Текст книги "Дочь орла"
Автор книги: Джудит Тарр
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)
32
В лето Господне 984-е Пасха была ранняя. Может быть, в Италии уже настала весна. Но в Германии зима еще не сдавалась.
Аспасия рыскала в поисках Генриха снежным дорогам Саксонии. Вербное Воскресенье он провел в Магдебурге. На Пасху он будет в Кведлиндбурге, как вошло в обычай у германских королей.
Она испытывала искушение скоротать время до Пасхи в обожаемом Фрауенвальде. Но поборола себя: только когда все кончится, она вернется домой. А сейчас она должна выполнять то, для чего приехала.
Она дожидалась Генриха в Кведлинбурге. Тамошние обитатели знали ее; они приняли ее вежливо, но с некоторым беспокойством. Ей понадобилось проявить свой царственный нрав, чтобы в замке нашлось место для нее и ее спутников. Спутников разместили в большом сарае у наружной стены, а ей предоставили комнатку над залом; правда, никто не догадался убрать человека, который спал у порога поперек двери. К ее вящему сожалению, это был не Исмаил. Он отлично управлялся со своим прекрасным толедским клинком, но он совсем не был воином. После первой ночи в сарае он предпочел ночевать в зале со слугами, захватив местечко поближе к огню.
Новости из Магдебурга намного опередили появление мятежника и его свиты. Аспасия первой узнала эти новости от торговца реликвиями и шарлатанскими снадобьями, который пришел в Великий понедельник страстной недели вечером. Она знала его с давних пор. Пока она рассматривала его товары и перебирала пакетики с лекарственными травами, он сказал ей доверительно:
– Вот уж не ожидал увидеть тебя здесь, моя госпожа. Только не говори, что ты приехала служить новому королю.
– Я всегда служила Оттону, – ответила она. Она растерла между пальцами рыжеватый пестик шафрана, посмотрела, какого цвета осталось пятно, вдохнула острый, вяжущий аромат. – Как давно его собирали?
– Это первый весенний сбор, – ответил он. Он нагнулся к ней и понизил голос: – Я говорю не об Оттоне, госпожа. Не о тех двоих, что умерли, и не о том, который жив.
Она сохранила спокойствие.
– О Генрихе?
Он кивнул.
– Я слышал собственными ушами в зале во время пира. Один из его епископов подошел, благословил его и назвал королем. Германским королем по крови и по праву.
– Случайно, не итальянским?
Торговец ухмыльнулся, показав зубы, которым не повредил бы один из порошков Исмаила.
– Он говорит, что хочет вернуться к старому. Германия для германцев; а остальной мир может хоть провалиться.
– А мой император?
– Его там не было, – ответил торговец.
Она обнаружила, что в волнении изорвала в мелкие клочки наверняка драгоценный кусочек от покрывала Марии Магдалины. Она смотрела с ужасом на торговца: Генрих не терял времени. А теперь, о Боже, он уже не нуждался в Оттоне. Ребенок, который сейчас не может обойтись без няньки, но который вырастет и будет представлять опасность. Греки еще в Трое знали, как избежать такого неудобства. А уж на что были способны германцы…
Разносчик неправильно истолковал выражение ее лица. Он подмигнул ей.
– Ничего страшного, госпожа. Для добрых христиан это покрывало Магдалины. Для нас с вами это просто кусочек от старой сорочки моей жены.
Она его не слушала. Она поспешно выбрала несколько пакетиков, заплатила, не торгуясь, сколько он запросил, и отпустила его.
Генрих будет здесь завтра или послезавтра. Ей не терпелось ехать навстречу, но это было бы неразумно. Она лишится всех преимуществ, которые приобрела, расположившись в украденном им замке, поедая его продовольственные запасы и командуя его слугами.
Подожди, говорила она себе. Наберись терпения. Если Оттон уже мертв, что бы она ни делала, этого не изменить. Если он в заключении, она не поможет его освобождению, показав свое отчаяние.
