Текст книги "Избранное (СИ)"

Автор книги: Э Бенсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)

Час спустя он осмотрел тело и обнаружил, что был абсолютно прав: шейные позвонки оказались сломанными, так что смерть должна была наступить мгновенно. Вряд ли была необходимость в доказательствах, но он для проформы произвел вскрытие. И в этот момент он испытал очень любопытное и чрезвычайно яркое впечатление, что душа умершего присутствует рядом с ним, словно не желая расставаться со своей бренной оболочкой. Тем не менее, сомнений быть не могло: Линкворт был мертв, мертв приблизительно с час. Затем случилось событие, которое а первый момент показалось несущественным, но одновременно не вполне понятным. Пришел один из охранников и спросил, не была ли веревка, использованная час назад, которую следовало отдать палачу, по ошибке отправлена в морг вместе с телом. Там ее не оказалось, как, впрочем, и нигде в другом месте, она исчезла бесследно, хотя исчезнуть не могла. И хотя происшествие это было несущественным, никто так и не смог его объяснить.

Доктор Тисдейл был холостяком, не стесненным в средствах, и жил в светлом, просторном доме на Бедфорд-сквер, где о приготовлении ему пищи заботилась кухарка, – само совершенство, – а обо всем остальном, что касалось его особы, – ее муж. У него не было острой необходимости вести практику, и он исполнял работу в тюрьме исключительно ради изучения сознания преступников.

Большинство преступлений, – то есть нарушений норм поведения, выработанных человечеством для сохранения собственного существования, – как он считал, совершаются либо в результате каких-либо нарушений сознания, либо от недостатка жизненных средств. Кражи, например, по его мнению, ни в коей мере не являлись только следствием нарушения сознания; иногда, разумеется, они вызваны отсутствием чего-либо необходимого для жизни, но большей частью совершаются по причине какой-нибудь пока еще не в достаточной мере исследованной болезни мозга. Наиболее очевидные случаи носят название клептомании, но он был убежден, что множество других, по виду вызванных физической потребностью, не до конца определяются ею. А именно, те случаи, когда рассматриваемое преступление сопровождается актом насилия, и именно в эту категорию он занес случай, возвращаясь вечером домой, на завершающей стадии которого он присутствовал сегодня утром. Преступление было отвратительным, особая нужда в деньгах отсутствовала, и жуткая неестественность совершенного проступка предполагала для доктора, что он имел дело скорее с сумасшедшим, чем с преступником. Он был, насколько известно, человеком тихим и обходительным, хорошим мужем, общительным соседом. И вдруг совершил преступление, одно-единственное, разом поставившее его вне общества. Поступок, столь чудовищный, что вне зависимости от того, был ли он совершен сумасшедшим или преступником, ему не было места на земле, равно как не было места на земле для того, кто его совершил. И все-таки у доктора оставалось чувство, что он был бы в большей степени согласен с правосудием, если бы осужденный признал свою вину. Он был абсолютно уверен в его виновности, но ему хотелось бы, чтобы, после того как последняя надежда угасла, преступник сам признал справедливость наказания.

В тот вечер он ужинал в одиночестве, после чего расположился в примыкающем к столовой кабинете, но так как желание читать отсутствовало, он устроился в большом красном кресле напротив камина, предоставив мыслям возможность самим выбирать тему для размышления. И почти сразу же испытал странное ощущение, аналогичное испытанному утром, когда он почувствовал присутствие рядом с собой духа Линкворта, хотя жизнь в теле остановилась час назад. Это не было в первый раз, подобные ощущения ему приходилось испытывать и прежде, особенно в случаях внезапной смерти, но, казалось, оно никогда не было таким ярким, как сегодня. Тем не менее, причиной этого чувства, по его мнению, были вполне естественные психические причины.

Душа – следует заметить, что доктор был верующим в загробную жизнь, а также верил, что душа некоторое время остается на земле после смерти физического тела, – не смогла или не захотела полностью покинуть его по каким-то причинам и еще некоторое время будет находиться поблизости от него.

