и он треснул, словно ореховая скорлупа.

Наверное, прошло несколько секунд, пока я стоял и смотрел на нее в каком-то необъяснимом оцепенении от ужаса, в то время как мой мозг, охваченный паникой, тщетно отдавал команду неподвижным конечностям: "Беги, беги, пока не поздно". Затем, когда мои суставы и мышцы вновь обрели способность к движению, я попытался скользнуть за дерево и спрятаться от этого существа. Но женщина – или как ее следует назвать? – должно быть, услышала мое движение, поскольку оторвала глаза от своего все еще живого обеда и посмотрела в мою сторону. Вытянув вперед шею, она отбросила добычу и, привстав, начала движение в мою сторону. Сделав шаг, она открыла рот и издала вой, тот самый, который я слышал совсем недавно. В отдалении раздался слабый ответный вой.

Натыкаясь кончиками лыж на скрытые снегом препятствия, то продвигаясь вперед, то замирая, я бросился вниз по склону между сосновых стволов. Низкое солнце, почти скрывшееся за вершинами на западе, окрашивало снег и сосны последними красноватыми лучами. Мой рюкзак с коньками мотался у меня на спине, одну лыжную палку я потерял, зацепившись за упавшую сосновую ветку, но я не мог позволить себе остановиться и поднять ее. Я не оглядывался и не знал, на каком расстоянии от меня находится преследователь, и преследует ли меня кто-нибудь вообще; все силы моего организма, еще увеличенные паникой, были брошены на то, чтобы мчаться по склону к кромке леса так быстро, как это возможно. Какое-то время я не слышал ничего, кроме скрипа потревоженного моим движением снега и хруста опавшей хвои под ногами, а затем, где-то совсем рядом у меня за спиной, снова раздался волчий вой, и я услышал звук другого, отличного от моего, движения.

Лямка моего рюкзака сместилась от беспрерывного перемещения коньков, она терла и давила мне горло, препятствуя свободному прохождению воздуха, в котором, видит Бог, так нуждались мои натруженные легкие, и, не останавливаясь, я выскользнул из лямок и схватил рюкзак свободной рукой. После этого, как мне показалось, двигаться стало легче, а, кроме того, невдалеке, внизу, я заметил путь, с которого сбился в тумане.

Если бы мне только удалось до него добраться, это позволило бы мне опередить моего преследователя, который, даже двигаясь по глубокому снегу, медленно но верно догонял меня; но при виде этого петлявшего спуска, лишенного препятствий, луч надежды проник в мою охваченную паникой душу. Вместе с этим пришло желание, острое и неотступное, чтобы взглянуть на преследовавшее меня существо, кем бы оно ни было, и я оглянулся. Это была она, та самая ведьма, которую я застал во время ее пиршества; ее длинные седые волосы развевались за ней, она скалилась и вытягивала руку, делая хватающие движения, как если бы я находился на доступном расстоянии.

Но спасительная тропа была уже близко, и эта близость сослужила мне плохую службу. На моем пути оказался засыпанный снегом куст; думая, что без труда смогу перемахнуть через него, я споткнулся и упал, зарывшись в снег. Я услышал шум, наполовину крик, наполовину смех, совсем близко, и прежде, чем смог до конца осознать то, что случилось, ее пальцы обвились вокруг моей шеи, будто стальным кольцом. Но моя правая рука, в которой я держал рюкзак с коньками, оставалась свободной; я махнул им себе за спину, почти на всю длину лямки, и почувствовал, что мой слепой удар попал в цель. Прежде, чем я смог обернуться, я почувствовал, как железная хватка на моем горле ослабла, и что-то свалилось на куст, ставший для меня непреодолимым препятствием. Я вскочил на ноги и обернулся.

Она лежала, дрожа и дергаясь. Лезвие одного из моих коньков, прорезав тонкую ткань рюкзака, ударило ее в висок, откуда хлестала кровь, но в ста ярдах я мог различить еще одно подобное существо, прыжками двигавшееся по моим следам. Меня вновь охватила паника, и я помчался вниз по ровному не потревоженному снегу, к огням деревни, уже видимым вдали. Я мчался, не останавливаясь ни на мгновение, пока не оказался в безопасности среди людских жилищ. Я бросился к двери отеля и принялся кричать, чтобы меня впустили, хотя достаточно было повернуть ручки и войти; внутри, как и в тот раз, когда Ингрэм рассказывал мне свою историю, играл оркестр и слышался звук голосов, и сам он тоже был там; он поднял голову и быстро поднялся на ноги, когда я с грохотом ввалился внутрь.

