Текст книги "Криминальные сюжеты. Выпуск 1"

Автор книги: Джон Кризи

Соавторы: Эдмунд Бентли,Георгий Чулков,Витянис Рожукас,Весела Люцканова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 34 страниц)

Я рассказал, что двоюродный брат привез мне из Литвы сувенир – телефонную книгу абонентов Каунаса. И как можно с ней играть, выясняя Интеллектуальный коэффициент и Коэффициент доброты людей. Открываешь, например, сорок пятую страницу. Телефоны БИБЛИОТЕК. Что за работа в библиотеках? Заработок там очень низкий, порядка сто рублей в месяц. Костюм «Адидас» стоит двести пятьдесят рублей. Каждые три месяца надо составлять на восемь-десять страниц отчет и планы, написать, какие организованы выставки, встречи и другие Мероприятия, какова посещаемость читателей, по скольку книг прочитано рабочими, учащимися, студентами и Тужащими. Все цифры берутся с неба. Неживые читатели, мертвые души читают книги и журналы. Без этого не выкрутиться. Бюрократизм так рафинирован, что надо пользоваться счетной машиной, а в случае ошибки – заново переписывать планы и отчеты. Все знают, что это абсурдно и глупо, но так требует власть, поэтому все приспосабливаются и бьются, создавая данные из ничего. Наиболее ценные книги, работники списывают и тащат к себе домой.

Далее, на той же самой странице – БЮРО. БЮРО ПО ТРУДОУСТРОЙСТВУ НАСЕЛЕНИЯ. Чернорабочему всегда здесь найдется работа, а лучшую работу там никому никогда не предлагают. На хорошую работу устраиваются по знакомству. Престижная и хорошо оплачиваемая должность стоит определенных денег, которые в виде взятки попадают в руки тех или иных шефов. Известно, почем место служащего бензоколонки, бармена, кладовщика и так далее. Все приносящие большие деньги места, на которых можно мошенничать и воровать, добываются по знакомству, и Бюро по трудоустройству населения таких не предлагает. Дальше – БЮРО ПУТЕШЕСТВИЙ И ЭКСКУРСИЙ. Заплатив большую сумму, человек отправляется в туристическую поездку с группой таких же жертв, как и он, страдает от плохой пищи, жалкого ночлега, а осматривает всего несколько музеев и наслуши-вается неинтересных, убогих и шаблонных рассказов экскурсовода. Цена туристской путевки не соответствует сервису. Люди чувствуют себя обманутыми, но делать нечего, выбора нет. Нет нескольких бюро путешествий и экскурсий, из которых можно было бы сделать выбор.

Смотрим дальше. Открываем, например, девяносто пятую страницу. ДЕТСКИЙ ИНТЕРНАТ МИНИСТЕРСТВА СОЦИАЛЬНОГО ОБЕСПЕЧЕНИЯ. Детей обделяют те, кто отвечает за их питание и одежду. Воруют продукты, деньги, предназначенные для материального обеспечения. Бессовестные работники обманывают государство, не вкладывают душу в свою работу и тому подобное.

Дальше – ЯХТКЛУБ. Наши спортсмены проигрывают соревнования из-за того, что не приобретаются дорогие иностранные яхты хорошего качества.

КЛАДБИЩА. Желающий похоронить усопшего на хорошем кладбище должен иметь деньги для взятки или знакомства, а часто – и для того и для другого.

ВОЕННЫЙ КОМИССАРИАТ. Почему литовцы должны служить в Афганистане или на Дальнем Востоке, почему не в Литве? Почему нет национальной армии?

КАССА АЭРОФЛОТА. Билеты на рейсы Ь ближайшие дни можно приобрести, только завязав контакт с кассир-щей и оставив ей определенную сумму. Приходилось слышать, что кассирша, приходя с работы домой, не в себе, если не принесла пятьдесят рублей левого дохода, полученные в виде взятки от разных людей. Кассирш слишком мало, они работают слишком медленно, так что образуются многочасовые очереди.

