Текст книги "Избранное (СИ)"

Автор книги: Э Бенсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)

Я заснул. Мне приснилось, что служащий отеля очень тихо вошел в комнату, вне всякого сомнения, чтобы сообщить мне, что пора переодеться. По всей видимости, еще оставалось немного времени, я дремал, а потому, вместо того, чтобы сразу разбудить меня, он стал медленно перемещаться по номеру, проверяя, все ли в порядке. Освещение было достаточно тусклым, и я не мог отчетливо его разглядеть, но знал, что это именно он, поскольку никто другой войти в номер не мог. Он остановился около умывальника с полкой для бритвенных наборов, и я увидел, как он извлек из футляра бритву и начал точить ее; блики света играли на лезвии. Раз или два он попробовал ногтем, насколько она остра, а затем, к своему ужасу, я увидел, что он собирается провести ею себя по горлу. Сон мгновенно слетел с меня по причине какого-то резкого звука; дверь была полуоткрыта, и служащий только-только в входил в номер. Вне всякого сомнения, шум открываемой двери меня и разбудил.

Я присоединился к маленькой компании из пяти моих старинных друзей, прибывших раньше меня, – наши встречи случаются достаточно часто; мы поужинали, а затем, после традиционного бриджа, остаток вечера посвятили приятной беседе, где мысли перелетали с одной темы на другую, от фигурного катания к перспективам погоды (вещи, имеющие в Швейцарии огромное значение, а вовсе не обыденные), к выступлениям в опере, а также тонкостям игры в бридж. Затем, после виски с содовой очередной "последней сигары", обсуждение вернулось к виа Зантзиг и передаче мыслей и чувств на расстоянии. Один из нас, Гарри Ламберт, выдвинул объяснение такого явления как дом с привидениями, основанного на этом принципе. Он изложил его весьма лаконично.

– Все, что происходит, – сказал он, – наши намерения, или даже мимолетные мысли в нашем мозгу, производят в нем какие-то изменения, немедленно отражающиеся в материальном мире. Далее: самые сильные и сосредоточенные эмоции, какие мы только можем представить себе, это те, которые приводят человека к такому необратимому крайнему поступку как самоубийство или убийство. Я легко могу представить себе его воплощение в материальном мире, помещение или глухую пустошь, где оно происходило, и где такие следы могут сохраняться неограниченное количество времени. Крики жертвы, разрывающие воздух, кровь, капающая с ее тела, все еще там. Будучи обычным человеком, я могу себе это вообразить, но не ощутить, а экстрасенс – сможет почувствовать. Кстати, я уверен, что официант, обслуживающий нас за ужином, из их числа.

Было уже поздно, и я поднялся.

– Вот и предоставим ему отправиться на место преступления, – сказал я, – что же касается меня, то я отправлюсь в кровать.

Предсказание барометра тем временем уже начало сбываться: снаружи пошел снег, холодный ветер на что-то жаловался, плутая и завывая среди сосен. Ночь была ненастная и мрачная; казалось, что в темноте перемещаются какие-то неведомые сущности. Впрочем, ничего особо страшного в предсказаниях барометра не было, и уж если нам предстояло провести несколько дней в отеле безвылазно, мне по крайней мере повезло с номером. У меня было чем заняться в помещении, хотя я, вне всякого сомнения, предпочел бы заниматься чем-либо снаружи; что же касается настоящего, то самым лучшим было устроиться поудобнее в постели после ночи, проведенной в поезде.

Я уже наполовину разделся, когда в дверь постучали и вошел тот самый официант, который прислуживал нам за ужином, с бутылкой виски. Это был высокий молодой человек, и, хотя я прежде не обращал на него внимания, теперь, когда на него падал яркий электрический свет, я понял, что именно имел в виду Гарри, когда говорил, что он должен принадлежать к числу экстрасенсов. Это оказалось не трудно: достаточно было обратить внимание на его взгляд. Его взгляд, казалось, проникает глубже, чем взгляд обычного человека...

