Текст книги "Звездные мечты"

Автор книги: Джун Зингер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 32 страниц)

8

Кики заявила, что перед отъездом в Голливуд хочет пойти на бал-маскарад Трумэна Капоте. Она не могла его пропустить – это было главное событие года.

Анджеле не хотелось идти на пего, но Кики настаивала:

– С тех пор как ты порвала с Джонни, ты практически не выходишь из дома. Может быть, ты и святая Анджела, но пока что, слава Богу, еще не стала монашкой. Тебе нужно снова появляться на людях. Ты никогда не слышала, что, если не будешь этим пользоваться, все окостенеет?

На балу в «Плазе» было более пятисот человек, все были одеты в черное, белое либо черно-белое. Многие приехали с Западного побережья. Позднее Кики таки вспомнила в точности, кто из этой голливудской группы – Фрэнк и Миа, или Фонда, или Винсент Минелли с женой, или Мэтхаус, – кто из них сказал ей, что у Брэда есть молодая подруга, очень молоденькая: Ее охватила тревога, а потом гнев. Она отправится на побережье, как только сможет добраться до самолета, и кому-то вырвет все волосы. А пока что она напилась, чтобы легче это снести.

Остальная часть вечера предстала перед Кики, как в тумане. Действительно ли Гэлбрэйт танцевал по всему залу в обнимку с канделябром? Действительно, что Миа всю ночь без передышки танцевала твист? А она сама танцевала с Биллом Бакли? Она помнила, что да, но неужели Бакли танцевал рок-н-ролл? Правда ли, что агенты секретной службы всю ночь искали потерянную маску Линды Берд Джонсон? Ей казалось, что она помнит, как пила шампанское «Тейтинджер», бокал за бокалом, ела куриное рагу в вишневом соусе и спагетти «Болоньезе». В одном она была абсолютно уверена – она видела свою сестру Анджелу за одним столом с Норманом Мейлером, Филипом Ротом и Артуром Шлезингером, а та, как ни странно, увлеченно беседовала с Ником Домингезом! Она не могла поверить! Все как бешеные добиваются ее внимания, суетятся вокруг нее, а она сидит и смотрит в глаза Домингеза, как влюбленная голубка. Хороню же, завтра она улетит в Лос-Анджелес, но до этого она раз и навсегда примет меры в отношении Домингеза!

В ту ночь Кики так и не пошла домой. Когда на следующий день она проснулась в гостиничном номере рядом с миловидным мальчиком, она даже не подумала узнать, кто это. Только после того, как, натянув на себя свой костюм – черное платье в стиле 20-х годов, расшитое белыми бусинами, – она спустилась в вестибюль, ей стало понятно, кто это «Уолдорф». Она вспомнила, что должна сегодня лететь в Калифорнию, но сначала ей нужно сделать что-то другое – ей надо повидаться с Ником Домингезом! Она знала, что его нью-йоркская студия расположена на пересечении Пятидесятой и Мэдисон, и кто-то ей сказал, что его квартира находится прямо над студией и галереей. Так она всю ночь практически была над ним! Или, может быть, это делала ее сестра? Эта глупенькая и наивная Анджела! Она должна спасти ее; ей надо удержать Анджелу и не дать ей совершить еще одну ошибку.

* * *

Было рано, и галерея была пустынна. Кики сказала администратору, что ей нужен мистер Домингез. Та вытаращилась на нее, словно перед ней была какая-то эксцентричная особа, только из-за того, что она была так одета. Неужели она никогда не видела людей в вечерних платьях? Она что, не знает, с кем разговаривает?

«С Кики Девлин, дружочек, надо уметь себя вести».

Кики одной рукой пригладила свою прическу «паж» – перед выходом из номера она забыла причесаться.

– Извините, мадам, мистера Домингеза в настоящее время нет на месте. Вы можете позвонить попозже. Или оставьте свою карточку.

– Я что, выгляжу так, как будто у меня портфель с визитками?

– Я не знаю, не уверена. Вот. – Девушка подтолкнула в ее сторону блокнот. – Почему бы вам не оставить свой номер, а я позабочусь о том, что мистер Домингез получит его, как только появится, – встав, она извинилась и ушла в другую комнату.

