Текст книги "Каприз Олмэйра. Изгнанник. Негр с "Нарцисса" (Сочинения в 3 томах. Том 1)"

Автор книги: Джозеф Конрад

сообщить о нарушении

Текущая страница: 47 (всего у книги 52 страниц)

– Ты не посмел бы называть меня негром, [23]если бы я не был полумертвым, ты, ирландский бездельник, – громко прогудел Джемс Уэйт.

– Ты… брр… Ты все равно не был бы белым, если бы был здоров, как я… Я еще расквитаюсь с тобой… брр… в хорошую погоду… брр… привязав одну руку за спину… бррр…

– Не желаю я твоих лохмотьев, я хочу воздуха, – слабо задыхаясь, пробормотал негр, словно вдруг лишился сил.

Брызги со свистом и стуком перелетали над ними. Люди, мучительно вырванные шумом ссоры из своего мирного оцепенения, стонали, бормоча проклятия. Мистер Бэкер немного отполз в подветренную сторону, где неясно выступали очертания большой бочки и какого-то белого предмета около нее.

– Это вы, Подмур? – спросил мистер Бэкер.

Ему пришлось два раза повторить вопрос, прежде чем повар повернулся, слабо закашлявшись.

– Да, сэр, я молился в душе о быстром избавлении, потому что я готов по первому зову… я…

– Послушайте-ка, повар, люди погибают от холода.

– От холода, – мрачно повторил повар, – Им скоро будет слишком жарко.

– Как это? – спросил мистер Бэкер, глядя вдоль палубы, на которой слабо поблескивала замерзшая вода.

– Это отъявленные грешники, – продолжал повар торжественным, но нетвердым голосом, – такие же неисправимые, как и все другие моряки, плавающие на кораблях в этом грешном мире. Вот я… – Дрожь мешала ему говорить. Место было незащищенное, и повар, одетый в бумажную рубаху и пару тонких штанов, сидел, поджав колени к самому носу и вздрагивал под уколами жалящих соленых брызг. В голосе его чувствовалось полное изнеможение. – Вот я… всегда. Мой старший сын, мистер Бэкер… умный мальчик… В последнее воскресенье на берегу, перед тем, как уйти в плавание, он не захотел пойти в церковь, сэр. Я говорю: «Пойди и приведи себя в порядок, не то будет плохо». Что ж он делает? В пруд, мистер Бэкер, падает в пруд в своем лучшем костюме, сэр. Несчастный случай?.. «Ничто не спасет тебя, хоть ты и ученый», – говорю я… Несчастный случай!.. Я высек его, сэр, порол до тех пор, пока рука не отнялась… – Голос его задрожал. – Я высек его, – повторял он, стуча зубами; затем, минуту спустя, издал мрачный звук, не то стон, не то храп. Мистер Бэкер потряс его за плечо.

– Эй, повар! Подтянитесь, Подмур! Скажите мне, нет ли свежей воды в кухонном баке? Корабль как будто уже не так кренится; я попробую пробраться в переднюю часть. Вода подбодрит их немного.

– Алло! Алло! Послушайте, послушайте!

Повар сопротивлялся.

– Нет, сэр, не вы.

Он начал карабкаться в наветренную сторону.

– Кухня мое дело, – крикнул он.

– Вот и повар помешался, – сказали несколько голосов.

Тот заорал:

– Это я-то помешался? Я больше готов к смерти, чем кто – либо из вас, не исключая офицеров. Пока она держится на воде-я повар! Я приготовлю вам кофе.

– Повар, ты джентльмен! – крикнул Бельфаст.

Но повар уже поднимался по наветренной лестнице. Он остановился на минуту, чтобы крикнуть еще раз вверх на ют:

– Пока она держится на воде – я повар! – и исчез, словно свалился за борт. Люди, услышавшие его слова, послали ему вслед ликующий вопль, который прозвучал, как писк больных детей.

Приблизительно час спустя один из них отчетливо произнес:

– Он ушел навсегда.

– Очень возможно, – согласился боцман, – даже в хорошую погоду Подмур держался на палубе не ловчее дойной коровы, совершающей свое первое путешествие. Пойти, что ли, взглянуть?