Она должна быть безупречно царственной и безупречно византийской. Генрих не должен увидеть в ней и тени слабости.
Служанка, которую она себе присвоила, молодая, но смышленая, была в восторге от того, что ей выпала честь прислуживать римской принцессе. Хильда с благоговением подавала ей пурпурные шелка, а укладывая косы Аспасии в сложную византийскую прическу, она проявила настоящий талант.
Заботой о своей внешности и наряде Аспасия отвлекала себя от бесполезных переживаний. В замке царила суматоха. Передовой отряд Генриха уже прибыл; через час или два появится и он сам. Когда он войдет в зал, она должна уже быть там, воплощая собой царственную невозмутимость.
– Ты выглядишь, – сказала ей Хильда, – точь-в-точь как красавица на картине в Равенне.
Аспасия взглянула на нее с изумлением:
– Откуда ты знаешь про Равенну?
– Я была там, – ответила Хильда с гордостью. – Моя бабушка была служанкой императрицы Аделаиды. Когда я была маленькой, она брала меня с собой, чтобы я училась, как служить настоящей знатной госпоже. Мы побывали во многих местах, и многое я забыла, но я навсегда запомнила Равенну и красавицу на картине в церкви. Бабушка говорила, она была императрицей.
– Феодора, – сказала Аспасия. – Ее звали Феодора, и она была одной из первых красавиц своего времени.
– Ты похожа на нее. Такие же большие глаза, нос такой же.
Аспасия немножко огорчилась, ей всегда казалось, что у Феодоры нос слишком длинный.
– В те дни было другое представление о красоте, – сказала она.
Хильда вдруг замолчала, озаренная догадкой:
– Наверное, ты того же рода, что и она!
– Не по прямой линии, – объяснила ей Аспасия. – Мы ведем свой род от Василия Македонянина. Но родственные связи в Византии так же запутанны, как и в Германии. Если проследить все ветви я, конечно, окажусь в родстве с Феодорой.
– Ты только подумай, – сказала Хильда, пальцы которой ни на минуту не прекращали работать над прической Аспасии. – Как давно все это было в Византии. А у нас только недавно началась история. Двести лет назад мы еще были язычниками, а теперь посмотри. Мы собираемся создать новый Рим, как об этом мечтал Карл Франкский, но он умер, а сыновья его ссорились из-за наследства до тех пор, пока не осталось ничего.
Аспасия удивлялась все больше:
– Да ты ученая женщина.
– Ну, это вряд ли, – сказала Хильда. – Я умею слушать, вот и все. Сестра научила меня читать. Она монахиня в здешнем аббатстве, я год проучилась в школе. Она считает, что я тоже должна постричься в монахини, но мне так хотелось бы сперва посмотреть мир.
– А твой отец не возражает против твоего пострига?
– Отец погиб в битве с сарацинами. Брат служит императрице и слишком занят, чтобы обращать внимание на меня. Я думаю, что когда все это кончится, он вспомнит обо мне и найдет мне мужа.
– А ты хочешь замуж?
Хильда пожала плечами:
– Смотря за кого. Если жених мне не понравится, я уйду в монастырь.
Какая практичность и какое легкое отношение ко всему. Аспасия рассматривала ее лицо, сосредоточенное над последними замысловатыми прядками. Пухлые щечки, пухлые губки, простенькое миловидное личико под короной золотистых волос. Она сумеет сделать все, что захочет, и сделает хорошо.
– Ты бы не хотела попутешествовать со мной, – спросила Аспасия, – пока это не кончится?
Когда Хильда улыбалась, она выглядела почти красавицей:
– Везде? По всей Германии? И даже во Францию?
– Во Францию отправился другой посол, – ответила Аспасия. – Но всюду, куда бы я ни направилась, ты можешь сопровождать меня. Даже если мы отправимся не дальше зала в этом замке.
