Текст книги "Колдовская магия"

Автор книги: Джуд Фишер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 31 страниц)

На берегу теперь уже были ясно видны лица. Эрлингсоны – всем четверым за пятьдесят, все одинаково одеты, с одинаковыми серо-стальными бородами и широкими носами – стояли несколько поодаль от основной массы народа, где Катла заметила Стейна Гарсона и старого Рольфа Финнсона, Ма Галласен и ее друга Тиана, Фотура Керилсона и старушек из клана Скальных Тюленей. Им, наверное, пришлось подобрать юбки и бежать, как зайцам, чтобы поспеть в первые ряды, подумала Катла, скривив губы от подобного зрелища.

Толстая Брета, Кит Фарсен и Тин Хильди дрались из-за какой-то корзины. Пирожки для парней, несомненно. Это уже стало традицией – попытки заманить возвратившихся моряков в свою постель домашней пищей в надежде на то, что они подарят прелестную шаль или красивую драгоценность. Никто не думал о девушках плохо из-за такого поведения, и пара из них даже вышла замуж за своих моряков, так что все было без обид.

В конце длинного первого ряда Катла различила Эллу Стенсен, мать Тора, встревоженно обыскивающую глазами корабль в надежде увидеть своего вечно попадающего в переделки сына, и сердце девушки упало. Отвернувшись от ее опустошенного лица (Элла потеряла за последний год мужа, брата и второго сына – в море, пьяной драке и после падения с лошади соответственно), Катла заскользила глазами по толпе в поисках своих матери и бабушки, однако безрезультатно.

Внезапно ее охватил ужас. Но что могло случиться с ними здесь, в Камнепаде? Самое худшее, что бывало на островах, – странные, но нечастые выходки природы, как страшные штормы, бушевавшие дюжину лет назад. Они сорвали дерн с крыш домов, свалили ограды и уничтожили плантацию, которую посадил Халли, тогда упрямый тринадцатилетний парень, намеревавшийся вырастить собственные деревья и построить из них корабли. Катла помнила, как он с гордостью привез саженцы с материка и вкопал их с любовной заботой, вопреки всем советам, на холме возле большого дома. Он рассказывал своей семье в деталях, какие корабли построит из дуба, пока бабушка Рольфсен не взяла его за руку и не отвела на аллею, где росли старейшие на островах деревья, сохраненные в честь Фейи. Она показала Халли отметку на одном из лучших экземпляров, которую вырезал их дедушка в день свадьбы. «Это случилось пятьдесят лет назад, – прокаркала она, указывая на рисунок любовного узла в нескольких футах над головой. – Пятьдесят лет, мальчик. И возможно, тебе хватит дерева на весельную лодку. Но придется тебе прожить столько же, сколько живет Снежный Волк, прежде чем вырастут корабли из твоих саженцев!»

Когда пришел большой ветер и сравнял саженцы с землей, словно траву, Халли плакал, как ребенок, и Катла, которой едва исполнилось семь, думала, что конец света, о котором она слышала в сказках с самого своего рождения, явно наступит с минуты на минуту. Потом, когда шторм прекратился, у мыса Тюленя прибило к берегу пять мужских тел. Никто не опознал их: они были не из здешних мест. Вообще-то, судя по чудаковатой одежде и темной, со странными отметками коже, те люди вообще не принадлежали к народу Эйры. Большинство считало, что это истрийцы с дальнего юга страны, чей корабль, наверное, попал в шторм, а ветер отнес его на север, однако никаких признаков разбившегося судна так и не обнаружили.

На берегу вырыли яму – там, где море вынесло тела чужаков, и отправили их к южной богине Огня вместо того, чтобы отдать обратно морю по северному обычаю. Через неделю две женщины и четверо мужчин, организовавшие погребение, заболели, покрылись сыпью, за которой вскоре последовала жестокая лихорадка и внезапная потеря веса. Трое из шестерых умерли, потом в течение месяца половина клана Камнепада заразились таинственной болезнью, все были в ужасе.

