Текст книги "Танцовщица Гора (ЛП)"

Автор книги: Джон Норман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 46 страниц)

– О-о-ой! – вскрикнула я.

Кроме того, я не могла поверить, как крепко он меня держал. Насколько же мы беспомощны перед мужчинами!

– О-о-охх, – задохнулась я, впервые почувствовав, как нечто властное и значительное было вброшено внутрь меня, казалось, заполняя моё беспомощно удерживаемое тело мужским триумфом. Каким драгоценным внезапно показалась мне это вещество. Мы не могли вырабатывать этого. Мы могли только получать это от мужчин. У меня не было ни малейших сомнений, что не напои они меня рабским вином, в руках такого мужчины я забеременела бы с первого раза. Как смогло бы моё тело сопротивляться такому потоку семени? Впрочем, я знала, что как раз этого мне можно было бы бояться или, наоборот, надеяться на это в последнюю очередь. Теперь моё оплодотворение больше не было моим желанием. Всё могло произойти только в соответствии с желанием рабовладельцев. Этот процесс отныне находился под полным контролем, управлением и регулированием, таким же тщательным, как и для любого другого домашнего животного, являющегося чьей-то собственностью. Мне нечего было бояться беременности, пока данный вопрос не будет решён моим хозяином.

Я отчаянно вцепилась во владельца моего использования. Я не хотела, чтобы он сейчас взял и вышел из меня, только не сейчас. И сразу же меня охватили страх и раздражение. С какой небрежностью, с каким высокомерием, он вбросил в меня своё семя! А я должна терпеть такое просто потому, что ему это понравилось! Как он держал меня! А потом взял и освободился от этого внутрь меня! Какое высокомерие, Какая дерзость! Он же не спросил моего разрешения. Он просто взял меня так, как могла бы быть взята любая рабыня! Разве он не знал, что я была с Земли? Он что решил, что я была всего лишь какой-то гореанкой? Но раздражение быстро вспыхнуло и мгновенно погасло. Я вспомнила, что здесь моё место было, возможно, даже ниже, чем у любой из гореанских женщин, и, в лучшем случае, я была только одной из шлюх в ошейниках.

– Пожалуйста, не оставляйте меня, Господин, – тихонько всхлипнув попросила я. – Останьтесь во мне, пожалуйста. Держите меня.

И мужчина ещё какое-то время держал меня в своих объятиях.

Я вовсе не был недовольна тем, что была женщиной. Это было именно тем, чем я бы хотела быть, если меня окружали такие мужчины.

Я цеплялась за него, как утопающий за соломинку.

– Спасибо, Господин, – благодарно прошептала я, в ответ на его поцелуй.

Если бы не его горячее тело, какой одинокой почувствовала бы себя я в темноте рабского капюшона. По сути, наверное, мне следовало радоваться тому, что мне закрыли глаза. В противном случае, я, скорее всего, влюбилась бы в этого мужчину. А ведь согласно желанию рабовладельцев, я не могла относиться к нему как женщина к мужчине, а только так, как женщина относится к любому другому мужчине или мужчинам.

Снаружи доносился обычный шум таверны. Я знала, что теперь стала пага-рабыней красного шёлка. Я расслышала звон рабских колокольчиков, тех, что иногда повязывают на щиколотки, запястья или ошейники рабынь. Возможно, те, которые я услышала, были повязаны на точёных лодыжках Тупиты или Ситы.

Я ещё сильнее прижалась к нему. Меня переполняла тревога. Этот мужчина заставил меня начать воспринимать такие эмоции, хотя, несомненно, и то, что теперь я уже была готова к ним, которые тревожили меня, эмоции, которые говорили о моей женской беспомощности, той женской беспомощности, что могла последовать за такими ощущениями, и возможно даже стать их следствием. И приближение этой интригующей захватывающей беспомощности я уже смутно ощущала в себе и ужасно её боясь, одновременно отчаянно жаждала её.