– Мы отправимся гораздо дальше, – сказала Хильда. – Я уверена.
Аспасия с улыбкой покачала головой:
– Ты ведь не думаешь, что Генрих сдастся нам?
– Только не он, – отвечала Хильда доверительно. – Он теперь получил корону. Он вовсе не хочет лишиться ее. – Она закончила свою работу и отошла полюбоваться. – Я бы хотела поехать во Францию. Я никогда там не была.
– И я тоже, – сказала Аспасия, вставая. – Может быть, потом, когда кончится война, мы сможем поехать туда.
Хильда расправила складки платья Аспасии, потуже затянула ворот, украшенный драгоценными камнями. Аспасия вздернула подбородок. Хильда поднесла ей драгоценное бронзовое зеркало, которое явно у кого-то похитила, чтобы угодить царственной даме.
Аспасия и в самом деле сейчас напоминала императрицу Феодору. Оставалось надеяться, что и в интригах она окажется так же сильна. Она кивнула, заставив раскачиваться жемчужные подвески в ушах, и изгнала последние следы морщинок со своего лица.
– Пошли, – сказала она.
Аспасия уже находилась в зале, когда состоялся торжественный выход претендента на титул короля Германии. Аспасия не стала занимать трон. Она сидела на возвышении рядом с местом, предназначенным для императрицы, а за спиной у нее стояли Исмаил и двое самых представительных из ее свиты. В зале было много людей, целый штат придворных, которые не возражали против претензий Генриха, но никто не решился взойти на возвышение и заставить ее покинуть занятое ею место. Ее неподвижность была совершенной, почти священной неподвижностью византийских императриц.
Генрих был слишком увлечен своей новообретенной властью, чтобы испугаться, но он явно был обескуражен. Когда все придворные встали как один и приветствовали его как короля, она не шевельнулась, даже не повела глазами. Она еще в юности научилась смотреть прямо вперед и при этом видеть все, что происходит по сторонам. Не все приняли новый порядок. Некоторые только беззвучно шевелили губами. Другие явно чувствовали себя неловко. Тут есть над кем поработать.
Генрих двинулся через зал. Он останавливался время от времени, чтобы выслушать чьи-то приветствия, поощрительно хлопнуть кого-то по спине, склониться перед дамой. У Аспасии было достаточно времени, чтобы рассмотреть, сколько и каких людей сопровождали его. Множество епископов, черная туча священников. Высокородные вельможи в богато украшенных одеждах. А дальше, словно белое сияние, славяне: впереди, видимо, вождь – в витом ожерелье, а на голове сверкающий шлем персидской работы и персидской моды.
Так вот оно что! Генрих заключил договор с врагами. Она была поражена, но дальнейшее сразило ее окончательно.
Франки. Их отличали расшитые одеяния. На одном была пурпурная мантия поверх алой с золотом одежды. Аспасия знала его; он показал взглядом, что тоже ее узнает. Это был один из ближайших советников короля Лотара.
Ей понадобилось собрать все силы, чтобы сидеть не шелохнувшись и не покачнуться на своем месте. Слишком поздно. Слишком поздно что-либо предпринимать. Оттона не было среди сопровождающих Генриха, Франция стала на сторону Генриха, и Генрих носил корону так, как будто имел на нее право. Она злобно пожелала, чтобы корона стала для него слишком тяжела.
Наконец он добрался до возвышения и поднялся на него. Он легко уселся, откинув плащ, радостно улыбаясь в ответ на приветственные крики.
– Как тебе, должно быть, приятно, – сказала Аспасия, – наконец носить корону.
Он отвесил ей поклон, продолжая улыбаться:
– Приветствую тебя, моя госпожа Феофано Багрянородная.
Она оскалила зубы в улыбке.
– Моя госпожа Феофано, римская императрица, шлет тебе привет, но, как ты понимаешь, не поздравления.