Часы досуга доктор Тисдейл нередко посвящал изучению оккультных наук, поскольку, как и большинство современных опытных врачей, совершенно ясно сознавал, сколь узка граница раздела между душой и телом, и как огромно влияние нематериального на материальное; так что не представляло особой трудности, по его мнению, в общении бесплотного духа непосредственно с теми, кто пока еще пребывает в физическом теле и материальном мире.

Его размышления, начавшие было складываться в определенной последовательности, были прерваны. Прозвенел звонок телефона, стоявшего у него под рукой на столе, однако не с обычной настойчивостью, а очень слабо, словно в сети упало напряжение или же сломался механизм. Тем не менее, это, вне всякого сомнения, определенно был звонок, он встал, понял трубку и поднес ее к уху.

– Да-да, – сказал он, – кто это?

В трубке что-то невнятно, едва слышно, прошелестело.

– Я вас не слышу, – сказал он.

Опять неразборчивый шепот. И затем полная тишина.

С полминуты он стоял и вслушивался, но не услышал ничего, кроме обычного треска, свидетельствовавшего, что он все еще соединен с каким-то другим телефонным аппаратом. Потом он положил трубку, позвонил на телефонную станцию и сообщил свой номер.

– Не могли бы вы сказать мне, кто только что звонил по моему номеру? – спросил он.

После небольшой паузы, ему ответили. Звонок был из тюрьмы, где он работал.

– Соедините меня с ними, пожалуйста, – попросил он.

Это было сделано.

– Вы только что звонили мне, – сказал он, когда трубка на другом конце была снята. – Это доктор Тисдейл. Я не расслышал, что вы хотели мне сказать.

Голос, ответивший ему, был хорошо различим.

– Это какая-то ошибка, сэр, – ответили ему – Мы вам не звонили.

– Но на станции мне сказали, что звонок был именно отсюда, три минуты назад.

– На станции ошиблись, сэр, – ответил голос.

– Очень странно. Ладно, спокойной ночи. Охранник Дрейкотт, если не ошибаюсь?

– Да, сэр. Спокойной ночи, сэр.

Доктор Тисдейл опять уселся в свое кресло, еще менее расположенный читать, чем прежде. Он опять на некоторое время отпустил свои мысли в свободный полет, но они упорно возвращались к странному происшествию с телефонным звонком. Случалось, что звонили по ошибке, бывало что и его станция соединяла не с тем номером, по которому он звонил, но в этом тихом звонке и невнятном шепоте на другом конце провода содержалось нечто, натолкнувшее его на весьма любопытные размышления, и вскоре он обнаружил себя расхаживающим взад и вперед по комнате, предаваясь самым нелепым мыслям.

– Но ведь это невозможно, – вслух произнес он.

На следующее утро он, как обычно, отправился в тюрьму, и снова испытал странное чувство присутствия чего-то невидимого. У него и прежде случались странные психические переживания; он знал, что является медиумом – то есть одним из тех, кто способен, при определенных обстоятельствах, воспринимать сверхъестественные впечатления, отголоски невидимого мира, окружающего нас. Сегодня утром это было ощущение присутствия человека, на казни которого он присутствовал вчера. Особенно сильно оно чувствовалось в маленьком дворике тюрьмы и когда он проходил мимо двери камеры смертников. И было оно настолько сильным, что он не удивился бы, если бы увидел фигуру мужчины, а когда он выходил через дверь в заднем конце коридора, то обернулся, ожидая, что увидит его воочию. И еще – все это время он испытывал страх, ледяной рукой сдавливавший ему сердце. Это невидимое присутствие странным образом тревожило его. Эта мятущаяся душа чего-то хотела от него. Он ни на минуту не сомневался, что его ощущение реально, что это не игра воображения, не созданный им самим призрак, в реальности которого он себя убедил. Душа Линкворта была здесь.

Он прошел в тюремный лазарет и несколько часов работал. И все это время ощущал незримое присутствие рядом с собой, хотя ощущение это было слабее, чем в иных местах, непосредственно связанных с Линквортом. Прежде чем уйти, для того, чтобы проверить свою теорию, он заглянул в помещение, где был приведен в исполнение приговор. Лицо его стало бледным, он поспешно вышел, прикрыв за собой дверь. На верхней ступеньке адской машины он увидел фигуру с надвинутым капюшоном, связанную, но едва видимую и не совсем четких очертаний.