Наконец, он оттолкнул меня. Я осталась лежать во тьме и одиночестве рабского капюшона. Пришло ощущение чего-то мокрого и прохладного на левом бедре. Я не замечала этого прежде, но теперь почувствовала и поняла, чем именно это должно было быть. Я не решилась прикоснуться к этому.

Судя по шороху, он оделся. Но не ушёл сразу, как можно было предположить, а вернулся и присел подле меня. Я почувствовала, что как его палец прикоснулся к внутренней поверхности моего левого бедра. Потом послышался шелест бумаги, по-видимому, он вытер палец о заключение, о моей бывшей невинности. Затем мужчина опять провёл пальцем по моему бедру и поднёс его к моим губам.

– Да, Господин, – пробормотала я, покорно облизывая его пальцы, покрытые моими потом, смазкой и девственной кровью.

Таким образом, с разрешения владельца моего использования, я попробовала плоды своего собственного первого взятия. Следы тех же плодов теперь остались и на бумаге с заключением, по-видимому, в месте специально для этого оставленном.

Почувствовав, что он встал, поднялась и я, встав на колени перед владельцем моего первого использования, протянув к нему свою руку.

Он был добр ко мне. Он был терпелив и нежен со мной. Он был аккуратен настолько, что даже в момент разрыва той хрупкой ткани, в момент моего вскрытия я не почувствовала боли. Дотронувшись до него рукой, я провела ладонью вниз по его телу, и, нащупав его ноги, склонилась перед ним и поцеловала их.

– Спасибо, Господин, – поблагодарила я так и оставшегося неизвестным мужчину.

Снаружи послушался женский крик, заставивший меня задрожать. Какая-то рабыня кричала от удовольствия. Возможно, её использовали, просто бросив на один из столов, возможно, прямо в луже пролитой паги.

– Не оставляйте меня, – попросил я, подняв скрытую под капюшоном голову к нему. – Останьтесь со мной!

Ответа я не дождалась. Конечно, всё как того и требуют обычаи Брундизиума, и некоторых других городов. Рабыня во время своего первого взятия не должна ни видеть, ни слышать того, кто с ней это сделал.

Вдруг я услышала подобный выстрелу хлопок рабской плети, донёсшийся из-за кожаного занавеса, и последовавший за этим крик боли. Женский крик, совсем рядом!

– Мы идем в альков, рабыня! – послышался грубый мужской голос.

– Да, Господин! – выкрикнула девушка.

Это была Сита. Судя по бренчанию рабских колокольчиков, сейчас её, спотыкающуюся, тащили к алькову. Скорее всего, как это принято мужчина держал голову Ситу за волосы у своего бедра, согнув женщину в поясе.

– Да, Господин! – слышался её плаксивый удаляющийся голос. – Да, Господин!

– Пожалуйста, – испуганно попросила я. – Пожалуйста!

Он, молча, возвышался надо мной стоящей на коленях.

– Пожалуйста, Господи-и-ин, – плаксиво простонала я, пытаясь вызвать в нём жалость.

Он был добр со мной. Почему-то на этом основании мне тогда показалось возможным, что он мог бы оказаться таким же уступчивым, как мужчины знакомые мне по прежней жизни на Земле, и что я смогла бы управлять им. Какой же я была дурой! Как можно было забыть о том, что я стояла на коленях перед гореанином?

– Пожалуйста, Господин! – уже увереннее попросила я.

Его ответ был единственно для него возможным в такой ситуации. Пощёчина отбросила меня на бок. Пораженная и всё ещё не верящая в случившееся, я попыталась отползти подальше от него, но остановленная цепью, свернулась в позу эмбриона, с ужасом ожидая следующего удара. Удара не последовало, мужчина перевернул меня спиной на меха и, как это было прежде, когда мы только вошли в альков, накинул на мои руки рабские браслеты. После этого он всё же освободил мою левую ногу.

Во рту появился привкус крови, похоже, он разбил мне губу.

– Господин? – всхлипнула я, на этот раз ничего у него не прося.