– Нет, – отвечал он, – едва ли она их пришлет. – Сидя на императорском месте, он перегнулся через соседнее кресло, легонько постучав по нему кулаком. – Ты же знаешь, стоит тебе сказать лишь слово, и ты могла бы сидеть рядом со мной.
– А как же твоя уважаемая супруга? – спросила она.
Он покраснел от злости, но рассмеялся.
– Ты непреклонна, как всегда. Это ломбардцы позади тебя?
– Императрица Аделаида была так любезна, что дала мне в сопровождающие несколько верных людей.
– Она не стала задерживать тебя надолго. У тебя едва хватило времени съездить туда и обратно.
– Мне доверили поручение, – сказала Аспасия. – Я приняла его с радостью.
– Значит, мне надо нанять человека, чтобы он пробовал еду, перед тем как ее подадут мне? И охрану надо усилить?
– Вряд ли твоя жизнь в опасности, – ответила она. Она снова устремила взгляд в зал. Как принято при дворе, присутствующие вели собственные беседы, не обращая внимания на короля. От такой власти может закружиться голова.
Генрих откинулся на троне.
– Так чего же хотят женщины?
Он явно пытался ее обидеть. Она предпочла не заметить этого.
– Они хотят своего, – ответила она. – Империю. Императора.
Голос ее был спокоен. Он не дрогнул, не выдал того, как она боится его ответа.
– Нет никакого императора, – сказал он. – Только ребенок, названный королем без всякого на то права.
– Как это так? – поинтересовалась она. Никакого напряжения, никакой злости. Она спокойно наблюдала за игрой света на нарядах придворных в зале.
– Право мое, – сказал он, – а прежде было у моего отца. Он был побежден силой. А мне повезло больше.
– Ага, – удивилась она, – значит, право – это сила.
– И происхождение.
– Значит, ты сын правившего короля?
Генрих молчал. Она чувствовала дух его злобы, похожий на запах раскаленного железа.
– Ты приехала, чтобы ругать меня, как нашкодившего мальчишку?
– Нет, – сказала Аспасия. – Я приехала, чтобы сообщить тебе, что твой мятеж едва ли получит поддержку. К его святейшеству папе направлено посольство. Последуют ли за тобой твои епископы, если им будет угрожать анафема?
Его передернуло:
– Может быть, он не поддержит вас.
– Мне помнится, ты сам назвал его человеком Оттона. Он поможет императрице Оттона и его матери.
– Мои епископы верны мне. Они будут стоять за меня.
– Ну, надейся, – сказала Аспасия. Она с минуту помолчала. Затем осторожно спросила:
– А мой император? Как ты избавился от него теперь, когда ты в нем больше не нуждаешься?
– А как это делают в Византии? Ослепляют? Или удар кинжалом в темноте?
Ее пальцы сжали подлокотники кресла. Она глубоко вздохнула, чтобы успокоиться, овладеть своим голосом:
– Здесь не Византия.
– Нет, – сказал он, оставив насмешки. – Конечно, нет. Я не детоубийца. Он вел себя вполне разумно до тех пор, пока я не попытался оставить его в Магдебурге. Он захотел ехать с нами.
– Он здесь?
– Здесь и в полном здравии. И так будет всегда. Кто знает, может быть, он будет моим наследником, если у меня не будет собственных детей. А может быть, он пожелает надеть сутану, как сделал мой дядя Бруно, и станет святым или даже папой. Видишь, какую свободу выбора я ему предоставил.
– Вижу, что ты отнял у него то, что по праву принадлежит ему. – Она встала. Поклонилась так, как должна кланяться дочь императора, рожденная в Пурпурной комнате, человеку королевской крови. Ни на волосок ниже. Ни на волосок меньше.
Он не разбирался в тонкостях Византии. Он не подумал приказывать ей; он не пытался выговаривать ей. Он просто позволил ей уйти.