Сразу же у входа в одном конце галереи Кики заметила черную железную винтовую лестницу. Порадовавшись собственной хитрости, она произнесла в направлении другой комнаты;

– Спасибо. Я попозже зайду. – И, сняв туфли, побежала вверх по лестнице.

Наверху было темно. Привыкнув к темноте, Кики различила две комнаты. Она подумала, что комната, в которой она стояла, была гостиной или кабинетом. А следующая комната, вероятно, спальня. Может быть, он там сейчас и спит – все окна были плотно занавешены и не пропускали света. Может быть, и Анджела с ним? Следует ли ей ворваться в спальню, сдернуть все покрывала, обозвать Анджелу дурой, а его – презренным грязным животным, недостойным жить рядом с людьми? Мужчины! Все они были недостойными, вся эта братия, начиная с Рори Девлина… а потом Эдвард Уиттир… Пауэр и Мизрахи… Вик Роса и Брэд Крэнфорд… особенно Брэд Крэнфорд и Ник Домингез!

На ощупь поискав выключатель, она нашла его. Вспыхнувший свет на секунду ослепил ее, и у нее закружилась голова. В комнате было мало мебели: белый диван, белые стулья, черные подушки, и везде – фотографии Анджелы всех размеров. Огромные черно-белые фотографии на белых, покрытых лаком стенах, – самые прекрасные фотографии из всех, когда-либо ею виденных. Контрасты сияния и мрака; лучи света, подобные кинжалам; свечение белоснежной щеки, как бы бритвой вырезанное в черноте; переливы света; черное облако волос; гибкое, облаченное в белый атлас тело, как бы вырезанное из черного дерева. Это было более чем искусство – это была поэзия… Где, когда он сделал эти фотографии? Неужели такую красоту можно было создать из кусочков и обрезков фотографий, сделанных скрытой камерой в тайне от той, которая была изображена на них? Может быть, он их создал, не фотографируя своего объекта как такового? Каким волшебством обладал он в своей лаборатории? Какие чудеса он мог еще творить? К каким вершинам могло привести его наваждение? Ведь у него наверняка есть наваждение – эта комната была алтарем богини.

Сначала ее охватил ужас. Могла ли Анджела чувствовать себя в безопасности, где бродит маньяк, сумасшедший, навязчивой идеей которого был ее облик?

Потом она почувствовала гнев и презрение. Как он смеет? Этот выскочка из Восточного Бронкса, выбившийся из грязных бульварных изданий, – как смеет он домогаться ее сестры, представительницы семей дю Бомон, Манар, Девлин?

Затем ужас, гнев и презрение уступили место вопросу, почему это произошло. Почему объектом своей страсти Ник Домингез выбрал ее сестру? И по мере того как она осознавала силу этой страсти, где-то глубоко в ней начало зарождаться возбуждение.

Она вбежала в спальню, но там никого не было. Ее охватило разочарование. Здесь, в этой по-монашески простой комнате, также висели фотографии. Потом она услыхала, как открылась и закрылась наружная дверь, и, повернувшись кругом, столкнулась с Ником. На его лице не было и следа удивления, не было даже тревоги из-за того, что она пробралась к его алтарю. Не было и гнева. Он не сказал ни слова, просто молча кивнул в сторону двери, показав ей, чтобы она убиралась.

Ее снова охватил гнев, вызванный его поведением. Он оскорбил ее тем, что не проронил ни слова, как будто она была низшим существом, не заслуживающим даже гнева. Ее взбесило отсутствие у него интереса к ней. Что бы сделал этот человек, творивший божественное из бумаги, фотопленки и черно-белых контрастов, если бы обнаружил здесь ее сестру? Может быть, он встал на колени, чтобы поцеловать подол ее платья?

Ее захлестнула ярость, а вместе с яростью пришло желание – примитивное и ничем не прикрытое страстное желание; а она не умела гасить желание, она этого никогда не делала.