Теперь-то я понимала, что у меня не было ни единого шанса остановить его. А теперь, будучи прикованной цепями и подавно. Мужчина присел рядом со мной и сделал последнее, что ему оставалось со мной сделать. Я почувствовала, как он забрал белую шёлковую ленту с моего ошейника, а через мгновение закрепил на её месте другую, несомненно, такую же шёлковую ленту, но уже красного цвета, ту самую, что передал ему Мирус.

Он задержался ещё на немного около меня. Я потянула руки, запертые в наручниках. Я была абсолютно беспомощна. Я почувствовала холодную полоску на моём бедре. Тонкая струйка жидкости скатилась по коже. Была это кровь или что-то другое, я не знала. Мужчина окунул в неё палец и небрежно написал «Кеф» на моем животе, первую букву слова «Кейджера». Наконец, он встал и бросил плеть поперёк моего тела.

– Господин! – всхлипнула я. – Простите меня, если я вызвала ваше неудовольствие, Господин! Пожалуйста, простите меня!

Тяжёлый пинок в бок заставил меня дёрнуться и заплакать. Следующим звуком, который я услышала, был откинутый кожаный занавес и удаляющиеся шаги мужчины. Я была оставлена в алькове.

– Господин! – крикнула я ему вслед. – Господин!

Я попыталась подняться, но, цепи на моих руках вернули меня на место. Я вытянулась на мехах, чувствуя себя совершенно одинокой, покинутой и несчастной. Он был добр ко мне, и чем я его отблагодарила за это? Первое же, что я попыталась сделать, была попытка обмануть его, заставив плясать под мою дудку. За это я была наказана оплеухой и прикована цепью. А ещё он бросил на меня плеть, и пнул, продемонстрировав тем самым своё презрение ко мне, пойманной на попытке манипулировать им рабыне. И вот теперь он ушёл, оставив меня одну. Я застонала. Какой же я была дурой! Ведь он гореанин! Я что забыла, кто из нас был рабыней, а кто хозяином? Возможно, он бросил на меня плеть, чтобы напомнить мне о том, что именно я являлась объектом её приложения. Или, может быть, он дал этим сигнал моему владельцу или его служащим, пришедшим за мной, что за минимальную мою провинность или за неудовольствие мной я должна быть жестоко выпорота. И всё же сам он эту плеть использовать не стал. Возможно, это было ещё одними доказательствами его доброты или его понимания и терпения в отношении меня, признания того, что я всё ещё была ничем, всего лишь новообращённой рабыней, наивной и неосведомленной относительно суровости той неволи, в которой мне предстояло теперь выживать. В конце концов, если бы я рассердила его сильнее, то можно было не сомневаться, что он сам бы не преминул использовать плеть, дав выход своему раздражению. Как бы то ни было, покидая меня, он уходил довольным. Признаться, в голову закралась пугающая меня мысль, что если так случится, и он снова захочет использовать меня в будущем, то он будет беспощаден со мной, рассматривая меня как глупую и не заслуживающую снисхождения шлюху с Земли, впрочем, которой я и была.

– Господин? – встрепенулась я.

Я услышала шуршание отодвигаемого занавеса.

– Господин! – воскликнула я ликующе. – Господин?

Но в следующий момент я почувствовала, как на мои щиколотки легли сильные мужские ладони, и мои ноги оказались разведены широко в стороны.

– Ой! – вскрикнула я, когда мужчина вдруг резко, легко глубоко проник в меня.

Я замерла. Это был не тот же самый мужчина! Я не смела даже пошевелиться, раздавленная тяжёлым сильным телом.

Наконец, мужчина издал громкий, почти звериный крик.

– Господин? – окликнула я его.

Этот был сильно возбуждён мною, настолько сильно, что сама я теперь едва могла шевелить конечностями.

– Ну давай же, танцуй, – презрительно бросила Тупита, очевидно от входа в альков.

Её слова тут же потонули в мужском смехе. До меня вдруг дошло, что занавес всё это время не был задёрнут!

– Он хочет, чтобы Ты станцевала для него, рабыня, – рассмеялась Тупита. – Ты же танцовщица. Давай, танцуй.

