Текст книги "Криминальные сюжеты. Выпуск 1"
Автор книги: Джон Кризи
Соавторы: Эдмунд Бентли,Георгий Чулков,Витянис Рожукас,Весела Люцканова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 34 страниц)
– Согласно Нерону, актером на сцене быть легче, чем в жизни, – сказала Эльмира. – Но я с этим не согласна. Сама играю в любительском театре, и у меня получается с большим трудом. Может, вы бы приехали к нам что-нибудь поставить?
– Очень интересное предложение, – сказал юноша. – Но пока я не сформировавшийся человек, не возьмусь готовить спектакль.
– Вы хорошо знаете Венецию? – спросил Роберт.
– Роберт пилот «Формулы-1» Нобля, – не сдержалась Эльмира.
– Вы хорошо водите? – вежливо спросил юноша.
– Когда дорога поворачивает вместе со мной. Это чистейшее совпадение. Пустые усилия чего-либо достичь…
– Нет ненужных усилий, – сказал Дик. – Сизиф и тот накачивал себе мышцы, катя камень в гору.
– Хотите, охарактеризую Роберта, – сказала Мари-
Луиза. – Он строг, хладнокровен, расчетлив. Верен друзьям и любимым женщинам. Не как все. Выпадает из своего окружения, и не только из-за своих голубых глаз и смуглого лица. Игрок, родившийся в счастливой рубашке. Внутреннее состояние – усталость, скука, разочарование, все видал, все испытал… Постоянно держит экзамен на титул супермена.
– Не слишком ли сильно сказано? – запротестовал Роберт. – Так хорошо ли вы знаете Венецию? Мы ищем канал с фамилией нациста и именем святой…
– Может, случайно Каннареджо? – спросил юноша.
– Весьма вероятно, – сказала Мари-Луиза. – Ведь Канарис был, кажется, нацистским адмиралом.
– Меня зовут Мартин, – сказал юноша.
– Роберт, Мари-Луиза, Эльмира и я, Дик. Среди людей бывают отверженные, изолированные, свои, желательные и «звезды». Вы желательны в нашей компании, и если бы вы согласились еще дольше пообщаться, поблуждать вместе с нами по этим лагунам и каналам, то…
– Ха-ха, умираю, – рассмеялась Мари-Луиза. – Дик представляет нас весьма неудачно. Но вы неплохой человек.
– Мало быть человеком, – сказал Дик. – Надо быть своим человеком. Обо мне вам никто не расскажет. Судите, Мартин, по друзьям…
– Знаешь, что однажды сказал Хемингуэй здесь в Венеции? Нельзя судить о человеке по его друзьям. Не надо забывать, что у Иуды были безупречные друзья… – Мари-Луиза дружески ткнула кулаком Дика.
– Я тоже хочу быть писательницей, – сказала Эльмира. – Дик, в какой манере мне писать?
– Слева направо, дорогая, – сказал Дик.
– Не стоит быть писательницей, Эльмира, – сказала Мари-Луиза. – Один американский писатель записал в своем завещании такой пункт: «Прошу после смерти сжечь мое тело, а пепел бросить прямо в лицо моему издателю».
Оркестр вновь заиграл традиционный джаз, и снова седовласая пожилая пара танцевала, блаженно обнявшись.
– Официант, счет, – заревел Дик. – Если бы бульон был так же тепл, как пиво, а пиво столь же холодно, как бульон, у меня бы не было претензий. – Он стал внимательно изучать счет и громко, чтобы слышали за соседними столиками, добавил: – Вы, видать, приплюсовали к счету и сегодняшнюю дату! А знаете ли, что мы, шотландцы, даем на чай?
– Не приходилось слышать, синьор, – покраснев, ответил официант.
– Кусочек сахара, втиснутый в ладонь…
По соседним столикам прокатилась волна смеха.
С болезненным удовлетворением Дик наблюдал, как удаляется покрасневший официант. Но Эльмира быстро развеяла скандальную атмосферу, и компания, поднявшись, направилась на площадь святого Марка. Проводником и гидом был Мартин.