Катла помнила, как бабушка укутывала ее в тряпки, вымоченные в отварах различных растений, но, несмотря на предосторожности, все члены семьи заразились и покрылись красной сыпью с ног до головы. Лихорадка началась у них рано, а вес и вовсе не снижался. Им повезло, другим – нет. Тридцать пять человек – здоровые мужчины, сильные женщины, озорные ребятишки – умерли в результате вспышки эпидемии. Потом, так же быстро, как началась, чума прошла, оставив слабость и опустошение, но дальнейших смертей не последовало.

«Неужели болезнь пришла снова?» – испугалась Катла. Или какое-то другое несчастье не позволило ее матери и бабушке присоединиться к толпе встречающих? Но пока мысли ее лихорадочно бегали, толпа расступилась, и девушка мельком увидела яркую рыжую шевелюру матери и устрашающую бабушку Рольфсен, распихивающую локтями стоящих на ее пути. Катла вздохнула с огромным облегчением. С шумом и плеском дюжина матросов попрыгали в мелкие воды гавани, ругаясь от холода, и протащили на берег длинные канаты, с помощью которых предстояло вытащить «Птичий Дар» на сушу, где его починят и подготовят для следующего плавания.

У бортов корабля появились лодки, и люди с охотой перелезали на них. Катла посмотрела на свою перевязанную руку, ощутила обожженную кожу, горящую, онемевшую. До лодки добраться будет нелегко, но она не позволит себе вернуться со своей первой Большой Ярмарки бесполезным куском мяса.

Когда к ней приблизились отец и братья, с одинаково озабоченными лицами, она отмахнулась от них, как от надоедливых мух.

– Оставьте меня в покое! Я позабочусь о себе сама.

Привыкший к подобному поведению своенравной дочери Аран зло взглянул на нее и встал на пути, явив собой препятствие не хуже скалы.

– Ради Сура, дитя, ты едва не умерла. Неужели тебе не терпится завершить то, что начали истрийцы?

– Соскучилась по холодным поцелуям Северного моря, сестричка, а? – поддразнил Фент.

Катла напряглась.

– Я не инвалид, – объявила она упрямо.

Рядом появился Халли.

– Могла бы и подождать, – посоветовал он, понизив голос так, чтобы никто больше не услышал его слов. – Скоро корабль подтянут на канатах к берегу, и ты сможешь просто ступить на сушу. Никто не станет думать о тебе плохо.

– Нет!

Катла была непреклонна. Глаза ее опасно засверкали.

Без единого слова, со сверхъестественной скоростью девушка метнулась мимо отца, наклонилась, ухватилась за планшир здоровой рукой и перекинула правую ногу через край, невольно морщась от полыхнувшей в позвоночнике боли. До ближайшей лодки оказалось слишком далеко, «Птичий Дар» стоял непривычно высоко, и поэтому девушка просто закусила губу, закрыла глаза и прыгнула вниз.

Даже несмотря на то что выставленные руки смягчили удар, боль была очень сильной. Сквозь приступ уже привычной тошноты она смутно слышала злые голоса отца и братьев над своей головой:

– Бешеная, как раненый медведь!

– Упрямая, как козел в приступе сладострастия!

– Вполне похоже на нашу Катлу: она убьется, только бы завоевать еще очко в пользу своей гордыни…

Маленькая лодочка ненадежно покачивалась, но девушка уже была на борту. Кто-то втащил Катлу в лодку с несколько большей заботой, чем обычно выказывалось партнеру по команде. Потом послышался звук опускаемых в воду весел, и лодчонка пошла к берегу.

Навалился обморок, серый и прочный, облегчение после волн красной агонии.

– С тобой все в порядке? – произнес грубый голос, и Катла очнулась, обнаружив перед собой Котила Горсона.

Его голубые глаза сияли неестественно ярко на фоне паутины темных морщин.

– Выдержу. – Она пыталась улыбнуться в ответ, но получилась только страдальческая гримаса.

Он кивнул:

– Неплохо. Рад, что тебя не сожгли совсем. Это было бы огромной потерей после Тора и Эрно.

Катла закусила губу.

Взгляд ее вернулся к Элле Стенсен, высокой, гибкой женщине, чьи светлые волосы за последний год поблекли до нездорового белого цвета, прореженного желтыми полосами, как грива пони, однажды принадлежавшего Катле.