Никто не тронулся. Часы медленно тянулись во тьме, и мистер Бэкер несколько раз ползком совершал обход люка. Некоторым людям почудилось, будто он перешептывается со шкипером. Но в тот момент воспоминания были несравненно живее действительности, и они никак не могли разобрать, послышался ли им этот шепот теперь или много лет назад. Они не пытались разобраться в этом. Одним шепотом больше или меньше – не все ли равно? Было слишком холодно для того, чтобы проявлять любопытство, и, пожалуй, даже, чтобы надеяться. Невозможно было оторвать ни одной минуты или мысли от того самого важного, что целиком заполняло их души – желания жить. И воля к жизни поддерживала жизнь в этих апатичных людях, покорно переносивших неистовство холода. А черный, осыпанный звездами, купол неба медленно вращался над судном, которое блуждало по бурной пустыне моря, неся на себе их муки и смятение.

Они тесно прижимались друг к другу, чувствуя себя совершенно оторванными от всего остального мира; им слышались громкие ободряющие звуки, которые вливали мужество в их сердца и давали им силы сносить в течение долгих часов глубокой тишины муку своего существования. Они видели среди ночи солнечный свет, чувствовали тепло и, вдруг содрогнувшись, проникались уверенностью, что солнце никогда не встанет над замерзшим миром.

Некоторые слышали смех, улавливали обрывки песен; другим у края юта чудились человеческие крики. Они открывали глаза и с удивлением замечали, что продолжают слышать их, хотя очень слабо и как будто издалека. Боцман сказал:

– Это повар, кажется, орет там, на носу.

Он едва верил собственным словам и не узнавал своего голоса. Прошло много времени, прежде чем сосед его подал признаки жизни. Он грубо толкнул другого и сказал:

– Повар кричит!

Многие не поняли, другие остались безучастны; большинство, дальше к корме, попросту не поверило. Однако у боцмана и еще одного человека хватило мужества поползти к носу, чтобы посмотреть в чем дело. Казалось, будто они ушли уже много часов назад и их скоро забыли. Но вдруг люди, погруженные до тех пор в безнадежную покорность, точно обезумели от желания причинять боль.

Они стали обрабатывать друг друга кулаками и упорно колотить в темноте все, что попадалось им под руку мягкого. Они возбужденно шептали, делая для этого больше усилий, чем потребовалось бы для крика.

– Они достали кофе… Боцман раздобыл…

– Врешь… где?..

– Несут… повар сварил…

Джемс Уэйт застонал. Донкин злобно начал карабкаться, не заботясь о том, на кого он наступает. Он весь был поглощен одной тревожной мыслью, как бы что-нибудь не перепало начальству. Кофе принесли в горшке, и они по очереди прикладывались к нему. Напиток был горячий и казался чем-то фантастическим в ту минуту, когда он обжигал жадные рты. Люди вздыхали, расставаясь с горшком:

– Как это ему удалось сварганить его?

Некоторые слабо восклицали:

– Молодчина, доктор!

Каким-то образом он сварил его. Арчи заявил впоследствии, что это было «не иначе, как чудо». Мы много дней не переставали удивляться, и это происшествие неизменно оставалось самой интересной темой разговора вплоть до конца нашего плавания. В хорошую погоду мы расспрашивали повара, что он почувствовал, когда увидел свою плиту «дыбом». Во время северозападного муссона или в тихие вечера мы осведомлялись, не пришлось ли ему стать на голову, чтобы как-нибудь вернуть кухню в равновесие. Мы высказывали предположение, что он использовал доску, на которой режут хлеб, в качестве плота, и таким образом, стоя на ней, мог с полным комфортом поддерживать огонь в топке; и мы изо всех сил старались скрыть под иронией свое восхищение им. Он уверял, что сам не знает, как это вышло, журил нас за легкомыслие и заявлял с торжественным воодушевлением, что он был избран свыше сосудом благодати для спасения наших грешных жизней. В сущности, он был, несомненно, прав; но ему не следовало выражать такой оскорбительной уверенности в этом – ему не следовало так часто намекать в нашем присутствии, что всем пришлось бы плохо, если бы на судне не оказалось его – чистого и достойного принять; благодать и силу для свершения подвига милосердия. Если бы он спас нас благодаря своей храбрости и ловкости, мы, пожалуй, в конце концов примирились бы с этим; но чувствовать себя обязанными чьей-либо добродетели и святости было для нас! не легче, чем для всякой другой горсточки человечества. Подобно многим благодетелям рода людского, повар слишком серьезно отнесся к своему подвигу и получил в награду одну лишь непочтительность. Однако нельзя сказать, чтобы мы не проявляли никакой благодарности. Он продолжал оставаться в наших глазах героем. Его слова – величайшее изречение всей его жизни – обратились среди нас в поговорку и приобрели такое же историческое значение, как и многие другие удачные выражения завоевателей или мудрецов. Впоследствии, когда кто-либо из нас в смущении останавливался перед какой-нибудь задачей и слышал совет отказаться от нее, он выражал свою решимость одолеть препятствие словами: «Пока она держится на воде – я повар!»

