Текст книги "Дочь орла"
Автор книги: Джудит Тарр
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 26 страниц)
3
Ломбардец вернулся.
Прошедшие со страшной ночи два года немного затянули кровоточившие раны и приглушили боль. Иоанн Цимисхсий так уверенно сидел на троне, будто и не был убийцей и узурпатором. Дочь содержателя таверны за предательство получила плату своей же фальшивой монетой: ее сообщник, которым она надеялась управлять, заточил ее в монастырь, обвинив в цареубийстве, и она знала, что ее неверный возлюбленный разделил трон с новой императрицей.
Сестра Аспасии Феодора, которую освободили из монастыря, чтобы Иоанн, женившись на ней, получил законные права на престол, была, как это часто свойственно царственным женщинам, великодушна. Она была самой красивой из сестер – высокая, с пшеничными волосами, с голубыми, как у их отца, глазами. Рядом с ней Аспасия казалась себе еще меньше, смуглее и невзрачнее.
Глядя на прекрасную Феодору, вполне довольную своим красивым и жестоким мужем и малюткой-дочерью в колыбельке, Аспасия скрывала точившую ее зависть. Она с горечью видела, как опять полнеет стан под одеждами императрицы.
Аспасия потеряла своего ребенка через неделю после той страшной ночи. Это был бы сын. Теперь она никогда не сможет родить ребенка.
Тогда в ней все умерло. И в этом было ее спасение. Когда убийцы ушли, она нашла в себе силы подняться с постели. Она разыскала спрятавшихся слуг и управляющего. Она распорядилась приготовить все, что положено для похорон. Потом она отправилась во дворец. Не для того, чтобы мстить. Она ни о чем не думала. Как смертельно раненное животное, она шла умирать туда, где родилась.
Мать Феофано еще была тогда царицей. Феофано просила ее за подругу, и ее просьбу услышали. Аспасия родила своего ребенка в спальне Феофано, и только несколько минут он дышал. Думали, что и она не выживет. Пока она находилась между жизнью и смертью, прежняя царица была сослана, и новая заняла ее место. Теперь уже едва оправившаяся Аспасия потащилась просить за Феофано. Феодора была не только прекрасна, но и умна: она заставила их принести клятву, что они не будут мстить ей и ее мужу. Феофано поклялась без всяких колебаний. Аспасии это далось труднее. Но гордость царевны и византийки боролась в ней с нежеланием жить.
– Моя месть в том, что я выживу, – сказала она Феофано. – Иоанн всегда должен знать, что я живу, что я та, кто я есть, и что я ему якобы простила. Ему, который не простил и не забыл ни единой мелочи, вряд ли это будет легко. Я переживу его, Фания. Я дождусь и еще плюну на его могилу.
Феофано ничего не ответила. Ее красота уже полностью расцвела, и лицо ее в спокойном молчании казалось ликом святой. Аспасия знала, как обманчива эта безмятежность. Феофано тоже чего-то ждала, но чего – она об этом молчала.
Но в одном они были единодушны. Они не позволят, чтобы на них надели монашеские одежды. Император, наверное, охотно упрятал бы их в монастырь, но, к счастью, у него было много других, более срочных забот, а Феодора не была склонна подвергать сестру тому, от чего сама недавно страдала. К достоинствам Феодоры относилось отсутствие злорадства и мстительности.
И вот через три года ломбардец снова вернулся. На сей раз не он возглавлял посольство, но он все равно приехал с ним. Он был не менее упрям, чем сам германский король.
– Ты не могла бы, – попросила Аспасия, – подвинуться немного?
Феофано подвинулась. На скамеечке было достаточно места для двоих, особенно если одна была такой миниатюрной, как Аспасия. Видно отсюда было прекрасно. Аспасия полагала, что даже немногие из евнухов знают о существовании этого помещения, тесного, как шкаф, откуда, из-за резной каменной решетки, открывался отличный вид на Золотой зал. Они находились наверху, над рядами выстроившихся придворных, и хорошо видели и императора, и посольство перед ним; отсюда было слышно каждое слово, видно выражение лиц.