Она сбросила с себя свое платье, которое осталось лежать на полу вместе с лифчиком из черного кружева и шелковыми трусиками. Однако Ник Домингез смотрел не на ее тело, а ей в лицо, сверля своими темными глазами. Что они говорили, эти глаза? Постичь этого она не могла.

Упав на колени, она подползла к нему – он стоял в дверном проеме между гостиной и спальней. Она прижалась лицом к низу его живота, но опустившаяся на ее голову рука оттолкнула ее. Хотя толчок не был сильным, она тем не менее потеряла равновесие и упала навзничь. До того как он повернулся и вышел, она почувствовала на себе его взгляд. Было ли это презрение? Сочувствие? Черт его побери на веки вечные!

Минуту или две она продолжала стоять на коленях, глядя на закрытую дверь. Затем, надев на себя одежду почти так же быстро, как до этого сняла ее, она бросилась вниз по винтовой лестнице и выбежала через парадную дверь галереи.

* * *

Она спешила домой. Ей нужно сегодня же улететь из Нью-Йорка, и она должна предупредить Анджелу о Домингезе. Трудно даже вообразить, что может сделать этот человек. Человек, одержимый такой навязчивой идеей, может в любое время впасть в исступление. Она бежала по первому этажу своего дома, выкрикивая имя сестры, и Анджела показалась на лестничной площадке второго этажа.

– Кики, я здесь, наверху. В чем дело?

Кики побежала по лестнице, но пошатнулась, как бы потеряв способность двигаться дальше. Анджела сбежала по ступенькам и помогла ей подняться наверх.

– Кики, что случилось? Куда ты делась вчера после бала? Ты не больна?

– Я ходила повидаться с ним – с твоим Ником Домингезом!

– Но зачем? Мы с ним все вчера вечером уладили.

– Я хотела сказать ему, чтобы он держался подальше от тебя.

– Зачем тебе понадобилось вмешиваться? Какое право ты имела вмешиваться? Как ты смела?

– Потому что он тебе не подходит. А я вчера видела вас двоих вместе. Ты смотрела на него, как будто это было второе пришествие Христа.

– Какое тебе дело? Кто ты такая, чтобы выступать в роли судьи?

– Я тебе скажу, какое мне дело. Я видела, как ты всю жизнь себе испортила из-за двух мужчин, сделав два раза неверный выбор. Ты так одурманена им, что не соображаешь, что делаешь!

Анджела попыталась что-то сказать, но Кики перебила ее, кипя от бешенства.

– Мне нужно было выручить тебя из беды, ведь так? А ты теперь хочешь этого… этого ненормального… с его манией! Он не для тебя! Ты Анджела дю Бомон, Анджела Девлин, а он – никто! Он меньше, чем никто. Он человек третьего сорта, точно так же, как твой…

– Ах, Кики, он любит меня так, как меня никто никогда не любил. Ни Дик, ни Зев, никто. Он обожает меня, разве ты не понимаешь? Кики, разве не мечтает любая женщина о том, чтобы ее вознесли на пьедестал? Он любит меня сильнее, чем я когда-либо мечтала. И, Кики, я хочу этой любви! Я жажду ее, ох, как я жажду ее! И она у меня будет!

– О, ты считаешь, что у тебя может быть все, не так ли? Положение звезды. Романтическая любовь. Но этого не может быть. Ты не можешь иметь все!

– Кики, – прошептала Анджела. – Ты что, действительно думаешь, что у меня было все? И ты, именно ты, мне это говоришь!

– Ну конечно, ты хочешь иметь все. Все, что было у меня! Сначала папа. Ты постаралась отнять его у меня. А потом, когда он ушел, – мама. Тебе всегда было необходимо и у нее быть на первом месте. Потом я начала работать в театре, и ты позаботилась, чтобы и там взять верх надо мной. А затем я стала кинозвездой, но ты стала тоже знаменитой кинозвездой. Что же касается Ника, ты хочешь его просто потому, что он напоминает тебе о твоем отце. Ну так вот, ты его не получишь! Ты сама так выразилась: нельзя трахаться с собственным отцом!