Горячий напиток помог нам пережить мрачные предутренние часы. Небо, низко склонившееся к горизонту, начало окрашиваться нежными оттенками розового и желтого цвета, придававшими ему сходство с какой-то редкой раковиной; а выше, там, где свод сиял перламутровым блеском, маленькое черное облако напоминало забытый клочок ночи, вставленный в ослепительную золотую оправу. Лучи света прыгали по гребням волн. Все глаза были устремлены на восток. Солнце заливало светом измученные лица. Они отдавались усталости с готовностью людей, навсегда покончивших со своей работой. Высохшая соль блестела, точно иней, на черном клеенчатом пальто Сингльтона. Он сидел, склонившись на руль, широко раскрыв безжизненные глаза. Капитан Аллистоун, не мигая, в упор смотрел на восходящее солнце. Губы его вдруг зашевелились, открывшись в первый раз за двадцать четыре часа, и он крикнул свежим твердым голосом:

– Повернуть через фордевинд!

Резкий повелительный тон команды заставил всех этих оцепеневших людей вздрогнуть, словно от неожиданного удара хлыстом. И хотя все по-прежнему остались без движения на своих местах, сила привычки все же заставила кое-кого повторить едва слышным шепотом приказание. Капитан Аллистоун посмотрел вниз на своих людей и некоторые из них с дрожащими пальцами и беспомощными движениями сделали попытку устремиться куда-то наугад. Он нетерпеливо повторил:

– Повернуть через фордевинд! Ну-ка, мистер Бэкер, расшевелите их… что с ними там?

– Поверни корабль! Эй, оглохли вы, что ли? Поверни корабль! – загремел неожиданно боцман.

Его голос точно разрушил смертельные чары. Люди начали шевелиться, ползать.

– Пусть поднимут фок-стеньги-стаксель! Как можно живее! – произнес очень громко шкипер. – Если вам не удастся произвести маневр стоя, придется проделать его лежа – вот и все! Торопись…

– Живее, ребята. Надо помочь бедной девочке! – понукал боцман.

– Есть, есть! Поверни через фордевинд, – восклицали пре– I рывающиеся голоса.

Люди, находившиеся у бака, с недовольными лицами приготовлялись к переходу на нос. Мистер Бэкер, фыркая, на четвереньках пополз вперед, чтобы показывать дорогу, и они последовали за ним через уступ. Остальные продолжали тихо лежать, затаив в сердце подлую надежду, что их не потревожат, пока участь судна не решится в ту или иную сторону.

Спустя некоторое время в передней части на крыше бака стали поодиночке показываться люди; позы их были крайне неустойчивы: они висли на перилах, карабкались на якоря, обнимали поперечину брашпиля или прижимались к шпилю. Вид у них был встревоженный, они размахивали руками, становились на колени, ложились плашмя, шатаясь поднимались и, казалось, делали все, чтобы очутиться за бортом. Вдруг маленький белый кусок парусины затрепетал среди них; он становился все больше и волновался все сильнее. Его узкий верхний конец поднимался толчками и, наконец, замер в солнечных лучах натянутым треугольником.