Аспасия положила руки на подоконник и оперлась на них подбородком. Как бы ни устала она от жизни, зрелище, открывавшееся внизу, никогда ей не надоедало. Золотой зал, Хризотриклиний.
Во дворце, славящемся своей роскошью, этот зал был самый великолепный. Он был достаточно велик, чтобы вместить весь императорский двор, и был весь золотой: золотые стены, золотые колонны, золотой пол. Он был как будто из одного сияния, как будто дом Бога. Здесь правил бог, говорили философы, бог, воплощенный в священной персоне императора.
Центром был трон, находившийся в сводчатом изгибе апсиды, под образом Иисуса Христа, на широком помосте, покрытом золотым ковром. Позади тремя рядами стояла стража, сверкающая шитыми золотом одеждами и оружием: в первом, ближайшем, ряду стояли самые знатные и заслужившие наибольшее доверие императора, во втором ряду – те, кому еще предстояло его заслужить, а в третьем, внешнем, – варяги, в алом с золотом, с топорами на плечах. У Аспасии при виде этих топоров сжималось сердце.
Она заставила себя перевести взгляд на те чудеса, которые приводили в изумление каждого, кто попадал сюда впервые. Возле трона стояло сияющее золотое дерево. Золотые птицы, усыпанные драгоценными камнями, сидели на его ветвях, распускали крылья и пели. У ног императора присели золотые львы. Время от времени они приподнимались, били хвостами и испускали рычание.
Пока все молчали, воздух был наполнен музыкой: звучными аккордами двух больших золотых органов, медным гулом труб, пением императорских хоров, провозглашавших хвалу императору и Господу Иисусу Христу, для которого почетная правая сторона трона оставалась свободной: священники говорили, что Он заполнял ее своим присутствием.
Иоанн Цимисхсий выглядел вполне по-императорски, этого Аспасия не могла отрицать. В багряных высоких сандалиях, в шелковом одеянии и в золотой мантии, в большой золотой короне с жемчужными подвесками он не был похож на человека из плоти и крови. Волосы его почти так же сияли, как золото, венчавшее их; борода цвета красного золота, густая, длинная, вилась роскошными локонами; лицо казалось вырезанным из слоновой кости. Только руки портили впечатление: короткие толстые пальцы, огрубевшие от работы, руки солдата, привыкшие сжимать рукоять меча, а не драгоценные царские регалии. Он сидел неподвижно и величественно, но его руки беспокойно играли жезлом, пытаясь согнуть его.
Шевеление в рядах, легкий шорох, пробежавший от входа до трона, ознаменовали приближение посольства. Стремительно пронеслись слуги, задвигая багряную завесу между троном и залом. Аспасия сверху видела, как император за завесой тяжело откинулся на троне, приподняв корону, вытер лоб, Наклонился, перекинулся парой слов с ближайшим охранником.
По другую сторону завесы широко распахнулись двери. Хор запел приветственный гимн. Медленно шагая, вошли послы. Большинство из них казались растерянными, подавленными головокружительной роскошью, и было видно, что они чувствовали себя неуютно в императорских шелках. Аспасия знала, зачем послов всегда заставляли переодеваться в одежды, хранившиеся специально для таких случаев, как церковные одеяния.
Сначала она не заметила Лиутпранда. Его не было, как обычно, в переднем ряду. На его месте был кто-то другой, незнакомый.
– Ну вот, – вздохнула Феофано позади нее.
Да, вот и он, в самой середине, в знакомой одежде. Это был подарок Аспасии. Одежда сохранилась лучше, чем ее хозяин. Он похудел по сравнению с тем, каким она его помнила, оливково-смуглое лицо отливало сероватой бледностью; волосы, видневшиеся из-под головного убора, стали почти седыми. Но он держался прямо, шел без посторонней помощи, и в глазах его сверкал тот же острый ум, что и прежде. Все эти эффекты не внушали ему трепета. Когда раздвинулись завесы, явив взорам императора, губы его насмешливо дрогнули. Когда трон взвился под потолок и парил там, в высоте, над изумленными зрителями, он с трудом сдержал улыбку.