Она наверняка пришла сюда из далекого Несса, с самого севера острова, надеясь на получение доли денег, которые Тор собирался заработать с продажи сардоникса. Чем дальше на север, тем жизнь становилась труднее: пахотных земель все меньше, рыбная ловля – все опаснее. Теперь Элле, у которой в качестве помощника остался только младший брат Тора, Мэтт, действительно придется нелегко.

«Я сделаю лучший свой меч, как только буду в состоянии, – пообещала себе Катла, – продам его и отдам деньги Элле Стенсен. Они вряд ли заменят ей потерянного сына, но подарок – это все же больше, чем просто слова утешения».

Минутой позже лодка ткнулась в гальку, и несколько добрых рук помогли ей сойти на берег.

Земля под ногами казалась странно неустойчивой, будто на протяжении всего путешествия море оставалось неподвижным, а земля под ним шевелилась и продолжала шевелиться до сих пор.

Катла попыталась раскачиваться в такт движениям, и в лицо ей тут же ударила поднявшаяся галька, к огромному удовольствию толпы, которая еще не рассмотрела замотанную руку или другие, менее очевидные раны. Девушка лежала на земле, совершенно ошеломленная, и людские голоса омывали ее, как второе море.

Потом другой ритм принялся пульсировать в ее щеке, коснувшейся прохладной гальки, в бедрах и ребрах, руках и ногах. Нахлынул жар – не пламенный, но теплый, поглощающий поток, – так что ей даже показалось, что она покачивается на горячей воде какого-то ручья. Кровь стучала и пела в голове. Кто-то взял ее за плечи и потянул вверх. Катла подчинилась неохотно, чувствуя все большее головокружение и дезориентацию по мере того, как удалялась от земли.

Очутившись в вертикальном положении, девушка смутно осознала, что рядом какие-то люди, они говорят с ней, обнимают ее, потом почувствовала знакомый запах лавандовой воды, которой пользовалась мать. Катла двинулась сквозь толпу, чьи-то руки заботливо поддерживали ее.

Через неопределенный промежуток времени Катла резко пришла в себя и поняла, что стоит перед Великим Залом у селения клана Камнепада. Как она очутилась там, девушка едва помнила. Люди сновали у хозяйственных построек, животные бродили по пастбищам. Трава казалась зеленее, чем когда бы то ни было, небо выглядело наполненным скрытым светом, птицы пели громко и чисто, как обычно в начале весны.

За селением водопад, известный под названием Старушка, срывался с горных выступов и низвергался на землю в нескончаемом потоке белой воды и пены, а дальше поднималась гора, четко видная на фоне бледного неба.

Катла глубоко вдохнула и почувствовала, как тело отвечает на ворвавшийся в легкие поток воздуха. Потом Ферг, их пес, вылетел из-за ворот, лая так, что мертвых из могилы мог поднять, и на полной скорости врезался в нее, взвизгивая от восторга и обожания. Инстинктивно она слегка увернулась от пса, и собака попала прямо по больной руке.

Вскрикнув больше от удивления, чем отболи, Катла отступила и удерживала Ферга здоровой рукой, пока Аран не позвал собаку, и та послушно бросилась к ноге хозяина.

Рука Катлы тупо пульсировала от плеча до кончиков пальцев. Но тошнотворная волна, которая должна была подняться от подобного столкновения, так и не появилась.

Нахмурившись, девушка позволила отвести себя в дом. Внезапно Катла почувствовала стыд – будто она обманщица, и все вокруг совершенно напрасно суетятся.

Глава 21
СЕРЕБРО И КАМЕНЬ

В своем замке в Кантаре, далеко на каменистом юге Истрии, Тайхо Ишиан метал громы и молнии.

Так близко подойти к обладанию Розой Эльды и позволить ей ускользнуть из рук – уже достаточный повод для отчаяния. Но оставить ее в сладострастных объятиях короля варваров – гораздо, гораздо хуже. Ощущение потери грызло Тайхо постоянно – не важно, бодрствующего или спящего, ночь за ночью Роза Эльды посещала его сны… ее зеленые глаза, горячий рот, проворные руки.