Но он видел ее, в этом не могло быть никаких сомнений.

Доктор Тисдейл обладал крепкими нервами, и почти сразу пришел в себя, устыдившись мгновенного страха. Шок, заставивший побледнеть его лицо, был результатом скорее стресса, чем страха, но как бы ни был он увлечен исследованиями психических явлений, он не мог заставить себя вернуться. Точнее, мозг отдавал команды, но тело отказывалось повиноваться. Если эта несчастная душа, так привязанная к земному, имеет что-либо сообщить ему, он бы предпочел, чтобы это было сделано на расстоянии. Но, насколько он мог понять, мест, где бы это могло произойти, было немного. Прежде всего это тюремный двор, камера смертников, помещение, где был приведен в исполнение приговор, в меньшей степени – тюремный лазарет. На ум ему пришла новая мысль, и он, вернувшись в свою комнату, послал за надзирателем Дрейкоттом, который вчера вечером отвечал ему по телефону.

– Вы абсолютно уверены в том, – спросил он, – что никто не звонил мне перед тем, как я сам позвонил сюда?

Охранник замешкался с ответом, что не ускользнуло от внимания доктора.

– Вряд ли это было возможно, сэр, – сказал он. – Я с полчаса сидел рядом с телефоном, или, может быть, дольше. Я бы заметил, если бы кто-нибудь воспользовался телефоном.

– И вы никого не видели? – с напором спросил доктор.

Охраннику становилось все более и более не по себе.

– Нет, сэр, я никого не видел, – ответил он тем же тоном.

Доктор Тисдейл отвел глаза в сторону.

– Но у вас, возможно, сложилось впечатление, что кто-то был? – спросил он небрежно, словно бы ответ не представлял для него никакого интереса.

По всей видимости, охранника Дрейкотта что-то беспокоило, но говорить об этом он не решался.

– Ну, сэр, можно и так сказать, – начал он. – Только вы посчитаете, что я наполовину заснул, или же съел что-то неудобоваримое во время ужина.

Доктор решил оставить незаинтересованный тон.

– Ничего подобного, – сказал он. – Вы ведь не собираетесь уверять меня, что я спал прошлой ночью, когда раздался телефонный звонок, и он мне просто приснился. Видите ли, Дрейкотт, это был не совсем обычный звонок; телефон стоял рядом со мной, но я еле-еле расслышал его; когда я поднес трубку к уху, то не смог почти ничего расслышать, но когда я связался с вами, то слышал вас совершенно отчетливо. И я уверен, что кто-то, или что-то – было на другом конце телефона. Вы были здесь, и если никого не видели, то, во всяком случае, почувствовали чье-то присутствие.

Охранник кивнул.

– Меня не легко испугать, сэр, – сказал он, – и я не склонен к пустым фантазиям. Но что-то там было. Бродило возле телефона, хотя ветра не было, а ночь была теплая. Я закрыл окно, чтобы убедиться. Но оно бродило по комнате, сэр, может, час, а может, и больше. Оно шелестело листьями телефонного справочника, и взъерошило мне волосы, оказавшись рядом. И еще, было очень холодно, сэр.

Доктор посмотрел ему в лицо.

– Как вы думаете, это никак не связано с тем, что случилось вчера утром? – вдруг спросил он.

Охранник опять заколебался.

– Может быть, сэр, – сказал он наконец. – Может быть, осужденный Чарльз Линкворт...

Доктор Тисдейл успокаивающе кивнул.

– Вот-вот, – сказал он. – Вы дежурите сегодня вечером?

– Да, сэр, как бы мне ни хотелось этого избежать.

– Я знаю, как вы себя чувствуете, потому что сам чувствую то же самое. Мне кажется, он хочет со мной пообщаться. Кстати, не случилось ли каких-либо происшествий в тюрьме вчера вечером?

