Текст книги "Каприз Олмэйра. Изгнанник. Негр с "Нарцисса" (Сочинения в 3 томах. Том 1)"

Автор книги: Джозеф Конрад

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 52 страниц)

IV

Его раздумье, словно медленно плывшее к самоубийству, было прервано Лингардом, который, с громким «Наконец-то я тебя нашел», грузно положил ему руку на плечо. Виллемсу этот грубый дружеский голос был внезапным, но мимолетным облегчением, сменившимся еще более острым приступом гнева и бесплодного сожаления. Этот голос напоминал ему самое начало его многообещавшей карьеры, конец которой был теперь ясно виден с конца мола, где оба они стояли. Он стряхнул с себя дружескую руку и с горечью произнес:

– Все это по вашей вине. Толкните меня теперь, столкните в воду. Я стоял здесь, ожидая помощи. Вы самый подходящий из всех людей. Вы помогли мне тогда, помогите и теперь.

– Я найду тебе лучшее употребление, чем просто отправить к рыбам, – серьезно сказал Лингард, беря Виллемса за руку и мягко уводя его по молу. – Я целый день носился по городу, как муха, стараясь тебя отыскать. Я слышал многое. Я тебе скажу прямо, Виллемс, – ты не святой – это ясно. И держал ты себя не особенно умно. Я не бросаю в тебя камнями, – быстро добавил он, заметив, что Виллемс старается высвободиться, – но я не намерен и приукрашивать. Не привык. Слушай спокойно. Можешь?

С жестом покорности и полусдавленным стоном Виллемс подчинился более сильной воле, и оба они медленно зашагали взад и вперед по гулким доскам; Лингард посвящал Виллемса в подробности его несчастья. После первых слов Виллемс перестал удивляться, уступая более сильному чувству возмущения. Так это Винк и Леонард сослужили ему такую службу. Они следили за ним, подсмотрели его проступки и донесли Гедигу. Они подкупали темных китайцев, выуживали признания у пьяных шкиперов, нашли каких-то лодочников и так добрались до всех его прегрешений. Подлость этой интриги ужаснула его. Он еще понимал Винка. Они не любили друг друга. Но Леонард! Леонард!

– Но, капитан Лингард, – воскликнул он, – ведь он лизал мне ноги.

– Да, да, – брезгливо ответил Лингард, – мы это знаем, и ты всячески старался всунуть их ему поглубже в горло. Это никому не нравится, любезный.

– Я всегда помогал этой голодной ораве, – возбужденно продолжал Виллемс, – Они ни в чем не знали отказа. Им никогда не приходилось просить дважды.

– Вот именно. Твоя щедрость тревожила их. Они спрашивали себя, откуда все это берется, и решили, что безопаснее будет от тебя избавиться. В конце концов Гедиг поважнее тебя, мой друг, и они также имеют на него некоторые права.

– Что вы имеете в виду, капитан Лингард?

– Что я имею в виду? – медленно повторил Лингард. – Да неужели ты хочешь меня уверить, будто не знаешь, что твоя жена – дочь Гедига. Ну?

Виллемс остановился, шатаясь.

– А. Я понимаю… – глухо произнес он. – Я не знал… недавно я подумал, что… Но, нет, я не догадывался.

– Эх ты, простофиля, – пожалел его Лингард, – Честное слово, – пробормотал он про себя, – я уверен, что он не знал. Ну, ну, успокойся, подтянись. В чем же беда? Она тебе хорошая жена.

– Восхитительная, – сказал Виллемс унылым голосом, глядя вдаль, поверх черной, мерцающей воды.

– Ну и отлично, – продолжал Лингард с возрастающим дружелюбием. – Значит, с этой стороны все благополучно. Но неужели ты думал, что Гедиг женил тебя, подарил тебе дом и что там еще из одной только любви к тебе?

– Я хорошо служил ему, – ответил Виллемс. – Как хорошо, это вы сами знаете, – я шел для него на все. Какая бы ни была работа, какой бы ни был риск – я был всегда на месте, всегда готов.