– Кики! – Анджела схватила ее за плечи. – Кики! Что там произошло?

Ярость Кики, казалось, улетучилась, и теперь она стояла, вялая и апатичная, отвернув свое лицо от Анджелы.

– Что, Кики? – повысила голос Анджела. – Что случилось?

– Ничего. Ничего не случилось, черт возьми. Мы почти не разговаривали. – Она все еще никак не хотела смотреть на Анджелу.

Анджела, руки которой еще оставались на плечах Кики, потрясла сестру.

– Посмотри на меня, Кики!

– Я была наверху… в его квартире. И это какая-то ненормальность. Везде твои фотографии… крупные планы… в этом что-то болезненное!

– Что ты сделала, Кики? Что произошло между вами? Что ты сделала, Кики? – выкрикнула Анджела.

– Что, ты думаешь, я сделала? Что, ты думаешь, произошло? Ты боишься, что я трахнула твоего драгоценного Ника? – Она вырвалась из рук Анджелы.

Анджела тупо смотрела на нее, все еще не уверенная в том, что между ними произошло.

– Мне кажется, я бы убила тебя…

– Не будь дурой! Ты всегда была дурой, всегда, всегда. Я велела ему держаться подальше от тебя. Я ему сказала, что дело в классовых различиях, что такая женщина, как ты, не может иметь ничего общего с таким мужчиной, как он. И я, чтобы там ни было, говорила это вполне серьезно. Я действовала в твоих интересах…

– Я тебе не верю. Не верю тебе и думаю, что никогда больше не захочу с тобой разговаривать. Когда ты вернешься из Калифорнии, меня здесь не будет, Кики… никогда больше не будет.

* * *

Верная своему слову, Анджела переехала из дома Кики в собственную квартиру. Она не знала, чему верить. Действительно ли что-то произошло между Ником и Кики? Или Кики, как она и сказала, просто велела ему держаться подальше от нее? Ей хотелось пойти и спросить его, но она не могла заставить себя сделать это. Почему он сам не пришел успокоить ее, сказать ей, что любит ее? Являлось ли его молчание каким-то знаком? Или, может быть, он принял слова Кики близко к сердцу и поверил, что недостаточно хорош для нее? Она подождет. Проявит терпение. Но затем она спросила себя: если Ник придет и расскажет ей нечто отвратительное о Кики, кому тогда верить? Возможно, ей действительно не хотелось слышать правду.

Она считала проходящие месяцы. Один месяц… два месяца… три месяца… Она все еще не имела вестей ни от Ника, ни от Кики…

9

Анджела нашла мать сидящей в солярии: сквозь огромные окна та смотрела на выпавший вчера снег.

– Как насчет света? – спросила Анджела, включая лампу на столике.

– Анджела! Ты меня испугала. Ты что, по такому снегу сама вела машину?

– Нет, я не на машине. Утром я приехала поездом, чтобы повидаться с мальчиками. А сюда взяла такси. Почему ты сидела в темноте?

Мари улыбнулась.

– Я даже не заметила, что стемнело. Час назад, когда я сюда пришла, было светло. Так ты приехала на поезде? И тебя не узнали? Не приставали?

Анджела, засмеявшись, покачала головой.

– Я была в этой шляпе – моя шляпа в стиле Греты Гарбо – и темных очках. А поезд был почти пустым. Кроме того, в последнее время я работала в театре. А это не такая большая известность, какую получаешь, работая в кино. Что ты делала, мама? Просто сидела и смотрела на снег?

– Да. Я вспоминала ангелов, которых вы, девочки, бывало, лепили из свежевыпавшего снега, – какими они были хрупкими.

– Как Эдвард?

– По-прежнему. По-прежнему, как всегда.

– Не понимаю, почему ты не везешь его во Флориду или Калифорнию. Похоже, у тебя депрессия, мама. Солнышко тебя подбодрит.

– Эдварду здесь нравится больше всего.

– А тебе, мама?

– Зимой мне Стонингем не стал нравиться, как раньше. Возможно, я и правда переросла Стонингем.

– Так почему же ты не возьмешь и не уедешь?