Я застонала от унижения.

– Вы видите «Кеф» на её животе, Господин? – поинтересовалась Тупита.

– Трудно его не заметить, – усмехнулся мужчина.

– Там ему самое место, – сказала она.

– Это точно, – согласился с ней кто-то из мужчин, похоже столпившихся на пороге алькова.

– А знаешь Дорин, шёлковая лента на твоём ошейнике теперь красная, – сообщила мне Тупита. – Ты случайно не знаешь, что это может означать?

– То, что я стала рабыней красного шёлка, Госпожа, – ответила я.

– Вот именно, – усмехнулась Тупита.

– Прошу вас, закройте занавес, Госпожа! – взмолилась я.

– С чего бы это? – осведомилась Тупита. – Ты что, вспомнила про скромность?

– Нет, Госпожа, – заплакала я. – Рабыням не позволена скромность.

– Теперь Дорин, Ты всего лишь шлюха красного шёлка, – сказала она, – И Ты в этом плане ничем не отличаешься от всех нас!

– Да, Госпожа, – признала я.

– И советую тебе не забывать об этом, – выплюнула Тупита.

– Да, Госпожа, – отозвалась я, по смех столпившихся там мужчин.

– Слышишь удары? – спросила меня Тупита.

– Ну, свои-то удары она уже получила, – сказал мужчина, и альков снова наполнился весёлым хохотом.

– Прислушайся, – велела мне она.

Да, до меня, действительно, донеслись звуки ударов. Было впечатление, что где-то вдалеке, возможно где-то на улице перед таверной стучали молотом по стене.

– Ну что, слышишь? – уточнила рабыня.

– Да, Госпожа, – озадаченно ответила я.

– А знаешь, что это за стук?

– Нет, Госпожа.

– Это – бумагу с заключением о твоей девственности вместе с белой лентой прибивают к стене перед входом в таверну, – давясь смехом, поведала мне она. – Теперь она будет висеть там вместе с моей, Ситы и бумагами некоторых других девушек.

– Вот только бумаги Ингер там нет, – заметил кто-то из мужчин.

– Это точно, – рассмеялась Тупита, поддержанная смехом нескольких мужских глоток.

Ингер, чрезвычайно чувственная девушка, была родом с далёкого острова Скьерн. Она попалась в руки пиратов из Торвальдслэнда, а они редко довозят девушек до невольничьего рынка девственницами.

– И кстати, Тебе повезло, что я не мужчина, не так ли? – усмехнулась Тупита.

– Госпожа? – не поняла я.

– В случае с мужчиной, повторение команды обычно является причиной для наказания, – пояснила старшая рабыня.

– Команды, Госпожа? – испуганно переспросила я.

– Вот именно, что команды, – сказала Тупита.

Для меня уже давно не было секретом, что издевательство надо мной для Тупиты было своего рода спортом или развлечением. Но также я не забывала, что она запросто могла избить меня завтра в рабской зоне. Как у старшей рабыни у нее была такая привилегия. А мне совсем не хотелось, чтобы она выпорола меня плетью, обожгла стрекалом, или приказала другим девушкам, уложив меня на живот, привязать за щиколотки к низкому брусу пятками вверх, чтобы затем лично отхлестать мои стопы гибкой плоской палкой. Мало того, что это очень болезненно, так после этого ещё и трудно ходить.

– Но какой команды? – спросила я.

– Команды танцевать, – засмеялась Тупита.

– Госпожа, но я же прикована цепью! – попыталась объяснить я. – Как я могу танцевать!

– Танцуй, – приказал мужской голос от входа, а тот, что лежал на мне, беспомощной пленницей чьих рук я была, даже хрюкнул от удовольствия.