– Бутылка виски для мсье, – сказал он, ставя ее на стол.

– Но я не заказывал виски, – сказал я. Он был озадачен.

– Номер двадцать три? – спросил он. Затем взглянул на другую кровать. – Наверное, это заказывал другой джентльмен, – сказал он.

– Но я здесь один.

Он забрал бутылку со стола.

– Прошу прощения, мсье, – сказал он. – Должно быть, тут какая-то ошибка. Я здесь новичок; только сегодня поступил на службу. Но мне кажется...

– Да? – спросил я.

– Я был твердо уверен в том, что заказ на бутылку виски поступил из двадцать третьего номера, – сказал он. – Спокойной ночи, мсье, и еще раз прошу прощения.

Я лег в постель, погасил свет и, ощущая чрезвычайную сонливость и тягостное утомление, без сомнения, по причине предстоящего снегопада, как и ожидал, сразу же заснул. Мозг мой, тем не менее, не пожелал совершенно погрузиться в сон, а вместо этого блуждал по событиям минувшего дня, спотыкаясь о них, как усталый пешеход спотыкается о камни на дороге, будучи не в силах высоко поднимать ноги. И, хотя мне казалось, что я сплю, мой мозг продолжал блуждать от события к событию. Сначала он припомнил, как мне показалось, будто я слышу движение внутри моего номера; затем – как я задремал и в полусне увидел какую-то незаметно вошедшую фигуру, точившую бритву; далее – задался вопросом, почему этот швейцарский официант с глазами, "направленными вовнутрь", подумал, что кто-то в номере двадцать три заказал бутылку виски. В то время я еще не думал о взаимной связи этих трех событий; просто мозг мой блуждал вокруг них с удивительной настойчивостью. Затем к этому кругу вопросов присоединился четвертый, – почему я вдруг испытал странное отвращение к другой кровати.

Но никакого объяснения этим фактам не было, мысли становились все более расплывчатыми и туманными, пока я наконец целиком не погрузился в сон.

Следующим утром началась череда ужасных дней, когда мокрый снегопад сменял собой порывы холодного ветра и наоборот, что делало какие-либо развлечения снаружи отеля невозможными. Снег был слишком мягок, чтобы спускаться на санках, по нему невозможно было кататься на лыжах, а каток превратился в какой-то бассейн, наполненный мокрым снегом.

Само по себе, конечно же, этого было вполне достаточно для объяснения любой депрессии и сумеречного состояния духа, но я все время чувствовал нечто большее, все эти дни добавлявшее черноты в и без того нерадостную атмосферу. Я ощущал страх, сначала не связанный ни с чем определенным, но постепенно начавший ассоциироваться с комнатой номер двадцать три и, в частности, со свободной кроватью. Я не мог понять, что вызывало этот страх, не было совершенно никакой причины, но он становился все ощутимее, приобретая все более ясные очертания каждую минуту, превращаясь из неосознанного расплывчатого ощущения во вполне реальное чувство. И тем не менее, все казалось таким несерьезным, таким детским, что я не мог ни с кем поговорить по этому поводу; все, что я мог, – это продолжать убеждать себя в том, что все мои ощущения происходят от ужасной погоды, неблагоприятно влияющей на мое психическое состояние.