КАССА ФИЛАРМОНИИ. Место с минимальной коррупцией. За билеты переплачивают только в случае приезда знаменитых исполнителей.

КАУНАССКОЕ ОТДЕЛЕНИЕ РЕАЛИЗАЦИИ ЭНЕРГИИ ГЛАВНОГО УПРАВЛЕНИЯ ПРОИЗВОДСТВЕННОЙ ЭНЕРГЕТИКИ И ЭЛЕКТРИФИКАЦИИ ЛИТОВСКОЙ ССР. Не секрет, что учреждения не берегут государственную электроэнергию, а частные лица ее просто воруют. Не трудно сделать дома устройство, чтобы за электроэнергию не надо было платить или же платить достаточно мало.

КАУНАССКАЯ МЕЖРАЙОННАЯ КОНТОРА ГЛАВНОГО УПРАВЛЕНИЯ ФАРМАЦЕВТИИ. Контора плохо контролирует химико-фармацевтические фабрики. Из десяти таблеток любого лекарства лишь несколько соответствуют строгим требованиям. Состав остальных искажен. Это все результат недобросовестной работы и грубой техники.

УПРАВЛЕНИЕ ПРОИЗВОДСТВЕННО-ТЕХНИЧЕСКОЙ КОМПЛЕКТАЦИИ «КАУНАССТРОЙ». Не хватает строительных материалов. Катастрофически мало квартир. Качество строительства плохое. Получив квартиру, ее надо сначала отремонтировать и только потом ввозить мебель. Стройматериалы портятся, брошенные под открытым небом, и разворовываются в огромных количествах.

Все эти замечания сделаны среднеинформированным человеком – из тысячи взрослых жителей Каунаса тысяча не найдет в этом ничего нового. Выходит, люди знают, что живут абсурдно, но не делают ничего, чтобы создать более совершенное общество. Проблемы и дальше решаются с наименьшим Интеллектуальным коэффициентом и наименьшим Коэффициентом доброты. Люди приспосабливаются к парадоксальной ситуации, живя в сто раз беднее, чем было бы возможно. А потом, пожалуйста, все оказываются жуликами. Ха-ха-ха-ха…

– Столько же абсурда, только что разве иного рода, и у нас в Штатах, – сказала Летиция. – Одно лишь государство Нобль идеально.

– Государство Нобль не идеально, – сказал Хонда, – оно только старается быть таким.

– Так или иначе, – сказала Летиция, – в нем живут личности. Вот не люблю пустых людей! Будь ты кем угодно, в конце концов, будь ты без морали, без ничего, только не будь пустым!

Поскольку я не мог пить, этот банкет мне быстро надоел, и мы с Летицией отправились на такси на авеню Вашингтона, в гостиницу, где я остановился. Разговор трепетал, как развернутый флаг.

– Ты город моих мечтаний, – сказал я Летиции.

– Прекрасно, – сказала она. – Слушаю дальше.

– Дай мне заиграть мелодию сладких обещаний.

– Даю. Ну и что из этого?

– Сегодня я сведу тебя в зоосад и куплю мороженого.

– В Детройте несколько зоосадов…

– Побываем во всех.

– Не подходит. Что еще можешь предложить?

– Пить в гостинице кофе и смотреть по телевизору передачу поп-музыки.

– А о любви будем говорить?

– А чего сегодня будет больше, слов или дел?

– Слов.

– Мне тоже так кажется, – ответил я, почувствовав, как перед постельной любовью возникает ледяной барьер.

– Скажи, а Интеллектуальный коэффициент влияет на силу любви?