Как он ясно видел огромность своей работы и безмерность несправедливости, которой ему отплатили! Она – дочь этого человека! После этого открытия события последних пяти лет его жизни приобретали вполне ясный смысл. Первый его разговор с Жоанной произошел у ворот их дома, когда он шел на работу, в сверкающем свете раннего утра, когда женщины и цветы кажутся прекрасными даже самым унылым глазам. Его соседями была очень приличная семья, две женщины и молодой человек. Никто не заходил к ним в домик, только время от времени священник, уроженец Испанских островов. Молодого человека, Леонарда, он встречал в городе и был польщен его огромным уважением к великому Виллемсу. Он позволял ему приносить стулья, звать лакеев, мелить биллиардные кии, выражать свое восхищение напыщенными фразами. Он даже готов был терпеливо выслушивать упоминания Леонарда о «нашем дорогом отце», человеке, занимавшем официальное положение, правительственном агенте в Коти, где он – увы! – и умер от холеры, жертвой долга, как добрый католик и честный человек. Это звучало очень прилично, и Виллемс одобрял выражения подобных чувств. К тому же он гордился тем, что чужд каких-либо цветных предрассудков и расовых антипатий. Однажды он согласился выпить рюмку кюрасо на веранде дома госпожи да Соуза. Он помнил Жоанну в этот день, качающуюся в гамаке. Она и тогда была неряшлива, и это было единственное впечатление, вынесенное им из этого визита. В те чудные дни у него не было времени для любви, не было времени даже для мимолетного увлечения, но мало-помалу он привык почти ежедневно заглядывать в маленький домик, где его приветствовал визгливый голос миссис да Соуза, зовущий Жоанну прийти занимать господина от «Гедига и К°». А потом внезапный, неожиданный визит священника. Виллемсу вспомнилось его плоское, желтое лицо, его тонкие ножки, его сладкая улыбка, его сияющие черные глаза, его спокойные манеры, его туманные намеки, которых он тогда не понял. Он недоумевал, что ему нужно, и бесцеремонно отделался от него. И вдруг ему ясно вспомнилось, как однажды утром он встретил священника, выходящего из конторы Гедига, и каким нелепым ему показался этот визит. А это утро с Гедигом! Он никогда не забудет его. Он никогда не забудет, как он был удивлен, когда хозяин вместо того, чтобы сразу углубиться в дело, задумчиво посмотрел на него и потом с беглой улыбкой отвернулся к бумагам на столе. Он словно и сейчас слышит, как Гедиг, уткнувшись носом в бумаги, роняет удивительные слова, прерываемые сиплым дыханием:

– Слышал… часто заходите… весьма почтенные дамы… знал отца очень хорошо… уважаемые люди… самое лучшее для молодого человека… устроиться… Лично, очень рад слышать… дело решено… Справедливое вознаграждение заслуг… Хорошее дело, хорошее…

И он поверил! Какая доверчивость! Что за осел! Гедиг знал отца. Еще бы. Все остальные, вероятно, тоже знали; все, кроме него. Как горд он был, думая, что Гедиг благосклонно интересуется его судьбой! Как горд он был, получив приглашение Гедига провести с ним – на правах друга – несколько дней в его деревенском домике, где он мог встретить людей, людей с положением! Винк позеленел от зависти. Да, он поверил, что это хорошее дело, и взял девушку, как подарок судьбы. Как он кичился перед Гедигом своим отсутствием предрассудков. Старый негодяй, должно быть, смеялся в кулак над дурацкой доверчивостью своего служащего. Он женился на девушке, ничего не подозревая. Откуда ему было знать? Был какой-то отец, – многие знали его, говорили о нем. Тощий человек безнадежно смешанной крови, но, по-видимому, без каких-либо других недостатков. Темные родственники появились позднее, но он, – свободный от предрассудков, – не обращал на это внимания, потому что их смиренная зависимость от него дополняла его торжество. Ах ты Боже мой! Гедиг нашел легкий способ кормить эту нищенскую толпу. Он спихнул бремя своих юношеских приключений на спину своему служащему; и пока тот работал на хозяина, хозяин его обманывал; украл у него самую душу. Виллемс женился. Он принадлежал этой женщине, что бы она там ни делала! Он поклялся на всю жизнь! И этот человек посмел сегодня утром назвать его вором! Проклятие!

– Пустите, Лингард! – крикнул он, пытаясь резким движением освободиться от зоркого моряка. – Дайте мне пойти и убить этого…

– Нет! – пыхтел Лингард, крепко держа его. – Ты хочешь убить его? Сумасшедший. Стой, теперь не уйдешь! Успокойся, говорят тебе!

Они усиленно боролись; Лингард медленно теснил Виллемса к перилам. Под их ногами мол гудел, как барабан, в ночной тиши. Ближе к берегу, спрятавшись за большие ящики, сторож – туземец наблюдал за их боем. На следующий день он рассказал своим друзьям, с чувством спокойного удовлетворения, что видел ночью, как два пьяных европейца дрались на молу. Здорово сцепились! Они дрались без оружия, как дикие звери, как водится у белых людей. Нет, никто никого не убил, а то была бы возня и пришлось бы доносить по начальству. Откуда ему знать, из-за чего они дрались? Белые люди в таком состоянии дерутся без причин.