Послы двинулись вперед, предводительствуемые величественного вида евнухом. Высокого ранга, заметила Аспасия, такой не унизился бы до того, чтобы вести менее значительное посольство. Никифор не был так обходителен.
У подножия императорской колонны послы должны были низко поклониться в знак покорности. Не всем это понравилось. Высокие светловолосые германцы вообще не были склонны сгибать колени перед чужеземным королем, особенно если он считал себя равным их собственному императору и, что еще более возмутительно, их повелителем. Но они были послами и знали этикет. Они поклонились, как им было сказано, трижды, до самого пола. Затем тот, кто возглавлял посольство, должен был еще раз выразить почтение, трижды склонив колени по пути к трону. Трон опускался, пока посол подходил к нему, и вот император поставил ноги на скамеечку и смотрел на склонившегося перед ним человека. Хотя он и смотрел сверху вниз, но все же оказался обыкновенным человеческим существом.
Церемониймейстер величественно выступил вперед. Посол вручил ему послание. Тот стал читать его в тишине, нарушаемой лишь рыканием золотых львов. Посол, надо отдать ему должное, не обращал на них внимания, хотя некоторые из его свиты поначалу шарахались, как олени; один или двое перекрестились, на римский манер, слева направо. Лиутпранд прошептал одному из них что-то на ухо. Аспасия догадалась что. «Это не колдовство, – сказал он, – это механизм. Закрой свой рот, мальчик. Разве не видишь, что нам просто морочат голову?»
Она улыбнулась. Ей хотелось бы побеседовать с ним. Ей так не хватало его острого ума.
Церемониймейстер закончил торжественное оглашение послания. Все это делалось напоказ: он уже читал его раньше, когда посол приходил в первый раз для формального представления. Сейчас все делалось для публики, в чем и состояла цель приема. Обмен любезностями был относительно недолгим.
– Ваше величество, – начал посол, – самодержец, император Востока, – (дерзость, которая не могла понравиться императору: он нахмурился), – я принес тебе приветствие от моего господина Оттона, короля германцев, короля Ломбардии и Италии, императора Запада.
Еще большей дерзостью было провозглашать подобный титул.
По каким-то своим соображениям Иоанн решил не обращать на это внимания.
– Мы надеемся, что наш сын, король германцев, пребывает в добром здравии?
– Мой повелитель, император Запада, – ответствовал посол, – пребывает в прекрасном здоровье и настроении.
Они улыбнулись друг другу, показав зубы. Самодержец склонил голову. Жемчужины на его короне закачались, поблескивая.
– Мы рады принять его дары и подношения.
– Ваше величество, – отвечал посол, – очень милостивы.
Посол знал свое дело; знал не хуже византийца. Он изящно и с безупречным терпением вел словесный поединок; он не попался ни в одну ловушку, даже самую хитроумную. Иоанн – солдат, Иоанн – боевой командир первым ослабел в этой игре. Он наклонился вперед, насколько ему позволяли одежды, положил жезл на колени, как меч.
– Ваш король желал бы чего-то от нас?
– Конечно, ваше величество, – отвечал посол. – Наш император предлагает союз, взаимовыгодный союз. У его величества есть сын, многообещающий принц, который входит в возраст возмужания и готов исполнять обязанности мужчины и короля. Ему бы доставило большое удовольствие исполнять эти обязанности в союзе с царевной Востока.
Теперь, перейдя к делу, посол говорил без обиняков. Иоанн долго и внимательно смотрел на посла, на его неподвижном лице нельзя было прочесть ничего.
– Вы просите, чтобы мы выдали женщину из нашего царственного дома за короля варваров?
– За короля Рима, который будет императором. Повелителю Запада не найти себе лучшей супруги, чем та, что в родстве с повелителем Востока.