– Так просто? Бросить Эдварда?

– Нет, мама, не бросить. Поместить его в лечебницу, где, возможно, он будет получать лучший уход, чем здесь. Он, что бы там ни было, уже вне всего этого. Ты ведь знаешь, это не будет выглядеть, как будто ты его бросила.

– И все же будет… в достаточной степени, это будет так. Это дом Эдварда. Ему здесь хорошо. Если даже он, как ты говоришь, и вне всего этого, эта атмосфера придает ему какое-то чувство уверенности, как-то поддерживает его.

– А как же ты, мама? Ты последние несколько лет привязана к этому месту почти как пленница. Это несправедливо. Ты еще молода. Взгляни хотя бы на свои волосы – они такого же цвета, что и у Кики.

Мари засмеялась.

– И тебе не стыдно, Анджела, быть такой наивной дурочкой. Ты же актриса. Я уже давным-давно раз в месяц подкрашиваю волосы. – Затем она посерьезнела. – Я выплачиваю долг, Анджела. Мне в этом году будет шестьдесят, и прошло время мечтаний и желаний… но у меня остались гордость и честь. А гордая женщина всегда платит свои долги.

– Что ты можешь быть должна Эдварду, чего ты еще с лихвой ему не выплатила?

– Когда я выходила за Эдварда, мы заключили соглашение. Он мне дает то, в чем я нуждаюсь; я ему дам то, чего он хочет. По правде говоря, я так и не выполнила условия. Я никогда не любила его, но, выходя за него, сделала вид, что люблю. В этом заключалась ложь – это было так же лживо, как… сейчас это уже не имеет значения. Но тем не менее Эдвард остался верен своей стороне соглашения – он дал мне все то, на что я рассчитывала. И теперь я должна отплатить ему тем же, дать ему утешение, поддержку и верность. Все просто.

«Нет, мама, не так уж и просто».

В ее памяти возникла сцена: тот летний день… Кики на коленях у кресла сидящего Эдварда… На какую чашу весов нужно было положить это? Где была его верность?

Однако сейчас, двадцать лет спустя, было не время говорить об этом. В их жизни было столько горечи – ее хватит на все оставшиеся годы.

– И ты так и собираешься сидеть здесь, год за годом?

– Да. Думаю, что да. Пока не выплачу весь свой долг. Или пока я буду в состоянии ухаживать за Эдвардом. Видишь ли, Анджела, я выплачиваю и еще один долг. Была одна постель, у которой я должна была сидеть, но не сделала этого.

– Как бы то нибыло, ты выставляешь все в таком ужасном свете.

Мари сделала попытку рассмеяться.

– Вряд ли это так. Здесь не тюрьма. И, как ты знаешь, у меня было больше того, что имеют многие.

– Материальные ценности! У тебя никогда не было…

– Любви? Но я люблю тебя, и Кики, и Эдди. А та любовь, о которой ты говоришь… ну, у меня в течение долгого времени было и это. Видишь ли, у меня была эта любовь, даже если ее и не было у твоего отца… Кроме того, не каждому суждено иметь в своей жизни «великую» любовь, Анджела. Не каждый может справиться с такой любовью. Ты можешь? У тебя все есть, чего ты хочешь, Анджела?

Такой прямой вопрос заслуживал прямого ответа.

– Нет, не все, мама. Есть кто-то, кого, мне кажется, я очень хочу, но думаю, ты бы его не одобрила.

– И тебя удерживает от того, чтобы быть вместе с этим человеком, только мое неодобрение?

– Нет. Не только это. Не совсем. Все сложнее.

– Эта любовь… этот человек… это Ник Домингез?

– Откуда ты знаешь?

– Я просто предположила. Я догадываюсь об этом.

– Вот видишь, мама, ты не одобряешь. Ты всегда говорила, что муж и жена должны подходить друг другу. Я полагаю, никто бы не сказал, что Ник Домингез подходит мне. Во всяком случае, не Кики.

– Кики? Кики что, замешана в этом?