Уж Лингард начинал бояться, что ему не совладать с яростью молодого человека, как вдруг почувствовал, что мышцы Виллемса слабеют, и воспользовался этим, чтобы последним усилием прижать его к перилам. Они оба молчали, тяжело дыша, тесно сблизив лица.

– Ладно, – произнес наконец Виллемс. – Не ломайте мне спину об эти проклятые перила. Я буду спокоен.

– Ну, вот и одумался, – с облегчением сказал Лингард. – С чего это ты так рассвирепел? – спросил он, ведя его к концу мола; все еще, ради осторожности, держа его одной рукой, другой он достал свисток и громко и протяжно свистнул. Над зеркальной водой рейда донесся слабый ответный крик с одного из судов, стоящих на якоре.

– Моя шлюпка сейчас будет здесь, – сказал Лингард, – Подумай о том, что ты намерен делать. Я отплываю сегодня ночью.

– Что же мне осталось делать, кроме одного? – мрачно сказал Виллемс.

– Послушай, – начал Лингард, – я подобрал тебя мальчишкой и считаю себя отчасти ответственным за тебя. Ты давно уже взял жизнь в собственные руки, но все еще…

Он замолчал, прислушиваясь, пока не услышал равномерный скрип весел в уключинах приближающейся шлюпки; потом продолжал:

– Я все устроил с Гедигом. Ты ничего ему не должен. Возвращайся к жене. Она хорошая женщина. Возвращайся к ней.

– Но, капитан Лингард, – воскликнул Виллемс, – она…

– Это было очень трогательно, – продолжал Лингард, не обращал на него внимания. – Я был у тебя дома, надеясь найти тебя, и видел ее горе. Это было нечто душераздирающее. Она звала тебя; она умоляла меня найти тебя. Она говорила, волнуясь, бедная женщина, будто сама во всем виновата.

Ошеломленный Виллемс слушал. Старый идиот! Можно же так ошибаться! Но, если это правда, если даже это правда, – самая мысль увидеть ее опять наполняла его душу глубоким отвращением. Он не нарушил клятвы, но к ней он не вернется. Пусть она будет виновата в том, что они разошлись, в том, что священные узы порваны. Он восхищался бесконечной чистотой своего сердца; он не вернется к ней. Пусть она сама придет к нему. У него была приятная уверенность в том, что он никогда ее не увидит, и виновата в этом только она. С этой уверенностью он торжественно решил, что если она придет к нему, он примет ее с великодушным прощением, потому что такова похвальная твердость его правил. Но он колебался, надо ли открыть Лингарду возмутительную полноту своего унижения. Выгнанный из дома, и кем – собственной женой; этой женщиной, которая вчера еще едва смела дышать в его присутствии. Он молчал в нерешительности. Нет. У него не хватит мужества рассказать эту гнусную историю.

Когда шлюпка с брига вдруг показалась на черной воде возле мола, Лингард прервал тягостное молчание.

– Я всегда думал, – грустно проговорил он, – я всегда думал, что ты немного бессердечен, Виллемс, и способен отвернуться от тех, кто более всего заботится о тебе. Я взываю к лучшему, что есть в тебе: не бросай этой женщины.

– Я ее не бросал, – быстро ответил Виллемс, с сознательной правдивостью. – С какой стати мне ее бросать? Как вы справедливо заметили, она всегда была хорошей женой. Очень хорошей, тихой, послушной, любящей женой, и я ее люблю не меньше, чем она меня. Ничуть но меньше. Но вернуться теперь туда, где я… Быть среди этих людей, вчера еще готовых ползать у моих ног, чувствовать за своей спиной жало их довольных или соболезнующих улыбок – нет, я не могу. Скорее я спрячусь от них на дне моря, – продолжал он с живой решимостью. – Я не думаю, капитан Лингард, – добавил он спокойнее, – я не думаю, чтобы вы ясно представили себе, что я перенес там.

– Оно тяжело, – задумчиво пробормотал Лингард. – Но кто виноват? Кто же виноват?

– Капитан Лингард, – воскликнул Виллемс в порыве внезапного вдохновения, – если вы меня оставите здесь, на молу, это будет равносильно убийству. Я никогда в жизни не вернусь туда, жена там или не жена. Лучше просто перережьте мне горло.

Старый моряк вздрогнул.

– Не пытайся испугать меня, Виллемс, – сказал он серьезно и замолчал.

В бесстыдном отчаянии Виллемса он с беспокойством слышал шепот своей собственной нелепой совести. Он думал несколько минут с нерешительным видом.