– Справились! – закричал голос на корме. Капитан Аллистоун выпустил веревку, которая была обернута вокруг его кисти, и стремглав покатился в подветренную сторону. Видно было, как он сбрасывал подветренные грота-брасы, в то время, как отливающие назад волны перекатывались через его голову.

– Выправить грота-реи, – крикнул он нам, смотревшим на него сверху, застыв от удивления. Мы не решались двинуться.

– Грота-брас, ребята! Да выбирайте же, выбирайте! Ложитесь на спину и выбирайте! – кричал он снизу, наполовину затопленный волнами.

Нам не верилось, что мы сможем сдвинуть грота-реи, но те, которые были посильнее и менее остальных пали духом, попробовали исполнить приказание. Другие, скрепя сердце, начали помогать им. Глаза Сингльтона снова заблестели, когда он взялся за ручку штурвала. Капитан Аллистоун с трудом стал пробираться к наветренному борту.

– Выбирайте, ребята! Постарайтесь сдвинуть его! Выбирайте и помогите кораблю.

Его суровое лицо было залито краской и возбуждено.

– Слушается она руля, Сингльтон? – крикнул он.

– Еще не двигается, сэр, – гаркнул старик невероятно хриплым голосом.

– Не зевать на руле, Сингльтон, – шумел капитан. – Тяни, ребята! Что вы возитесь там, точно дохлые крысы?

Мистер Крейтон лежал на спине с распухшей ногой и бледным, как бумага, лицом; глаза его мигали и бескровные губы кривились. В неистовой суматохе люди толкали его, наступали на его больную ногу, упирались ему коленями в грудь. Он сохранял полное спокойствие и, стиснув зубы, переносил боль бс» единого стона или вздоха. Горячность капитана и крики вссч этих молчаливых людей влили в нас бодрость. Мы тянули изо всех сил, повиснув гроздьями на канате. Мы услышали, как ка питан обратился к Донкину, который, по своему обыкновению, подло отлынивал от работы, растянувшись на палубе животом вниз.

– Я проломлю тебе башку этим кофельнагелем, если ты сей час же не возьмешься за брас!

И эта жертва людской несправедливости трусливо и дерзко пропищала:

– Бы что же это, убивать нас вздумали теперь? – и в ту же минуту с неожиданным остервенением ухватилась за канат. Лю ди вздыхали, кричали, бормотали свистящим шепотом бессмыс ленные слова, охали. Реи двинулись и медленно выправились против ветра, громко гудевшего в такелаже.

– Пошла, сэр! – закричал Сингльтон, – Только что тронулась.

– Закрепи брас! Закрепи! – требовал капитан.

Мистер Крейтон, почти задохшийся и лишенный возможности двинуться, сделал отчаянное усилие левой рукой и умудрил ся присезнить канат.

– Все крепко! – крикнул кто-то. Крейтон закрыл глаза, словно погружаясь в обморок, а мы, столпившись около браса, с тревогой следили за там, что станется теперь с судном.

«Нарцисс» медленно менял положение, словно он испытывал такую же усталость и упадок духа, как и люди, бывшие на нем. Он очень постепенно уклонялся под ветер; мы следили за ним, затаив в тревоге дыхание, пока чуть не задохнулись; но лишь только ветер оказался позади траверза, судно начало двигаться и заставило затрепетать наши сердца. Ужасно было видеть, как этот почти перевернутый корабль медленно ускорял ход, волоча свой затопленный борт под водой. Разбивающиеся волны покрывали юферсы. Нижняя половина палубы была полна неистовых водоворотов и быстрин; и длинная линия подветренных поручней по временам чернела в крутящейся пелене пены, белой и ослепительной, словно покрытое снегом поле. Ветер пел в рострах пронзительную песнь; при каждом легком крене мы ждали, что корабль вот-вот соскользнет боком на дно за нашими спинами.

Корабль сделал первое решительное усилие выпрямиться, и мы поддержали его слабым и нестройным воем. Огромная волна с разбега поднялась над кормой и повисла над нами загнувшимся гребнем, затем обрушилась вниз под кормовой подзор и разлилась в обе стороны целым морем бурлящей пены. Ее свирепое шипение было покрыто карканьем Сингльтона:

– Она слушается руля!