Иногда по утрам он ощущал присутствие этой женщины так сильно, что даже чувствовал запах ее духов – легкий аромат трав с едва заметной ноткой мускуса – и поворачивался в постели, чтобы притянуть Розу Эльды к себе, но снова находил только прохладную, гладкую, никем не занятую часть перины.

А вот потеря дочери, Селен, казалась Тайхо совсем небольшим неудобством, кроме тех случаев, когда он вспоминал слова продавца карт (которого теперь недоброжелательно именовал «колдуном», хотя колдовские способности альбиноса все еще находились под большим вопросом). «В лодке с северянином» при дальнейших расспросах трансформировались в «высокий молодой человек с до того светлой бородой, что она кажется серебряной, с косичками и вплетенными в волосы ракушками».

Именно последняя деталь запечатлелась в памяти Тайхо. Мудреные косички и узелки, которые вязали эйранцы в волосах, в бородах, на веревках и этих жутких нитках, вроде бы заменявших им пергамент и перо, всегда служили неоспоримым подтверждением примитивной и варварской натуры эйранцев для истрийского лорда, если подтверждения вообще требовались, учитывая их еретическое поклонение морскому богу.

Какая судьба ждет Селен в руках врага, более того, врага, который не умеет ни читать, ни писать, зато занимается тем, что вплетает в собственные волосы какой-то мусор?

Тайхо заставлял Виралая снова и снова пытаться определить местонахождение обеих женщин, хотя и сам считал эти упражнения бесполезными: потому что где еще могут находиться и та и другая, как не на злобном замерзшем севере? Тем не менее лорд принуждал колдуна заниматься поисками больше для того, чтобы установить свою власть над альбиносом, чем для получения информации.

Кристалл не показывал ничего, кроме смутных изображений облаков и тумана, скал и моря, и постепенно Тайхо начал уставать от самой процедуры, переключив внимание на то, чтобы убедить колдуна найти средство превратить медь и латунь в чистое серебро.

Однако Виралай, постепенно приходя в себя от злобного натиска лорда Кантары, продолжал поиски один в своей комнате. И однажды ночью – возможно, при помощи Бете, против обыкновения свернувшейся у него на коленях, – настойчивость ученика мага была вознаграждена единственным дразнящим видением. На земле, слишком зеленой и заросшей, чтобы принадлежать блеклым северным островам, высокий мужчина с тюрбаном на голове и маленькая темноволосая женщина в красном платье взбирались по крутой тропинке на скалу.

Виралай увидел, как платье зацепилось за кустик ежевики, заставив женщину потратить несколько секунд на то, чтобы освободиться, но мужчина даже не обернулся, не говоря уже о том, чтобы помочь спутнице. Несколькими секундами позже женщина оборвала ткань и, оставив маленькую красную тряпицу болтаться на кусте, побежала за ним, будто в панике.

Виралай видел дочь Тайхо только однажды, в кристалле, посреди хаоса Большой Ярмарки, но ее темные испуганные глаза задели потаенную струну в его душе: он узнает их где угодно.

После некоторого колебания он все же решил оставить этот крошечный кусочек информации при себе. Видение могло, рассуждал ученик мага, оправдывая свое решение, быть и неправдой – и тогда последует только поток брани, да, наверное, и одно из очень болезненных наказаний лорда. А Виралай вовсе не торопился дополнить свой опыт еще одной поркой.

Все, что он вынес, проходя обучение у Мастера, бледнело до степени легкого неудобства в сравнении с нынешним положением, и все чаще Виралай жалел, что отравил старика и оставил его погруженным в сон, который вкупе с голоданием и жаждой мог – как он слишком поздно сообразил – постепенно убить мага, прежде чем кто-либо из путешественников-первопроходцев доберется до острова.

А если Мастер умрет от руки Виралая, хотя и чуть позже, тогда заклятие, про которое маг рассказывал ему с таким угрюмым видом, с такими жуткими подробностями, точно сработает.

Виралай считал свою хитрость с картами и обещанием золота очень удачной уловкой, потому что смерть старика от чужой руки явно ведь никто не отнесет на его счет, но получалось, что он сам вырыл себе яму.

