Текст книги "Дочь орла"
Автор книги: Джудит Тарр
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 26 страниц)
– Но что я буду делать с этим поместьем?
– Управлять им, конечно. Заботиться о людях. Делать, что нужно.
– Ты отсылаешь меня прочь? – Аспасия сказала это очень тихо, почти шепотом.
Феофано услышала.
– Я делаю то, что я делала бы для любого другого знатного человека в королевстве. Я даю тебе земли, чтобы управлять ими от имени императора и передо мной. Ты все еще – если желаешь – моя слуга.
Аспасия склонила голову. Она была не умнее ребенка, опасаясь, что ее отсылают, когда Феофано хотела оказать ей честь. Неважно, что она не желала этой чести. Феофано это прекрасно знала. Это было так похоже на нее – смешать награду и наказание и все это преподнести в подарок.
– Если я могу по-прежнему служить тебе, – сказала Аспасия, я приму твой подарок, не скажу, что с радостью. Но я научусь получать от него удовольствие.
Феофано слабо улыбнулась.
– Иногда ты говоришь, как Лиутпранд.
– Так я сохраняю память о нем, – отвечала Аспасия. Она не хотела улыбаться, но сдержать улыбки не могла. Она поклонилась императрице и погасила улыбку, предназначенную Феофано. Как свеча в темноте: слабый, дрожащий, но достаточно яркий огонек.
22
Поместье называлось Фрауенвальд. От Магдебурга на муле до него можно было добраться за три с небольшим часа. Оно лежало в глубокой зеленой долине среди высоких гор, где протекала небольшая речка. В одном конце долины был дубовый лес, где свиньи отъедались желудями. Остальная земля была расчищена под поля, на которых сеяли овес, ячмень, рожь и немного пшеницы, под пастбища для скота и лошадей. Был и сад, обнесенный ивовым плетнем, чтобы защитить его от оленей.
В самом сердце долины, где река изгибалась широкой плавной дугой, стоял усадебный дом. Его окружал частокол, с воротами с южной стороны и другими на западе, против реки, видной за деревьями сада. Дом был больше обычного деревенского, но не такой огромный, как замок. Он был деревянный, с крутой остроконечной крышей, крытой ячменной соломой. Были еще два сарая, почти таких же больших, как дом, и множество мелких построек: амбары, дома для рабов и слуг, ткацкая мастерская, молочная, кузница и около самой ограды – навесы, под которыми хранили сено и снопы.
Аспасия осваивалась медленно, день за днем познавая здешнюю жизнь. Все здесь было непривычно, люди говорили на местном диалекте, который она понимала с трудом, так он был не похож на придворный саксонский. Дом с первого взгляда показался ей темным и мрачным. Ей было неуютно в большом зале с мощными деревянными балками, с очагом в центре, дым из которого валил куда угодно, но только не в дымовое отверстие в крыше. Окна были лишь в угловых комнатах. Но чуднее всего была спальня – высокое чердачное помещение с косым потолком, где деревянная кровать, комод, балки и даже оконные ставни были покрыты самой искусной резьбой, какую она когда-либо видела. И все было раскрашено белым, синим, красным, зеленым и даже золотым, словно страница из ирландского Евангелия.
– Прежний хозяин, – объяснила Герда, жена управляющего, – был чудак, очень любил все яркое. Он обучил мальчишек резьбе и пригласил своего двоюродного брата, монаха из Фульды, раскрашивать. Он разрешил им делать, что пожелают. Вот они и наделали.
– Я… пожалуй, мне это нравится, – сказала Аспасия, ослепленная яркостью красок.
Герда не улыбнулась, но ее чопорность явно растаяла. Она имела право на собственное мнение: муж ее, конечно, занимал должность, но все знали, кто тут главный.
Там, где распоряжалась Герда, остальным оставалось только подчиняться. Свободные люди здесь были крупными, светловолосыми, краснолицыми саксонцами. Рабы – славяне и мадьяры – были поменьше, потемнее и погрязнее, правда, последний признак исчез, когда Аспасия построила баню и приказала всем до одного ходить в нее. Это не всем понравилось. «Чужестранка» – говорили некоторые таким тоном, что получалось «ведьма» или «сумасшедшая». Но она была хозяйкой и не стеснялась собственноручно затащить упирающегося грязнулю в баню и окунуть в воду. У нее были свои методы, хотя, возможно, и непривычные.