* * *
В их возбужденном воображении, а может быть, и нет – может быть, наяву – словно айсберг, возник силуэт базилики святого Марка. Так весной покрывается листвой виноград, радуя сердце и глаз горца. На площади было полно голубей. Даже чересчур много. Венецианско-византийское чудо Сансовина ошеломило даже Роберта, погрузившегося в черные думы. Как начинают грозить бурей оцепеневшему пастуху мрачные горы, такое же самое чувство охватило, точно так же задрожал Роберт, пораженный величием Дворца дожей. Его мысли возвратились из прошлого, и новые впечатления вступили в конфликт с гнетущими переживаниями. Раны подступавших наяву сновидений лечили похожие на сачки для бабочек восемнадцать колонн первого этажа, и тридцать пять второго, и восемь округлых морских окон рядом с фасадом, и два четырехугольных окошка с правой стороны… Дворец дожей! Вы, знающие Карпаччо, Джорджоне, Тициана, Веронезе, Тинторетто, Беллини, Вивальди, Чимароз, Генделя, Глюка, Моцарта… не находите ли вы той гибельной венецианской легкости в их творчестве?
Увы, Роберт снова вернулся в сегодня. Фламинго, словно грациозная беспокойная мечта, уживается в сердце рядом с хищным крокодилом, а порядок и красота – рядом с деструкцией и абсурдом. Возле них стояла тонехонькая, малюсенькая, словно воробей, испуганная девушка с гла-зами-козявками. На плечах была заметна перхоть. Окаменевшее лицо говорило об усилии закрепить в памяти, навсегда овладеть этой красотой… Девушка почувствовала взгляд Роберта и улыбнулась глазами-козявками. Нарядившаяся в полотняную юбку с черной сатиновой окантовкой, в выцветшей ситцевой блузке она выглядела до жалости грустной. Весла на Большом канале унесли легкий вздох, и Роберт вспомнил Афганистан, ту кошмарную ночь, когда разбомбили деревню, разбухший труп солдата-ли-товца и маленькую девочку, на глазах которой сидели два таракана. Девушка с насекомыми вместо глаз…
– Площадь Святого Марка Наполеон назвал удивительнейшим мировым салоном, – сказал Мартин. – Петрарка тоже что-то сказал Андреа Дандолу, одному из самых уважаемых венецианских дожей, только вот не припомню, что. Дворец дожей – самое большое здание в этом городе.
В зале Великого Совета Дворца дожей у «Апофеоза Венеции» Веронезе Дик изрек:
– Мне нравится телесный пейзаж той женщины, что изображена на верхушке. Только ее спина и седалище. Я ее беру.
– Она слишком дорога, – заметила Эльмира. – Это нам не по карману. Где же Мост вздохов? Плывем скорее. Я столько о нем слышала…
На стоянке Дик торговался с гондольером.
– Сколько надо до Каннареджо?
– Пятнадцать тысяч лир, синьор.
– Так много? Я погребу и отвезу тебя за три тысячи… Согласен?
– Я никогда не торгуюсь, – сказал гондольер. – Мотоскаф довезет вас за триста. Плывите водным трамваем.
Вдруг в сторону лагуны пролетела стайка печальных диких уток. Прозвучал колокол монастыря Сан-Джорджо Маджоре. Кто скажет, что за новость он посылает.
Компания хватилась Мари-Луизы. Ее нашли около статуи покровителя Венеции св. Федора. Статуя стояла на колонне с тремя кружками ступенек у подножия. Мари-Луиза сидела на одном из них и читала газету.
Наконец собравшись, они все уселись в лодку бородатого двадцатипятилетнего итальянца. Цена была невысокой, лодка неплохой, хотя и не лакированного черного дерева и без обычного для гондол инкрустированного орнамента.
Мартин рассказывал, что знал:
– Во времена Наполеона лев св. Марка стоял в Париже против Дворца Инвалидов. После Венского конгресса льва вернули Венеции, хотя она и не получила обратно свою государственность. По инициативе Габсбургов ее в 1866-ом присоединили к Италии. Гармония контрастов. Кафедральный собор св. Марка – причудливая смесь готики, Ренессанса и византийского искусства. С шестнадцатого века Сансовин, Да Понте, Палладио и Скамоци творили архитектурное очарование, находя общий язык с готикой и с византийским стилем. А Венеция расположена на 118 островах Венецианской лагуны. По лагуне Вива могут плавать современные морские суда.
– На той картине Тинторетто Сансовин чем-то похож на боксера Теофило Стивенсона. И правую руку поднял, словно собирается боксировать. – Дик пытался подняться до уровня интеллектуальных медитаций.