Теперь мне приказал мужчина, и повиноваться следовало немедленно или, по крайней мере, приложить все возможные усилия, чтобы повиноваться. Если мужчине придётся повторить команду то, как уже было сказано, рабыня должна быть наказана. Однако если девушка по той или иной причине думает, что возможно команда была отдана, например, по невнимательности или по ошибке, или что владелец мог бы передумать, она могла бы, скажем, попросить или переспросить. Конечно, если она уверена относительно умысла и серьезности команды, если, например, её спросили, должна ли команда быть повторена дважды, то в такой ситуации она даже не заикнётся о пересмотре приказа. Но если она переспросит с уважением, и очевидно, что это не её женская хитрость, а действительно не понятая или не услышанная команда или она боится, что, возможно, не расслышала её правильно, то обычно ей не возбраняется уточнить вопрос, и зачастую избежать порки. В таких случаях повторение команды не расценивается как серьёзная причина для наказания. Девушку вообще редко наказывают за то, что она попыталась быть приятной, по крайней мере, в первый раз. Однако если её усилия раз за разом терпят неудачу, то это становится поводом для другого разговора. В таких случаях плеть становится абсолютным и великолепным корректирующим инструментом улучшения женского поведения.

Как же мне не хотелось двигаться в тот момент. Он находился внутри меня! Но я была рабыней, и должна была повиноваться.

– Ты неплохо извиваешься, Дорин, – заявила Тупита, прыская от смеха.

– Все сюда, смотрите, как рабыня танцует! – закричал мужчина от входа.

– Не останавливайся, шлюха, – предупредила Тупита.

Я застонала. Я не хотела двигаться, ведь на мне и во мне по-прежнему был мужчина! Но приказ был отдан, и теперь у меня не оставалось выбора, я двигалась. Мужчина на мне просто замер, наслаждаясь процессом. Именно я, рабыня, должна была приложить все усилия! И я крутила бёдрами и извивалась под ним. И через некоторое очень недолгое время, к моему ужасу, я вдруг осознала, что начала возбуждаться.

Я захныкала от обиды.

– Вы только посмотрите, – крикну кто-то. – Она разогревается!

Я кожей чувствовала взгляды мужчин, толпившихся перед входом в альков.

– Нет! – всхлипнула я.

Я была женщиной Земли. Я должна оставаться холодной! Я не должна быть «горячей»! Но сразу пришло осознание того, что я больше не женщина Земли. Теперь я всего лишь гореанская рабыня.

– Давай, давай, ублажай его, – подбадривала меня Тупита.

– Да, Госпожа! – глотая, слёзы ответила я. – Да, Госпожа!

– Айи-и-и! – завыл державший меня не хуже любой цепи самец.

Никто не делает тайны из того, что техники этнического танца, благодаря своеобразным движениям бёдер и тренировкам по управлению мышцами живота и прочим особенностям, находят восхитительное применение в сексе. Стоит ли удивляться, что эмиры, паши и калифы в течение многих столетий требовали от своих наложниц и рабынь заниматься именно этим видом танца. Кроме того, эти танцы возбуждают и саму женщину, поскольку она не может не понимать, что одета как рабыня, выставлена на показ как рабыня и должна танцевать как рабыня. А позже, конечно, если она – действительно рабыня, она должна удовлетворить, причём многократно, ту страсть что она пробудила в мужчине своим танцем. Если хотите, чтобы женщина стала мечтой об удовольствии для мужчины, просто позвольте ей заниматься этим видом танцев.

– А-а-ай, А-а-аргх! – уже начал задыхаться мужчина, лежавший на мне.

Я и сама уже начала чувствовать невероятные эмоции, которых я ещё никогда прежде не испытывала, и которых полностью не могла понять. Но в тот раз мне не хватило времени на то, чтобы окончательно осознать, что именно со мной происходило. Он вдруг вцепился в мои бёдра так, что я едва могла шевелить ими, а не то что «танцевать», и, подтянув меня вплотную к себе и издав животный рык, бушующей волной выплеснул в меня накопленную страсть. А потом он просто встал и ушёл, изобразив напоследок нечто вроде одобрительного причмокивания губам. Признаться, я испугалась, что после общения с ним на моей коже останутся синяки.

– Господин? – спросила я, удивлённая тем, что он оставил меня так скоро.

