Текст книги "Крутое пике. Америка и новый экономический порядок после глобального кризиса"

Автор книги: Джозеф Стиглиц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 41 страниц)

Глава 6. Алчность, взявшая верх над благоразумием

Чрезмерные риски, на которые пошли банки, множество конфликтов интересов и широкие масштабы мошеннических действий – все эти уродливые явления неоднократно выходили на первое место, когда бум в конце концов оканчивался крахом, и в этом отношении нынешний кризис не является исключением. После последнего большого бума, приведшего к Великой депрессии, архитекторы «Нового курса» постарались справиться с коварными проблемами, создав для этого новую структуру регулирования1. Однако память у людей короткая, и полвека являются для них длительным периодом времени. К тому времени, когда Рональд Рейган занял пост президента США, рядом с ним оказалось слишком мало ветеранов, переживших Великую депрессию, которые могли поделиться с ним своими предостережениями и чьи уроки были усвоены не из учебников истории. Доминировали совсем иные мнения. Мир изменился, убеждали представители нового поколения молодежи, отлично, как они сами полагали, разбирающиеся в финансах. Они считали, что они гораздо умнее своих отцов и гораздо лучше подготовлены в технологических вопросах. Достижения в науке привели к более глубокому, по их мнению, пониманию сущности рисков, благодаря чему на свет появились новые инструменты для управления рисками.

Так же как при создании ипотечных кредитов и секьюритизации не было сделано какой‑то одной крупной ошибки, но возникло множество отдельных проблем, аналогичная картина наблюдалась и в американских банках. Даже одной из них, причем любой, было достаточно, чтобы нанести серьезный ущерб, а их комбинация вообще становилась взрывоопасной смесью. Но в то же время тревогу по этому поводу не бил никто: ни инвесторы (которые, казалось бы, должны вести контроль за расходованием их собственных денег), ни управляющие капиталами (которые, казалось бы, должны контролировать деньги, переданные им в управление), ни даже регуляторы (которые, как мы надеемся, должны контролировать финансовую систему в целом).

Мантра о свободном рынке призывает не только к искоренению прежних правил регулирования, но и к полной пассивности при реагировании па новые вызовы, появившиеся в двадцать первом веке, в том числе на рынке деривативов. Министерство финансов США и Федеральная резервная система не только не предлагают ввести правила регулирования, но и используют силовое давление, иногда почти в грубой форме, чтобы оказать сопротивление любым инициативам, предлагающим это сделать. В 1990–е годы глава Комиссии по торговле товарными фьючерсами Брукс– ли Борн высказывалась в пользу введения регулирования. Озабоченность этим вопросом стала особенно острой после того, как Федеральный резервный банк Нью–Йорка в 1998 году разработал план спасения Long‑Term Capital Management, хедж–фонда, чей крах, стоивший в денежном исчислении более триллиона долларов, грозил обвалить весь мировой финансовый рынок. Но министр финансов Роберт Рубин, его заместитель Ларри Сам– мерс и Алан Гринспен решили во что бы то ни стало не допустить введения регулирующих норм и преуспели в этом2. А чтобы отделаться от внимания регулирующих органов раз и навсегда, представители финансовых рынков активно и успешно пролоббировали принятие закона, гарантирующего, что рынок деривативов по–прежнему будет нерегулируемым (закон о модернизации товарных фьючерсов от 2000 года).

В этой борьбе защитники интересов финансового сектора использовали те же тактические приемы, которыми в настоящее время воспользовались банки для получения масштабной антикризисной помощи. Это та же тактика, к которой, помимо прочего, несколько лет назад прибегли заинтересованные стороны для обеспечения повторного назначения Гринспена председателем ФРС3, – тактика устрашения: если деривативы будут регулироваться, заявляли они, капитализм в том виде, в котором мы его знаем, развалится. Из‑за этого на рынке возникнет хаос невыразимых масштабов, и эффективно управлять рисками в таких условиях будет нельзя. Очевидно, люди, убежденные в силе рынков капитала, при этом считали, что эти рынки являются очень хрупкими и не смогут выжить даже в случае одного только упоминания о возможном изменении правил4.