Аспасия приехала во Фрауенвальд в самый разгар лета. К осени она уехала служить Феофано в Кведлинбурге. Вернулась же она не одна.
Принцессе Софии этой осенью исполнялось пять лет, и она была не по годам сообразительной и бойкой. У Аспасии вовсе не было намерения забирать ее из безопасного Кведлинбурга. Но София имела на этот счет собственное мнение. Когда Аспасия собралась возвращаться в усадьбу, которую она, к собственному удивлению, уже стала называть своим домом, София заявила, что поедет с ней.
– Я хочу увидеть твой дом, – сказала она, – и немытых мальчишек. И твою разрисованную комнату.
Аспасия мысленно обругала себя за рассказы, которые так хорошо запомнил этот смышленый ребенок.
– Ты увидишь все это, – ответила она, – когда-нибудь. Но не теперь.
– Нет, теперь, – настаивала София. Она была похожа на деда, и воля у нее была, как у деда. – Я принцесса. Ты должна делать, что я скажу.
– Нет, не должна, – сказала Аспасия. – Я тоже принцесса, и я говорю, что ты останешься здесь. Когда ты подрастешь, и если твоя мама разрешит, ты сможешь приехать навестить меня.
– Я ее сейчас спрошу, – решила София.
Так она и сделала. Феофано, вся в хлопотах по устройству двора в Аахене, остановилась выслушать дочку.
– Я хочу поехать, – просила София. – Тетя Аспасия присмотрит за мной и будет учить меня всему, чему надо. Я обещаю хорошо себя вести.
Феофано перевела взгляд с дочки на тетушку.
– А хочет ли тетя Аспасия брать тебя с собой?
– Тетя Аспасия, – сказала Аспасия, – не знает, достойна ли она присматривать за королевской дочкой.
– Разве ты так говорила, когда тебе поручили меня?
Аспасия осторожно вздохнула:
– Я тогда была совсем другой женщиной, чем теперь.
Феофано поняла. Она чуть заметно кивнула.
– Все меняются, – сказала она. – Так уж устроен мир. Ты возьмешь ее, если я ее отпущу?
– Как я взяла тебя? – спросила Аспасия, негромко и без выражения.
– Ненадолго. Пока я не приеду в Магдебург. Аспасия опустила голову. Значит, она еще не прощена. Не совсем.
– Ненадолго, – повторила она.
Вот так она и приехала назад с Софией и с целой толпой личных телохранителей императрицы и служанок, необходимых принцессе, поскольку у Аспасии таковых не было. Они впорхнули в Фрауенвальд стайкой пестрых птиц. София в своем шелковом платье была нарядна, как павлин, более нарядна, чем когда-либо бывала Аспасия, и величественна, как истинная дочь императора.
Герда обожала ее. Простой народ чуть не целовал землю, по которой она ступала. Мальчишки ходили за ней шумной толпой, готовые исполнить любой ее каприз. Она была ужасно избалована.
Аспасия решила не слишком придираться. Девочка была принцессой, и к тому же саксонской принцессой. Пока ее мать не родила сына, все надежды отца возлагались на нее. Она была очень сообразительным ребенком. Она знала себе цену.
Аспасия не была ей ни нянькой, ни воспитательницей. Этим должны были заниматься лучшие, чем она, христиане. София была ее гостьей, только и всего. А гостям не задают трепки, как бы они ее ни заслуживали.
– Мне нравится твой дом, – сказала София однажды, в разгар сбора урожая, когда даже Аспасия вышла помогать вязать снопы, хотя в этом деле у нее было так мало сноровки, что даже дети делали это быстрее. София, конечно, не делала ничего. Она была выше этого. Она сидела под навесом и наблюдала, хмурясь, потому что ее преданные поклонники должны были работать, вместо того чтобы ублажать ее.
Аспасия забежала на минутку передохнуть под навес, вся потная, с соломой в волосах. Мальчик принес ей холодной воды из речки. Она поблагодарила его улыбкой. Он улыбнулся в ответ, но его больше привлекала София.