– Он надеется, – спросил Иоанн, – таким образом заявить свои права на трон, на котором сижу я?
Даже для солдата это было сказано слишком прямо. Церемониймейстер был шокирован. Посол позволил себе улыбнуться.
– Ваше величество, мой император разумный человек. У него есть сын. У вас есть если не дочери, то родственницы подходящего возраста. Мы можем предложить союзничество в некоторых вопросах, которые вам небезразличны. Интересы Византии в Италии, например…
Глаза Иоанна блеснули. Но он был не только солдат, но и император; он ничего не предлагал и ничего не принимал, не взвесив тщательно.
– Вы хотите именно царевну? Не просто знатную девушку?
– Мой принц – происхождения истинно королевского. Мы могли бы найти ему невесту меньшей знатности, не беспокоя вашего величества.
– Однако, – сказал Иоанн, – царевна, выросшая в Священном дворце, – редкий товар.
– Ваше величество говорит правильно, – сказал посол, – и с обнадеживающей прямотой. Но мы знаем, что у вас есть женщины царской крови, подходящего возраста и подобающей чистоты, достойные нашего принца.
Значит, не вдовы. Не старые девы. Никаких изъянов, обидных для самомнения варваров.
– Между возрастом первого цветения и, скажем, двадцатью годами, – добавил посол. – Наш принц не будет возражать, если невеста окажется немного старше, чем он; ему еще нет шестнадцати лет, но он рослый и сильный, настоящий мужчина.
Иоанн повертел в руках жезл. Под бородой было трудно разобрать, но казалось, что он улыбается.
– Вы, наверное, уже имеете кого-то на примете?
Посол поднял брови.
– Ваше величество может кого-то предложить?
– Наше величество еще не решило, будет ли оно стремиться удовлетворить просьбу нашего сына, короля германцев.
– Но если ваше величество соизволит, – сказал посол, – если оно соизволит почтить нас своей милостью, может быть, мы сможем получить список всех возможностей?
– Может быть, – ответил император, – мы это обдумаем.
– «Да», – сказала Феофано, – это означает «да».
Аспасия была готова согласиться, но чувства ее были противоречивы.
– Его священное величество застенчив, как девушка, и еще более непостоянен.
– Не теперь, – Феофано была уверенно спокойна. – Ему нужно то, что предлагает Запад. Он хочет получить обратно Италию; он хочет получить Святую Землю. Германский король думает, что сможет утвердиться на нашей земле, женив своего сына на одной из наших царевен. Самодержец имеет в виду укрепиться на Западе и заставить германского короля кланяться ему и отказаться от своих претензий. Император Запада. Слышала ли ты когда-нибудь подобную дерзость?
– У кого выигрыш, – сказала Аспасия, – у того и права на нее. А Италия у него.
– Вот именно. – Феофано перегнулась через Аспасию, глядя вниз. Там послы, закончив дело, удалялись с всевозможной торжественностью. Она проводила их глазами.
– Представь себе, – сказала она медленно, – только представь себе…
– Что? – спросила Аспасия.
Феофано ответила не сразу. Когда же она заговорила, то начала издалека:
– Была бы ты на десять лет моложе…
– И красивее, – сказала Аспасия. – И могла бы рожать детей.
Феофано обняла ее, на мгновение крепко прижала, потом отпустила.
– Нет, он все равно не допустит этого. Ты слишком опасная соперница. Он выберет кого-нибудь, у кого меньше прав на наследование, кого-нибудь, кто родился не в Пурпурной комнате. Кого-нибудь…
Кого-нибудь вроде Феофано.
Их взгляды встретились.
– Варвар, – сказала Аспасия.
– Король, – возразила Феофано. Император, правящий в Риме.
– Надменный, самонадеянный.
– Царственный.
– Уверена, он не знает ни слова по-гречески.
– Он может научиться.
– Или его невеста может выучить германский.
Феофано улыбнулась. Это была улыбка ее матери: обманчиво, опасно нежная.
– Его невеста, – сказала она, – станет императрицей.