Что касается мелких происшествий, их было предостаточно. Однажды, вырвавшись из объятий кошмара, я с трудом мог дышать и был не в силах пошевелиться, охваченный страхом, полагая, что спал на другой кровати. Не один раз, еще не до конца проснувшись, вставая, чтобы выглянуть в окно – узнать, какую погоду сулит утро, – я видел то, что подтверждало мои самые дурные предчувствия, – что постельное белье на другой кровати находилось в некотором беспорядке, будто кто-то спал на ней, а затем постарался привести в прежний порядок, но не смог, и тем самым оставил следы своего пребывания. Однажды вечером я подстроил ловушку для возмутителя спокойствия, если можно так выразиться, который, будучи материальным объектом, должен был успокоить мои несколько расшатанные нервы (я по-прежнему уверял себя, что бояться нечего), поняв мой намек, и аккуратно застелил соседнюю кровать, положив поверх тщательно взбитую подушку. Но поутру оказалось, что мое вмешательство никак не повлияло на моего соседа в лучшую сторону, ибо постельное белье оказалось в большем беспорядке, нежели обычно, а на подушке виднелись отчетливые вмятины, круглые и довольно глубокие, такие, какие мы обычно можем видеть поутру в наших собственных кроватях. Это нисколько не тревожило меня днем, страх начинал потихоньку овладевать мною, когда я отправлялся спать, при мысли о дальнейшем развитии событий.

Иногда это происходило, когда мне что-нибудь было нужно и я вызывал служащего. Три или четыре раза на мой звонок откликался "Экстрасенс", как мы его прозвали за глаза, но он, как я заметил, никогда не входил в номер. Он приоткрывал дверь ровно на столько, чтобы получить поручение, и потом ровно на столько же приоткрывал, чтобы сообщить, что поручение выполнено, например, что мои ботинки вычищены и стоят у двери. Как-то я пригласил его войти; я видел, как он перекрестился и с лицом, на котором явно читался ужас, вошел в номер; вид его, надо сказать, не добавил мне спокойствия. Он также дважды приходил вечером, когда я не звонил, и, как и в первый раз, приоткрыв дверь, говорил, что оставил бутылку виски снаружи. Он каждый раз приходил в недоумение, когда я выходил и говорил ему, что никакого виски не заказывал, причем оно было вполне искренним, и я не настаивал на объяснении. Он рассыпался в извинениях; ему показалось, что бутылка была заказана в номер двадцать три. Это его вина, целиком и полностью, – я не должен за нее платить, должно быть, это заказ другого джентльмена. Еще раз простите; он вспомнил, что в номере, кроме меня, нет никакого другого джентльмена.

Когда это случилось во второй раз, я определенно начал жалеть, что в номере нет другого постояльца, поскольку был в этом абсолютно уверен. Десять дней снега вперемежку с дождем подходили к концу, в ту ночь луна снова воцарилась на ясном небе, величаво проплывая среди звезд. И хотя за ужином прочие демонстрировали необычайный подъем духа, связанный с обнадеживающим изменением показаний барометра и окончания бесконечного снегопада, невыносимое уныние, владевшее мною, еще более усугубилось. Мой страх, казалось, воплотился в нечто реальное, подобное статуе, обрел почти законченные черты, и, хотя он и находился по другую сторону невидимой завесы, в любой момент эта завеса могла качнуться прочь, и я останусь с ним лицом к лицу. Дважды в тот вечер я собирался отправиться в бюро и попросить, чтобы мне предоставили кровать в любом другом месте, хоть в бильярдной, хоть в курительной, – поскольку отель был полон, – но каждый раз мне казалось это совершенным ребячеством. Чего я боюсь? Выдуманных видений, кошмаров? Вызванных помятым постельным бельем? Или тем, что официант случайно приносил не заказанное виски? Все это казалось глупостью.