33
Оттон играл в огороде, где снег почти стаял, а солнце слегка пригревало. Он подрос. В остальном он, к счастью, не изменился.
Аспасия немного постояла незамеченной, наблюдая за ним. Его нянька сидела к ней спиной под кривыми ветвями яблони. Оттон был поглощен игрой с большим пятнистым щенком. Судя по виду его одежды, эта игра иногда требовала и поваляться в грязи.
Щенок прыгал, лаял, лез целоваться, Оттон смеялся. Внезапно щенок заметил Аспасию. Он бочком поскакал к ней, уши его болтались, он принялся яростно ее облаивать.
Она порадовалась, что плащ защищает ее юбки. Однако щенок был не слишком усердным охранником: он резко остановился перед ней, обнюхал ее ботинки, вопросительно вильнул хвостиком. Она протянула ему ладонь. Хвост задвигался быстрее; он стремился запрыгнуть ей на руки.
Но Оттон опередил его. Он чуть не свалил Аспасию с ног. Он ничего не говорил. Он крепко обнимал ее за шею, он дрожал всем телом.
От радости, не от рыданий. Слезы текли у нее самой. Она понесла его, довольно увесистого, на скамейку под деревом и села возле удивленной и обрадованной Гудрун.
Оттон вырвался из ее объятий. На щеках его не было следов слез, они не пылали и не были бледны: здоровый румянец. Он улыбался до ушей. Потом улыбка исчезла, он нахмурился.
– Ты не сказала до свиданья, – проговорил он.
Она не стала напоминать, что он ушел, не оглянувшись, кататься на лошади.
– Но я вернулась, – сказала она, – ненадолго.
Он нахмурился еще сильнее:
– Ты не останешься?
– Я не могу. Я должна помогать твоей маме.
– Мама в Италии, – сказал Оттон.
– Да, – подтвердила Аспасия.
Оттон соскользнул с ее колен и вскарабкался на скамейку рядом с ней. Он обнял ее за талию.
– Это Волк, – сказал он, мотнув головой в сторону щенка. Продолжая играть, тот нашел палку и улегся на солнышке погрызть ее. – Он мой. Дядя Генрих подарил его мне.
Аспасия сглотнула, чтобы избавиться от кома в горле.
– Дядя Генрих хорошо обращается с тобой?
– Он подарил мне Волка, – ответил Оттон. – Он разрешает мне ездить на своем коне.
Что еще нужно мальчику? Аспасия не прониклась за это к Генриху большей симпатией. Он отнял у Оттона то, что принадлежало ему по праву рождения. То, что он дал взамен, как бы ни был счастлив Оттон, было слишком малой платой за украденное.
Оттон встретил ее радостно, но в нем была какая-то напряженность.
– Дядя Генрих говорит, что я вернусь в Кельн. Я не хочу ехать туда. Мне не нравится архиепископ Варен. Он говорит, что ты плохая.
Аспасия могла себе это представить.
– Может быть, если ты будешь вести себя хорошо, учить все, что тебе нужно знать, и слушаться, он разрешит тебе остаться. Архиепископы занятые люди. Они не могут все время изображать из себя охранников. – Тем более что ребенок, которого нужно было охранять, больше не был королем.
– Он говорит, что ты плохая, – повторил Оттон с наивной настойчивостью. – Он назвал тебя Иер… Иен… Иезавель. Это что?
Гудрун побагровела. Аспасия взглядом приказала ей не вмешиваться.
– Иезавель плохая женщина, – сказала Аспасия. – Этот человек, этот ехидный лицемер, как он посмел? Она еще покажет ему, как настраивать ее Оттона против нее.
Она не позволила своей ярости проявиться. Она улыбнулась, притянула к себе Оттона, приглаживая его спутанные волосы.
– Наверное, я плохая, если архиепископ так считает, – сказала она. – Но я все равно люблю тебя и очень рада тебя видеть.
– И я тебя люблю, – сказал Оттон. – Почему ты плохая?