Мысль эта породила панику, и секундой позже ученик мага уже отчаянно прикидывал, как бы улизнуть от Тайхо Ишиана и вернуться в Святилище вовремя, чтобы успеть спасти старика. «Возможно, – подумал он, – если я притворюсь, что все это только ужасный несчастный случай…»

Лошади выздоровели, благодаря заботе Саро и свежему источнику чистой воды, но у Танто не проявлялось никаких заметных признаков улучшения здоровья.

Саро с упавшим сердцем обдумывал перспективу возвращения домой. Винго покинули Пекс утром, когда солнце залило небо зловещим светом, окрасило облака над холмами в темный кроваво-красный цвет. Потом, обогнув первый изгиб реки, стая пестрых птиц расселась на гигантских деревьях, стоявших по берегам, а затем метнулась прямо мимо баржи с оглушающими криками.

Пестрые птицы с потрясающим черно-белым оперением считались в Истрии дурным предзнаменованием. Когда-то, гласила легенда, они были белыми, как голуби, но, когда Богиня определяла их место в устройстве мира, птицы впали в панику, полетели прямо в ее огонь, и пепел сделал их головки и крылья черными, как уголь. Пятна сохранились и у их потомков. Так они стали недобрыми птицами, появляющимися, по старым преданиям, перед сражениями и рознями, чтобы предвещать злую судьбу и пролитую кровь.

Легенды осуждали их, как стервятников – питались эти птицы мясом мертвецов. Но старая няня Саро, Аннун, женщина из жестокой страны у Фаремских скал, где смерть стала повседневной вещью, а пестрянки исполняли важную функцию уничтожения падали, прежде чем та загниет и испортит перегретый воздух невыносимой вонью, принесла с собой более сложные суеверия. И, считая птиц над головой, Саро не мог не вспомнить считалку, которую она, бывало, декламировала при виде пестрянок:

 
Одна – печаль,
две – прибыль,
три – благословение,
четыре принесут боль,
пять – меч,
шесть – девушка,
семь – знамение,
восемь – предательство,
девять – поцелуй,
десять – желание,
одиннадцать означает Богиню,
а двенадцать – блаженство.
 

Знамение, мрачно подумал Саро. И, судя по обстоятельствам, навряд ли доброе. Он еще раз глянул на улетающую стаю, втайне надеясь насчитать шесть, а еще лучше девять птиц, но глаза его не подвели, Саро знал, что не ошибся. Семь было, семь и осталось.

Гористая местность южнее Пекса, со скалистыми перевалами и крутыми, поросшими лесами долинами, уступила постепенно место террасам, на которых росли апельсиновые деревья и виноградники, перемежающиеся высокими тополями и елями, а затем широким полям с пряностями и бальзамином и розовато-лиловым благоухающим плантациям лаванды. Но вместо воодушевления от красоты знакомого ландшафта Саро охватывал холодный ужас, потому что в Алтее его ожидала совершенно иная судьба, отличная от той, что юноша сам себе столько раз представлял.

Отец, кажется, вбил себе в голову, что Саро должен день и ночь ухаживать за Танто. Очень неприятная задача, даже если бы Саро и любил брата – чего совершенно не наблюдалось, – потому что Танто гнил заживо и один только запах, исходящий от него, мог вызвать рвоту. И все время горюющие родственники определенно будут приходить, чтобы посмотреть на инвалида, как только прослышат о происшествии, и, несомненно, про себя станут полагать нелепым, что судьбы братьев сложились именно так, а не наоборот.

Оторвала юношу от невеселых мыслей жуткая вонь. Даже матросы, привыкшие к неудобствам и грязи, занятые перевозкой животных в жуткую истрийскую жару, стали ругаться от отвращения и замахали руками. Некоторые даже повязали на лицо тряпки, которые носили как тюрбаны на голове, чтобы защититься от прямых солнечных лучей.