– Да, сэр, с полдюжины заключенных мучились кошмарами. Кричали и стонали, а ведь обычно это были очень спокойные люди. Такое бывает в ночь после казни. Случалось и ранее, но то, что происходило вчера, выходит из ряда вон.

– Понимаю... Вот что... Если это невидимое захочет снова воспользоваться телефоном сегодня вечером, пожалуйста, дайте ему такую возможность. По всей вероятности, это может случиться приблизительно в то же самое время, не могу сказать вам, почему, но обычно случается именно так. Так что, если это возможно, не входите в комнату, где стоит телефон, в течение часа, чтобы дать ему время, с половины десятого до половины одиннадцатого. Я в это время буду находиться около своего телефона. Если что-нибудь произойдет, то после окончания разговора я перезвоню вам, чтобы убедиться, не было ли это обычным звонком.

– А со мной ничего не случится? – спросил охранник.

Доктор Тисдейл вспомнил страх, испытанный им сегодня утром, но сказал совершенно искренне.

– Я уверен, что вам абсолютно нечего бояться, – успокаивающе произнес он.

Доктор Тисдейл был приглашен в тот вечер на ужин, от которого он отказался, и в половине десятого сидел один в своем кабинете. При том состоянии человеческого невежества относительно поведения душ, по тем или иным причинам расставшимся с телом, доктор не мог объяснить охраннику, почему их появления обладают цикличностью, приуроченной к определенному часу, но на основании исследования случаев появления загробных визитеров, в особенности если мятущаяся душа нуждается в помощи, что могло быть в данном случае, он сделал вывод, что они появляются в один и тот же час дня или ночи. Как правило, их способность быть видимым, слышимыми или ощущаемыми возрастает некоторое время спустя после смерти, но впоследствии начинает слабеть, по мере их все меньшей связи с землей, сходя совершенно на нет, а потому надеялся, что сегодняшнее общение будет более четким. По всей видимости, душа, в первые часы после оставления тела, слаба, подобно мотыльку, едва покинувшему куколку, – как вдруг раздался телефонный звонок, не такой слабый, как накануне, но и не такой звонкий, как обычно.

Доктор Тисдейл сразу же встал и поднял трубку. То, что он услышал, были рыдания убитого горем существа, сотрясавшие его настолько, что оно не могло произнести ни слова.

Он немного подождал, прежде чем начать говорить самому, приходя в себя от нахлынувшего холодного страха, но глубоко взволнованный и готовый оказать любую помощь, на какую окажется способен.

– Да-да, – сказал он наконец, дрожащим голосом. – Я доктор Тисдейл. Чем я могу помочь вам? Кто вы? – добавил он, сознавая ненужность этого вопроса.

Рыдания медленно стихли, раздался шепот, все еще перемежаемый всхлипываниями.

– Мне нужно сказать, сэр, нужно сказать... Я должен сказать...

– Говорите же, я слушаю, – сказал доктор.

– Нет, не вам – другому джентльмену, который приходил ко мне. Не передадите ли вы ему то, что я скажу вам? Я не могу показаться ему, и он не может меня слышать.

– Кто вы? – внезапно спросил доктор Тисдейл.

– Чарльз Линкворт. Я думал, вы меня узнали; я очень несчастен, я не могу покинуть тюрьму... Здесь так холодно... Так вы известите другого джентльмена?

– Вы имеете в виду капеллана? – спросил доктор Тисдейл.

– Да, капеллана. Он читал молитву, когда мы вчера шли через двор. Мне станет легче, если я поговорю с ним.

Доктор помедлил. Было бы довольно странно, если бы он рассказал мистеру Доукинсу, тюремному священнику, что общался по телефону с духом человека, казненного накануне. И вместе с тем он полагал, что это происходит на самом деле, что несчастная душа испытывает мучения и желает что-то сказать. У него не было необходимости узнавать, что именно.

– Да, я попрошу его приехать сюда, – сказал он наконец.

– Благодарю вас, сэр. Вы ведь приложите все усилия, чтобы он пришел?

Голос слабел.

– Это должно случиться завтра вечером, – сказал он. – Я больше не могу говорить, я должен вернуться... О, Боже мой, Боже мой!