– Мне не нравится архиепископ Варен, – ответила Аспасия, – и Генрих тоже. Мне нравится, – добавила она, – мастер Исмаил. Очень нравится.
– И мне, – сказал Оттон. – Он здесь? Он приехал с тобой?
– Ты хотел бы увидеть его?
Он нетерпеливо кивнул.
Исмаил приветствовал мальчика и его пса со сдержанностью, которая так ему шла. Но Аспасия знала, как сильно он взволнован: голос его звучал так ласково, как он говорил только с тяжелобольными, и он даже не смутился, когда Оттон, вихрем налетев на него, чуть не сшиб его с ног. Он только заметил мягко:
– Есть более миролюбивые способы выразить свою радость.
Оттон вспыхнул и опустил голову.
– Я так обрадовался, – сказал он.
– Конечно. – Исмаил не стал продолжать. С первого взгляда он согласился с Аспасией насчет состояния здоровья мальчика, и осмотр, замаскированный под игру, подтвердил это: ребенок был совершенно здоров и рос как сорняк.
Гудрун заверила их, что его достаточно хорошо кормят. Она добавила, что он должен отправиться в школу при Кельнском соборе, где будет учиться грамоте и хорошим манерам.
С этим едва ли можно было спорить. Именно с этого хотела начать и Феофано. Но архиепископ Варен…
– Что говорит на это его преосвященство?
– Его преосвященство, – отвечала Гудрун, слегка скривив губы, – готов ублажать его величество так долго, как того пожелает его так называемое величество.
Обычно Гудрун не бывала так остра на язык. Ясно было, что она думает обо всем этом. Она еще больше все прояснила, спросив:
– Ты приехала, чтобы украсть его величество обратно?
На мгновение Аспасия была почти готова сказать «да». Но осторожность возобладала над порывом. Она не без сожаления покачала головой:
– Я не могу подвергнуть его опасности. Он будет в полной безопасности под твоим присмотром; в Кельне он будет достаточно далеко от войны.
– Будет война? – спросила Гудрун с надеждой и с опасением.
– Надеюсь, что нет, – ответила Аспасия. – Императрицы послали к папе; его просят вмешаться. Они хотят решить дело без кровопролития, если удастся.
Гудрун перекрестилась:
– Дай Бог.
Наступило молчание. Оттон показывал Исмаилу своего щенка. Исмаил разглядывал животное с восхитительной самоуверенностью. Как истинный мусульманин, он никогда не любил собак.
Аспасия медленно вздохнула.
– Я… вижу, что братец Генрих приобрел себе сторонников.
– Славяне, – сказала Гудрун, – и франки.
– Значит, франки пришли к нему?
– Сам король Лотар, – сказала Гудрун, – обещал ему войска.
– За какую цену?
– Лотарингия, – сказала Гудрун. – И, насколько я знаю, старая империя Карла Великого. Лотар иногда воображает себя строителем империи.
Примерно этого Аспасия и ожидала. Представительный вельможа в пурпурном одеянии, шедший почти рядом с Генрихом, был достаточным свидетельством этого. Остается только надеяться, что решающие обязательства еще не даны, что посла удастся переубедить.
– Они заключили договор в Вербное Воскресенье, – продолжала Гудрун, – перед всем двором. Меня не пустили, но я кое-что видела и все слышала.
Положение складывалось безнадежное. Мать Лотара была сестрой первого Оттона. Его отец происходил по прямой линии от самого Карла Великого. А его жена была дочерью императрицы Аделаиды и короля Ломбардии. Он будет считать себя вполне вознагражденным, получив титул защитника германской короны. Только кто знает, чего он пожелает после?
– Генриху надо бы получше присматривать за своим троном, – заметила Аспасия, – чтобы Лотар не выдернул трон прямо из-под него.