Бильярд или бридж, равно как и любое другое занятие, которое помогло бы отвлечься, ночью были невозможны. Мое единственное спасение, как мне казалось, заключалось в выполнении нудной работы, и вскоре после обеда я отправился к себе в номер (чтобы сделать себе первую прививку против страха) и засел на несколько часов за корректуру и редактирование, черную неблагодарную работу, но требующую полного сосредоточения, что мне и было нужно. Но сначала я самым тщательным образом осмотрел комнату, чтобы успокоиться, и нашел все в полном порядке; яркие обои в цветочек на стенах, паркетный пол, шелестящие трубы отопления в углу, мое постельное белье, приготовленное на ночь, другая кровать... В ярком электрическом свете мне показалось, что на нижней части подушки и верхней – простыни, имеется какое-то пятно, видимое ясно и отчетливо, и на мгновение я застыл, пораженный ужасом. Затем, собрав волю в кулак, я подошел поближе и взглянул на него. Затем прикоснулся к тому месту простыни, где виднелась тень, – и ощутил влагу; подушка также оказалась влажной. И тут я вспомнил. Еще до обеда я бросил на эту кровать какую-то мокрую одежду. Вне всякого сомнения, это и было причиной. Простейшее объяснение развеяло мои страхи, я сел и принялся за работу. Но вскоре страх вернулся; мне показалось, что в первый момент, когда я его заметил, пятно вовсе не было похоже на обычную серость влажной материи.

Снизу поначалу доносились звуки музыки, – там сегодня ночью танцевали, но я настолько заработался, что только оторвавшись через какое-то время обнаружил ее отсутствие. В коридоре слышались шаги, гул голосов, хлопанье дверей, затем все стихло. Ночь вступила в свои права.

После того, как воцарилась глубокая тишина, я сделал первый перерыв в работе, и, глянув на часы, стоявшие на столе, увидел, что уже за полночь. Мне оставалось кое-что доделать; еще полчаса напряженной работы, и можно было бы закончить, но нужно было добавить кое-какие замечания, чтобы потом не забыть их внести, а мой запас бумаги подошел к концу. В тот день, днем, я озаботился сделать необходимый запас, приобретя бумагу в деревне, но я оставил ее внизу, в бюро, а потом забыл принести наверх. Сходить за ним было минутным делом.

Электрический свет в течение последнего часа стал значительно ярче, вне всякого сомнения, из-за многих потушенных в отеле светильников, и, перед тем, как покинуть комнату, бросив взгляд на другую кровать, я вновь обнаружил пятна на подушке и простыне. Я совершенно забыл о них, пока работал, и их присутствие там вызвало неприятные ощущения. Я вспомнил объяснение, данное мною этому происшествию, и, для самоуспокоения, снова прикоснулся к ним. Сырость все еще ощущалась, но... Возможно, пока я работал, мне стало холодно? Потому что я почувствовал тепло. Что-то теплое и липкое. Это не было ощущение прикосновения к влажной материи. Я знал, что нахожусь в комнате не один. Было что-то еще, что-то не издававшее шума, да вдобавок еще и невидимое. Но оно было здесь.

Теперь, специально для людей, подверженных страху, могу сказать, что сам я отношусь как раз к таким; но ужас, который Бог знает чем был в реальности, вызывал жгучий интерес, настолько сильный, что победил страх. Я мгновение стоял около кровати, затем, действуя полубессознательно, вытер руку, которой касался пятна, и хотя я все время твердил себе, что прикоснулся всего лишь к воде, оставшейся от растаявшего снега на пальто, положенного утром, оставалось ощущение прикосновения к чему-то неприятному и грязному. Чувство страха от присутствия чего-то неизвестного и, возможно, ужасного, пересилило любопытство. И я стремительно помчался вниз по лестнице, чтобы забрать свой пакет. В бюро горел свет; "Экстрасенс", ночной дежурный, мирно дремал. Мое появление не побеспокоило его, – на мне были мягкие войлочные туфли, и, сразу же заметив свой пакет, я забрал его и не стал будить "Экстрасенса". Это была крепкая натура. Впрочем, он мог совершенно спокойно спать на своем жестком стуле, – тот, кто занимал вторую кровать, не беспокоил его сегодня вечером.