– Вместо ответа я тебе расскажу об одном ученом-языковеде и его любви к сотруднице Института истории. Узнал об этом от двоюродного брата. Филолог Андрюс жил с женой в старом городе Вильнюсе, в квартире без газа и теплой воды. Зимой надо было топить печи. Зима в тот год была холодной. Во дворе за окном белела рваная простыня снега. По двору носился соседский спаниель, голубые сугробы разлетались ему на морду и на бока. Зачем я анализирую, разбираю мельчайшее свое чувство и этим только рою ему могилу, думал Андрюс. Он сидел за столом и писал грамматику исчезнувшего прусского языка. Работая ночами, он надеялся успеть до весны закончить свой важный труд. Не спал до четырех утра. Бедняга Эльза. Он не прикасался к ней неделями. Все работал и работал. С упорством фанатика писал статьи по истории балтийских языков. На жену не оставалось времени. Они не ходили на концерты, в кино. Единственным развлечением у Андрюса было посещение букинистического магазина. Все заработанные деньги он спускал на книги. А они все копились и уже не умещались в его комнате. Квартира была из двух комнат, одна – проходная. Одна – Эльзы, другая – его. Сегодня он установил полки в комнате Эльзы. Он ждал, когда она вернется со службы и похвалит его работу. Зачем я расчленяю свои чувства и анализирую их, так ведь только убиваю свою любовь, думал Андрюс. Он знал, что любит Эльзу, но полагал, что это чувство могло бы быть сильнее. Закончив с полками, он чувствовал себя так, словно выполнил нечто такое, что входит в обязанности мужа, и ждал Эльзу, чтобы услышать похвалу.

– Идем, я тебе что-то покажу, – сказал Андрюс вошедшей жене.

– Что? Ты поставил полки в салоне? – вскрикнула Эльза, увидев плоды его стараний. – Всюду эти книги!.. Пыль и книги… Вся твоя работа ничего не стоит. Это только игра. Ты все время играешь. И держишь меня в рабстве книжной пыли.

– Но ведь они здесь идеально на месте, – сказал Андрюс. – Как здесь было…

– Я не потерплю!.. Ты хочешь окончательно сесть мне на голову. Мало еще у нас книг… Ты хочешь превратить квартиру в библиотеку. К нам и так никто не заходит. Не заходит никто, понимаешь?

– Это потому, что мы тоже никуда не ходим, – сказал Андрюс.

– А почему это так, ты подумал? – кричала Эльза. – Ты все работаешь и работаешь. Меня не замечаешь. Я для тебя как неодушевленный предмет, как эта книжная полка.

На другой день после спора Андрюс уехал собирать материалы по прусскому языку и вернулся через двое суток. Но в квартиру не попал. Было заперто изнутри. Пришлось ломать дверь. Эльза была без сознания. Рядом с ней валялись коробочки от сильного снотворного. Она Умерла в больнице. Рассказывая о своих бедах, Андрюс под конец всегда добавлял:

– Если бы я согласился поставить полки на кухне, Эльза осталась бы в живых.

Летиция уселась ко мне на колени, провела своей нежной рукой по моему лицу и сказала:

– Значит, Интеллектуальный коэффициент не влияет на силу любви, не так ли? Ведь тот ученый, наверное, обладал высоким Интеллектуальным коэффициентом?

– Да, – ответил я. – Ха-ха-ха-ха-ха…

– Любишь ли ты меня? – спросила Летиция.

– Не знаю. Может, едем к тебе. Здесь, чувствую, я не смогу доказать свою любовь.

– Я тоже не готова к физической любви, – сказала Летиция. – Едем. Тихонько проскользнем в мою комнату… Никто даже не заметит. Там, может быть, будет иначе.

И мы сели в такси и направились к побережью озера Сент-Клер, где обосновалась семья Летиции. Дома никого не нашли. Отец оставил записку, что уехал с мамой Летиции на литовский католический сход в городке Ройал-Ок.

– Где работает твой отец? – спросил я, удобно устроившись в кресле в комнате Летиции.

– В концерне «Дженерал Моторе».

– Ты любишь отца?

– Угу. Люблю больше, чем маму. С мамой я часто ссорюсь. С отцом – никогда. Общаясь с отцом, я больше отдаю себя. Как ты думаешь, надо ли отдавать общению всего себя?

– Я в любом случае кое-что оставляю для себя, – сказал я.