Они плыли по Большому каналу. Через туман, окутавший Тауэрский мост, идет сонливый прохожий и вдруг видит перед собой белый, как привидение, корабль. Именно так изумилась и Робертова компания, когда, повернувшись налево, они увидели церковь Санта Мария делла Салюте. Роберту открылись два неба – одно на водяной ряби, другое над башнями церкви. Дворцы патрициев сменяли друг друга своей изумительностью. Так наглые гости наперебой поднимают застольные тосты, подслащиваясь к хозяйке. Отливающие серебром фасады пели гимн солнцу и поражали изобретательностью и энтузиазмом.
Неожиданно протарахтел эскорт украшенных черным катеров. То были похороны. Венки выглядели необычно большими, метра по два в высоту.
Справа они увидали готический шедевр – гостиницу «Альберго Бауэр-Грюнвальд». На террасе стояли две девушки с непокрытыми головами и махали руками.
– Вам хватает на хлеб? – спросил у лодочника Роберт.
– Мне вроде бы и хватало, – ответил лодочник. – Мотор новый. Но опять беда. В деревне у меня больной отец. Почти все деньги идут ему.
– Что с отцом? – спросила Мари-Луиза.
– Он болеет гепатитом Б. Но мало того, он еще страдает от остеомиелита. Ему нельзя употреблять антибиотики. Положение трагическое. Наступил на вилы, поранил ногу и получил остеомиелит.
– А отец хорошо живет? – спросила Мария-Луиза.
– Увидели бы вы, в какой лачуге я родился, у вас бы глаза на лоб полезли. Тут отец спит, тут корова мычит – все в одном помещении…
– Говорите адрес, мы поможем вашему отцу, – сказала Мари-Луиза.
– К чему такой разговор… – лодочник отвернулся и наклонился к мотору. – Не поможете ни вы и никто. Ни я вам не нужен, ни вы мне не нужны.
Больше он не говорил и не отвечал на вопросы.
– Вот палаццо Корнер Мартиненджо, – произнес Мартин. – Здесь в 1838 году жил Фенимор Купер, автор «Последнего из могикан».
– У вас есть девушка? – спросила Мартина Эльмира.
– Моментальные оценки бывают разного рода, – сказал Мартин. – Одна, когда друг друга взаимно отвергают. Вторая, когда один отвергает, а другой вроде бы и принимает. Третья – взаимное избрание. Четвертая – взаимное избрание с большой разницей в оценке. И пятая – постоянно повторяющаяся высокая взаимная оценка. Я ищу пятый вариант. К сожалению, безуспешно.
– Так ты должен быть чертовски несчастен, – сказал Дик.
– Счастлив бываешь день после бани, неделю после хороших торжеств. Чтобы быть счастливым год, надо жениться, а чтобы всю жизнь – посвятить себя искусству. Художник счастлив, потому что он творит. А ведь я художник, значит, счастлив. Вот Фондаццо деи Турчи. – Мартин махнул в левую сторону. – Здесь в 1883 году умер Рихард Вагнер. Портик из десяти аркад, над которыми лоджия с колоннами.
По Большому каналу проплыла лодка, набитая рабочими. Они галдели и громко смеялись.
– Характерная черта чернорабочих, – заметила Мари-Луиза, – дранье глотки как доказательство удали, грубый юмор, швыряние репликами. Но мне их жаль. Посмотри, Роберт, как бессмысленно тупы их физиономии… Они жертвы, и государство Нобль рано или поздно их освободит.
– Поворачивать в канал Каннареджо? – спросил лодочник.
– Да, – сказал Мартин. – И перечисляйте улицы, ко-т°рые будут по дороге.
Богатство, разнообразие и нарядность одуряли гостей. Замысловатая архитектура и простая планировка… Ты словно находишься среди сотни красивых, очень красивых Женщин, они все сложены по твоему вкусу, и ты не 3Иаешь, которую выбрать. Теряешься.
Слабели акварельные цвета летнего вечера.
– Санто Джеремиа, Терра Санто Леонардо… – перечислял лодочник. – …Мадонна…
– Стой! Здесь остановись, – попросил Роберт.
Он медитировал на летучей, как песок, подушке воспоминаний, а розовые крылья заката касались города нежно, словно ангел лоскутков детского сна. Вечерело.
– Какой смысл твоей жизни? – спросила Мари-Луиза миниатюрного нищего из рассказа Роберта о художнике Чюрлёнисе, отдавшем свой последний рубль.