Когда эта книга готовилась к печати, а это происходило почти через два года после начата спада, в области реформирования финансового регулирования было сделано очень мало. Конечно, что‑то в этой области поменяют, но этого почти наверняка будет недостаточно: может быть, этого хватит для того, чтобы помочь нам действовать с учетом складывающейся ситуации, но не для того, чтобы не допустить возникновения очередного кризиса. Более того, и это очень примечательно, мы снова наблюдаем активизацию сторонников дерегулирования: в частности, после скандала с Enron с целью улучшить корпоративное управление и усилить защиту инвесторов был принят закон Сарбейнса—Оксли5, который в ходе его рассмотрения был во многом обескровлен. Представители бизнеса действуют в этом отношении очень умно: какие бы регулирующие правила ни вводились, они немедленно приступают к выяснению того, существуют ли способы для их обхода. Поэтому регулирование должно быть всеобъемлющим и динамичным. Дьявол кроется в деталях. А при наличии сложных правил регулирования и в ситуации, когда регулирующие органы «захвачены» теми, кого они должны регулировать, существует риск, что детали регулирующих документов будут таковы, что банки получат возможность вести себя так же, как и в прошлом. Поэтому регулирующие правила должны быть простыми и прозрачными, а система регулирования – такой, чтобы не допускать чрезмерного влияния со стороны финансовых рынков.

Необходимость регулирования

Кризис дал ясно понять, что саморегулирование, за которое выступал финансовый сектор и которое я рассматриваю как оксюморон, не работает. Мы уже видели, что банки не смогли оценить свои риски. Когда Грин– спен наконец признал, что у его подхода к регулированию есть недостаток, он объяснил его наличие тем, что банки очень плохо заботились о собственных интересах6. Он не мог поверить, что они будут брать на себя риски, которые поставят под угрозу само их существование, и он, по–видимому, не понимал важности стимулов, поощрявших их идти на принятие чрезмерных рисков.

Но даже если какой‑то банк хорошо справлялся с управлением своими рисками, это не помогло бы в управлении системными рисками. Системные риски могут существовать и без наличия только одного системообразующего банка к том случае, когда все банки ведут себя одинаково, а именно так они себя и вели, руководствуясь в своих действиях стадным чувством. Это особенно важный момент, поскольку большая часть нынешней дискуссии в основном посвящена регулированию крупных, системообразующих институтов. Это необходимая, но недостаточная часть.

Если все банки пользуются похожими моделями, то изъян в такой модели, может, например, побуждать их все выдавать плохие кредиты, а затем в одно и то же время пытаться избавиться от этих кредитов. Именно это в действительности и произошло. Например, все банки сделали ставку на то, что никакого пузыря на рынке недвижимости нет, и поэтому считали, что цены на недвижимость падать не будут. Они также решили, что процентные ставки не будут расти, а если они все‑таки увеличатся, заемщики все равно смогут осуществлять выплаты по своим кредитам. Все эти допущения оказались глупыми, и, когда ожидания банков не оправдались, они все попали в беду, не говоря уже о самой системе.

Если проблема возникает только у одного банка и для ее решения ему требуется избавиться от своих активов, сделать это обычно нетрудно. Но когда с проблемами сталкиваются сразу многие аналогичные организации и им всем требуется избавиться от похожих активов, цены таких активов налают. Банки получают за них меньше, чем рассчитывали, и их проблемы экспоненциально усугубляются. Но применяемая каждым из этих банков модель не учитывала такой «корреляции», проявляющейся в виде взаимозависимости действий различных банков. Это вовсе не похоже на саморегулирование. Но это одна из тех особенностей, которые хороший регулятор предвидел бы и учел.