Теперь обе ноги старика твердо упирались в решетчатый люк, и колесо быстро вращалось, когда он отводил штурвал.

– Привести корабль к ветру на четверть влево и укрепить! – приказал капитан, шатаясь на ногах.

Он первый поднялся из середины распростертой груды наших тел. Несколько человек возбужденно закричали: «Она поднимается!» Далеко впереди, на носу, виднелись фигуры мистера Бэкера и трех матросов. Они держались прямо и чернели на чистом небе, подняв руки и раскрыв рты, как будто кричали что – то в один голос. Судно задрожало, стараясь поднять свой затопленный борт, накренилось снова, на минуту, казалось, обессилело, безжизненно погружаясь и воду, и вдруг, сильно рванувшись, метнулось в наветренную сторону, словно вырвавшись из чьей-то мертвой хватки. Огромное количество воды, которое палуба зачерпнула при крене, перекатилось через судно к правому борту. Послышался громкий треск. Железные полупортики, распахнувшись, загрохотали звонкими ударами. Вода, со стремительностью реки, прорвавшей плотину, хлынула через поручни правого борта. Море на палубе и волны, окружавшие корабль, смешивались друг с другом в оглушительном реве. Как только мы поднимались, нас снова неудержимо опрокидывало или швыряло от борта к борту. Люди перекатывались, не будучи в силах остановиться, и вопили:

– Палубу снесет!

Огромный вал поднял судно, и оно с минуту неслось вместе с ним, выливая густые потоки воды через отверстия своих израненных боков. Подветренные брасы были частью снесены, частью смыты с кофельнагелей, и тяжелые реи впереди угрожающе раскачивались из стороны в сторону. В передней части видно было, как люди корчились, бросая полные ужаса взгляды на огромные нижние реи, кружившиеся над их головами. Разорванная парусина и концы поломанных приводов развевались в воздухе, точно пряди волос. Под ярким солнцем, по сверкающему хаосу и реву волн слепо несся корабль, всклокоченный и обезумевший, словно стараясь бегством спасти жизнь; а мы, в смятении и тревоге, еле удерживаясь на ногах, кружились на юте. Мы говорили все разом, визгливым лепетом, и с виду напоминали инвалидов, а по движениям сумасшедших. Расширенные и блуждающие глаза блестели на улыбающихся истощенных лицах, которые, казалось, были посыпаны толченым мелом. Мы топали ногами, хлопали руками и чувствовали себя способными запрыгать или выкинуть что-нибудь необычайное, хотя, в действительности, едва держались на ногах. Капитан Аллистоун, суровый и худой, жестикулировал как безумный, крича мистеру Бэкеру:

– Закрепите нижние реи. Закрепите их как можно сильнее!

На главной палубе люди, взволнованные его криками, расплес кивая воду, бесцельно метались из стороны в сторону, по пояс в кипящей пене. В стороне от всех, на краю кормы, стоял у руля старый Сингльтон, благоразумно засунув свою белую бороду под верхнюю пуговицу блестящего пальто. Покачиваясь над грохотом и суматохой волн, он возвышался в суровом спокойствии, всеми забытый, напряженно следя своими зоркими старыми глазами за искалеченным кораблем, который открывался перед ним во всю длину, наклонившись вперед в порыве качки. Перед его высокой прямой фигурой двигались одни только перекрещенные руки, ловкие, всегда готовые решительным поворотом задержать или ускорить снова быстрое вращение ручек штурвала. Он внимательно управлял рулем.

IV

Бессмертное море, в своей великой справедливости, дарует людям, помилованным ею презрительным милосердием, возможность изведать в полной мере треволнения, которых они искали. Совершенная мудрость его милосердия не разрешает им пораздумать на свободе о замысловатом и горьком привкусе бытия, чтобы они, чего доброго, не вспомнили и не пожалели о том, что приняли в дар эту чашу вдохновляющей горечи, из которой они так часто вкушали и которую так часто пытались оторвать от их немеющих, но все же сопротивляющихся губ. Не успев еще спастись, они тотчас же должны приступить к оправданию своей жизни перед вечной жалостью, которая повелевает труду быть тяжелым и беспрерывным – от восхода до заката и от заката до восхода. И так будет продолжаться до тех пор, пока истомленная смена дней и ночей, заполненных упорными криками мудрых, требующих счастья и пустого неба, не искупится наконец глубокой тишиной страдания и труда, немым страхом и немым мужеством людей темных, забывчивых и выносливых.