– Я! Я следующий! – объявил радостный мужской голос.

И снова мои ноги схватили за щиколотки и развели в стороны. От порога донёсся довольный смех Тупиты.

– Ой! – только и смогла произнести я, будучи решительно взятой новым клиентом таверны.

– Танцуй, – скомандовала Тупита.

Внезапно, в памяти всплыло, что в тот момент, когда первый владелец моего использования уносил меня на плече со сцены в альков, Хендоу объявил, что будут выбраны, ещё четырнадцать острак!

– Танцуй давай! – издевательски засмеялась Тупита.

И я начала свой следующий танец.

Судя по всему, дело шло к рассвету. Я осталась в алькове одна. Теперь я лежала на животе, мои руки, были прикованы к кольцам в полу по обе стороны от головы. Один из мужчин, когда я ещё лежала на спине, приковал меня за левую ногу, а потом, освободив от наручников, связал мне руки за спиной. Ему захотелось, чтобы я уселась на него верхом, и «станцевала» для него в такой позе. Закончив, он, молча, как и все до него, вышел из алькова, оставив меня лежащей на боку стороне. Именно следующий после него, развязав меня, уложил на живот и приковал мои запястья по сторонам головы, почти так же, как это сделал самый первый, и как я пролежала большую часть ночи, только теперь я оказалась спиной вверх. Лишь закончив с руками, он снял браслет с моей левой лодыжки.

Я потеряла счёт прошедших через меня мужчинам, но, можно было не сомневаться, что их было, считая первого владельца моего использования, пятнадцать. Все кому посчастливилось купить выигрышные остраки.

Было тихо. Снаружи, из таверны не доносилось ни звука.

Я не могла сказать, был ли занавес на входе закрыт моим последним посетителем, когда он уходил или же он оставил его открытым.

Я лежала одна, в алькове, на животе, с прикованными к полу руками.

Девственность прежней Дорин Уильямсон, разыгранная в лотерею, осталась в прошлом. В пролом же осталось и её первое использование. Уверена, что Тэйбар, поймавший меня на Земле и доставивший сюда, чтобы сделать рабыней, может быть доволен. Не сомневаюсь, ему доставит удовольствие известие о том, что его «современную женщину» научили тому, что значит её пол на Горе.

Немного поёрзала животом по мехам попытавшись унять зуд в том месте, где моей же кровью был выведен «Кеф». Цепи что шли от браслетов к кольцам, я зажала в ладонях.

Да, подумала я, этой ночью мне преподали нечто такое о моём поле, чего я до сих пор не подозревала. Я поморщилась, кажется, после использования мужчинам, от меня воняло их и своими выделениями.

Тупита поведала мне, что снаружи, на фасаде таверны, вместе с другими такими же, теперь красуется прибитый к стене, лист бумаги с заключением о моей невинности и отметкой о его аннулировании, сделанной моей же собственной девственной кровью и белая ленточка, которая была на моём ошейнике в начале вечера.

Теперь, насколько я понимала, мой ошейник был украшен другой лентой, красной. Отныне, я была «рабыней красного шёлка».

Интересно, спрашивала я себя, что подумали бы обо мне мужчины, работавшие вместе со мной в библиотеке. Интересно, воспользовались бы они ситуацией, употребив меня в целях своего удовольствия? В конце концов, это было бы их право. Ведь я теперь была рабыней.

Я лежала в тишине алькова. Зато внутри меня не было ни тишины, ни спокойствия.