– Я бы мог посоветовать тебе пойти и утопиться, и черт с тобой, – сказал он с неудавшейся напускной грубостью, – но я не скажу этого. Мы отвечаем друг за друга, как это ни грустно. Мне стыдно, но я понимаю твою пакостную гордость. Я понимаю.

Он тяжело вздохнул и быстро подошел к ступенькам, у которых ждала его шлюпка, тихо поднимаясь и опускаясь на легкой, невидимой зыби.

– Эй, внизу! Есть фонарь? Зажгите и подайте наверх, кто – нибудь. Живо! – Он вырвал лист из записной книжки, лизнул карандаш и ждал, нетерпеливо стуча ногой.

– Я в этом разберусь, – шептал он про себя. – Я это выведу на чистую воду, уж я сумею. Будет ли наконец фонарь, черепаший сын? Я жду.

Свет фонаря, упавший на бумагу, успокоил его профессиональное раздражение, и он стал быстро писать; его росчерк образовал в бумаге треугольную дыру.

– Снеси это в дом этого белого туана. Я пришлю за тобой шлюпку через полчаса.

Матрос осторожно поднес фонарь к лицу Виллемса.

– Этого туана? Я знаю.

– Так живо, – сказал Лингард, принимая фонарь. Человек побежал бегом.

– Передай самой госпоже! – крикнул Лингард ему вслед.

Когда матрос исчез, он обратился к Виллемсу:

– Я написал твоей жене. Если ты не намерен вернуться домой совсем, то тебе незачем туда ходить, чтобы только прощаться. Иди, как ты есть. Я не хочу, чтобы эта бедная женщина мучилась. Уж я сделаю, чтобы вы ненадолго были разлучены. Положись на меня.

Виллемс вздрогнул, потом улыбнулся в темноте.

– Этого бояться нечего, – прошептал он загадочно. – Я полагаюсь на вас вполне, капитан Лингард, – добавил он громче.

Лингард стал спускаться первый, подняв фонарь и говоря через плечо:

– Это второй раз, Виллемс, что я беру тебя в свои руки. Помни, что это и последний раз. Второй раз; вся разница только и том, что тогда ты был бос, а теперь в сапогах. Это за четырнадцать лет. При всей твоей толковости! Успех не из больших! Очень незначительный успех!

Он остановился на нижней площадке лестницы. Свет от фонаря падал на поднятое лицо загребного, державшего шлюпку наготове для капитана.

– Ты понимаешь, – продолжал он свои рассуждения, вертя в руке фонарь, – ты так запутался среди этих конторских крыс, что не мог уже выпутаться. Вот к чему ведут такие разговоры и такая жизнь. Человек видит столько лжи, что начинает лгать самому себе. Да, – сказал он брезгливо, – есть одно только место для честного человека. Море, голубчик, море! Но ты не хотел; ты считал, что оно дает слишком мало денег. Ну и что же получилось?

Он задул фонарь и, вскочив в шлюпку, с дружеской заботливостью протянул руку Виллемсу. Виллемс сел молча рядом с ним, шлюпка отвалила и по широкой дуге понеслась к бригу.

– Все ваше сочувствие, капитан Лингард, на стороне моей жены, – угрюмо сказал Виллемс, – Или, по-вашему, я так уж счастлив?

– Нет, нет! – сердечно перебил его Лингард, – Я больше не скажу ни слова. Я должен был высказаться. Ведь я знал тебя, можно сказать, ребенком. Теперь я забуду. Но ты еще молод. Жизнь длинна, – продолжал он с бессознательной горечью. – Пусть это тебе послужит хорошим уроком.

Он дружелюбно положил руку на плечо Виллемса, и оба молчали, пока шлюпка не пристала к трапу.

Поднявшись на палубу, Лингард отдал распоряжения помощнику и повел Виллемса на ют, где уселся на одну из медных шестифунтовых пушек, которыми судно было вооружено. Шлюпка снова отчалила за посланным матросом. Как только она показалась обратно, темные фигуры появились на рангоуте брига, паруса упали фестонами, шумя тяжелыми складками, и неподвижно повисли на реях в мертвом молчании ясной и влажной ночи. С бака донеслось звяканье брашпиля, и вскоре голос старшего помощника уведомил Лингарда, что канат подтянут.

– Стоп шпиль! – прокричал Лингард в ответ. – Мы подождем берегового ветра, чтобы сняться с якоря.

Он подошел к Виллемсу, сидевшему на светлом люке, сгорбившись, с опущенной головой, вяло свесив руки между колен.