– Мне нравится твой дом, – продолжала София, – и твоя разрисованная комната. И мальчишки не такие грязнули, как ты рассказывала. Вот только сегодня… – Она критически оглядела юного Рольфа. Сморщила нос. – От него воняет, – сказала она. – Вели ему уйти.
Но ему не нужно было ничего говорить. Плечи его сгорбились. Он ушел обиженный.
– Нехорошо, – сказала Аспасия.
– И от тебя тоже воняет, – сказала София. – Ты похожа на простолюдинку, а вовсе не на принцессу.
Аспасия встала. София смотрела на нее, не понимая. Она не испугалась.
Она просто не понимала, что говорит.
Ее счастье. Если бы она чуть-чуть понимала, не миновать бы ей знатной порки.
Аспасия вернулась в поле. Немного погодя служанка увела Софию. Аспасии было все равно куда.
Он и успели убрать урожай прежде, чем хляби небесные разверзлись и все вымокло; чудо, достойное праздника. Зажарили быка, подавали свежий сыр и лук с огорода, ячменные лепешки и целый бочонок пива, яблоки, запеченные с корицей, которой здесь никто никогда не пробовал. Даже рабы наелись досыта; кости достались собакам, а остатки пиршества – свиньям.
Одна в своей спальне, поскольку комната Софии находилась внизу, не такая роскошная сама по себе, но богато украшенная коврами и византийскими тканями, Аспасия размышляла о воспитании принцесс. Ей не поручали воспитывать эту. И все же, отдавая ей ребенка хотя бы на месяц, неужели Феофано могла предполагать, что Аспасия не предпримет ничего по ее воспитанию?
Видит Бог, это необходимо. Аспасия не сказала бы, что София уж очень скверно воспитана. Может быть, неразумно. Не полностью. При таком сильном характере и такой сообразительности нужно прилагать очень много усилий, чтобы сформировать ее личность.
Она вытянулась на постели, разглядывая затейливую резьбу на балке над своей головой. Недавно она рассмотрела в сложном орнаменте изображения дракона и морской змеи. Дракон был пурпурный, змея чистого и яркого синего цвета, с золотым глазом. Под ними вились волны; над ними вились облака, полные птиц и крылатых животных, незаметно переходящие в ветви дерева, причудливыми изгибами обвивавшие балку до самого откоса потолка. Ей показалось вдруг, что морская змея смеется над ней. Змея явно наслаждалась, сплетаясь в невозможный узел с драконом, сверкающим белыми клыками и зелеными крыльями.
Зеленый – священный цвет ислама. Аспасия, повинуясь минутному порыву, о котором почти сразу пожалела, приказала выкрасить двери в зеленый цвет. Рольф, которого так безжалостно обидела София, украшал резьбой притолоку над южной дверью. Он сказал, что там должен быть пахарь с быками, женщина на муле и еще что-то, он еще не решил что.
Аспасия уткнулась лицом в подушку. Она все еще просыпалась, ища ощупью тело, которое должно было быть рядом с ней, худое, жилистое, ненамного крупнее ее собственного. От Исмаила не было известий. Как она полагала, он вовсе не пошел с армией, а устремился в Рим или дальше: в Египет, куда он так давно мечтал попасть.
– Все кончено. – Она сказала это вслух, чтобы придать словам убедительность. – Он уехал. Все прошло. Закончилось. Все кончено. Мне и так досталось на пять лет больше, чем полагалось.
Пять лет – это много. Она не сможет забыть его сразу или даже через несколько месяцев. Ее честь осталась при ней, и Феофано постепенно простит ее. София была доказательством этого. Императрица никогда бы не доверила свою старшую дочь такой бессовестной грешнице, какой была Аспасия.
– Ну почему он был прав? – пробормотала Аспасия. – Ну почему он вообще был? Если бы он не… если бы я не…
Она повернулась на бок. Окно было открыто. Опасно впускать в дом лунный свет и демонов, которые бродят по ночам. Здесь они слабее, чем в Риме. Но более дикие. Легкий ветерок, прокравшись в комнату, овевал ее лицо ароматом сена и осенних цветов. Надо посадить розовый куст. В Аахене прекрасные розы; франки их не попортили. Надо достать черенки.