Я постарался закрыть дверь не производя шума, – стояла ночь, и весь отель спал, – сел за стол и стал разворачивать бумагу, чтобы закончить, наконец, свою работу. Она была завернута в старую газету, и, развязывая последний узел, я случайно обратил внимание на последние слова какой-то заметки. В глаза бросилась дата, – заметке было почти год, если уж совсем точно, – пятьдесят одна неделя. Газета была американской, и вот что было написано в заметке:

"Тело мистера Сайласа Р. Юма, покончившего жизнь самоубийством на прошлой неделе в отеле Beau Site, Мулен-сюр-Шалон, будет похоронено на кладбище в его родном городе, Бостоне, штат Массачусетс. Дознание, проведенное в Швейцарии, показало, что он перерезал себе горло бритвой в приступе белой горячки, вызванной неумеренным употреблением спиртного. В шкафу его номера было найдено три десятка пустых бутылок из-под шотландского виски..."

Как только я дочитал до этого места, свет внезапно погас, и я остался в абсолютной темноте. Но теперь я определенно знал, что я не один, и знал, кто делит со мной этот номер.

Страх полностью парализовал меня. Словно порыв ветра прошелестел у меня над головой, – я почувствовал, что мои волосы потихоньку поднимаются. Мои глаза, как мне показалось, сразу привыкли к внезапно наступившей темноте, поскольку я почти отчетливо видел очертания мебели в номере при свете звезд на небе за окном. И даже более, чем просто очертания мебели. Между двумя окнами, около умывальника, стояла фигура, облаченная в пижаму, и руки ее перебирали предметы, лежавшие на полке. Затем она сделала два шага в направлении той самой кровати, находившейся в тени, и улеглась. А потом холодный пот залил мне глаза.

Хотя та, другая, кровать стояла в тени, я мог различить, не очень ясно, но вполне определенно, что там было. Очертания головы на подушке; очертания руки, протянувшиеся к кнопке электрического звонка, располагавшегося рядом на стене, и мне даже показалось, что я слышу отдаленную трель колокольчика. Спустя мгновение на лестнице раздался топот ног, затем по коридору, затем быстрый стук в дверь номера.

– Виски, мсье, виски, мсье, – раздался голос снаружи. – Извините, мсье, я торопился как мог.

Я по-прежнему был скован ужасом. Я попытался выдавить из себя хоть слово, но не смог; повторился аккуратный стук, и голос служащего повторил, что требуемый виски доставлен. Я снова попытался что-то сказать, и внезапно услышал свой собственный хриплый голос, словно чужой:

– Ради Бога, войдите; он здесь.

Раздался щелчок поворачиваемой дверной ручки, и так же внезапно, как какое-то время назад, электрический свет ворвался в номер и полностью осветил его. Я увидел выглядывающее из-за двери лицо, но почти сразу же другое – землистого цвета, усохшее лицо человека, лежавшего на другой кровати, уставившись на меня остекленелыми глазами. Его голова высоко покоилась на подушке, так что я мог видеть разрезанное почти что от уха до уха горло; нижняя часть подушки и часть простыни были залиты кровью.

Так же внезапно, как появилось, видение исчезло; остался только заспанный служитель, заглядывающий в номер. Но ужас от увиденного разом изгнал остатки сонливости, и когда он задал вопрос, голос его дрожал.

– Мсье звонил? – спросил он.

Нет, мсье не звонил. Мсье устроил себе кровать в бильярдной.

ЗА ДВЕРЬЮ

Наша маленькая компания, остановившаяся у моего друга Джеффри Олдвича в очаровательном старинном доме, купленном им недавно в маленьком поселке на севере Шэрингема, на побережье Норфолка, после обеда разбрелась кто куда; кто-то отправился играть в бридж, а кто-то в бильярдную, поэтому я и миссис Олдвич остались наслаждаться тишиной в гостиной, сидя за маленьким круглым столиком, который мы долго и терпеливо пытались заставить повернуться. Но какое бы давление, психическое или физическое, мы ни оказывали на него, не смотря на все наши ожидания, наши самые дружелюбные и порой, казалось, обнадеживающие воздействия, присущая столь незначительному предмету пусть даже и небольшая инерция не была преодолена ни в малейшей степени, и он оставался неподвижным, как звезды на небесах. Его изогнутые ножки не только не сдвинулись, мы не могли заметить на них даже легкого колебания. В результате, после длительных попыток расшевелить нашего деревянного пациента, мы были вынуждены оставить его в покое и приступить к теоретическому исследованию вопросов спиритизма, поскольку глупая деревяшка никак не подтвердила на практике возможность связаться с миром духов при ее посредстве.