– Правильно. Нельзя отдавать себя всего – есть черта, есть плоскость, в которой ты сросся со своей кожей и не можешь перешагнуть через оставшийся промежуток, как бы ты ни любил.

– Здесь нам помогают трафареты. Скажем, вот я здесь с тобой в качестве кавалера, поэтому я должен исполнять свою роль, говорить тебе комплименты. Например, «дай мне заиграть мелодию сладких обещаний», «ты чиста, как соловей со сверкающими каплями росы на шейке» и тому подобное.

– Верно. Есть такие трафареты общения. Мы избираем затасканные темы и, говоря о том, что в конце-то концов нам не так уж важно, жаждем лишь одного: немного тепла, немного уважения, немного самовыражения. Но что с тобой? Ты выглядишь осовелым и похож на варенье с плесенью. Хочешь, я признаю тебя вареньем с плесенью? Каким вареньем ты бы хотел быть?

– Вишневым, – сказал я.

– Хорошо. Я утверждаю тебя вишневым вареньем с плесенью.

– Дай я тебя поцелую, – ответил я.

Мы поцеловались долгим страстным поцелуем. В этот момент зазвонил телефон.

– Ответь, – попросила Летиция.

Я снял трубку. Какой-то подросток просил позвать Летицию.

– Привет, Роберт, – начала Летиция.

– …

– Ничего. Томлюсь от безделья.

– …

– С тобой? Нет. В другой раз.

– …

– Обязательно сегодня?

– …

– Нет. Сегодня не могу. Поверь.

– …

– Я тебя тоже.

– …

– Пока.

Она положила трубку и обернулась ко мне. У меня, наверное, было вытянутое лицо, потому что Летиция сказала:

– Только не начни ревновать.

– У тебя много поклонников, кроме меня? – спросил я.

– Есть.

– И они, конечно, молоды, красивы?.. Как и этот мой тезка?

– О!.. Этот по-настоящему красив.

– Так, может, поезжай к нему, может, я тебе мешаю? – меня стало охватывать бешенство.

– Не заводись.

Я грубо притянул ее к себе и, целуя, начал раздевать. Но Летиция состроила такую мину, что я на полпути отказался от своих планов.

Я вытащил сигареты и закурил. Летиция тоже закурила.

– Прости, я был нехорош.

– Все мы не без греха, – сказала она и нежно поцеловала меня в кончик носа. – Иди ко мне, киска, иди…

Я раздел ее всю, но понял, что к постели мы оба еще не готовы. Пришлось вернуться к сигарете. Летиция оделась и стала курить дальше.

– Мне приятно, что ты такой тактичный, – сказала она. – В самом деле, чего-то не хватает.

– Чего-то не хватает, – согласился я. – Может, сегодня биоритмы мешают.

– А ты знаешь свои биоритмы? – спросила Летиция.

– Нет.

– И хорошо, что нет.

– Почему хорошо?

– Даже очень хорошо.

– Но почему?

– А вот так. Хорошо и все.

– Может, поехали в баню? – спросил я.

– Думаешь, там будет лучше?

– Ага.

– Не заговаривайся.

– Так что будем делать? Сказал ли я, что я тебя люблю?

– Сказал, но уже давно. Я тоже тебя люблю. Но в постель мы сегодня не ляжем, хорошо?

– Хорошо. Ты моя последняя осенняя любовь.

– А Мари-Луиза?

– Она предпоследняя.

– Ты ей рассказывал разные христианские истории. Расскажи и мне, чтобы фигурировал и Коэффициент доброты, и Интеллектуальный коэффициент тоже. Какую-нибудь нобльскую историю, хорошо?