Рыдания возобновились с новой силой, постепенно затихая. Но в докторе Тисдейле проснулся интерес, смешанный со страхом.

– Вернуться куда? – воскликнул он. – Скажите мне, что с вами происходит, что вы делаете?

– Я не могу вам сказать, мне запрещено об этом говорить, – услышал он едва различимый голос. – Это часть... – И наступила тишина.

Доктор Тисдейл немного обождал, но в трубке ничего не было слышно, кроме потрескивания. Он положил трубку, и внезапно ощутил, что лоб его покрыт холодными каплями пота. В ушах звенело; сердце билось быстро и слабо, он сел, чтобы прийти в себя. Он задавался вопросом: возможно ли, что это была какая-то ужасная шутка, розыгрыш, снова и снова отвечая, что это невозможно; он был совершенно уверен, что общался с душой, мучимой раскаянием за совершенною ею непоправимое страшное деяние. Это не было обманом чувств: здесь, в уютной комнате на Бедфорд-сквер, посреди веселого Лондона, он разговаривал с духом Чарльза Линкворта.

Но у него не было времени (да и желания, – его била нервная дрожь) предаваться размышлениям. Прежде всего он позвонил в тюрьму.

– Охранник Дрейкотт? – спросил он.

Голос ответившего ему человека дрожал.

– Да, сэр. Это доктор Тисдейл?

– Да. Что-то случилось?

Дважды охранник пытался ответить, но не мог произнести ни слова. С третьей попытки ему это удалось.

– Да, сэр. Он был здесь. Я видел его входящим в комнату, где стоит телефон.

– Вот как! Ты говорил с ним?

– Нет, сэр. Я дрожал и молился. Похоже, что сегодня опять с полдюжины заключенных кричали во сне, но сейчас стало тихо, и я думаю, он вернулся в помещение, где исполняются смертные приговоры...

– Наверное... Думаю, что сегодня больше ничего не случится. Кстати, не могли бы вы дать мне домашний адрес мистера Доукинса?

Получив адрес, доктор Тисдейл принялся было писать письмо капеллану с просьбой прийти к нему на ужин, но вдруг обнаружил, что не может писать его за столом, на котором стоял телефон, а потому отправился наверх, в гостиную, которой он редко пользовался, за исключением случаев, когда приглашал к себе друзей. Там он немного успокоился и убедился, что рука его не дрожит. В заключение он просил мистера Доукинса принять его предложение, поскольку хочет рассказать ему весьма странную историю и попросить о помощи. В самом конце письма он приписал: "Даже если у вас есть иные планы на вечер, я прошу вас изменить их. Сегодня вечером я сделал то же самое. Я никогда бы себе не простил, если бы поступил иначе".

Следующим вечером они вдвоем ужинали у доктора, а после ужина, когда они сидели с сигарами перед чашками кофе, доктор приступил к делу.

– Вам не следует считать меня сумасшедшим, мой дорогой Доукинс, – сказал он, – когда вы услышите мою историю.

Мистер Доукинс рассмеялся.

– Обещаю вам этого не делать, – ответил он.

– Хорошо. Так вот, вчера и позавчера вечером, несколько позже, чем сейчас, я говорил по телефону с духом человека, казненного два дня назад. Чарльза Линкворта.

Капеллан не рассмеялся. Он отодвинулся на стуле, раздраженный.

– Тисдейл, – сказал он, – вы пригласили меня сюда сегодня вечером, чтобы – мне не хотелось бы показаться грубым, – поведать рождественскую страшилку?

– Да. Но вы не дослушали. Вчера вечером он попросил меня пригласить вас. Он хочет кое-что вам поведать, и, как мне кажется, что именно – нетрудно догадаться.

Доукинс поднялся.

– Пожалуйста, давайте на этом закончим, – сказал он. – Мертвые не возвращаются. Мы не знаем, в каком состоянии и условиях они пребывают. Но материальный мир не для них.