Разве Исмаил был всем в ее жизни? Нет, это было далеко не так. Украденные ночи. Дни обучения целительству. Большая часть ее жизни не имела с ним ничего общего.
Но какую часть ее естества составляет сердце?
Она поднялась. Она была нагая, но воздух был теплый, в нем едва чувствовалось дыхание осени. Она перегнулась через подоконник. Свет луны как будто смыл с нее все краски. Если бы он мог так же смыть и мысли, и горе, она была бы только рада.
– Вот что есть у меня, – сказала она, глядя на очертания дома, на стену, на залитые лунным серебром поля. – Вот что такое я. И этим я всегда и буду.
Хозяйка этой усадьбы. Слуга императрицы и ее императора. Может быть, воспитательница, если этого не избежать. Для этого она была рождена и воспитана. Этого должно быть достаточно.
Она повернулась спиной к луне. Завтра она установит для Софии порядок. Ее высочеству это не понравится, но и воспитатель, и мать должны думать о будущем.
София задержалась у нее дольше, чем предполагала Аспасия. Приезд императрицы откладывался: возвращалось войско. Слухи ходили разные насчет того, возвращается ли оно с победой или с поражением. Оттон пронесся по Северной Франции, захватывая земли и замки, подчинявшиеся королю, но, будучи набожным, он не тронул священных Реймса и Суассона. Он дошел до королевского города, Парижа, древней Лютеции римлян, но, поскольку армии и обозы оказались слишком растянуты, решил вернуться назад. Лотар, осмелевший, когда Оттон повернул обратно, гнался за ним по пятам и даже настиг при пересечении одной из рек. Но потери были совсем незначительны, и Лотара отогнали, прежде чем он успел что-нибудь предпринять.
– Лотару не нужна Германия, а Оттону не нужна Франция, – говорил посланник императрицы, удобно расположившись за столом Аспасии и попивая темное фрауенвальдское пиво. – Теперь, когда гордость более или менее удовлетворена, можно подумать о том, чтобы договориться. – Он осушил чашу, вытер рот рукавом и одобрительно кивнул, когда Аспасия наполнила чашу снова. – Хорошее у вас пиво. Вы никогда не думали выставить бочку-другую на продажу, посмотреть, чего оно стоит?
– У нас его слишком мало, – отвечала Аспасия. – Может быть, через год-два, когда расчистим еще одно поле.
– Сделайте это, – сказал посланник. Он чувствовал себя вполне непринужденно. Аспасия носила теперь домотканую шерстяную одежду, в которой было удобно работать, и не соблюдала особых церемоний.
Ей не удалось пока приучить Софию к шерстяной одежде, но сидела она смирно и только сейчас начала вертеться. Аспасия покосилась на нее. Та замерла, чтобы показать свое послушание, и удивилась, когда Аспасия кивнула.
– Да, София? Ты что-то хотела спросить?
София заморгала. Аспасия подавила улыбку. Сохранять равновесие было ее непреложным правилом. На этого ребенка оно оказывало воздействие. София подумала, прежде чем разразиться вопросами; в ее тоне почти исчезло высокомерие:
– Ты приехал, чтобы отвезти меня обратно?
– Ну, – сказал посланник императрицы, выпрямляясь, потому что только сейчас вспомнил, что это принцесса. – Ну, ваше высочество, ее величество говорит…
– Я не хочу, – перебила София, – я хочу остаться здесь.
Аспасия готова была поспорить на серебряную монету, что София ждет не дождется вернуться к своим нянькам. София бросила на нее быстрый взгляд. Чертенок: она знает, о чем думает Аспасия.
– Я хочу остаться, – повторила она. – Я хочу увидеть, что еще Рольф вырежет на своей картине.
– Ты это увидишь, когда приедешь опять, – сказала Аспасия.
– Я не хочу приезжать опять. Я хочу остаться.
Она возвысила голос. Аспасия встала. Софии не пришлось долго ждать. Аспасия вздохнула, подхватила ее вместе со всеми ее шелками и хныканьями и вынесла вон.