Глаза Саро заслезились. Запах казался ему страшно знакомым – после всех часов, проведенных в компании Танто. Несомненно, это сладкая кислота гниющей плоти. Несколькими минутами позже появился источник вони. На грязном берегу, окруженные роем жужжащих насекомых, лежали дюжина или больше нагих тел, все лицом вниз, как принято с незапамятных времен поступать с теми ничтожными колдунами, для которых пламя Фаллы считалось слишком достойной смертью. Некоторые трупы принадлежали мужчинам, но большинство были женщины и дети, такие крошечные, что им явно исполнилось не больше шести-семи лет.

Саро тут же подумал о Гайе и Фало, и сердце его дрогнуло.

Кочевники. Потерянные.

В их происхождении можно было не сомневаться, потому что ни один истриец не решится оставить обнаженное тело женщины своего племени на всеобщее обозрение. Оторвавшись от жуткого зрелища, Саро обнаружил, что моряки вокруг осеняют себя знаками Богини, пока баржа медленно проплывает мимо ужасного места, будто несчастные жертвы все еще содержали крупицы магии, за которую их убили. Кто-то бормотал проклятия – нет, заметил Саро с горьким сожалением, проклинали не тех, кто совершил ужасное злодеяние, а самих кочевников. Не прошло незамеченным, что Фавио притащил в Пексе на палубу Потерянную, чтобы излечить своего старшего сына, и команда уже была готова принять эту резню как должное, в качестве успокоения чувства неправильности его решения.

В Истрии не существовало законов, разрешающих убийство кочевников, в большинстве случаев Потерянных предоставляли самим себе. Саро гадал, что же могло вызвать подобные зверства. Всплеск старой неприязни, взрыв бесконтрольной агрессии или просто грабеж? Нигде не было видно каравана с животными и фургонов, обычно сопровождавших кочевников. «Мы все твари, – подумал Саро. – Наше естество изначально жестоко и беспощадно».

Он снова вспомнил о нежеланном проникновении в чужие жизни, которое преследовало его на Ярмарке, вспышки злобы и насилия. Даже его собственная мать…

Теперь, узнав о тайне своего рождения, юноша страшился взглянуть в ее глаза, боясь, что мать почувствует его приобретенное знание. Ее стыд тогда будет невозможно описать словами. Как может он принести ей такую боль?

Далеко на горизонте поднимался Хребет Дракона – острый, как зубья пилы. Саро никогда не заезжал так далеко на юг и теперь гадал, хватило бы ему смелости просто исчезнуть. Может быть, взять Ночного Предвестника и гнать его галопом в мрачную неизвестность? «И что дальше?» – горько размышлял он. На южных просторах истриец хорошо если протянет несколько дней, а потом его либо убьют свирепые племена, облюбовавшие подножия холмов, либо он вовсе потеряется, оставшись без воды, один на один с неприветливой природой, и будет медленно сохнуть от жары и истощения, либо просто свалится в пропасть, совершив бесконечно долгое падение навстречу смерти на неприветливых камнях.

Другие варианты тоже были малоутешительны – потому что, если Саро отправится в путешествие один по цивилизованной части Истрии, у отца найдется достаточно шпионов, чтобы отыскать сына буквально за день и возвратить домой вновь, прежде чем имя Винго свяжут с новыми бесчестьями.

И вот Саро готовится ступить на родную землю. С каждым шагом чувствуя приближение ворот тюрьмы, из которой ему никогда не выбраться.

– Эх! Никто не спутает это с серебром, идиот!

Отпечатки зубов Тайхо ясно виднелись на серой блестящей поверхности монеты, как темно-коричневые отметки – там, где просвечивала медь.

– Неужели нельзя приманить проклятую кошку, или сжать ее покрепче, или еще что-нибудь?

Виралай мрачно уставился на кусок металла. Он работал весь день под гневное мяуканье несчастной Бете, прикованной к столу рядом. Целый день, но, как сказал Тайхо, результат вряд ли обманет даже слепого.

– Я делаю все возможное, мой господин, – устало проговорил ученик мага. – Но признаю, что серебро еще не безупречно.