4
Должным образом воспитанная благородная женщина должна всегда быть скромной и осмотрительной. Феофано знала это очень хорошо. Аспасия научила ее. Но Феофано была к тому же царевной и училась царственному поведению в суровой школе своей матери.
Она должна была бы выжидать, посещать царицу, намекнуть там и здесь, постепенно дать понять, что она хотела бы того, о чем все вокруг шепчутся. Другие начали действовать именно так. Некоторые евнухи и особенно азартные вельможи заключали пари на ту или другую из сестер царицы. Ставили даже, правда немного, и на Аспасию.
Феофано не стала ждать, интриговать или делать намеки. На следующий же вечер после прибытия послов, когда император удалился в свои покои, она явилась к его дверям.
Аспасия была с ней. Феофано отнеслась к этому как к должному и испытала некоторое облегчение. Она была дерзкой, как хороший стратег, но не безрассудной; а управляющий императора был старым приятелем Аспасии.
Несмотря на это, он мог бы отправить их с глаз долой, но прежде он был солдатом и умел ценить решительность удара. Он не улыбнулся, это было невежливо, но Аспасия уловила блеск в его глазах. Он слегка поклонился и выразил готовность передать их просьбу самодержцу.
Женщины сидели в полутемной прихожей, где сквозило, и ждали. Феофано была спокойна и могла бы показаться безмятежной, если бы не ее пальцы, которые беспрерывно складывали и разглаживали сборки на юбке.
Аспасия даже не пыталась изобразить спокойствие. Она посидела немного, но стул был жесткий, и тело требовало движения.
Голос Феофано громко прозвучал в тишине.
– Ты, наверное, думаешь, что это безумие? И глупо с моей стороны желать этого?
– Да, – отвечала Аспасия.
Феофано слишком хорошо ее знала, чтобы удивиться. Улыбка, промелькнув, исчезла.
– Тогда почему ты помогаешь мне?
Аспасия остановилась, резко повернулась к Феофано.
– Потому, что я такая же безумная и глупая. Потому, что дворец – это клетка, а на Западе есть дверь, и ключ может оказаться в твоих руках. Не в моих, это невозможно, если только его священное величество не еще больший идиот, чем я его всегда считала, но ты – ты можешь улететь на свободу.
– Я могла бы подождать, – сказала Феофано, – как ждала царица. Что бы ни говорили эти варвары, но единственная и настоящая Римская империя – здесь, и если я покину ее, может быть, уже никогда не вернусь.
– Ты могла бы подождать, – согласилась Аспасия, – но хочешь ли ты?
– Нет. – Феофано взглянула на свои руки, которые, наконец, успокоились. Она подняла глаза, и ее взгляд застыл на лице Аспасии. – Ты ведь ненавидишь его?
У Аспасии перехватило горло.
– Какая разница? – выговорила она с трудом.
– В нем нечего ненавидеть, – сказала Феофано. – В нем вообще нет ничего, и в моей душе к нему тоже ничего нет. Он просто хотел получить корону. Он избавился от того, что стояло на его пути. – Она тихонько вздохнула. – Я собираюсь встать у него на пути.
Аспасия промолчала. Она ненавидела его, и неважно, что Феофано видела, как он ничтожен, если отобрать у него корону и высокие сандалии. Это была не та ненависть, которая подливает яд в кубок или подсылает убийц, как он подослал их к Деметрию. Это была просто ненависть. Ненависть заставляла ее омрачать его спокойствие постоянно, даже если бы он забыл, кто она. Она собиралась пережить его; она хотела, чтобы он знал об этом.
Выражение ее лица испугало Феофано. Она придала своему лицу спокойствие, хотя улыбнуться не смогла.
С таким лицом она повернулась к управляющему, который вошел с довольным видом.
– Их священные величества примут вас сейчас, – сказал он.