Анджела вздохнула:

– Боюсь, что да. Кики сказала, что он мне не подходит. Что он ненормальный, психически неполноценный – только потому, что он поклоняется мне издалека. – Она слегка усмехнулась своим словам.

– Ах! Как романтично! Чтобы тебе поклонялись издалека. Помню, я так думала о твоем отце, что прежде чем он познакомился со мной, он мне поклонялся издалека. Но я ошибалась.

– В настоящий момент, мама, мне бы больше хотелось, чтобы он поклонялся мне с близкого расстояния.

– Я думаю. Тогда вот в чем проблема – Кики. Значит, она считает, что он тебе не подходит.

– Частично. Кики всегда намекала, что меня влечет к нему, потому что он напоминает мне отца.

– А это так?

– Да, это так. Ты его видела единственный раз на вечере, посвященном нашему выпуску, а это было очень давно. Да, он несколько напоминает отца, внешне. Не думаю, что каким-либо другим образом. Но откуда мне знать? Я ничего не знаю о своем отце, кроме нескольких детских воспоминаний, которые, возможно, не точны, – сказала она с иронией.

– Итак, он каким-то образом напоминает тебе отца? Значит, он должен быть очень красив. Твой отец до сегодняшнего дня остается самым красивым мужчиной, которого я когда-либо видела. Я всегда думала, что ты вышла за Дика, потому что он был так не похож на твоего отца, и внешне, и во всех других отношениях.

– То же самое сказала и Кики.

– Но думаю, это было потому, что бессознательно ты понимала, что твой отец не из тех, на кого можно положиться, с кем можно быть уверенным в завтрашнем дне, и ты решила, что, если выйти за кого-то, непохожего на твоего отца, тогда сразу же получаешь и стабильность, и уверенность. Но твой брак не принес тебе счастья, ведь так?

– И что ты хочешь сказать, мама? – нетерпеливо спросила она.

– Я хочу сказать, что внешность не имеет значения. Является ли он тем, кого ты хочешь, кто тебе нужен, – вот что имеет значение. Именно так нужно решать.

– Мама, ты что, высказываешь одобрение?

– Анджела, скоро тебе будет сорок. А мне через несколько месяцев исполнится шестьдесят. У тебя было столько неудач, два ужасных замужества, а ты сидишь и говоришь мне, что любишь этого человека, а он любит тебя – поклоняется тебе, – ты что думаешь, я посоветую тебе еще двадцать лет сидеть и ждать кого-то, у кого будет более высокое происхождение? Помню, как-то давно я сказала тебе, что мне хотелось бы для тебя нежного, топко чувствующего человека – поэта. Черт возьми, Анджела, он поэт?

– Да, мама! Думаю, что да!

– Ну, тогда Кики была права относительно тебя. Ты действительно глупышка! А ты, должно быть, думаешь, что я еще большая глупышка, чем ты. – И она высморкалась в бумажную салфетку. – Ну что, будем готовиться к ужину или ты что-то еще хочешь обсудить?

– Да, мама. Боюсь, что да. Видишь ли, мы с Кики, накануне ее отъезда в Калифорнию, ходили на бал Трумэна Капоте. Там мы встретились с Ником, и я полагала, что после того вечера мы… Но что-то случилось, что-то ужасное произошло после этого – на следующее утро, когда Кики пошла к нему и сказала, чтобы он держался подальше от меня.

Мари устало закрыла глаза.

– Что сделала Кики?

– Не уверена, но думаю, что знаю… я чувствую это.

– Разве ты не переговорила об этом с Ником? Не спросила его, что случилось? – Голос Мари стал резким.

– Нет. Я не смогла. А он мне так и не позвонил. Его молчание убеждает меня, что…

– Может быть, он ждал, что ты придешь к нему, Анджела… показать, что доверяешь ему… уверена в нем.

– Я не могла сделать этого, мама. Видишь ли, я не поверила Кики, когда она сказала, что ничего не произошло. Но в то же время, если бы я пошла к Нику, поверила бы его, а не ее словам, – тогда бы я отвергла ее, свою собственную сестру, свою Кики. Я не могла сделать этого, даже если я и не могу ее простить.