У этого нищего ноги были из спичек, его туловище тоже было спичечное, и руки, и шея. Только голова настоящая, хоть и совсем маленькая.
– Смысл моей жизни? – спросил нищий. – Он помещается в этой кепке. У меня есть планы, но это не смысл жизни. Ради чего я живу? Ради природы. Мне нравятся солнце, красивые облака, Неман, деревья, их листья, сверкающий алмазный снег и так далее… Каждый день, общаясь с природой, я испытываю что-то новое и тогда бываю счастлив. А еще мне нравится испытывать людей, узнавать, сколько в них доброты…
– Молчи, старик, – сказал Роберт. – Ты жертва.
– Смысл доброй вести, принесенной Христом, это общность Его Жертве Тела и Крови, – сказала Мари-Луиза. – Эта Жертва не знает никаких границ, никаких партий, она предназначена всем и каждому. Поэтому Христос провозглашает жертвенную любовь к ближнему. То есть к другому, особенно – более слабому человеку, каждой социальной группе – особенно к низшей и более слабой группе, каждому народу – особенно к более слабому и исчезающему народу, представителям каждой расы – особенно к представителям угнетаемых рас.
– Да, – сказал нищий-спичка. – Жизнь за счет другой жизни все равно обречена на смерть. Поэтому зверское взаимопоедание бессмысленно…
– Природа остается совершенной только благодаря выживанию сильных за счет слабых, – сказал Роберт. – Никто не может прожить без того, чтобы не уничтожить другую жизнь.
– Коэффициент доброты происходит от отвержения основного закона жизни – закона права сильного, – Мари-Луиза протянула руку, чтобы взять нищего-спичку, но зашипело пламя, и все исчезло в пепле…
Розовые крылья заката касались города нежно, словно ангел лоскутков детского сна. Вечерело.
– Идем по этой улице, – сказал Дик. – Мне кажется улица Мадонны – это то, что нам нужно. Вот вижу красивую девушку. Сейчас я с ней заговорю.
Девочка, выставив вперед ногу, стояла у импозантного дома. На втором этаже два маленьких балкончика и один, в четыре раза больший, в центре, а на третьем этаже на крыше, еще три маленьких домика с четырьмя окнами. Окна в форме карандаша с орнаментом в том месте, где кончается острие графита. Большой балкон второго этажа был с навесом из зеленого шелка. Материя шевелилась на ветру.
– Сколько ты весишь, красавица? – спросил Дик.
– Шестьдесят килограмм.
– Шестьдесят, – сквернословил Дик, – и каждый килограмм красивее другого. Дай я тебя хлопну по твоему бомбовому задку.
– Пятьдесят тысяч лир, синьор.
– Не понимаю, – сказал Дик.
– Это обойдется вам в пятьдесят тысяч лир. Я несовершеннолетняя.
– За что пятьдесят тысяч лир?
– За «железную дорогу». За любовь обычным способом. – Девочка устремила свой светлый взор на Роберта и, заметив на его лице выражение ужаса, повернулась, чтобы идти домой, но Роберт был проворнее.
– Стой, – он схватил ее за руку. – Вот тебе деньги. Веди меня в свою комнату.
Комната была неплохо обставлена. Роберт сел в кресло, достал фотографию.
– Как тебя зовут? – спросил он девочку.
– Грета.
– На этой фотографии тебя нет. Я отец Руты. Скажи где она? Я вижу по твоему лицу, что ты что-то знаешь. Говори скорее, а если нет, я сообщу полиции…
– Не надо… Не надо полиции…
– Звоню… Телефон полиции в Венеции – 113, так?
– Ради Бога, не надо… Я вам все расскажу… Если, конечно, вы меня не выдадите. Мне здесь неплохо… Я не хочу менять жизнь. Да и поздно…
У Роберта пересохло в горле. Невероятно! Рута здесь, вне всяких сомнений. Он перевел дух. Наконец-то они будут вместе…
– Мы все здесь из хороших семей, – сказала девочка. – За нас не заплатили выкуп, и мы попали в ад.
– Что вам мешает бежать и отыскать семью?
– Нам нет смысла бежать. Здесь «земляничная поляна». Каждую из нас приучили к наркотикам, и теперь мы рабыни… Не можем без этого жить. А дозы все растут., Рута умерла от чрезмерной дозы, – девочка всхлипнула и заплакала. – Мне ее так жалко. Ничего не поделать, У нас нет пути назад.