Я пыталась собрать свои чувства и разобраться в них. Я была смущена, сбита с толку. Первый мужчина, в целом, был очень нежен и чуток со мной. Думаю, что за это, я теперь всегда буду вспоминать о нём с чувством благодарности. Всё же, он вполне мог обращаться со мной иначе, ведь я для него была ничем, всего лишь шлюхой в ошейнике, девственность, которой он выиграл в лотерею. Конечно, после того, как он лишил меня девственности, он стал относиться ко мне с куда меньшей любезностью и терпением. В его руках, у меня появились первые подлинные намеки того, что означало быть рабыней в руках мужчины. Под вторым мужчиной я только начала чувствовать приближение невероятных ощущений, но он оказался слишком нетерпеливым в получении своих собственных удовольствий. Не дав мне познать того, что уже накатывало на меня, он вцепился в мои бёдра и, удерживая их в своих руках, воспользовался моим телом в качестве беспомощного сосуда для его удовольствия. Он просто использовал меня и ушёл. Такое использование, да ещё и на виду у всех желающих, в том числе и Тупиты, недвусмысленно дало мне понять значение стального кольца на моей шее. Мимолётное чувство стыда, также быстро исчезло, как и появилось, стоило мне вспомнить, что теперь я была рабыней, для которой такие чувства под запретом. Более того, хотя те невероятные эмоции и не успели захватить моё тело целиком, зато они подготовили меня к следующему мужчине, благодаря чему я ещё более страстно, чем мне, возможно, теперь хотелось бы вспоминать, «танцевала» для него. Беспомощная в цепях и рабском капюшоне, оставленная практически один на один с моими ощущениями, я вдруг обнаружила свою сексуальность, глубинную сексуальность используемой женщины. Безусловно, как я поняла позже, это было только нечто похожее на начало ответа мужчине. В тот момент, когда в альков вошел четвёртый мужчина, и ещё ничего не делая, даже не трогая меня, стоял надо мной, я фактически потянулась к нему животом, словно прося его об использовании. Ответом мне был мужской смех. Смущённая и оскорблённая до глубины души, я упала обратно на меха, снова охваченная стыдом, доставшимся мне от гротескного антисексуального Земного воспитания, в котором в заслугу женщине ставится отсутствие у неё глубоких сексуальных потребностей, в то время как любой признак их наличия или даже простое проявление интереса к противоположному полу, считается угрозой для свободы личности и порицается. Но если я действительно хотела мужских прикосновений, почему я не могла попросить его или попросить о нём? Что ещё мне оставалось делать, мне рабыне? Кроме того, раз уж мои потребности и интересы, а также невероятная глубина и мощь моих желаний доказали, что я был «ничтожеством» и не имеющей «достоинств», тогда чего мне стыдиться! И пусть я теперь считалась «ничего не стоящей», зато мужчины готовы были платить за меня большие деньги! Я была ничтожеством, потому что я была всего лишь имуществом! Я была ничтожеством, потому что я была невольницей! Я была ничтожеством, потому что я относилась к тому виду женщин, которых можно было выставить на прилавок и продать как простой товар в магазине! Я была ничтожеством, потому что теперь я относилась к категории находящегося в собственности домашнего животного! Конечно, у меня не было и не могло быть «достоинства»! Я оказалась вне «ценности» и «достоинства» тех видов, что касались свободных людей. Я была всего лишь рабыней! Но таким образом, у меня появлялась иная свобода. Теперь я была свободна жалобно просить о прикосновении и использовании, быть непристойной и сексуальной, и любить так, как я того желала! У меня не было ничего, что нужно было бы скрывать, ничего, что требовалось бы держать в секрете. Я принадлежала своему владельцу, вся я, целиком, со всеми моим мыслям, моей любовью, моим телом, всем, чем я была и могла быть!

Да, в тот момент, на какое-то мгновение, упав на меха, я была готова стенать от стыда. Но стоило мужчине присесть около меня и несколькими искусными невероятными прикосновениями зажечь, а потом и взять меня, причём, не обращая никакого внимания на мои чувства, я начала подпрыгивать и извиваться под ним. Именно тогда до меня дошло, что смеялся он надо мной не потому, что он получал удовольствие от того, что унижал меня Земную женщину, а потому что он был удивлён моей очевидной готовностью, необычной в такой сырой рабыне. Я поняла, что эта готовность и отзывчивость, исходящие от новообращённой клеймёной шлюхи, действительно должна была удивить его. Войдя же в меня, я уверена, он сполна получил своё удовольствие.