Виралай начал работать неделю назад, расплавив несколько простых монет и попытавшись применить на них заклинание Трансформации, но результатом всех усилий стал единственный кусок шлака, стоящий даже меньше, чем те монеты в сумме. Это – и порка. Лорду Кантары очень нравились порки. После настойчивых попыток сделать из металла то, чем он не являлся, Виралаю вдруг пришло в голову вместо этого поработать над иллюзиями, что принесло ему самую экстравагантную похвалу Тайхо – пока тот не осознал, что колдун предлагал ему не слиток настоящего серебра и решение всех его насущных проблем, а дешевый трюк. Через день после жестоких побоев, которые южный лорд не замедлил организовать, Виралай вновь обрел способность говорить и выложил свой план, заслуживший лишь мрачного кивка.

Требования Совета о выплате долга Тайхо становились все настойчивее. Только сегодняшним утром он принимал посланника из Церы, уведомившего, что его друзья лорды в порыве щедрости продлили кредит еще на тридцать дней, но не более того.

Пергамент, врученный посланником (его поведение подсказывало Тайхо, что парень совершил неслыханное, то есть просто развернул и прочел предупреждение), в вежливых выражениях сообщал, что государству срочно требовались деньги, и, если лорд Кантары не сумеет удовлетворить данное требование, у Совета не останется иного выбора, как объявить его ренегатом, конфисковать замок и все имущество в пользу Балто Мирона… этого отъявленного идиота!

Мысль о жирной заднице Балто, опускающейся на изящные дубовые стулья, вырезанные вручную лучшими мастеровыми в Голубых Лесах, не говоря уже об одной из уродливых рабынь в его собственной постели, приносила Тайхо почти физическую боль. Он тут же принялся составлять план, в результате реализации которого собирался одним махом решить все свои затруднения.

Саро смотрел, как мать стоит на коленях возле кучи мусора, которая была когда-то Танто, и осознал с горьким облегчением, что зря боялся встречи с ней – его будто вовсе не существовало.

Она стояла на коленях, водила пальцами по бледному лицу Танто, по лысой, розовой голове, и ее плечи начали трястись. Наверное, действительно потрясение – видеть своего прекрасного сына таким безобразным. Канули в небытие великолепная шевелюра черных волос, золотистый загар, твердые, плоские щеки, невероятно острая линия подбородка – все сменилось бледной, оплывшей маской. Брови и ресницы Танто выступали резким контрастом с теперь нездоровым цветом лица, но в то время как они остались нетронутыми, ни одна волосинка не прорывалась на коже груди и расслабленных щек. И на этом изменения не заканчивались, мрачно думал Саро, вспоминая ужасающую воспаленную рану, на данный момент скрытую одеялами, однако общая вонь наверняка давала Илустрии представление о состоянии сына, а вонял Танто так, будто гнил изнутри.

Когда наконец Илустрия подняла голову, Саро заметил, что спереди ее сабатка настолько промокла, что он мог видеть блеск ее глаз сквозь плотную материю вуали, хотя мать не издала за все время ни звука. Может быть, ткань такая тонкая, или слезы матери, потерявшей любимого сына, необычно обильны? Редкостно беспощадная мысль – ему тут же стало стыдно за себя.

Не подумав, Саро сделал три шага вперед и мягко положил руку на ее плечо. На него тут же обрушилось материнское горе. Эмоции были так сильны, что некоторое время юноша даже не помнил, что надо прервать контакт, и волна за волной отчаяния разбивались о берег его сознания.

Когда наконец он отнял руку, комната покачнулась, и колени его подогнулись.

– Саро!

Над ним маячила темная фигура матери, ее рот, накрашенный в цвета Фаллы, красный и золотой, – для вернувшегося домой мужа, не к месту подумал он, или для его брата Фабела?

– Не трогай меня, – резко сказал юноша, когда рука матери дернулась к нему. – Я в порядке, правда.

Он сел прямо.

– Ты выглядишь… ужасно. – Ее голос упал до шепота.

– Это было долгое путешествие, мама. Я очень устал, вот и все.

Саро быстро вскочил на ноги, морщась от боли после падения. Камень настроения, лежавший в безопасности в кожаном мешочке, холодно пульсировал у грудной клетки, и юноша бессознательно поднял руку, чтобы успокоить его. В это время ядовитый запах наполнил комнату. К такому аромату он уже привык.