– Однажды встретились два журналиста: русский и американец. Они стали рассказывать друг другу, что их поразило, что удивило во время странствий по белу свету. Американец говорил об Эфиопии. Шел дипломатический прием в императорском дворце. Пенилось шампанское, в тарелочках блестела красная и черная икра. Один дипломат так всего наелся, что ему стало плохо, и он вышел на террасу во дворе, вдохнуть свежего воздуха. Косой месяц бросал исподлобья тусклый свет, и двор устилали мягкие, бархатные тени. Дипломат вслушивался в ночную тишину. Вдруг его уши уловили странные звуки. Что-то чавкало. Чавканье могло исходить от свиней, только их не было видно. За оградой двора он заметил толпу африканцев. Они поедали выброшенные объедки – то, что осталось от роскошного пира. Ели пальцами, подымая объедки с земли и суя себе в рот. Несколько оборванцев тузили друг друга, но все это происходило бесшумно, в унисон с мистическим трепетанием теней. Дипломат позвал своих коллег и журналистов, и господа во фраках наблюдали эту сцену, охваченные восторгом и изумлением. Такова история американца. Ха-ха-ха-ха…

– А русского?

– Русский рассказывал, как однажды снимали фильм для телевидения в среднем колхозе. Снимали фермы, в которых держали коров. Вокруг ферм хлюпали огромные лужи навоза. Невозможно ступить без высоких сапог. Наконец журналисты нашли одно единственное сухое место, встали на нем и взяли интервью у одной доярки, молодой симпатичной девчонки. «Нравится ли работа?» «Нет, работа не нравится. Плохие условия. Но после школы надо год отработать в колхозе, чтобы потом можно было уехать». «Много ли молодежи остается в деревне?», – спросил журналист. «Нет. Одна осталась, но она работает в конторе». «Можно ли так вести хозяйство?» «Можно, – сказала доярка. – Вот наша учительница держит поросят на втором этаже. Успевает и в школу сходить, и поросят накормить. Работает в белом халате. Руки с маникюром». Ха-ха-ха-ха-ха…

– И правда, – сказала Летиция. – Люди сами виновны в своей ужасной жизни. Виновна их инерция и тупоумие. Как много надо сделать государству Нобль, чтобы его пример заразил отсталые регионы, в которых нет места научной мысли и высокой морали.

– Странно, – сказал я. – В свои шестнадцать лет ты мыслишь так серьезно и умно. Твои брови очень красиво изгибаются, когда ты размышляешь.

– Как что?

– Как крылья ласточки…

Летиция рассмеялась, однако теплое золото ее смеха было надтреснуто.

– Я смотрю в твои глаза и погружаюсь в сон, – сказал я.

– А что происходит во сне?

– Там наша любовь приходит тихонько поплакать. Там мы шагаем через туман, подав руки выцветшему шелку любви. Вальс нашей любви стал хромать, и мы кружимся на краю пропасти. Твои глаза грустны. Грустны, как могила однодневных иллюзий. Король страны твоих глаз – мучение, а невзгода – королева. Моя радость – стужа невзгоды. Вкус наших любовных слез горше смерти.

Мы обречены. Никакие поцелуи не смоют темного знака у нас со лба. Мы обречены. Твоя печаль – это экстаз богов. На ее путах стая черных птиц. Они предсказывают недоброе.

– Мне нравится тебя слушать, – сказала Летиция. – Я сладостно утомлена.

– Доброта радостно струится в твоих жилах, верно?

– Может быть. Расскажи, какое было первое впечатление, когда ты меня увидел?

– Не скажу, – ответил я.

– Расскажи.

– Когда я тебя увидел, все во мне словно заиграло.

– Ты умеешь говорить. Хорошо слушать твои фантазии.

– Вся радость созданий одиночества и есть фантазии.

– Да, – согласилась Летиция. – Фантазия скрашивает жизнь. Наша любовь абсурдна.

– Наша любовь – это эфемерная зима больших зеркал. Она заиндевела и скована.

– Твой язык предназначен просветлять души своими чарами, – Летиция погладила мне щеку и поцеловала. – Но сегодня ничего не выйдет. Мы только будем вместе и все.

– Теперь я знаю, в чем твое превосходство перед Мари-Луизой, – сказал я.

– В чем?