– Пожалуйста, дослушайте меня, – сказал доктор. – Два дня назад у меня зазвонил телефон, но я услышал только шепот. Я сразу же обратился на телефонную станцию и мне сказали, что звонок был из тюрьмы. Я позвонил в тюрьму, и охранник Дрейкотт сказал мне, что никто не звонил. И что он тоже почувствовал чье-то присутствие.

– Полагаю, он был пьян, – резко произнес Доукинс.

Доктор немного помедлил.

– Мой дорогой друг, вам не следует так говорить, – сказал он. – Он один из самых надежных наших служащих. Но если вы считаете, что он был пьян, то что вам мешает сказать то же самое обо мне?

Капеллан снова сел.

– Вы должны простить меня, – сказал он, – но я не хочу в это вмешиваться. Это слишком опасно. Кроме того, откуда вы знаете, что это не розыгрыш?

– Розыгрыш? – спросил доктор. – Слышите?

Раздался телефонный звонок. Доктор отчетливо его слышал.

– Вы разве не слышите? – спросил он.

– Слышу что?

– Телефон звонит.

– Я ничего не слышу, – сказал капеллан, снова начиная раздражаться. – Никакого телефонного звонка.

Доктор не ответил; он прошел в свой кабинет и включил свет. Затем снял трубку и поднес к уху.

– Да? – произнес он дрожащим голосом. – Кто это? Да, мистер Доукинс здесь. Я постараюсь уговорить его выслушать вас.

Он вернулся в столовую.

– Доукинс, – сказал он, – это душа, которая страдает. Умоляю вас, выслушайте ее. Ради Бога, выслушайте.

Капеллан медлил.

– Хорошо, пусть будет по-вашему, – наконец сказал он.

Он взял трубку.

– Доукинс слушает, – сказал он.

– Я ничего не слышу, – через некоторое время произнес он. – Так, ничего определенного. Похоже на какой-то шепот.

– Услышьте ее, услышьте! – сказал доктор.

Капеллан снова принялся слушать. Внезапно он отнял трубку от уха и нахмурился.

– Что-то... кто-то сказал: "Я убил ее, признаюсь. Мне хотелось бы получить прощение..." Это обман, мой дорогой Тисдейл. Кто-то, зная о вашем интересе к спиритизму, решил устроить вам очень мрачный розыгрыш. Я не могу в это поверить.

Доктор Тисдейл взял трубку.

– Здесь доктор Тисдейл, – сказал он. – Можете ли вы дать мистеру Доукинсу знак того, что это действительно вы?

И снова положил ее.

– Он сказал, что попробует. Нам нужно подождать.

Вечер снова выдался теплым, окно, выходившее на мощеный двор в задней части дома, было открыто. Минут пять или около того двое мужчин стоял молча, в ожидании, но ничего не происходило. Затем капеллан произнес:

– Думаю, все достаточно ясно.

Он еще не закончил говорить, как в комнату ворвался поток холодного воздуха, заставив шелестеть бумаги на столе. Доктор Тисдейл подошел к окну и закрыл его.

– Вы ощутили? – спросил он.

– Да. Ветер. Ледяной.

Снова поток воздуха, теперь в уже запертой комнате.

– А теперь? – спросил доктор.

Капеллан кивнул. Его сердце внезапно устремилось к горлу.

– Господи, спаси и сохрани нас от всех опасностей текущей ночи! – воскликнул он.

– Здесь что-то есть! – сказал доктор.

Это что-то проявилось, когда он еще не кончил говорить. В центре комнаты, ярдах в трех от них, показалась фигура человека, голова которого лежала на плече, так что лица не было видно. Человек взял голову обеими руками, выпрямил ее и посмотрел прямо на них. Его глаза были выпучены, язык вывалился, а на шее виднелась темная полоса. Затем раздался скрежет досок пола, и фигура исчезла. Но на том месте где он стоял, на полу осталась новая веревка.

Воцарилось молчание. Пот стекал с лица доктора огромными каплями, белые губы капеллана шептали молитву. Огромным усилием воли доктор взял себя в руки и указал на веревку.

– Она исчезла после казни, – сказал он.