Как правило, большинство рынков сами по себе действуют достаточно эффективно. Но этого не случается, когда появляются отрицательные экстерналии, то есть когда действия одной из сторон негативно влияют на других участников. Для финансовых рынков характерно наличие большого числа таких экстерналий. Рыночные неудачи и провалы очень дорого обходятся обществу и экономике. Если банки берут на себя чрезмерный риск, наличие системы страхования вкладов угрожает финансовому положению налогоплательщиков, и поэтому правительство должно убедиться, что банки, которые оно страхует, действуют осмотрительно. Профессор Джеральд Каирио из Williams College, который работал со мной во Всемирном банке, не раз говорил, что существует два вида стран: те, которые ввели страхование вкладов и знают об этом, и те, которые тоже создали такую систему, по не знают о пей. Во времена кризиса правительства спасают банки независимо оттого, введена ли в стране система страхования вкладов или нет, что стало особенно очевидным в условиях нынешнего кризиса. Но если правительство собирается вмешиваться и брать на себя ответственность, оно должно сделать все возможное для предотвращения крахов и серьезных сбоев.

На протяжении всей этой книги я подчеркиваю важность «последовательного снятия слоев луковицы», то есть определения того, что лежит за каждой из ошибок. На рынках произошли серьезные сбои, и одной из причин этого было влияние значимых внешних факторов. Но существовали и другие способствующие факторы. Я уже неоднократно отмечал влияние рассогласования стимулов: стимулы руководителей банков не были согласованы с целями других заинтересованных сторон и общества в целом. Свою роль сыграло и то, что покупатели активов обладали неполной информацией: хотя одной из социальных функций финансовых рынков является сбор, оценка и распространение информации, но при этом рынки имеют возможности для использования в своих целях неосведомленности людей, и этой возможностью они безжалостно воспользовались.

До кризиса Гринспен и те, кто выступал за идею минимального регулирования, считали, что, поскольку финансовые институты могут самостоятельно регулировать свою деятельность, правительство должно сосредоточить свои усилия лишь на защите мелких инвесторов, но даже при таком подходе все активнее насаждалось применение принципа caveat emptor – покупатель должен сам проявлять бдительность. И даже после того, как стало известно о самых вопиющих случаях хищнического кредитования, представление о том, что «спасение утопающих – дело рук самих утопающих», все еще сохранялось. Однако сейчас произошел ментальный разворот: затраты, возникшие из‑за искаженных теорий дерегулирования, достигли очень больших размеров и распространились на всю мировую экономику. Предполагаемые выгоды от наступления эпохи инноваций оказались иллюзией. В этой главе я рассматриваю вопрос о том, почему финансовая система не функционирует так, как ей следовало бы это делать, а также останавливаюсь на некоторых реформах, которые необходимо провести в финансовом секторе, в том числе: пересмотр стимулов и повышение прозрачности; введение ограничений на принятие чрезмерных рисков; снижение угрозы, связанной с существованием банков, слишком крупных для того, чтобы позволить им рухнуть; а также принятие необходимых мер в отношении некоторых из наиболее сложных финансовых продуктов, включая деривативы.

Искаженные стимулы

Банкиры (по крайней мере, большая их часть) не рождаются более жадными, чем другие люди. Может быть, они становятся такими просто потому, что у них больше возможностей и более сильные стимулы вести себя таким образом, что это причиняет вред другим. Когда частные вознаграждения согласуются с общественными целями, все работает хорошо; если же такой согласованности нет, на свет могут появляться уродливые создания. Как правило, в условиях рыночной экономики стимулы хорошо согласованы друг с другом. Например, на конкурентном рынке дополнительный доход компании, которая произвела дополнительную тонну стали, равен цене этой стали, а ценность дополнительной тонны стали для ее потребителей отражается в цене; точно так же дополнительные расходы на производство еще одной тонны стали отражают ценность требуемых для ее производства дополнительных ресурсов (железной руды, угля и т. д.), что отражается в стоимости этих ресурсов. Вот почему, когда компания добивается максимальной прибыли, она, в идеале, добивается еще и максимального общественного благополучия, выраженного в виде разницы между продажной ценой произведенного продукта и стоимостью ресурсов, использованных в процессе производства. Но, с другой стороны, на финансовых рынках стимулы искажены, причем часто очень сильно.