– Твоя душа очищена страданием и утратой.

– Да. Иногда и сама себе я кажусь прозрачной. Но бывает и иначе. А тебе?

– Я испытываю просветление, только соприкасаясь с природой или несясь со скоростью триста километров в час. А так – тлею, убаюкивая свои пороки, как помешанная мертвого младенца.

– Так, я для тебя природа?

– Да. Ты для меня природа. Желтый кладбищенский октябрь. Синтез реальности и мечты. Ты для меня словно видимый через сомкнутые веки свет. Я тебя ощущаю, но не совсем.

В этот момент раздался звонок в дверь.

– Открой, – попросила Летиция.

– Открой сама. Я пойду в заднюю комнату, осмотрю картины.

В задней комнате я устроился на кушетке и стал листать журналы по автоспорту. Отец Летиции как истинный детройтец, кроме всего прочего, интересовался и «Формулой-1».

– Принесли телеграмму, – услышал я голос Летиции.

– Хорошо, – сказал я. – Я обнаружил статью о себе и своих перспективах.

– Билл, здесь, оказывается, еще и женишок, – послышался хрипловатый вокал Рода Стюарта. Их было двое. – Запри-ка ту дверь – видишь, ключ торчит с нашей стороны. Пожалеем женишка. Пожалеем его слабые нервы.

Я бросился к двери, но было уже поздно. Ключ повернулся, и я понял, что оказался в сатанинском капкане.

– Видишь, как затрепыхался твой женишок? Если очень захочет, сможем поговорить и с ним. Мой ножик скучает по работе. Ах, вот если б взять да полоснуть тебя эдак по буферам – что потечет, молоко или кровь?

– Много мудишь, Руди, – хриплым голосом сказал ему Билл. – Берем бумажки и отваливаем.

– Верно, – сказал Руди. – Выкладывай денежки, красавица!

– Все наши деньги в шкатулке на окне, – сказала Летиция.

Вот тебе ситуация, подумал я. В Чикаго меня ограбили дважды. И вот первый раз в Детройте!

– Только сорок долларов, – вновь зазвучал хрип Рода Стюарта. – Маловато. Так просто не отделаешься.

– Мы дома денег не держим, – сказала Летиция.

– И плохо делаете, – сказал Руди. – Придется платить натурой.

– Я даю еще сто двадцать долларов, – крикнул я, спешно вытряхивая карманы. – Только катитесь отсюда.

– О! Женишок! Суй деньги под дверь, женишок!

Я исполнил их приказ, все пихал и пихал доллары в щель под дверью…

– Больше нет? – спросил Билл. Видать, он собирал Деньги.

– Нет, – промычал я. – Открывайте дверь!

– Возни и без тебя хватит, – задыхающимся голосом сказал Руди. – Сиди в своей комнатке и слушай, как пыхтит твоя краля. Меня называют инструктором по сексу, красавица. Покажи-ка свои беленькие ляжки… О!..

– Спасите! – закричала Летиция, и я услышал звук удара, а затем всхлипывание Летиции.

Я попытался с разбегу высадить дверь плечом. Один из них, подскочив, повернул ключ еще на один оборот. То была прочная дубовая дверь. Она не поддавалась моим атакам.

– Ты, Билл, первый, – сказал Руди. – Я ее держу.

Завязалась борьба, насколько шумная, настолько и краткая.

– А теперь давай делать дуэт, – осипшим голосом сказал Руди. – Ты, женишок, не ломай дверь, а лучше успокойся и попытайся все это себе представить. Ну-ка повернись… Твоя цаца такая обалденная, что просто никто не устоит. Черт побери, я, кажется, не туда попадаю!..

– Мама! Ааа! Больно! – кричала Летиция.

– Надо заткнуть ей пасть, чтоб не вопила, – сказал Билл.

Я схватил кресло и изо всех сил грохнул о дверь. Дверь держалась.

– Желтая подлодка колышется в дрожащем заливе, – сказал Руди. – Сейчас я разорву тебе зад.