– Я тоже видел их, – кричал я. – Взгляните на мой рюкзак. Видите, на нем кровь? Это кровь одного из них, женщины, ведьмы, она на моих глазах оторвала ногу серны и преследовала меня через этот проклятый лес. Я...

Я ли это повернулся, или комната, в которой я находился, принялась вращаться вокруг меня, но я услышал звук падения собственного тела, а в следующий момент, когда я пришел в сознание, то обнаружил, что лежу в постели. Рядом со мной находился Ингрэм, сказавший мне, что я в полной безопасности, и еще один человек, мне незнакомый, который сделал мне укол и что-то сказал мне...

День или два спустя я смог внятно рассказать о своем приключении, и три или четыре человека, вооруженные, отправились по моим следам. Они обнаружили занесенный снегом куст, о который я споткнулся, кровь, перемешанную со снегом, и, следуя дальше, наткнулись на мертвую серну, с оторванной задней ногой и пустой глазницей. К сожалению, это все, что я могу привести в подтверждение своего рассказа; моя преследовательница либо была всего лишь ранена, либо, если мой удар все-таки убил ее, унесена своими соплеменниками... Так или иначе, те, кто с недоверием отнесся к моему рассказу, могут сами обследовать пещеры Унгехойерхорна, и тогда, быть может, с ними произойдет то, что заставит их в него поверить.

В ВАГОНЕ МЕТРО

– Это условность, – весело сказал Энтони Карлинг, – причем не вполне убедительная. В самом деле, время! Такой вещи, как время, просто не существует. Время – это не более чем бесконечно малая точка вечности, подобно тому как пространство есть бесконечно малая точка в бесконечности. Время – это своего рода туннель, по которому мы путешествуем, как это принято считать.

В ушах рев, в глазах темно, и это делает его реальным для нас. Но прежде, чем мы вошли в туннель, мы существовали вечно в бесконечном пространстве солнечного света, и после того, как мы минуем его, мы снова будем существовать вечно в том же пространстве. Так почему мы должны беспокоиться о хаосе шума и темноты, чьими пленниками мы становимся на мгновение?

При всей своей непоколебимой вере в подобные умопомрачительные идеи о вечности, которые он излагал, одновременно помешивая кочергой в камине, чтобы придать силы огню, Энтони был весьма приятным в общении здравомыслящим человеком, не забывающим о насущном, и никто из моих знакомых, пожалуй, не мог бы сравниться с ним своим оптимизмом и стремлением получить от жизни все, что только возможно. В тот вечер он устроил нам незабываемый ужин, выше всяческих похвал, и несколько часов пролетели совершенно незаметно. Затем наша небольшая компания распалась, и мы остались с ним одни, в его кабинете, у камина. Снаружи сильный ветер бросался мокрым снегом в оконные стекла, заставлял пламя в камине время от времени взмывать к дымоходу крупными языками, и мысли о сугробах и занесенных снегом тротуарах Бромптон-сквер, по которой сновали последние гости в поисках такси, делали мое положение весьма и весьма привлекательным, если не сказать восхитительным, поскольку я собирался оставаться здесь до утра. А кроме того, в моем распоряжении был прекрасный собеседник, который, рассуждая о великих абстракциях, казавшихся в его изложении абсолютно реальными и практическими, или же о тех замечательных опытах, с которыми ему довелось столкнуться, разбираясь в хитросплетениях пространства-времени, умел излагать свои мысли в чрезвычайно занимательной для слушателя форме.

– Обожаю жизнь, – сказал он. – Это самая увлекательная игрушка. Это восхитительная игра, а, как вам хорошо известно, существует только один приемлемый способ игры – а именно, относиться к ней крайне серьезно. Если вы говорите себе: "Это всего лишь игра", то рано или поздно теряете к ней всяческий интерес. Но вы, зная, что это всего лишь игра, должны вести себя по отношению к ней так, словно это единственная цель вашего существования. Мне бы хотелось, чтобы она продолжалась и продолжалась. Но все время, на протяжении жизни, приходится помнить, что есть вечность, и бесконечность. Если вдуматься, то есть вещь, которую человеческий ум не в силах до конца понять: что бесконечность конечна, а вечное временно.

– Это выглядит парадоксально, – отвечал я.

– Только потому, что у вас есть определенная привычка в представлениях о временном и конечном.

Попробуйте взглянуть с другой стороны. Попробуйте представить себе конечное Время и конечное Пространство – и вам это вряд ли удастся.