Я вынужден был признать, не без горечи, порожденной неудачей, что, если мы не в состоянии оказать воздействие даже на столь малый объект, то с тем же успехом все наши идеи контакта могут оказаться ничем. Но стоило только этим словам сорваться с моих губ, как от забытого столика донесся легкий стук, довольно громкий и отчетливый, так что не могло быть сомнения в том, что он нам не послышался.

– Что это? – осведомился я.

– Всего лишь стук, – ответила она. – Я предполагала, что в самое ближайшее время это случится.

– Вы в самом деле думаете, что это дух? – спросил я.

– О, нет. Не думаю, чтобы этот звук был хоть как-то связан с духами.

– Скорее всего, причиной тому сухая погода. Мебель часто издает подобные звуки, особенно в летнее время.

Говоря по совести, это было не совсем так. Ни летом, ни зимой мне не приходилось слышать, чтобы мебель издавала звуки подобные тем, которые донеслись от столика, эти звуки вовсе не были похожи на скрип и треск рассохшегося дерева. Это был довольно громкий стук, явно производившийся соприкосновением одного твердого предмета с другим.

– Нет, не думаю, чтобы причиной этому была сухая погода, – улыбаясь, произнесла она. – Я полагаю, если хотите знать мое мнение, что это было прямым результатом нашей попытки столоверчения. Это звучит глупо?

– В настоящую минуту, да, – признался я, – хотя я не сомневаюсь, что если бы вы захотели, то смогли бы объяснить этот стук более правдоподобной причиной. В вашей теории и ваших словах есть некое здравое зерно...

– Вы переходите от общих вопросов к моим личным взглядам, – заметила она.

– Исключительно из хороших побуждений, чтобы спровоцировать вас на разъяснения. Если вы не против.

– Давайте выйдем из дома, – предложила она, – и посидим в саду, если вы предпочитаете мои рассуждения бриджу. Сейчас довольно тепло и...

– И темнота будет более подходящей атмосферой для разговоров о психических явлениях. Как на сеансах, – сказал я.

– О, в моих рассуждениях нет ничего из области психики, – сказала она. – Те явления, о которых я говорю, согласно моей теории имеют чисто физическую природу.

Таким образом, мы вышли из дома и принялись прогуливаться при свете многочисленных звезд. Последние малиновые отблески заката на западе, робкое дыхание ночного ветерка, молодая луна на далеком горизонте, еще не полностью взошедшая над тихим спящем морем, спокойное дыхание которого легким шелестом отзывалось на берегу. По темному бархату аккуратно подстриженных газонов, тянущихся от дома к морю, бродил ночной бриз, полный свежести и запаха моря, здесь и там наполняясь ароматами душистых трав, над которыми порхали белые мотыльки, собирая сладкий нектар. Дом, с двумя зубчатыми башнями, елизаветинских времен, сверкал множеством освещенных окон; мы обошли его, и, пройдя в тени изгороди, своими очертаниями создававшей впечатление чего-то фантастически нереального, вскоре оказались в крытом павильоне с плетеными стульями, располагавшемся в самом конце совершенно прямой аллеи.

– Мне бы хотелось, если вы ничего не имеете против, – сказал я, – услышать обо всем с возможно большими подробностями. И теорию, и, если это возможно, иллюстрирующие ее примеры.

– То есть, вы ждете от меня историю о призраках, или что-нибудь в этом роде?