Важным примером искажения стимулов является оплата труда руководи гелей: очень многие из них получают фондовые опционы. В финансовом секторе большая часть вознаграждения руководителям выплачивается в виде бонусов, размер которых зависит от величины полученного организацией дохода (объема выручки). Сторонники таких систем вознаграждения утверждают, что они обеспечивают мощные стимулы, побуждающие руководителей усердно работать. Но на самом деле этот аргумент является лицемерным, так как руководители отыскивают способы, позволяющие им получать высокое вознаграждение даже в том случае, когда дела их компании идут ни шатко ни валко. На практике оказалось, что зависимость показателей деятельности компании от величины заработной платы руководства является очень слабой, что подтверждается и тем фактом, что руководители компаний с рекордными убытками получили многомиллионные бонусы. Некоторые фирмы в этом отношении пошли настолько далеко, что изменили формулировку применяемых стимулирующих выплат. Теперь у них вместо бонусов за показатели деятельности выплачиваются бонусы, предназначенные для удержания руководителей. Однако, как бы подробно ни обсуждался этот вопрос, главное здесь следующее: оплата руководителей остается высокой, и когда показатели деятельности организации хорошие, и когда они плохие8.

Во многих секторах, где пробовали «вознаграждать по результатам работы», от этого подхода давно уже отказались. Если работники получают вознаграждение па основе сдельной оплаты, у них есть свобода выбора, которой они почти все пользуются: они почти всегда производят самые некачественные продукты. В конце концов, им ведь платят из расчета произведенного количества, а не качества. Этот феномен наблюдался и по всей финансовой цепочке, особенно во времена нынешнего кризиса, когда ипотечные брокеры стремились выдать столько кредитов, сколько могли, не задумываясь о том, будут ли эти кредиты возвращены или нет. Инвестиционные банки предложили столько сложных ипотечных продуктов, сколько смогли, и происходило это только потому, что их служащим платили именно за количество выданных кредитов.

Руководители, получавшие в качестве оплаты фондовые опционы, были заинтересованы в том, чтобы сделать все возможное, чтобы повысить цену акций своей фирмы, прибегая для этого и к бухгалтерским манипуляциям. Чем выше будут цены этих акций, тем большую ценность приобретают их опционы. Они знали, что цена акций поднимется тем выше, чем большим будет размер объявленной прибыли, и они знали, что рынки можно легко обмануть. Одним из самых простых способов повышения объявленной прибыли были манипуляции с балансовыми отчетами, когда потенциальные убытки в балансовом отчете не учитывались, зато в него включались сомнительные поступления платежей. Инвесторы и регуляторы были предупреждены о подобных уловках, но, по–видимому, не извлекли должного урока: в основе многих скандалов, связанных с доткомовским (технологическим) пузырем, раздутым в конце 1990–х годов, лежал именно «творческий» подход к ведению бухгалтерского учета9.

При применении «очень мощных» схем стимулирования в области финансов банкиры делились друг с другом доходами, но не делали этого с убытками. Размер бонусов определялся на основе краткосрочных показателей деятельности, а не долгосрочных.

Словом, в финансовом секторе действительно были стимулы, побуждавшие его участников идти на рискованные варианты, сочетавшие высокую вероятность получения сверхприбыли и небольшую вероятность катастрофы. Если все можно продумать так, что наступление катастрофы окажется возможно лишь в далеком будущем, такой вариант считается приемлемым. Вполне вероятно, чистая прибыль в итоге может оказаться даже отрицательной, но об этом никто не узнает до тех пор, пока не будет слишком поздно что‑то менять. Современный финансовый инжиниринг предоставил инструменты для создания продуктов, которые идеально соответствуют этому описанию.

Можно проиллюстрировать сказанное подходящим примером. Предположим, можно инвестировать деньги в безопасные активы с доходностью 5% годовых. Но мастера финансового дела разработали продукт, который почти всегда обеспечивает доходность в 6%, скажем, на протяжении 90% времени его применения. При помощи какой‑то магии им, похоже, удалось обогнать рынок, причем не на чуть–чуть, а на внушающие удивление 20%. Но в оставшиеся 10% времени существования этого финансового продукта инвестор теряет все. Выходит, что если рассматривать данный финансовый продукт на всем промежутке обращения, его доходность оказывается ниже среднерыночной – 4,5%, это значительно меньше 5%, которые можно заработать, инвестируя в безопасные активы. У данного инновационного продукта выше риск и ниже средняя прибыль по сравнению с безопасным активом. Но, учитывая, что период низкой доходности наступает лишь раз в десять лет, до наступления этой катастрофы инвестор может наслаждаться довольно длительным периодом, в течение которого финансовые волшебники будут переигрывать рынок и обеспечивать более высокую инвестиционную прибыль.