Вернитесь назад на миллион лет, умножьте этот миллион лет еще на миллион, и вы поймете, что не сможете представить себе начала времени. Что происходило до этого начала? Новое начало, а перед ним еще одно новое? А до него? Поразмыслите над этим, и вы обнаружите, что единственным выходом для вас станет понятие существования вечности, никогда не начинавшейся и не имеющей конца. То же самое можно сказать и о пространстве. Представьте себя около самой отдаленной звезды, что там, за ней?

Пустота? Попробуйте пройти через пустоту, и вы не сможете представить себе, что она конечна, что она имеет предел. Это единственное, что вы сможете осознать. Что там не существует ни до, ни после, ни начало, ни конец, – как это удобно! Если бы не было этой спасительной подушки вечности, на которую я могу преклонить голову, я сошел бы с ума. Некоторые люди говорят, – думаю, что и вы тоже так говорите внутри себя, – что идея вечности – это так утомительно; и вам хочется, чтобы существовал предел. Но это только потому, что вы думаете о вечности с точки зрения Времени, беспрестанно повторяя в уме: "А что после этого, а после этого что?" Вам не приходила в голову мысль, что в вечности нет никакого "после", равно как нет никакого "до"? Это одно и то же. Вечность – это не количество, это качество.

Временами, когда Энтони пускается в подобные рассуждения, мне кажется, что я начинаю понимать то, что кажется ему совершенно ясным и очевидным, а иногда (не обладая развитой способностью абстрактного мышления) я чувствую себя так, словно он старается провести меня над пропастью, и тогда мои интеллектуальные способности отчаянно стараются ухватиться за что-нибудь более очевидное и понятное для меня. Так было и в этот раз, а потому я поспешно перебил его.

– Но есть "до", и есть "после", – сказал я. – Несколько часов назад вы угостили нас замечательным ужином, – а после этого, – да, после, – мы играли в бридж. Надеюсь, вы объясните мне это в более доступной для меня манере, после чего я отправлюсь спать.

Он рассмеялся.

– Вы должны поступать так, как вам заблагорассудится, – сказал он, – и вам не следует быть рабом Времени, ни сегодня вечером, ни завтра утром. Мы не будем назначать время для завтрака, он у нас будет в вечности, когда вы проснетесь. И, поскольку, как я вижу, до полуночи еще далеко, мы избавимся от уз времени и будем беседовать бесконечно. Если вам угодно, я остановлю часы, чтобы иллюзия была полной, а затем поведаю одну историю, которая, на мой взгляд, совершенно наглядно демонстрирует нереальность нашей так называемой реальности, или, во всяком случае, как ошибаются наши чувства, когда судят что реально, а что нет.

– Что-то мистическое, история о призраках? – спросил я, навострив уши, поскольку знал что Энтони имеет странную особенность видеть вещи, недоступные обычному глазу.

– Наверное, вы могли бы назвать такие истории мистическими, – ответил он, – тем более что в них есть некое смешение оккультного с реальностью.

– Превосходно, – сказал я, – я весь внимание.

Он подбросил поленьев в камин.

– Это довольно длинная история, – начал он. – И вы можете прервать меня, как только вам надоест. Однако настанет момент, когда мне потребуется все ваше внимание. Вам, кто цепляется за "до" и "после", никогда не приходило в голову, как трудно оценить, когда именно имело место событие? Можем ли мы сказать, что человек совершает преступление, – и в этом будет немалая доля истины, – уже в тот момент, когда он строит планы его осуществления и смакует в уме будущие подробности? Воплощение в жизнь преступного замысла, – мне кажется, мы можем утверждать это со всею определенностью, – является лишь продолжением замысла; следовательно, он становится виновным уже на этом этапе. И в этом случае, по отношению к преступлению, когда оно имеет место: "до" или "после"? Поэтому в моем рассказе есть несколько моментов, которые потребуют от вас полной сосредоточенности. Представляется несомненным, что дух человека, после смерти его телесной оболочки, обязан предпринять вторую попытку совершения преступления, – как я полагаю, впрочем, это всего лишь догадки, – с целью раскаяния и возможного искупления. Те, кто обладают способностью видеть невидимое, сталкиваются иногда с подобными вещами. Возможно, он уже совершил свое преступление в этой жизни, совершил, если можно так выразиться, слепо; но затем дух его вновь совершает его, но уже с открытыми духовными очами, чтобы понять совершенное. Таким образом, можем ли мы стать свидетелями изначального замысла его осуществления в качестве прелюдии к реальному воплощению, когда глаза открыты и есть возможность раскаяться?.. Все это кажется темным и непонятным, когда я рассуждаю об абстрактных вещах, но, мне кажется, все станет совершенно понятным в процессе моего рассказа. Вам удобно? Вам ничего больше не нужно? Тогда начнем.