Хныканье прекратилось так же быстро, как и началось. Аспасия продолжала идти. Люди уступали дорогу. Это стало привычным зрелищем.
Аспасия бросила Софию на постель, которую она делила со своей служанкой. Она барахталась там, стараясь сесть. Лицо ее пылало, но взгляду не хватало уже совсем немного, чтобы стать убийственным. Она научалась, она определенно научалась.
Аспасия уперла руки в бока.
– Ну как?
– Я хочу остаться, – сказала София, уже не так решительно, как раньше. Она попробовала изобразить дрожащие губы и слезы на глазах. Аспасия была непреклонна.
– Правда, – сказала София, – я не хочу ехать в Магдебург.
– Мы не всегда можем иметь то, чего хотим, – заметила Аспасия.
– Почему?
– Так уж Бог устроил мир.
– Скажи Богу, чтобы Он его переделал.
Аспасия не знала, засмеяться или рассердиться. Это была не Феофано и даже не великий Оттон. Это была она сама, с ее жизнью, фантазиями и всем остальным.
– Бог создал мир, как хотел, и нас, чтобы мы в нем жили. Даже тебя, – сказала она, опережая вопрос Софии, – принцессу.
– Я не хочу быть принцессой. Я хочу остаться здесь.
Аспасия присела на кровать.
– Я понимаю, – сказала она. – Но ты принцесса, и ты нужна своему народу. И разве ты не хочешь повидать отца, когда он вернется с войны?
– Он может приехать сюда, – сказала София.
Аспасия нахмурилась.
– Что я говорила тебе насчет споров?
– Я не… – София умолкла. Опустила глаза. И закончила тоненьким голоском: – Я бы хотела, чтобы мне не нужно было уезжать.
– Это уже лучше, – заметила Аспасия. – Твой отец может гордиться тобой. Ты выросла с тех пор, как он видел тебя последний раз. И ты учишься быть настоящей принцессой.
– Только учусь?
– Да, – отвечала Аспасия, – на это нужно время.
София придвинулась к ней. Не прикоснулась, к этому она еще не была готова, но сказала:
– Я бы хотела, чтобы ты учила меня всегда.
– Может быть, так и будет, – сказала Аспасия, – если ты будешь хорошо вести себя с няньками, которых выберет тебе твоя мама, и учиться всему, что нужно.
– Это трудно, – сказала София.
Аспасия кивнула.
– Если бы это было просто, не стоило бы и стараться.
София как будто хотела возразить, но решила этого не делать. Немного погодя, осторожно и вежливо, она спросила:
– Пожалуйста, разреши мне теперь выйти.
– Пожалуйста, – ответила Аспасия так же вежливо.
23
Аспасия не поехала с Софией в Магдебург. Никаких приглашений, где бы прямо называлось ее имя, не приходило, и она предпочла считать, что ее не ждут. Она не хотела видеть, как возвращается армия. Если Исмаил не вернется, ей будет больно. Если вернется – еще хуже.
Она осталась во Фрауенвальде, присматривая за домом и хозяйством, наблюдая за осенней пахотой, готовясь к зиме. Это были мирные, замечательно успокаивающие занятия. Она знала, что так будет не всегда, но сейчас это ее не волновало. Она была словно зимний лес, погруженный в оцепенение в ожидании весны.
Чего она ожидала? София, уехав, оставила пустоту, требовавшую заполнения. Собственного ребенка не будет. Может быть, стоит поехать в Магдебург, заняться врачеванием, дождаться императрицу и снова стать частью империи?
Но здесь было так спокойно, и у нее не было сил стронуться с места. Спокойствие заполняло ее. Оно исцеляло, и раны становились шрамами, которые со временем побледнеют и исчезнут вовсе.
Армия вернулась в Германию после праздника святого Голла. Об этом рассказал Аспасии проезжий всадник. Императрица встретила своего императора в Аахене, где отслужили благодарственную мессу в честь победы, хотя, по слухам, Лотар тоже благодарил Бога за поражение врага. Теперь императорский двор отправился на восток, в Саксонию.