Около получаса они молчали. Девочка плакала, всхлипывая.
Потом Роберт вроде бы решился – взяв себя в руки, спросил:
– Расскажи, как она умерла?
– О!.. Это было ужасно… Я скажу на ухо, можно?.. – С подкупающей детской искренностью девочка зашептала Роберту на ухо.
Роберт закрыл лицо руками, потом вдруг поднялся и спросил:
– Где живет ваш шеф?
– Он очень любит молоденьких девочек и пишет романы о всяких извращениях и мафии… Мы все через него прошли. Он поставляет идеи венецианским мафиозам, и они благодаря ему заработали много миллионов.
– Где он живет?
– Живет он в Париже. Я знаю даже гостиницу, потому что раз у него из кармана брюк выпала визитка…
– Говори скорее, – торопил Роберт. В его глазах сверкали решимость и боль.
– Гостиница «Гамильтон» в Париже… Вы возьмете меня завтра на пляж?
– Где этот пляж?
– На острове Маламоко. Лидо… Я так люблю купаться, а надо все работать и работать, чтобы заработать на очередную дозу…
– Как его фамилия, малышка?
– Его зовут Секвана. Но вы обещаете, что нам ничего не будет? Мы не хотим на улицу, мы не хотим домой… Нам здесь хорошо… О, как бывает хорошо… Рай достижим через грязь… Но мы иначе и не можем.
– Прощай, малышка. Увидимся на неделе. Теперь меня ждут дела. Я позабочусь о тебе. Вот пятьдесят тысяч лир.
– Не надо, синьор. Вы должны рассчитаться с администратором. Такой порядок.
– Чао, малышка…
Он оставил девочку и решительно направился вниз по лестнице. На первом этаже его встретил остриженый под ежик мужчина средних лет с обезображенным лицом – огромный шрам пересекал левую половину и придавал ему страшный вид. Лоб покрыт испариной, как у больного.
– Вот деньги, – сказал Роберт. – Вы не боитесь, что я заявлю в полицию?
– Синьор шутит?
– Да, – сказал Роберт. – Я против любой агрессии, если она происходит не в постели. Вчера меня ограбил бандит, но я не заявил в полицию.
– Почему?
– Он вытряс мои карманы и, обнаружив, что они пусты, вздохнул с облегчением и дал мне пятьдесят тысяч лир, которые я оставляю вам.
– Вы большой фантазер, синьор, – сказал администратор.
– Но не в такой мере, как ваш шеф… Публичный дом несовершеннолетних!.. Превосходный замысел…
Одинокий, он вышел на улицу словно навстречу со смертью. Внезапно прогремел гром, и Роберт увидел, что и Дик, и Эльмира, и юноша с Мальты, и Мари-Луиза вдалеке в группе туристов у канала превратились в стеклянные манекены. Фигуры застыли в самых странных позах, как у Брейгеля. Это продолжалось секунду. Здесь ему вспомнился Хорхе, мексиканец Хорхе, пытающийся превратить бижутерию в золото. Разве эта история не учит терпимости? Даже мечта последнего дурака – это хрупкая роза, выросшая из абсурдной груды суперсложных компьютеров… Нелепость. Мир изменчив. Он пуст. Ха-ха… Так было только секунду. Потом стекла рассыпались. Как жаль. Те стеклянные манекены были не схема на чертеже, какой обычно бывают литературные герои, а настоящая аппаратура с проводами. Стекла рассыпались, и люди, как ни в чем не бывало, двигались дальше.
Светло-серый сумрак прижимал их к земле. Вечерний багрянец совершенно ослаб. Наконец совсем стемнело, кутавшийся во тьму город с озаренными светом прожекторов улицами выглядел, как плывущий через океан параход со сверкающими иллюминаторами. Большие громоздкие звезды, утопая в сводах, отражались в воде каналов.
Надо записать смерть в список ближайших дел. Рута, моя дочурка… Как красива Венеция ночью… Образы таяли и туманились, как маленькие городки у автострады, а пласты воспоминаний молили об отпущении грехов…
* * *
Зеленое солнце распустило свои волосы над липами, над каштанами и над кафе «Ля Куполь», в котором в ожидании Мари-Луизы скучал Роберт. За окном его взору открывалась глухая парижская улочка, из тех, что имеют обыкновение влиять на кошек, изменяя их кошачьи решения, жирные послеобеденные тени лениво играли на мостовой. За соседним столиком две девушки, наверное, студентки, переговаривались с интонациями, доносившими еще не созданную музыку, и Роберт не мог не слышать их слов.