– Да: и, если это возможно, рассказанную кем-нибудь из очевидцев.

– Как ни странно, но я могу выполнить ваше пожелание, – сказала она. – Итак, сначала я познакомлю вас со своей теорией в общих чертах, а затем расскажу историю, которая, как мне кажется, служит ее подтверждением. Она случилась со мной, и это произошло здесь.

– Это превосходит то, что я мог бы пожелать, – сказал я.

Она подождала, пока я закурю, а затем начала, чистым, приятным голосом.

Она обладала самым приятным голосом, какой мне приходилось слышать, и, когда я сидел там, в сгустившихся сумерках, слова ее казались мне воплощением ясности, ибо звучали в ничем не нарушаемой тишине, и никакие иные впечатления не мешали их восприятию.

– Мы только начинаем догадываться, – сказала она, – как неразрывно переплетение между разумом, душой, жизнью – называйте как хотите – и чисто материальной стороной существующего мира. Что такое переплетение имеет место, конечно же, было известно на протяжении веков; врачи, например, знают, что оптимистический, жизнерадостный настрой их пациентов способствует их выздоровлению; страх и прочие эмоции оказывают влияние на сердечный ритм, что гнев порождает химические изменения в крови, что тревога приводит к расстройству желудка, что под влиянием сильного чувства человек может делать то, что в обычном состоянии физически сделать не в состоянии. В данных случаях мы имеем разум, самым непосредственным образом оказывающий влияние и изменяющий ткани нашего организма, который является для него своеобразным материалом. Распространяя это – хотя, на самом деле, распространение, это не совсем то слово, – мы можем ожидать, что разум оказывает влияние не только на то, что мы называем живой материей, но и на безжизненные вещи, на куски дерева или камень. По крайней мере, трудно представить себе, почему это не должно быть так.

– Например, столоверчение? – спросил я.

– Это один из примеров некой силы, из бесчисленной когорты неведомых загадочных сил, с которыми сталкиваемся мы, люди, которая может взаимодействовать с материальными вещами, – и делает это постоянно, – законов проявления которой мы не знаем; иногда мы желаем, чтобы она проявила себя, но этого не происходит. Сейчас, например, когда вы и я пытались заставить столик двигаться, возникло какое-то препятствие, хотя я думаю, что стук, который мы слышали, был следствием наших усилий. По моему мнению, нет ничего более естественного, если эти силы воздействуют на неодушевленные предметы. О способах воздействия мы ничего не знаем, по крайней мере, не больше, чем о том, каким образом страх ускоряет биение сердца; но точно так же, как сообщение, отправленное Маркони, передается по воздуху без видимого материального проводника, через некоторые шлюзы, назовем это так, тела, эти силы, порожденные в средоточении духа, могут воздействовать на материальные предметы, будь они одушевленными, или же неодушевленными. – Она помолчала.

– При определенных обстоятельствах, – продолжала она, – оказывается, что сила, которая перешла от нас в неодушевленные предметы может проявить там свое присутствие. Сила, которая перешла в столик, может проявиться в виде движения или звуков, доносящихся из него. Столик может быть заряжен физической энергией. Очень часто я видела, как столик или стул начинали двигаться как бы сами собой, но на самом деле только тогда, когда на них оказывалось внешнее воздействие, некая сила, животный магнетизм, – назовите это как хотите. Нечто сходное, на мой взгляд, проявляется в том, что мы называем домами с привидениями; это дома, в которых, как правило, случались преступления или события, связанные с выплеском сильных эмоций и страстей; в которых время от времени проявляется своеобразное эхо случившегося, оно становится видимым и слышимым. Скажем, было совершено убийство, и комната, где оно произошло, если можно так выразиться, не может обрести покой. Там появляется призрак убитого, реже – убийцы, здесь что-то чувствуется, слышатся крики или шаги. Атмосфера сохраняет сцену насилия, и она полностью или частично воспроизводится, хотя мы и не знаем, по каким законам; нечто сродни фонографу, который воспроизводит, при правильном обращении, то, что было в него произнесено.