Шкипер и мистер Бэкер, столкнувшись лицом к лицу, уставились друг на друга напряженным и удивленным взглядом людей, неожиданно встретившихся после долгих бурных лет. Оба лишились голоса и переговаривались каким-то отчаянным шепотом.

– Все налицо? – спросил капитан Аллистоун.

– Все до единого.

– Никто не пострадал?

– Только второй подшкипер.

– Я сейчас посмотрю, что с ним; мы счастливо отделались.

– Очень, – едва слышно выдавил мистер Бэкер.

Он ухватился за поручни, вращая налитыми кровью глазами. Маленький седой человечек сделал усилие, чтобы покрыть голосом глухой ропот волн, и устремил на своего старшего помощника холодный взгляд, который пронизывал, как стрела.

– Поставьте паруса, – сказал он властным голосом, непреклонно сжав свои тонкие губы. – Как можно скорее поставьте паруса. Ветер благоприятный. Живо, сэр! Не давайте людям очнуться. Они сразу почувствуют изнеможение, лишатся последних сил, и мы никогда… мы должны вывести корабль теперь…

Он зашатался под длинной тяжелой волной; поручни потонули в блестящей, шипящей пене. Капитан ухватился за ванты и беспомощно прислонился к своему помощнику…

– Наконец-то у нас попутный ветер! Поставьте… паруса, – Голова его перекатывалась с одного плеча на другое. Глаза начали быстро мигать. – И насосы… насосы… мистер Бэкер.

Он смотрел на мистера Бэкера так, будто лицо помощника находилось на расстоянии полумили (а не одного фута) от его глаз.

– Не давайте людям отдыхать, пока… пока не выведете корабля, – пробормотал он сонным голосом, точно человек, погружающийся в дремоту. Вдруг он снова взял себя в руки.

– Нельзя стоять. Не годится, – сказал он, сделав мучительную попытку улыбнуться. Он отпустил свою опору и, подгоняемый креном судна, против воли побежал маленькими шажками на корму, задержавшись там у подставки нактоуза. Он повис на ней и бессмысленно уставился на Сингльтона, который, не обращая на него внимания, продолжал тревожно следить за концом утлегаря.

– Рулевой привод в исправности? – спросил капитан.

В горле старого матроса раздался шум, как будто слова стукались там друг о дружку, прежде чем вырваться наружу.

– Слушается… как маленькая лодочка, – сказал он наконец с хриплой нежностью, не посмотрев на капитана хотя бы уголком глаза. Затем он заботливо повернул колесо вниз, продержал его так некоторое время и снова отбросил назад. Капитан Аллистоун с трудом оторвался от восхитительного ощущения опоры и зашагал по палубе, качаясь и пошатываясь, чтобы сохранить равновесие.

Поршни насосов выскакивали короткими прыжками, издавая резкий металлический звук, в то время как маховые колеса легко и быстро вращались у грот-мачты, с равномерной стремительностью раскачивая из стороны в сторону две грозди обессилевших людей, которые висели на рычагах. Они отдавались движению, балансируя верхней частью туловища, с искаженными лицами и окаменелыми глазами. Плотник, время от времени покрякивая, механически восклицал:

– Встряхни, ребята! Не спускай!