Снова зазвонил телефон. На этот раз капеллан не нуждался в просьбах. Он подошел и поднял трубку. Какое-то время он молча слушал.

– Чарльз Линкворт, – наконец произнес он, – пред лицом Бога, перед которым ты стоишь, скажи, искренне ли ты раскаиваешься в ужасном грехе?

Ответа доктор не услышал, капеллан закрыл глаза. И доктор Тисдейл опустился на колени, слыша слова Отпущения.

Снова наступила тишина.

– Я больше ничего не слышу, – сказал капеллан, опуская трубку.

Вошел слуга доктора, держа в руках поднос с напитками и сифоном. Доктор Тисдейл, не глядя, кивнул в ту сторону, где совсем недавно стоял призрак.

– Возьмите эту веревку, Паркер, – сказал он, – и сожгите ее.

Последовало молчание.

– Но здесь нет никакой веревки, сэр, – наконец произнес Паркер.

NEGOTIUM PERAMBULANS

Случайный турист, оказавшийся в Восточном Корнуолле, возможно, заметит, проезжая по возвышенности между Пензансом и Лэндс Эндом, обветшавшую табличку, указывающую вниз по крутому склону и содержащую выцветшую надпись «Полеарн 2 мили», но вряд ли нашлось много охотников проделать эти две мили, чтобы удовлетворить свое любопытство знакомством с местом, о котором в их путеводителе сказано всего лишь несколько слов. В паре строчек сообщается о маленькой рыбацкой деревне с церковью, не представляющей особого интереса за исключением нескольких изразцов и росписей деревянных панелей (первоначально принадлежавших более раннему строению), образующих алтарную ограду. Но церковь в Сан-Кредо (к сведению туристов) имеет аналогичные украшения, намного превосходящие своей сохранностью и представляющими поэтому больший интерес, а потому даже любителей церковного искусства заманить в Полеарн довольно трудно. Рыбку трудно поймать на такую наживку, тем более вряд ли кто решится, будь то автомобилист или велосипедист, подвергнуться риску в малонаселенном районе, на крутой дороге, представляющей в сухую погоду твердь, усыпанную острыми камнями, а после дождя – мутный водопад. Ни одного дома не встретится ему после того, как он покинет Пензанс, и вряд ли многие окажутся способными заплатить столь высокую цену как езда на велосипеде с проколотыми шинами на протяжении добрых пяти миль за зрелище нескольких, пусть и не лишенных интереса, живописных панно.

Поэтому в Полеарне, даже в самый разгар туристического сезона, редко встретишь туриста, да и в оставшееся время, как мне кажется, вряд ли сыщется более двух-трех человек, способных одолеть эти две мили (на самом деле расстояние кажется большим) по крутому каменистому склону. Почтальон, в редкие дни наведывающийся в эти Богом забытые места, оставляет своего пони и тележку на вершине холма, спускается к деревне, проходит несколько сотен ярдов по переулку к большому белому ящику, стоящему в стороне от дороги и напоминающему рундук, с прорезью для писем и закрытой дверцей. Если у него в сумке имеется заказное письмо или же посылка оказывается слишком большой, чтобы пролезть в квадратное отверстие рундука, то ему приходится тащиться дальше по склону, дабы избавиться от доставившего хлопоты послания, вручив его непосредственно владельцу и получив от него некоторое небольшое вознаграждение в виде монеты или нескольких благодарственных слов за свою доброту.

Но такие случаи редки, и его обычные действия сводятся к тому, что забрать из рундука пачку писем, которые, возможно, там имеются, и положить туда те, которые он принес. Обычно это случается в тот же день, или же на следующий, после получения вызова из почтовой конторы Полеарна.

Что касается рыбаков, которые, в силу традиции, являются главным звеном, связующим Полеарн с внешним миром, то у них и в мыслях нет, чтобы, взяв свой улов, преодолеть крутой подъем и затем еще шесть миль, оказаться на рынке Пензанса. Путь по морю короче и проще, и они поставляют свой товар туда прямо на пристань. Таким образом, хотя единственным занятием, приносящим заработок в Полеарне, является рыбная ловля, вы не найдете там рыбы, если только заранее не договоритесь с кем-нибудь из рыбаков. Их рыбачьи лодки возвращаются пустыми, как дом с привидениями, в то время как их добыча уже мчится в Лондон в товарном вагоне.