– Я так благодарна Аллену, что он мне помог забыть Жана Люка! – сказала одна со смугловатым, шафранового оттенка лицом.
– А кто такой был Жан Люк? – спросила другая.
– Не тот ли, что помог тебе забыть Пьера? – вмешался длинный парень в джинсах, ставя на их столик кофе.
– Угадал, – мечтательно изрекла мученица любви из мира быстрых решений и восклицательных знаков.
В этом их разговоре вся женская психология, подумал Роберт. Моя любовь чище цвета крови и шире размаха крыльев. В незримом эфире не растают, подобно дыму, образы Руты и Летиции. Обе они для меня дочери.
В кафе зашло бородатое существо. Его бегающие глаза проворно ощупали присутствующих и остановились на студенческой компании. Он нагловато улыбнулся девушкам и чуть приподнял свой головной убор, который бы никто не решился назвать рембрандтовским, хотя он, конечно, напоминал те времена.
Еще один художник, подумал Роберт. Давно ли здесь, в этом кафе, за стакан коньяка отдавал свои полотна Модильяни… Годы бегут, но ничто не меняется. Эти люди с презрением смотрят на все, что хрупко и эфемерно, их не интересуют смертные истины. Они жаждут прикосновения к вечности. Но разве к тому же не стремимся и мы, простые людишки. Разве Мари-Луиза не говорила, что отдельный человек не может быть уверен в нравственной действительности своего самопожертвования для духовного спасения другого человека. И только будучи принятым во Всеобщую Жертву, оно приобретает божественную силу. Каждое поколение живет затем, чтобы произвести себе потомство. Цель его существования не в нем самом, а в будущем поколении, поскольку это его существование отрицается смертью. Но и будущие поколения также не имеют цели в самих себе. Выходит, существование и борьба за выживание их всех бессмысленны. И все же это прикосновение к вечности… Как жить, спрашивал себя Роберт? Прав ли я в своих суждениях? Почему меня изгоняют из государства Нобль? Роберт напряженно мыслил. С таким упорством в тихом саду, крутясь среди лопуха, жужжит шмель. Прислушаемся к теням прошлого. Ведь истории, которые я рассказывал Мари-Луизе, далеко не все искренни. Партизанская война в Литве… Любовь ушедшего в лес парня и деревенской девушки, бессмысленность смерти… Разве я смог до глубин души вжиться в эту ситуацию, разве в моем рассказе не было позы и желания выглядеть лучше, чем я есть на самом деле. Какое мое дело, что было когда-то сколько-то лет назад. Я не в силах справиться с настоящим, а лезу в незнакомое мне прошлое… Шарж тупости и абсурда в историях с колхозной дояркой и с телефонной книгой Каунаса… Разве мне самому удается быть достаточно умным и добрым, чтобы суметь удержаться в Нобле и в команде «Идеал»? Нет. Я привязан к статусу первых, к привитому мне с детства пониманию успеха и достоинства и могу чувствовать себя счастливым только тогда, когда поступаю по нормам, диктуемым мне моими настоящими и мнимыми друзьями… Я плюю на христианство, плюю на мнение обо мне всего государства Нобль и поступаю так, как диктует мне мое «я»… Как мечутся в паутине златокрылые мухи, так барахтался Роберт в потоке упреков совести.
– В это кафе и хаживал Модильяни? – пробудила Роберта Мари-Луиза.
– Садись, – сказал он.
– Не передумал? – спросила она, садясь.
– Нет. Что будешь пить?
– Ничего. Улица Лафайетта, сорок девять. Телефон 878-32-87. Вот тебе координаты Секваны. Гостиница «Гамильтон» – на Монмартре. Ты действительно не передумал?
– Нет, – ответил Роберт.
– Когда сам себе Бог, можешь оправдать любое преступление. Сатанизм начинается тогда, когда обожествляется то, что людей разделяет, а не соединяет.
– Ну, а почему ты сама стремишься к деятельности за пределами Нобля?