– Видит Бог, – сказала Гудрун, – у них у обоих права одинаковые. – Она внезапно улыбнулась мрачной, воинственной улыбкой. – Возможно, надежда еще есть. Я все слушаю и иногда кое-что слышу. Положение Генриха не так прочно, как ему хотелось бы. Епископы следуют за ним как овцы, но мелкие помещики, свободные люди, имеющие понемногу земли, расчищенной от леса, простой добрый саксонский народ – они не приветствуют его, когда он проезжает мимо. Они помнят великого Оттона. Они хотели бы, чтобы его сын прожил подольше. Они пойдут за сыном его сына.
Аспасия внимательно посмотрела на нее. Гудрун не улетала на крыльях фантазии, она знала, что говорила, и она предвкушала какое-то злорадное удовольствие. Какими такими делами, кроме похищения Оттона и его короны, Генрих и его приспешники вызвали ее ненависть? Всего можно ожидать от этих мужланов.
Аспасия неслышно вздохнула. После охватившего ее отчаяния в ней пробуждалась надежда.
– Архиепископ Виллигий поведет их, – продолжала Гудрун, – если они наберутся мужества драться. Им не надо напоминать, что у них был должным образом избранный король, сын и внук королей, а господин Сварливый захватил его и его королевство без лишних церемоний.
– Если это правда, – проговорила Аспасия, – если это не пустые мечты, моя императрица будет от души рада.
– Это правда. – Гудрун, казалось, обиделась, что Аспасия могла усомниться в ее словах.
Но Аспасия не стала извиняться.
– Ведь есть еще франки, – сказала она, – и славяне. Императрицы отправили посла к франкам, так же, как меня послали в Германию. А теперь… вряд ли я могу вернуться домой. Если бы можно было убедить короля Лотара отказаться от обещания… если он промедлит…
– Король Лотар еще не вся Франция, – заметил Исмаил.
Оттон, которому наскучили разговоры о королях и войнах, играл на полу со своим щенком. Если он и знал, что потерял свою корону, это его мало волновало. Это лучше, подумала Аспасия, чем если бы он знал, гневался и был беспомощен. В невинности есть своя сила.
– Едва ли франки более едины, чем германцы, – продолжал Исмаил. – Хотел бы я знать, многие ли из их вельмож захотят сражаться на стороне императриц?
Аспасия поднялась со стула. В комнате находилась ее кровать и вещи, стулья для трех взрослых и Оттон со своим щенком; места, чтобы ходить взад-вперед, почти не оставалось. Она подошла к двери, выглянула. Караульная была почти пуста. Она смутно припомнила, что командир говорил что-то об учениях. На страже стояли лишь двое. Но они были достаточно бдительны, держали оружие под рукой.
Она вернулась в тесную комнатку.
– Я не знаю, скольких франков можно убедить обратить оружие против их короля. Но я знаю, кто может ответить на этот вопрос.
Они ждали. Исмаил ее понял: глаза его загорелись.
– Да, – сказала она, как будто отвечая. – Герберт.
Исмаил кивнул.
– Герберт знает все, что надо знать. Ты отправишь ему письмо?
– Я сделаю лучше, – сказала Аспасия. – Я отправлюсь сама.
Как и ожидала Аспасия, сердце у нее чуть не разорвалось, когда она уезжала, оставляя Оттона в руках Генриха. Сам Оттон только добавил ей страданий. Он старался не показать горя, как подобает королю, но губы его дрожали. Если бы у него была хоть малейшая надежда, что это поможет, он бы упал и разрыдался.
Она устремила на него свой самый суровый взгляд.
– Помни, – сказала она. – Кто бы ни носил корону, ты король. Я собираюсь вернуть тебе твое королевство. Ты можешь быть сильным, учить все, что необходимо, и ждать меня?
– Ты обещаешь вернуться?
– Я обещаю, – сказала она.
Он стиснул зубы. Он наклонил голову. Глаза его были полны слез, но эти слезы не пролились.
– Возвращайся скорее, – сказал он.