Такая изоляция маленькой общины, сохранившаяся в наше время, как и на протяжении предшествующих веков, порождает своеобразную изоляцию личности, а потому вы нигде не встретите более независимых людей, чем среди населяющих Полеарн. Но они связаны друг с другом, как мне это всегда казалось, каким-то таинственным взаимопониманием: как если бы все они были членами древнего тайного общества, основанного и покровительствуемого силами видимыми и невидимыми. Зимние шторма, свирепствующие на побережье, очарование весенних дней, горячее лето, сезон дождей и осенней беспутицы, дали им могущество, которое, постепенно распространяясь среди них, наделила их силой творить добро или зло, изменяя мир, проявляясь как благотворно, так и самым ужасным образом...

В первый раз я оказался в Полеарне в возрасте десяти лет, маленький мальчик, слабый и болезненный, имевший проблему с легкими. Дела моего отца удерживали его в Лондоне, в то время как для меня обилие свежего воздуха и мягкий климат были основными условиями моего существования до достижения зрелости. Его сестра была замужем за викарием Полеарна, Ричардом Болито, уроженцем этих мест; так и случилось, что я три года, в качестве пансионера, провел здесь, у своих родственников. Ричард Болито жил в прекрасном доме, который он предпочитал дому священника, отданному им в аренду молодому художнику Джону Эвансу, настолько очарованному Полеарном, что он почти не покидал его. Имелось жилье с твердым навесом, открытое с одной стороны, специально для меня построенное в саду; здесь я жил и спал, проводя, таким образом, за стенами и окнами едва ли один час из двадцати четырех. Я проводил время на берегу залива с рыбаками, или бродил по поросшим дроком скалам, круто вздымавшимися по обеим сторонам глубокой лощины, в которой располагалась деревня, или возился на пирсе, или же устраивал с деревенскими мальчишками шалаши, подобные птичьим гнездам.

За исключением воскресенья и нескольких часов, ежедневно посвящаемых урокам, я мог заниматься всем, чем угодно, оставаясь на открытом воздухе. Эти уроки не заключали в себе ничего особо сложного: мой дядя вел меня узкой тропой, увитой цветами, сквозь дебри арифметики, делал приятные экскурсы в элементы латинской грамматики, и, прежде всего, заставлял меня каждый день давать ему отчет в правильно построенных грамматически предложениях о том, что занимает мои мысли, а также о времяпрепровождении. Если в качестве рассказа я выбирал описание своей прогулки вдоль скал, то речь моя должна была быть упорядоченной, а не расплывчатой, и содержать четкие заметки относительно увиденного. Таким образом, помимо прочего, тренировалась моя наблюдательность, поскольку он требовал рассказать ему о распустившихся цветах, о паривших птицах, о рыбаках в море, о шалашах на деревьях. Я безмерно благодарен ему за это, ибо умение наблюдать и ясно излагать свои мысли в доступной и понятной устной форме стали моей профессией.

Но в отличие от занятий понедельника-пятницы, расписание воскресенья выглядело более ужасным.

Темные искры кальвинизма и мистики тлели в душе моего дяди и заставляли ожидать прихода этого дня, внутренне содрогаясь. Его утренняя проповедь сулила всем нераскаявшимся грешникам вечный огонь; проповедь во второй половине дня, предназначенная для детских ушей, звучала не менее страшно. Я до сих пор помню его изложение доктрины ангелов-хранителей. Ребенок, говорил он, может считать себя в безопасности, окруженный вниманием ангела, но он должен остерегаться совершить проступок, из-за которого лицо его опекуна отвернется от него, ибо, как верно то, что существуют ангелы, защищающие нас, также верно и то, что существуют злые и коварные сущности, готовые обрушиться на нас; о них он говорил с каким-то особым удовольствием. Также я помню комментарии, высказанные им в утренней проповеди, по поводу резных изображений на алтаре, о которых я уже упоминал.