– Христианство не в созидании идеального государства, а в духовном спасении отдельного человека. Для находящихся во Христе невозможен никакой эгоизм, когда себя противопоставляют другим, никакая абсолютизация своего «я» даже в случае опасности для существования.
– Многие живут по ницшеанскому принципу: если видишь слабого, столкни его. Полагают, что так будет сохранена здоровая раса, биологический вид. Надо сопротивляться насилию.
– Такую ситуацию, – возразила Мари-Луиза, – христианство называет последствием первородного греха. Первородный грех – присущее всей природе право сильного. Победить таящийся в каждом из нас первородный грех можно, только идя противоположным путем. Любовью к ближнему и самопожертвованием. Своими парижскими историями о мальчике и о сумасшедшем нью-йоркце, что любил кормить голубей, а тебя угощал чаем, ты показал, что в отдельные моменты своей жизни ты способен проявить высокий Коэффициент доброты. В истории о голодающих в Эфиопии ты поднялся до высот матери Терезы, хотя теперь я вижу, что тебе не хватало искренности и принципиальности. Но что я здесь кудахтаю, как наседка. Ты свободный человек и поступаешь так, как находишь нужным. Оценки же оставим при себе. Хочу посмотреть на то, что для тебя дорого. Хонда дал автомобиль. Он гостит на заводе «Рено».
– Париж – это всевозвращающее море, – сказал Роберт, и они поднялись, направляясь к выходу.
* * *
Роберт опаздывал. Когда он вошел в фойе гостиницы «Гамильтон», Секвана уже сидел в кресле, читая газету. Это был человек лет сорока пяти-пятидесяти, плотный и облысевший. Сквозь толстые стекла очков смотрели рыбьи глаза, под которыми свисали синеватые зернистые мешки. Впечатление неприятное, если не сказать отвратительное.
– Простите за опоздание, – сказал Роберт, пожимая потную дряблую руку писателя. – Я показывал своей секретарше Париж: Вандомскую площадь, где умер Шопен, Амстердамскую улицу, где жил Дюма, Бульвар дю Тампль, где Флобер написал «Госпожу Бовари», Корто 12, где творил Морис Утрилло и так далее – исторический Париж.
– А у церкви Сакре-Кёр были? – спросил Секвана, аккуратно сворачивая газету. – Оттуда прекрасный вид: Дом инвалидов, площадь Этуаль, Дворец ЮНЕСКО, Пантеон, повернувшаяся спиной к Нотр-Дам покровительница святая Женевьева…
– Пусть сама посмотрит. Мы расстались у «Гамильтона».
– Откуда вы знаете Париж? Слышу акцент, потому спрашиваю.
– Когда-то содержал сомнительное заведение на улице Сен-Дени… А теперь я пилот «Формулы-1» в Нобле, но перехожу в «Макларен» – там больше простора для бизнеса.
– Так вот откуда вы знаете шефа венецианского публичного дома дона Симеони, ха-ха-ха, – Секвана залился смешным фальцетом.
– Но и вы, насколько мне известно, тоже причастны к такому бизнесу?
– Нет. И да и нет… Я художник, ибо мне принадлежит идея. Я не впутываюсь в большой бизнес. Я порождаю идеи, а потом получаю такой-сякой процент. Вообще же живу за счет литературы. Это тоже достаточно прибыльное занятие.
– На этот раз идея исходит от меня, – сказал Роберт. – С вашими связями вы, может быть, меня поддержите…
– Очень приятно встретить делового человека. Простите за смелость, ваша фамилия Шалка?
– Роберт Шарка.
– Ах так… Кажется, я уже встречал ваше имя в репортажах о «Формуле-1»… Говорите. Сегодня я должен закончить роман о вампире-донжуане. Так что спешу к компьютеру.
– Вы пишете на компьютере?
– Да. Так в чем же дело, простите за смелость?
– В гонках существует сложная система, и можно сДелать так, что победитель будет известен заранее… Гонки легко поддаются режиссуре. Достаточно поместить в автомобиль другой микропроцессор и все предрешено. Я предлагаю подпольный тотализатор и обещаю, что два-три ведущих гонщика «Формулы-1» разделят места так, как будет заказано…
– Весьма интересно. Я был зачинателем подобного бизнеса в футбольной лиге Италии, а теперь вы предлагаете делать то же самое в «Формуле-1»… Как вы себе все это представляете, простите за смелость?