Самодержец и императрица ждали их в одной из внутренних комнат. Они нередко сидели так по вечерам вместе, в комнатах самодержца или царицы, без прислуги, беседуя о чем-либо, а нередко молча. Феодора, проведя годы в монастыре, различала все оттенки молчания. Самодержец, казалось, находил в этом отдохновение. «А может быть, – думала Аспасия, – он был человеком привычки и, сделав что-то однажды, продолжал поступать так же и в дальнейшем».
По-видимому, его не смутило, что его вечернее уединение нарушили. Он приветствовал их любезно, со своим обычным обаянием: приказал усадить поудобнее, принести вина, подслащенного медом. Царица улыбалась, глядя на них, такая безмятежная, какой старалась быть Феофано.
– Сестра, – обратилась она к Аспасии, – как я рада тебя видеть. И племянницу. Все ли у вас благополучно?
– Все хорошо, ваше величество, – пробормотала Феофано.
Феодора улыбнулась. Самодержец кивнул. Аспасия сжала зубы и решила помалкивать. Это сражение Феофано. И пусть она его выиграет.
Как ни дерзко Феофано добивалась этой аудиенции, теперь, получив ее, она была сама любезность. Казалось, она была готова всю ночь говорить обо всем на свете, от здоровья управляющего царицы до скачек на Ипподроме. Она вела беседу весьма искусно. Император был убежден, что он сам затронул тему западных варваров и их посольства.
– Дадите ли вы им то, чего они хотят? – спросила Феофано небрежно, как будто она не поставила все на этот единственный удар.
Император даже не нахмурился от ее дерзости. Он размяк от вина и от звуков собственного голоса.
– Ты считаешь, что надо?
– Решать вашему величеству, – ответила Феофано.
Его величество рассмеялся.
– Конечно, мне, и я решу. Но как поступила бы ты?
Феофано потупила глаза. Аспасия заметила их блеск сквозь густые ресницы.
– Я, ваше величество? Если бы я была императором?
Он кивнул, довольный собой.
– Я думаю… Я бы тянула переговоры и медлила бы, и откладывала и заключила бы, в конце концов, выгодную сделку: я дала бы им, что они просят.
– Значит, так? Ты дала бы им царевну?
– Я дала бы им то, чего они хотят, не больше и не меньше. Царевну, но не рожденную для пурпура, чтобы они не слишком возгордились. Достаточно молодую, чтобы удовлетворить саксонского мальчика, и достаточно взрослую, чтобы угодить старому льву – его отцу. Лучше девушку: у вдовы, даже плодовитой, могут возникнуть трудности с прежней родней.
– Красивую?
– Если мы не хотим их обидеть, то да. По крайней мере, такую, на которую смотреть не противно.
– На всех наших царевен смотреть приятно, – сказал император. Он откинулся назад, поглаживая бороду. Глаза его немного сузились. – А кого бы ты выбрала, дорогая? Может быть, себя?
Феофано подняла глаза. Они были кротки, как у лани.
– А вы выбрали бы меня, ваше величество?
– Выбрал бы я?
– Ваше величество хочет, чтобы я сама дала ответ на этот вопрос?
Император улыбнулся.
– Ты точь-в-точь твоя мать, – сказал он.
Аспасия похолодела. Но Феофано ответила императору улыбкой:
– Вы мне льстите, ваше величество.
– Возможно, – ответил император. Он все еще казался довольным, но в нем уже появилась некоторая холодность, приближался опасный предел. – А что бы ты делала, если бы вышла замуж за этого короля германцев?
– Была бы королевой, – ответила Феофано просто, как ребенок.
– Ты бы называла себя императрицей Римской империи?
– Я могла бы, – отвечала Феофано.
Император рассмеялся.
– Ну, конечно. И ты бы послала свои войска против нас?
– Вы стали бы вынуждать меня к этому, ваше величество?
– Кто знает? – Император поднял свою чашу и отпил из нее. – Я вижу, что ты гораздо умнее, чем мы ожидали. Ты думаешь, я отпущу тебя, чтобы ты стала опасной для нас?
– Неужели в дикой Германии я буду опасней, ваше величество, чем в Священном дворце?
Император опустил чашу.