В День Поминовения все обитатели Фрауенвальда, кто только мог оставить свои дела, двинулись по тропинке через дубовый лес в соседнюю долину, где в деревне располагалось маленькое аббатство. Аббат Герберт читал молитвы приятным старческим голосом, а дюжина монахов и послушников заполняли пением всю деревянную часовню. Каменную часовню еще только строили. Аббат рассказал им, какая она будет – с мраморными полами, с витражами в окнах, и в ней будет храниться святыня – частица креста Господня, которую прислал архиепископ Магдебургский вместе со своим благословением.
– Чувствуете, – сказал аббат Гериберт, – здесь весна; весна в наших сердцах, хотя в мире сейчас зима. Старый Рим мертв, но мы воскресим его, еще более прекрасным, чем прежде.
Он, конечно, имел в виду свое аббатство, отстраивающееся в долговечном камне, и Церковь, вспомнившую о своем достоинстве после долгих лет упадка веры и целой череды распутных пап. Он и не помышлял о возрождении величия Рима. Но для Аспасии, совершенно мирской женщины, эти слова прозвучали как предвещающий утро крик петуха. Она еще не была готова к пробуждению, но сон ее стал не таким беспробудным, и сновидения стали иными. Она вспомнила, как мечтали об этом они с Феофано, давным-давно, еще в Городе: об императорах и империях, о возрождении Рима.
Но это были лишь воспоминания. Она возвращалась во Фрауенвальд пешком, со своими людьми – она считала их своими и полагала, что и они считают ее своей. Нужно было доить коров, кормить животных, накрывать к обеду длинный стол в зале. Все это было реально и осязаемо. Для снов оставалась только ночь и время перед рассветом.
После праздника солнце все реже выглядывало из-за туч. Дождей почти не было, но серый непроницаемый туман заполнял долину. В одну сырую ночь Аспасии случилось приютить помещика со всей его шумной свитой, двигавшихся в Магдебург и заблудившихся в тумане. Они выпили почти месячный запас пива, съели быка и пару баранов. Она порадовалась, что год был урожайный, иначе к весне в усадьбе пришлось бы голодать.
Случайный гость был знаком Аспасии по жизни при дворе. Он участвовал в войне и рассказывал об этом охотно, особенно после того, как приложился к винным запасам Аспасии.
– И тогда мы вошли в Париж, – рассказывал он в конце ужина, когда от быка остались обглоданные кости, а остатки баранины отнесли на ужин прислуге. – Мы ограбили любимый дворец его франкского величества, но дворец архиепископа не тронули: наш король – человек набожный даже на войне. И потом мы поднялись на холм, который называют Холм Марса, или как-то вроде этого…
– Монмартр, – подсказала Аспасия.
Он кивнул.
– Вот именно. Мы проголодались: добычи было много, но с провизией становилось туго, и невозможно было везти ее через всю Францию. Мы были готовы вернуться домой. Понимаешь, это неправильно, когда короли воюют с королями. Воевать можно только варварам или господам, которые хотят иметь больше, чем имеют.
Он умолк, чтобы отхлебнуть из чаши. Аспасия вежливо ждала, не прикасаясь к своей. Его понимание смысла войны не вызвало возражений – достаточно просвещенное, почти цивилизованное.
– Не то чтобы я не любил подраться, – продолжал он, как будто оправдываясь. – Хорошая простая драка придает жизни вкус. Но не когда король идет против короля.
Она кивнула.
– Итак, вы расположились на Монмартре.
– Мы встали лагерем, – рассказывал он. – Стены были прямо черны от франков. Ворота заперты и заложены. Они кипятили масло и раскаляли песок. Они готовились к осаде. Но император кое-что приказал нам. Мы сразу поняли, что это хороший приказ. – Он ухмыльнулся, вспоминая. – Мы поднялись на холм, – продолжал он, – выстроились, будто для битвы, и по сигналу все хором пропели «Аллилуйя!». Клянусь, земля затряслась, и весь Париж тоже. Мы пропели им все до конца, со всеми повторениями, все громче, громче и громче, а потом мы замолчали. Мы спустились с холма и ушли прочь.
– Прямо вот так? – удивилась Аспасия.
– Прямо вот так. – Он покачал головой. – Я никогда не слыхал ничего подобного, и думаю, не услышу. Посмотрела бы ты на франков. Все они поразевали рты и тряслись, как осиновые листики. Наверное, они решили, что мы призвали сонм ангелов и с его помощью прикончим их всех.