– Я собираюсь свезти тебя в Самбир, – сказал он. – Ты никогда не слышал об этом месте? Это вверх по моей реке, знаешь, той, о которой так много говорят и так мало знают. Я нашел проход для судна размеров «Искры». Он не легкий. Ты увидишь. Я покажу тебе. Ты довольно времени провел на море, чтобы это интересовало тебя… Жалко, что ты не держался моря. Ну, так вот, я иду туда. У меня там свой торговый пункт. В компании с Олмэйром. Ты его знаешь, он служил у Гедига. О, он живет там, как король. Я всех их держу в руках. Раджа мой старый друг. Мое слово закон, и я там единственный коммерсант. Ни один европеец, кроме Олмэйра, не был там. Ты спокойно проживешь там, пока я не вернусь после рейса на запад. Тогда увидим, что можно сделать для тебя. Не бойся. Я уверен, что ты не выдашь мой секрет. Молчи насчет моей реки, когда снова будешь среди торговцев. Многие дорого дали бы, чтобы разузнать про нее. Знаешь, что я тебе скажу: оттуда-то я и достаю весь свой индийский тростник, гуттаперчу. Просто неисчерпаемое количество, дорогой мой.

Слушая Лингарда, Виллемс быстро поднял голову, но скоро снова опустил ее на грудь в унылом сознании, что сведения, которых он и Гедиг так добивались, пришли слишком поздно. Он сидел в вялой позе.

– Ты поможешь Олмэйру в торговле, если захочешь, – продолжал Лингард, – хотя бы для того, чтобы убить время, пока я не вернусь. Недель шесть, не больше.

Сырые паруса шумно трепетали над ними в первом дуновении легкого бриза; потом, когда посвежело, бриг повернулся к ветру и затихшие паруса тихо легли на стеньгу. Помощник капитана не громко, но отчетливо произнес на темных шканцах:

– Вот и бриз. Какой курс, капитан Лингард?

Глаза Лингарда, раньше устремленные вверх, скользнули по сгорбленной фигуре человека, сидящего на светлом люке. Он на мгновение как будто задумался.

– Норд, норд, – сказал он с раздражением, как бы недовольный собственной мыслью. – И поторопитесь. Каждый порывчик ветра стоит денег в этих морях!

Он заснул, слушая скрип блоков и потрескивание бейфутов, пока брасопили мачты. Паруса были поставлены и люди снова посланы на брашпиль, а он все еще стоял, погруженный в думы. Он очнулся только тогда, когда босой матрос молча проскользнул мимо него, направляясь к штурвалу.

– Лево руля! Лево на борт! – грубым морским голосом сказал он матросу, лицо которого вдруг возникло из мрака в круге света, отбрасываемого кверху лампами нактоуза.

Якорь был принайтовлен по-походному, реи обрасоплены, и бриг начал тихо выходить с рейда. Море проснулось, рассекаемое острым водорезом, и тихо зашептало скользящему кораблю томным и журчащим шепотом, которым оно иногда говорит с теми, кого оно любит и лелеет. Лингард стоял с довольной улыбкой у гакаборта и слушал, пока «Искра» не поравнялась с другим единственным судном, стоящим на якоре.

– Смотри, Виллемс, – позвал он, – Видишь этот барк? Это арабское судно. Европейцы большей частью уже отказались, но этот молодец часто идет у меня в кильватере, надеясь вытеснить меня из того местечка. Но пока я жив, этого не будет. Знаешь, Виллемс, я принес процветание той стране. Я усмирил их распри, и они все выросли у меня на глазах. Теперь там мир и счастье. Таким хозяином, как я, там никогда не будет его нидерландское превосходительство в Батавии, даже если какая-нибудь праздная канонерка и наткнется наконец на эту реку. Я не хочу пускать туда арабов с их ложью и интригами. Я не допущу этой ядовитой породы, если даже это будет стоить мне состояния.

«Искра» медленно прошла на траверсе барка и начала уже оставлять его позади, когда на юте арабского судна вдруг появилась белая фигура и раздался голос:

– Привет радже Лауту!

– Вам привет, – ответил Лингард, справившись со своим недоумением. Затем, с мрачной улыбкой, он повернулся в Виллемсу.

– Это голос Абдуллы. Удивительно вежливым он стал. Что бы это могло значить? Такая же у него и наглость. Все равно! Ни его вежливость, ни его наглость меня не трогают. Я знаю, что этот молодец снимется с якоря и кинется за мной вдогонку. Мне это безразлично! Я обгоню все, что только плавает в этих морях, – добавил он, окидывая горделивым и любящим взглядом высокие и изящные мачты брига.