– Мне надо снова обмыть его, – мрачно сказал Саро, поворачиваясь к матери. – Может, прикажешь одной из девушек помочь мне?

– Ерунда, – оживленно ответила Илустрия, из ее голоса исчезли все следы слез. – Я ухаживала за ним годами, когда он не мог сам себя обслуживать, и сделаю это снова. Он просто болен. Я сама верну ему здоровье.

Какая уверенность перед лицом беспощадных доказательств обратного, подумал Саро. Как быстро она перешла от истерики к контролируемому спокойствию. Неудивительно, что ей удавалось так хорошо годами скрывать свою неверность.

– Отец сказал, что я должен за ним ухаживать.

– А я говорю, что я со своими женщинами займусь этим, и никто не войдет в его комнату без моего специального позволения.

– Он разозлится.

– Пусть злится: я не собираюсь терять обоих сыновей. Ты выглядишь кошмарно, Саро. Иди отдохни. Я поговорю с отцом.

Итак, Саро очутился в странной ситуации, когда у него оказалось больше времени, чем нужно, потому что Илустрия сдержала слово и навязала на этот раз свою волю Фавио Винго.

Саро слышал голоса родителей, проникающие даже сквозь толстые стены их виллы, доносившиеся из спальни Танто (они положили его в одной из комнат для гостей на первом этаже, где было легче приносить и уносить воду), потом из внешнего коридора и, наконец, от входа на женскую половину. Он изумлялся, как такая сдержанная женщина, как его мать, может превращаться в столь агрессивное существо, когда начинают работать защитные родительские инстинкты.

Потом послышался грохот хлопнувшей тяжелой дубовой двери – такой силы, что затряслись стены, – и наступила тишина. Саро знал, что мать выиграла спор, потому что с тех пор днем он обнаруживал на пути в комнату брата Фину, крепкую женщину, чья мрачноватая угрюмость происходила как от плохого характера, так и из-за потери языка – это сделал жестокий рабовладелец в Гибеоне, на рынке, где Винго и купили ее.

Большую часть первой недели юноша провел в библиотеке, в поисках какой угодно информации о кочевниках. Собрать удалось немного. Оказалось, не только Бродяг так беспощадно посылали в очистительное пламя Фаллы во времена костров. Целые главы из «Истории древнего мира» Ксанона, «Сокровищ знания» Марио Армандо и «Возникновения народов Истрии» Форинга пропали, об их былом наличии в обтянутых кожей томах говорили только промежутки клочки грубо вырванных страниц. Более современные книги – такие, как «Война и Мир: триумфальная победа над варварством» Крузо и «Пути Юга» Давино Рэба, носили дидактический характер.

Общеизвестная «Экономика империи» Леона провозглашала: «Опасность в том, что, хотя внешность Потерянных может привести (в большинстве своем юных и любопытных глупцов) в заблуждение – мол, они „цветастые“ и „экзотичные“, в необычных одеждах, странных татуировках и украшениях, „безвредно причудливые“, с бесконечными амулетами низшего уровня и так называемыми лечебными зельями, – однако на самом деле кочевники представляют серьезную опасность для любого цивилизованного общества. Эти Бродяги не подчиняются никакому определенному своду правил, не вырабатывают систему наказаний для нарушителей (в действительности они даже не признают существования подобной концепции), не молятся никакому божеству, не говоря уже о том, чтобы соблюдать все необходимые ритуалы Фаллы Милосердной. Более того, они не владеют землей, не строят постоянных жилищ и не дают честных супружеских клятв: короче говоря, они бесполезные, не помнящие родства люди, кружащие по миру и ведущие паразитический образ жизни, пожиная плоды тех, кто работает всю свою жизнь, чтобы обеспечить лучшие условия для своих семей и государства в целом. Таким образом, следует отметить, что государства Истрии теряют и деньги, и религиозный пыл из-за предоставления Потерянным прохода через свою территорию. Чтобы поддержать экономическую и метафизическую чистоту в Империи, следует изгнать кочевников прежде, чем безнравственность и нелепые (часто еретические) соблазны лишат народ Истрии тяжело завоеванной власти и данной Богиней уверенности».