– Вы сделали еще лучше, – сказала Аспасия.
– Я думаю, – ответил он. – Они очухались довольно быстро. Нам пришлось уходить с боем. Если бы меня спросили, я сказал бы, что это ничья. Лотар в Аахене, мы на Монмартре: мы разошлись на равных.
– Да, – сказала Аспасия, – но он только повернул орла. А вы над ним посмеялись так, что он этого в жизни не забудет.
– Еще бы, – довольно сказал гость, снова ухмыляясь и глядя, не нальют ли еще вина.
Он уехал утром, не слишком охотно. Аспасия догадывалась почему: одна из дочерей Герды казалась смущенной и довольной. Не Аспасии было судить, и она только понадеялась, что девушке не осталось на память ничего, кроме воспоминаний о ночных утехах.
Туман, ненадолго поредевший и позволивший господину Бруно уехать, снова сгустился к полудню непроницаемой серой стеной. Крыши безнадежно сырели. Женщины попробовали было прясть и ткать, но в мастерской было слишком темно; нитка не шла ровно, и ткань трудно было рассмотреть. Они пришли в зал, где уже собрались мужчины, занятые мелкими починками и разговорами.
Женщины занялись у огня шитьем. Шили из домотканой материи и той, которую достала из своих запасов Аспасия. Все восхищались тонким полотном, а при виде шелка просто онемели. Всем хотелось потрогать его. Даже несколько мужчин соизволили подойти не спеша и посмотрели задумчиво, потом поплелись обратно. Прибежали детишки, поглядеть, что это всех так заинтересовало.
– Можете потрогать, – сказала Аспасия, – но сперва вымойте руки.
Большинство детей сразу потеряли интерес. Они вернулись к возне и играм под присмотром нескольких ребят постарше, следивших, чтобы малыши не свалились в огонь. Аспасия, Герда и еще одна решительная женщина раскроили шелк на платье. Аспасия шила его к Рождеству, готовясь к участию в королевском пире. Шелк был цвета спелой сливы, с узором. Она отделает его вышивкой. Можно вышить орлов, а можно и что-нибудь еще.
Одна из девочек не ушла с другими. Она присела на корточки и наблюдала за их работой, не решаясь прикоснуться. Спустя некоторое время она, наконец, отважилась задать вопрос.
– Да, – ответила Аспасия, – это называется шелк. Он из Византии.
– Из чего его делают? – спросила дочь Герды, пухленькая розовощекая блондинка Мехтильда, так очаровавшая господина Бруно. – Как можно спрясть так тонко?
– Это великая тайна, – отвечала Аспасия. – Но, поскольку вы мои люди и сохраните ее, я расскажу. Это прядут не люди. Это работа червей.
– Не может быть, – поразилась Мехтильда.
– Правда, – сказала Аспасия. – Маленький червячок, детеныш бабочки, прядет для себя колыбель. Это и есть шелк.
Ей не поверили. Мехтильда хотела еще расспросить ее, но Герда взглядом запретила ей это. Мехтильда склонила голову над шитьем, щеки ее горели. Она надолго погрузилась в молчание.
Аспасия подивилась про себя. Она никогда не забывала, кто она такая. Другие забывали, пока что-нибудь необычное не заставляло их вспомнить об этом. Стоило ли тут особенно огорчаться? Она продолжала прокладывать крошечные аккуратные стежки по шелку, поглядывая то на сидящих рядом женщин, то на мужчин, собравшихся в свой кружок, то на бегающих по залу детей. Не сказать, чтобы было тихо, но картина была вполне мирная. Даже очаг почти не дымил, и свежая солома на полу распространяла аромат лета. Деревянные сваи, дым, люди, Собаки, кошки – все это создавало приятную картину. Аспасия глубоко вздохнула. Пора уже подумать об обеде.
Люди выходили и входили. Зал – не уборная, в этом Аспасия была непреклонна; и даже собаки приучились уважать ее требования.