Мистеру Бэкеру не хватало голоса, чтобы говорить, но у него оказалось достаточно голоса, чтобы кричать; люди под градом его изысканных поощрений возились с найтовами и вытаскивали новые паруса; считая себя неспособными двигаться, они поднимали вверх тяжелые блоки и перебирали снасти. Люди с отчаянными усилиями не твердо взбирались по снастям и, всякий раз перенося точку опоры с одной снасти на другую, испытывали головокружение; одни ступали по реям наугад, как будто двигались в темноте, другие же с беспечностью вконец измученных людей доверялись первой попавшейся под руку веревке. Верная угроза падения не ускоряла вялого биения их сердец; снизу беспрерывно и слабо доносился рев волн, шипевших где – то глубоко под ними. Он казался им неясным и далеким, как будто долетал из другого мира. Ветер наполнял их глаза слезами и сильными порывами старался столкнуть их с тех мест, на которых им с трудом удавалось укрепиться в ненадежных позах. Лица были залиты водой, волосы развевались; люди, сидя верхом на концах рей, взлетали вверх и вниз между небом и морем, цеплялись за перты, всем телом обвивались вокруг топенантов, чтобы дать свободу рукам, или упирались в узлы канатов. Их мысли смутно переходили от желания покоя к желанию жить, в то время как окаменевшие пальцы отдавали нок-бензеля, искали ощупью ноки или упорно и напряженно сопротивлялись сильным толчкам полощущихся парусов. Они дико смотрели друг на друга и делали одной рукой безумные знаки, держа в другой собственную жизнь; они глядели вниз на узкую полосу затопленной палубы, кричали в подветренную сторону:

– Облегчи там! Выбирай! Крепи!

Губы их двигались, глаза свирепо таращились, полные нетерпеливого желания быть поскорей понятыми; но ветер относил слова в бурное море, не дав возможности разобрать их. В невыносимом бесконечном напряжении они работали точно люди, которых жестокий кошмар заставляет трудиться в атмосфере льда или пламени. Их бросало то в жар, то в холод. Глазные яблоки болели, словно в дыму пожара. Головы готовы были лопнуть от малейшего крика; чьи-то жесткие пальцы сжимали им горло. При каждом крене они думали: «Теперь конец, нас всех стряхнет в море», – и, когда корабль снова подбрасывало вверх, они дико кричали:

– Эй, смотри там! Лови конец! Продерни начисто… поверни блок… – Они отчаянно мотали головами, трясли рассвирепевшими лицами, – Нет, нет… снизу вверх…

Казалось, они ненавидели друг друга смертельной ненавистью. Страстное желание покончить со всем этим глодало им сердце, и стремление сделать все, как можно лучше, жгло его мучительной болью. Они проклинали свою судьбу, презирали свою жизнь и тратили дыхание на то, чтобы осыпать друг друга жестокой бранью. Парусный мастер с непокрытой лысой головой лихорадочно работал, забыв о прежней интимности с адмиралами. Боцман то взбирался наверх со свайками и развевающимися связками шкимушек, то опускался на колени на реи, с риском перевернуться; при этом его то и дело посещали яркие мимолетные видения собственной «старухи» и ребят, оставшихся в болотистой деревушке. Мистер Бэкер, чувствуя сильную слабость, фыркая, топтался то тут, то там, непоколебимый, словно человек, сделанный из железа. Он накидывался на тех, кто, спустившись сверху, останавливался, чтобы передохнуть; он приказывал, подбодрял, бранился.

– Ну же, к грот-марселю, живее, клади подъемный гордень. Не толпись там зря.

– Что ж, нам так и не дадут передохнуть? – забормотали голоса.

Он свирепо обернулся кругом с замиранием сердца.

– Нет, отдыха не будет, пока вы не кончите работу. Работайте, покуда не свалитесь с ног. Вот для чего вы здесь.

Матрос, стоявший рядом с ним, коротко рассмеялся.

– Работай или подыхай, – крикнул он с горечью, затем плюнул на свои широкие ладони, вскинул длинные руки и, ухватившись за канат, качавшийся высоко над его головой, издал печальный воющий крик, призывая остальных тянуть вместе с ним. Волна перекатилась через шканцы и отшвырнула их всех в подветренную сторону; они растянулись плашмя. Шапки поплыли. Из белой шипящей пены то тут, то там высовывались стиснутые руки, брыкающиеся ноги, отфыркивающиеся физиономии. Мистер Бэкер, сбитый с ног вместе с остальными, кричал:

– Не отпускай каната! Держись! Держись!