– Анджела, неужели за все эти годы ты так ничему и не научилась? Ты не отвергнешь Кики, если будешь верить в кого-то. Безусловно, у Кики есть недостатки, масса недостатков… у нее нет душевного равновесия. Но у нее есть масса замечательных качеств. Нам нужно принимать ее со всеми ее недостатками и прощать ее. Она не несет за них полную ответственность. Ей пришлось выдержать много испытаний. Ей было очень и очень тяжело без отца. Она так его любила.

Анджела выпрямилась:

– Я знаю, мама, что ей было тяжело. Но ведь и мне было тяжело!

– Нет, не так тяжело. Кики никогда не была такой сильной, как ты.

Анджела, широко раскрыв глаза, удивленно посмотрела на свою мать.

– Но я всегда думала, что из нас двоих сильной была Кики, мама. Для меня… именно она и была.

Мари отрицательно покачала головой.

– Это его вина, мама. Если бы только он приходил нас навещать, когда мы росли, тогда бы мы не придумывали о нем столько фантазий. Но мы обе так тосковали о нем, что он в нашем сознании был божеством, – и это исказило наш взгляд на мир.

Глаза Мари наполнились слезами.

– Тогда, должно быть, это мой грех. Видишь ли, когда вы были маленькими, ваш отец действительно пытался навещать вас. Это я тогда не дала ему делать этого. Я считала, что это для вашего блага, но, по сути, это было не так. Я так поступала из чувства злобы, чтобы отомстить… и нанесла вред вам. Возможно, до такой степени, что вы обе, став взрослыми, не можете быть счастливыми.

Анджела закрыла глаза от охватившей ее боли, она могла думать только о том, что бы было, если бы у нее и Кики были нормальные отношения с отцом. Затем она подумала о том, какую боль испытывает Мари, и проговорила:

– Не осуждай себя, мама. А где был он, когда мы выросли, когда ты больше не могла запретить ему видеться с нами? Мы все еще нуждались в нем, быть может, даже больше, чем когда были маленькими.

– Ну, к тому времени он оказался в самом низу – орел, потерявший способность парить в воздухе. Для него наступили тяжелые времена, думаю, ему было стыдно. Он не мог вынести, чтобы вы видели его в таком состоянии.

– А после этого? Когда он снова стал на ноги? После того, как он женился на той женщине?

– Кто знает? Может быть, ему все еще стыдно. Возможно, было слишком поздно. Может быть, слишком много лет прошло. – Она горько заплакала.

Анджела наклонилась вперед, чтобы погладить и утешить мать.

– Не плачь из-за него, мама, пожалуйста.

– Не из-за него, Анджела. И не из-за себя, тоже нет. Это из-за Кики, моей бедной девочки… Как она из-за нас страдала, из-за твоего отца и меня.

Анджела была в замешательстве.

– Но ведь я тоже страдала. А из-за меня ты не плачешь? Кики всегда говорила, что я твоя любимица, и, должна признаться, я тоже так думала.

– Я вас обеих любила… одинаково. Но мать по-разному относится к своим детям, к их индивидуальности. Ты как мать должна понимать это. А Кики все еще нуждается в помощи, она все еще страдает. Ты же, Анжела, – и я испытываю гордость, говоря это, – стойко перенесла все, трудности не сломили тебя. Ты крепко стоишь на ногах и со всем можешь справиться. Повидайся с Ником, Анджела. Не жди, пока он придет к себе. Возможно, он ждет, чтобы ты показала, что веришь ему. Повидайся с ним, верь в него. А Кики… прости ее и постарайся ей помочь.

Протянув руку, Анджела дотронулась до руки матери:

– Я постараюсь. А где она? С Брэдом и Рори?

Мари в изумлении посмотрела на нее:

– А что, она должна быть там? От нее не было известий с тех пор, как она уехала в Калифорнию… когда это было?.. Три месяца тому назад. Я не придала этому значения. Подобное поведение не так уж необычно для Кики. Но дело в том, что с Рори-то я разговаривала по телефону и она ни словом не упомянула, что Кики с ними.