– Это все теория, – заметил я.

– Но мне кажется, что она разъясняет имеющийся набор любопытных фактов, что мы, собственно, и требуем от теории. В противном случае, мы должны откровенно заявить о своем неверии в дома с привидениями, или предположить, что дух убитого, бедный, несчастный, не может при определенных обстоятельствах повторно восприять ужасную трагедию, случившуюся с его телом. Мало того, что тело было уничтожено, его душа обязана возвращаться снова и снова и переживать все настолько ярко, что эти переживания становятся видимыми и слышимыми. Для меня это немыслимо, но моя теория это допускает. Я изъясняюсь достаточно ясно?

– Вполне, – ответил я, – но мне бы хотелось, чтобы вы подтвердили свою теорию наглядным примером.

– Я обещала вам это, и расскажу вам историю о призраке, случившуюся со мной.

Миссис Олдвич снова немного помолчала, а затем приступила к рассказу, который должен был послужить ярким доказательством ее теории.

– Прошел год, – сказала она, – с того момента, когда Джек купил этот дом у старой миссис Денисон. Мы оба слышали, и он, и я, что в нем обитают призраки, но никто из нас не знал ничего определенного. Месяц спустя я столкнулась с тем, что, по моему мнению, было призраком, и когда миссис Денисон посещала нас на прошлой неделе, я спросила ее, могло ли такое случиться на самом деле, и по ее ответу поняла, что происшедшее полностью совпадает с моей теорией. Я расскажу вам о моем приключении точно так же, как рассказала ей.

Месяц назад Джек уехал на несколько дней, и я осталась здесь одна. Однажды вечером, в воскресенье, я, чувствуя себя прекрасно и в хорошем настроении, что, насколько мне известно, является признаком здоровья, пошла спать, около одиннадцати часов. Моя комната находится на первом этаже, прямо у подножия лестницы, которая ведет на второй этаж. В коридоре имеются еще четыре комнаты, все они в ту ночь пустовали, а также дверь, которая выходит на лестничную площадку снаружи дома. Имеется также еще одна большая спальная, как вам известно, которая в ту ночь также пустовала; в общем, кроме меня и прислуги, в доме никого не было.

Изголовье моей кровати располагалось близко к двери, и над ней имеется два электрических выключателя – один из них зажигает свет в комнате, другой – в коридоре. Это была идея Джека: если вам нужно выйти из дома, а на дворе уже темно, вы можете зажечь свет в коридоре из комнаты, а не шарить по стенам коридора в потемках в поисках выключателя.

Обычно я сплю крепко: очень редко случается, что я просыпаюсь, если усну, до того момента, когда мне нужно проснуться. Но в ту ночь я проснулась, что было само по себе редким случаем; но еще более странным было то, что я проснулась, вся дрожа, ощущая безотчетный страх; я попыталась понять причину такого моего состояния, чтобы, осознав, прийти в себя и успокоиться, но безуспешно. Страх чего-то неизвестного, о чем я не могла догадаться, первобытный страх, владел мною. Лежать в темноте и трястись от страха было глупо, я зажгла лампу и, чтобы успокоить охватившее меня странное волнение, взяла в руки книгу, которую я прихватила с собой. Книга называлась "Зеленая гвоздика", и она как нельзя лучше подходила для успокоения нервного возбуждения. Но она имела успеха не больше, чем попытки понять причину такого состояния, и прочитав несколько страниц и обнаружив, что сердце по-прежнему колотится, а ощущение страха не прошло, я снова выключила свет. Перед тем, однако, как это сделать, я посмотрела на часы – было без десяти два.

Проблема, тем не менее, не исчезла: ужас как бы постепенно приобретал определенные очертания, он был связан с каким-то темным страшным событием, которое приближалось ко мне, охватывало меня словно тисками.