Бедствия, которые возникли из‑за этих искаженных финансовых стимулов, для нас, экономистов, могут быть в какой‑то степени утешительными: паши модели предсказывали, что участники рынка будут придерживаться близорукой стратегии и принимать на себя слишком высокие риски. То, что произошло, подтвердило эти прогнозы. К тому же в «реальной экономике» было трудно отыскать какие‑то сверхвозможности, которые объяснялись бы применением описанных выше инноваций, предложенных на финансовом рынке. В итоге справедливость экономической теории получила еще одно подтверждение. Стало очевидным несоответствие между частными доходами и предоставленной обществу отдачей: финансовые спекулянты были щедро вознаграждены, но они участвовали в настолько рискованных сделках, что это привело к возникновению огромных экономических рисков, которые никак не компенсировались.

Корпоративное управление

Схемы стимулирования, порождавшие несогласованную мотивацию разных участников, в конечном счете не принесли пользы ни акционерам, ни обществу в целом. Чистая прибыль многих крупных банков за 5–летний период, с 2004 по 2008 год, была отрицательной10. Акционер, вложивший 100 долл. в Citibank в 2005 году, в конце 2008 года владел акциями, которые на тот момент стоили 13,9 долл.

Схемы стимулирования, однако, оказались очень выгодными для руководителей банков, и хотя некоторые из них были настолько недальновидны, что держали значительную часть своего личного богатства в обесценившихся акциях своих банков, в большинстве своем они в настоящее время являются богатыми, а иногда и очень богатыми людьми.

Руководство осталось безнаказанным благодаря плохой системе корпоративного управления. Американские корпорации (как и во многих других странах) лишь номинально управляются акционерами. На практике бразды правления находятся в руках менеджеров, которые управляют бизнесом в своих интересах11. Во многих корпорациях, акции которых распределены среди очень широкого круга владельцев, большая часть членов совета директоров назначается с подачи менеджеров, а они, естественно, заинтересованы в том, чтобы места в совете заняли «свои люди». Совет директоров принимает решения о размере оплаты труда менеджеров, а компания со своей стороны обеспечивает хорошее вознаграждение для членов совета. Очень комфортная ситуация для участников этих отношений.

После скандала с Enron в целях совершенствования корпоративного управления Конгресс принял новый, как считается, жесткий закон Сарбейнса—Оксли, который получил скандальную известность, вступив в силу в июле 2002 года. Сторонники корпоративного сектора утверждали, что этот закон возлагает на бизнес непомерно тяжелое бремя. Я же критиковал этот закон за то, что по многим вопросам он оказался недостаточным12. В нем не уделено должного внимания порочным стимулам, породившим все то неэтичное корпоративное поведение, которое было описано выше. Он не требует от компаний показать четко и открыто, что именно получают руководители в виде фондовых опционов13.

Правила бухгалтерского учета фактически поощряют использование именно такого варианта выплаты вознаграждения. Компании с удовольствием этим пользуются, поскольку это позволяет им обеспечивать высокую оплату руководителям таким образом, чтобы акционеры не знали обо всех расходах, связанных с этим вознаграждением. Закон сохранения материи говорит, что повышение оплаты труда руководства всегда осуществляется за счет кого‑то другого; в случае фондовых опционов этим «кем‑то» оказываются акционеры корпорации.

То, что у руководства были стимулы – и возможности – для создания таких систем вознаграждения, которые позволяли бы им получить выгоды за счет других, по–видимому, совершенно очевидно. Но до сих пор остается загадкой, почему этого не понимали акционеры. Может быть, недостатки, заложенные в систему корпоративного управления, делали практически невозможным оказание прямого воздействия на руководителей, но инвесторам и в этом случае следовало бы «наказывать» корпорации, использующие подобные системы стимулирования, путем давления на цену их акций. Тем самым они могли бы послать предупреждающий сигнал, после получения которого в поведении руководства произошли бы нужные изменения. Но они этого не сделали.