Лёжа на мехах в тишине алькова я пыталась разобраться в своих чувствах. Несомненно, до некоторой степени, то воспитание, которое я получила на Земле, пыталось бороться с теми свободами, что мне давала неволя. Действительно, некоторые женщины пытаются внести фригидность своей прошлой свободы в неволю, но плеть очень быстро выбивает из них эту дурь. Им незамедлительно дают понять, что теперь они относятся к иному виду женщин, и после того как они выясняют, что никакого другого выбора им не оставили, женщины нетерпеливо и с благодарностью уступают своему рабству. Как нетрудно заметить некоторые из «свобод неволи», в некотором смысле, также являются и «потребностями неволи». Например, мало того, что женщина отныне свободна полностью открыть себя для восхищения мужчин, быть цельной, чувствовать так глубоко и широко, как это только возможно, быть волнующей, отзывчивой и потрясающей настолько, насколько она сможет, но она просто должна быть такой и, более того, приложить к этому все свои силы. Быть именно такой от неё требуют. Кроме того истинность её реакций может быть проверена и оценена, а отказ повиноваться и быть привлекательной, может стать причиной не только сурового наказания, но даже и смерти. Соответственно, теперь моё земное воспитание могло немногим более чем попытаться противиться моим женским потребностям и желаниям, и, как мне кажется, с каждым часом проведённым на Горе, попытки эти становились всё менее и менее эффективными. Мои потребности и моя действительность, теперь доказывали устарелость той идеологии, недостаток в ней разумности, историческую абсурдность, указывали на её идиосинкразию, нелепость, опровергая её и отбрасывая. В мире, где законы природы не пустой звук, оставшись без постоянного подкрепления пропагандой, такая идеология рассыпалась как карточный домик. Тем более, что мне, как рабыня, желала я того или нет, оставалось только одно, игнорировать её. Безусловно, конечном итоге, её подрывала, прежде всего, такая простая и глубинная вещь, как моя собственная женственность. Бедность, пустота и ошибочность этой идеологии, как мне кажется, я признала уже давно, ещё на Земле.

Я лежал на мехах, пытаясь разобраться в моих чувствах и реакциях. Интересно, кем теперь была та девушка, что лежала здесь. Она казалась мне совершенно отличающейся от прежней Дорин Уильямсон, когда-то давным-давно работавшей в библиотеке. Конечно, её всё ещё звали «Дорин», вот только теперь это было её единственным именем, и даже не именем вовсе, а рабской кличкой, данной ей точно так же, как дают кличку животному. Эта кличка была, подобно ошейнику, надета на неё желанием рабовладельца. И на эту кличку она должна была, подобно любому другому домашнему животному, отзываться.

На моей голове по-прежнему был надет рабский полукапюшон. Я лежала и размышляла о тех чувствах, которые мне пришлось испытать. Если отбросить незначительные эпизоды разочарования или стыда, само собой, бывшие результатом моего Земного воспитания, то я лицом к лицу оказалась перед различными бесспорными доказательствами моей чувственности и отзывчивости моего тела. Я вдруг обнаружила, что меня захлестнула волна удивительных по своему разнообразию и силе смешанных эмоций и чувств. Иногда я был смущена отсутствием понимания этих чувств, и иногда они восхищали и интриговали меня. Иногда я чувствовала, что отчаянно хотела их продолжения и стремилась к ним и к другим таким же, то очаровывающе тонким, то вдруг почти подавляющим, заставлявшим меня чувствовать себя их беспомощной пленницей. Они чудесным образом появлялись во мне, некоторые подобно взрыву, другие медленно, словно всплывая из глубин моего я. Временами меня охватывал настоящий страх, когда я ощущала, что где-то, пока ещё далеко, находятся чувства и эмоции, столь невероятные и подавляющие, что, и я это сознавала, стоит мне я оказаться в их объятиях, и я стану совершенно беспомощной перед ними, перед чувствами, которые были столь же подавляющими и непреодолимыми для меня, как вращение земли и приливы моря.