И они, несмотря на боль от ушибов, продолжали держаться за канат, словно в этом заключалось счастье всей их жизни. Судно неслось при сильной боковой качке, и верхушки гребней сверкали своими белыми головами то над левым, то над правым бортом.

Судно быстро разрезало воду, опережая волны. Угрожающий гул валов, поднимавшихся далеко позади шхуны, наполнял воздух потрясающими вибрациями своего рева. И опустошенное, истерзанное, израненное судно, взмывая пену, неслось к северу, словно вдохновленное доблестью высокого подвига…

Бак имел неуютный и печальный вид. Матросы в унынии рассматривали свой пострадавший приют. Он был весь покрыт тиной; с мокрых переборок стекала вода; ветер глухо гудел, врываясь в открытые двери, бесформенные обломки загромождали пол, – и вся картина напоминала палузатопленную приливом скалистую пещеру. Многие потеряли все, чем владели в этом мире, но большая часть правой вахты уберегла свои сундуки, из щелей которых вытекали теперь тонкие струйки воды. Постели были пропитаны водой; одеяла, развернутые и уцелевшие благодаря какому-нибудь гвоздю, чавкали под ногами. Люди вытаскивали из дурно пахнувших углов мокрые лохмотья и, выжав воду, узнавали в них свою собственность. Некоторые тупо улыбались. Другие печально и безмолвно оглядывались вокруг. Они радовались, как дети, какой-нибудь старой жилетке и стонали от горя над бесформенными вещами, найденными среди черных обломков расщепленных коек. Под бушпритом нашли одну из ламп бака, каким-то непонятным образом забившуюся туда. Чарли тихонько хныкал. Ноульс, прихрамывая, топтался вокруг, обнюхивая и исследуя темные уголки в надежде спасти что-нибудь. Он извлек откуда-то один сапог, вылил из него грязную воду и был теперь занят тем, чтобы отыскать владельца своей находки. Часть команды, удрученная потерей имущества, сидела на ахтер-люке, упершись локтями в колени, прижав кулаки к щекам. Они не удостаивали взглядом услужливого Ноульса. Он совал им свой сапог под нос:

– Вот крепкий сапог, не твой ли?

Они рычали в ответ:

– Нет, убирайся!

Один выпалил:

– Провались ты к черту вместе с ним.

Ноульс удивился:

– Почему? Сапог крепкий.

Но тут он вспомнил вдруг, что сам лишился всего до последней нитки, и, швырнув в сторону свою находку, начал браниться.

В тусклом свете раздавался нестройный гул ругательств. Кто – то вошел и, опустив руки, остановился неподвижно на пороге, повторяя:

– Вот так дьявольская переделка! Вот так дьявольская переделка!

Несколько человек тревожно рылись в затопленных сундуках, ища табак. Они тяжело дышали и кричали, опустив вниз голову:

– Посмотри-ка, Джек… Вот, Сэм… выходной костюм… испорчен вконец…

Один слезливо богохульствовал, держа перед собой пару брюк, с которых стекала вода. Никто не обращал внимания. Откуда-то вдруг появился кот. Ему устроили овацию. Животное передавали из рук в руки, ласкали, нашептывали ему нежные имена. Матросы строили догадки о том, где он «отсиделся», и препирались об этом друг с другом. Разгорелся крикливый спор. В бак вошли два человека с ведром свежей воды, и все столпились вокруг них; но худой, мяукающий Фрэнк весь ощетинился до последнего волоска и напился первым. Несколько человек отправились на корму за керосином и сухарями.

Затем при желтом свете ламп они принялись с остервенением грызть черствый хлеб в промежутках между уборкой палубы; при этом они старались как-нибудь устроиться, чтобы «размыкать беду». Они стали укладываться по несколько человек на койку и установили очереди на пользование сапогами и непромокайками. Снова послышались обычные оклики: «старина», «сынок», дружеские шлепки, громкие шутки. Некоторые, растянувшись на мокрой палубе, заснули, положив головы на согнутые руки, а кое-кто курил, устроившись на юте. Их измученные лица, просвечивая сквозь голубую дымку табака, казались умиротворенными, глаза блестели. Боцман просунул голову в дверь.