– Необходим фонд – деньги механикам и инженерам, а все остальное я беру на себя. Для начала я берусь быть вторым на воскресном этапе в Ле Кастеле у Марселя. Это была бы сенсация, потому что тогда я бы укрепил свою позицию в общем зачете, а еще никто не знает, что после этого этапа я перехожу из команды «Идеал» в «Макларен». Следовательно, следующий мой старт будет только на следующий год. В этом году этот этап для меня последний. Этого не знают те, которые верят в мою звезду и готовы делать ставку на меня…
– Прекрасно, – сказал Секвана, – а кто будет первым?
– Первым, по всей вероятности, финиширует Сенна. На воскресенье прогнозируют дождь, а на мокрых трассах Сенна не имеет себе равных. Его трудно сравнивать с Кларком или с Хиллом, но гонкам он отдает себя на все сто процентов и больше ничем не интересуется. Своего рода фанатик, обладающий большим талантом. Третьим, вероятнее всего, будет Бергер. Модель «Феррари» этого года Джона Бернарда очень перспективна. Там автоматическая коробка скоростей, и водителю не надо нажимать на сцепление. И передняя часть стала более узкой, раз только две педали. Это помогает колесу сберечь около двух секунд. Ручка передач вращается вместе с рулем. Слева – более низкие передачи, а справа – более высокие. Всего семь передач. Включаются так, что не надо снимать ногу с акселератора.
– И вы все гарантируете, простите за смелость?
– Всего гарантировать я не могу. Помните, как во время тренировочных заездов в Бразилии Стреф перелетел через ограждение и врезался в трактор? Бедняга… Его долго не могли выковырять из машины, а потом забравший его вертолет с полчаса крутил над трассой, пока наконец не решили, в какую больницу его доставить, но и в больнице не оказалось необходимых специалистов…
– Зачем вы мне все это рассказываете, простите за смелость?.. Ведь это все – специфика вашей работы, и я понимаю, что полной гарантии никто ни в чем не дает и…
– Стало быть, вы мне не верите. – Роберт поднялся, словно собираясь уходить. – Что за ерунда!..
– Откуда только в вас столько самоуверенности, – Секвана засмотрелся на английскую гравюру, висевшую на стене цвета слоновой кости. – Хорошо. Может быть, я успею заработать одну-другую тысячу франков… Слишком уж ограничен срок… Поясните, что мне надо будет делать.
– Будет восемьдесят кругов, – хитро прищурившись, говорил Роберт, – около семидесятого круга я попрошу вас об одной услуге: у поворота «Тещин язык» вы перелезете через ограждение – там оно невысокое. Или нет, лучше вам это сделать у двойного правого поворота, называемого «Беоз». Итак, у «Беоз» вы перелезете через ограждение и покажете мне табличку, на которой черным фломастером будет написано: место, круг и на сколько секунд я отстаю от ближайшего соперника, а если иду первым – насколько секунд я оторвался от ближайшего соперника…
– Скажем, я согласен. В душе я, видите ли, авантюрист, и подобные штуки в моем духе. Но почему именно я, простите за смелость?
– Этого я не стану объяснять. Такова моя стратегия, я все организую, поэтому вам остается только доверять мне. Так по рукам?
– Хорошо. Воскресенье станет началом большого бизнеса…
Двое мужчин обнялись и застыли, словно вслушиваясь, раздается ли за окном звучание летнего ветра…
* * *
Наклонясь, пролился кувшин зари, деревья тонули в Утренней красноте, а небо окрасилось в колдовской кармин. Итак, наступило воскресенье. Бледная сиротка заря Уступила место преступнику дню.
Роберт чистил зубы. Уже болело во рту, но он все тер Щеткой, задаваясь вопросом, наступит ли снова такое время, когда тугие десна жизни, ее белоснежные зубы и девственные бедра будут, как прежде, доставлять удовольствие и расцветут возбуждающими энтузиазм цветами. Чистая, прекрасная своей молодостью, худощавыми плечиками, бледным лицом Летиция, деревянный стол в больничной палате и руки, как сколовшиеся глыбы скалы. Или нет – выдвинутый в море трамплин из неотесанных досок, около него стоящая на коленях дочурка Рута, а вдали силуэт форта. Этот форт на острове, около него теннисная площадка, четыре женские груди летают в воздухе, и сверкающие в ночи морские огни, и живописующий все это художник. Его зовут Сальвадор Дали.