– Ты хочешь уехать?
Феофано не стала отрицать этого.
– Ты согласна, чтобы тебя отдали варвару? Это же ссылка, пойми, и пожизненная. Ты больше никогда не увидишь Город.
– Да, ваше величество, – отвечала Феофано, негромко и совершенно спокойно.
– Ты так его ненавидишь?
Лицо ее ничуть не изменилось.
– Я люблю его всем сердцем и душой.
Они взглянули друг на друга. Аспасия, наблюдая за ними, заметила, как между ними возникло взаимопонимание. Иоанн, чтобы получить свой престол, пошел на убийство. Только Богу было известно, что предстоит совершить Феофано. Но она готова на все. Она обладала тем же, чем и он, тем же, чем ее мать: несокрушимым честолюбием, которому опасно становиться поперек дороги.
Он медленно кивнул, как будто слушая ее.
– Тебя, наверное, не сломит и монастырь? Ты будешь или настоятельницей, или ничем.
– Я и сейчас ничто, – отвечала Феофано.
– Ничто, кроме того, чем прикажу тебе стать я, – произнес император. – Я подумаю над этим. У тебя было преимущество первого хода, и хватило мужества его сделать. Похоже, в твоем лице германский король получит больше, чем предполагает.
Вставая, Феофано поклонилась. Это было сделано красиво: согласие, покорность и отстранение в одном плавном изящном движении.
Аспасия как тень следовала за ней по пятам. На мгновение ей показалось, что император позовет ее обратно, но он ничего не сказал. Уже выходя в наружную дверь, она почувствовала на себе его взгляд, но разгадать его значение не смогла.
Император не был склонен унижать свое императорское достоинство спешкой. Шли дни, и каждый последующий казался длиннее предыдущего. Другие тоже приходили к нему, но лишь Феофано просила за себя. Другие делали это, как принято, через родню или доверенных лиц, одни обращались к императору, другие к царице. Не все решались приводить разумные доводы.
– Сейчас, – сказала Аспасия, – цена уже дошла до лучшей упряжки на Ипподроме и поместья в Анатолии.
– Кто же это? – спросила Феофано.
– Она из семьи Комнинов.
– Что, малышка Евтерпа, бедняжка с заячьей губой?
– Вряд ли, – сказала Аспасия. – У нее-то прекрасный характер и добрая душа, если только кто-нибудь способен это заметить. Нет: это ее двоюродная сестра. Та злющая.
– От которой муж отказался через месяц после свадьбы и ушел в монастырь?
– Да, он сказал, что там его больше никогда не достанет ядовитый женский язык. Эта самая, Ирина. Семья была в отчаянии.
– Представляю себе, – улыбнулась Феофано. – Я помню эту Ирину. Помоги Господь германцам, если им отправят в королевы ее.
– Не отправят, – возразила Аспасия. – Она не царевна. Кроме тебя, царевен больше нет.
– Я не единственная царевна в Городе, – сказала Феофано. Она снова занялась вышивкой, лежавшей у нее на коленях; тщательно подобрала цвет, вдернула нитку в иголку. Она вышивала узор: виноградная лоза вокруг имперского орла.
Аспасия попыталась оставаться спокойной и вернуться к чтению. Они были в покоях императрицы. Придворные дамы тоже занимались рукоделием, некоторые читали что-нибудь душеполезное. Кто-то попросил императрицу позвать евнуха Алексия, отличавшегося сильным и чистым голосом.
Он вошел и только что начал петь, как внезапно ему помешали. Явился посланный от императора. Его величество желал говорить с императрицей и с госпожой Феофано.
Феофано медленно поднялась. Аспасия надеялась, что никто, кроме нее, не заметил, как кровь прихлынула к ее щекам и отхлынула снова, как она пыталась скрыть дрожь в руках. Может быть, это что-то совсем другое. Может быть, сватовство германцев здесь ни при чем. Совсем ни при чем.
Аспасия решительно мотнула головой. Это не может быть чем-то другим. Одним словом, это победа.