А вот и неожиданное подтверждение, что уроки ее усваиваются. Рольф схватил щенка за шиворот и тащил его, упирающегося, к дверям. Он взглянул на Аспасию еще более виновато, чем щенок. Она прикусила губу, чтобы не рассмеяться. Ясно донесся увещевающий голос Рольфа:
– Не в зале. Только не в зале.
Что ответил щенок, она не разобрала.
Она закончила шов, закрепила его. Управляющий Иоганн пошевелился на своем стуле, прокашлялся. Люди начали подниматься с мест, пора было доить коров и кормить свиней. Некоторые дети убежали. Это были те, у кого были обязанности на кухне или на скотном дворе, и они надеялись улизнуть от дел.
Дверь распахнулась. Влетел Рольф. Глаза у него были испуганные. Язык не повиновался ему:
– Т-т-там ч-ч-черти…
Аспасия первая подскочила к нему. Она была мельче саксонцев и быстрее. Она схватила его за плечи и потрясла.
– Что там такое? Волки? Нападение? Черти?
– Черти! – закричал Рольф. – У ворот… ломятся… требуют, чтобы их впустили…
«А куда же, интересно, – подумала Аспасия, – подевался Стефан, который должен сторожить ворота?» Она схватила накидку с одной из скамеек и факел со стены. Он почти догорел, но и этого будет довольно.
Люди двинулись за ней. Герда, Мехтильда, Рольф, хотя еще трясущийся от ужаса: она заставила его вспомнить о достоинстве. Иоганн не тронулся с места. Потом он, конечно, скажет, что кто-то должен был охранять дом. Если это «потом» наступит. Двое мужчин и Герда сообразили прихватить оружие: дубину, кочергу, секач для подрезки деревьев.
Исполненные мрачной решимости, они приблизились к воротам. Ворота были основательно заперты. Стефан влез на стену, как будто собираясь оборонять ее от любого пришельца, и с изумлением смотрел вниз.
– Нет! – вопил он, когда Аспасия подходила к нему. – Без позволения… Ох, – сказал он гораздо тише. – Госпожа, я говорил этим языческим дьяволам…
«Дьяволы, – подумала Аспасия. – Конечно». Стефан был славянин, военнопленный; он бывал в ее Городе. Он знал, что имеет в виду, тогда как Рольф, бедная деревенщина, не имел о таком никакого понятия.
Она взглянула вниз. Темное лицо виднелось под темным капюшоном: темные глаза, темный нос с горбинкой, темная борода, взъерошенная от гнева. Таких людей в Саксонии не водилось.
Она как будто услышала свой собственный голос издалека.
– Впусти их, – сказала она.
– Но… – начал Стефан.
– Но, – сказал Рольф, – это же дьяволы!
– Только один, – сказала Аспасия, – и как раз его-то я знаю. – Она заговорила громче. Может быть, слишком громко. – Впустите их, говорю вам.
Их было с полдюжины. Слуги. Двое солдат. Но Аспасия видела только одного.
Им оказали гостеприимство в полном объеме: ванна, сухое платье, обильное угощение. Аспасия плохо помнила, что она делала и говорила, запомнилось только сильнейшее волнение. Что же он будет пить? Он не пьет ни вина, ни пива. Есть вода из колодца, есть коровье молоко. Может быть, сидр, если он еще не слишком крепкий…
Сидр был еще сладкий, в нем лишь чуть-чуть начала проявляться горечь. Он пил его. И снова позволил наполнить свою чашу.
Она не могла говорить с ним. Ей надо было присматривать за домом. Неважно, что Герда могла прекрасно все сделать сама. Аспасия была повсюду, следила за всем.
Кроме Исмаила.
Никто не посчитал это странным. Все боялись его.
– Ты действительно знаешь его? – спросила Мехтильда, слегка дрожа. – Кто он такой?
– Врач императрицы, – ответила Аспасия.
Девушка совсем оробела. Аспасия сурово глянула на нее, даже сама не желая этого. Мехтильда тут же справилась с собой.
– Он выглядит сущим дьяволом, – сказала она.
– Он мавр, – почти прорычала Аспасия. Она высыпала свежие булочки на блюдо и сунула его в руки Мехтильды. – Он приехал из Испании. Он спасал жизнь императрицы столько раз, что мне даже не сосчитать, и мою тоже.