Я сотрясал дверь, рвал ручку, угрожал им, но все напрасно. Когда дверь поддалась и сломалась, я нашел Летицию лежащей с закрытыми глазами посреди комнаты. Сбежав по лестнице, я уже никого не обнаружил. Я возвратился к Летиции. С закрытыми глазами она была бледнее полотна. Тогда ко мне подошла двуглавая тварь. Желтая голова выросла на шее, а черная, морщинистая и скрученная узлами – из поясницы и промежности. Тварь заговорила:

– Ничто обладает Коэффициентом доброты. Ничтович обладает чуть более высоким Коэффициентом доброты. Ничтунсен обладает более высоким Коэффициентом доброты. Ничтосон обладает еще более высоким Коэффициентом доброты. Ничток обладает самым высоким Коэффициентом доброты. Но на кой черт это нужно, если ни один из них сердцем не верит в идеальное общество? Сердцем они относят добро только к одной тысячной части всех измерений. Они растеряны. Не ведают, где смысл. Ожидают команды со стороны более умных. Живут так, как их знакомые. Не решаются ни на какой новый шаг. Приспосабливаются. Когда появляется гениальное предложение, как содержательнее прожить свою дряную жизнь, они иронически улыбаются. Ну нет, мы подождем. Вы машите кулаками, мы поглядим издалека. И при том бросают целую россыпь своих мотивов, изобретенных с жалким или средним Интеллектуальным коэффициентом. Хаос, абсурд и хаос удовлетворяют человечество. Великие труды остаются незамеченными, малые вредят даже средним. Да здравствуют червяки! Жирные, морщинистые червяки… Новый вид не возникает… Эволюция абсурдно медленна…»

* * *

«Дорогая Мари-Луиза!

Пью четвертый день. Не отрезвляюсь. Сегодня я посетил Летицию в психиатрической клинике. Я подошел к ней. Она бдительно следила за каждым моим движением. Я склонился над ее очаровательной головкой. Она смотрела на меня кротким животным взглядом.

– Летиция, это я, Роберт… Как дела?

Она молчала.

– Смотри, как торжествует утреннее солнце. Таким нежным движением. Держись.

Из темно-фиолетового яйца выкатилось солнце, освещая башни небоскребов и церквей. Прекрасная ткачиха Заря ткала свое полотно. Светало.

Врач мне объяснил, что Летиция молчит, не желая воспринимать реальность. Ее подсознание восстало против реальности и отгородилось от нее.

– Поговорим, Летиция… Уже который день, как я запил, а Хонда меня ищет. Бедняга. Ведро дымящейся крови, желтая дыня, деревья, спустившие якоря, мир застывший, движется только туман. Такой натюрморт я бы написал, желая выразить свои чувства. Потускнелое зеркало, на котором написано – болезнь, нищета, смерть… Жизнь хрупка, как муравьиное яйцо. Почему ты не говоришь? Говори.

Летиция смотрела на меня кротким животным взглядом.

Она была привязана к кровати. Другой мебели в палате не было.

– На рассвете я вышел из ванной – утро дудело, как Желтый сверкающий автомобиль. На лицах встречных Женщин свежая невинность и интимность утра – черты, что тают к полудню. Сбросив с себя заботы, как старую одежду, эти женщины светятся внутренним теплом. Ты тоже будешь такой, когда поправишься. Но почему я тебе об этом рассказываю? Лучше поговорим о Хонде.

Мне показалось, что Летиция повела бровью, надломившейся, как линия полета жаворонка. Это был миг, когда птица поэзии, оцепенев, падает с ветви. Меня охватила синяя печаль. Плыла река пустых воспоминаний. Что она выбросит на берег?

И я вспомнил историю № 7, что рассказывал тебе, Мари-Луиза, в Монте-Карло. Это история о старушке и ее коте Кисуне. Та старушка умерла с голода – медленной и мучительной смертью. Потом сгнила в постели, и ее мумию нашли спустя много времени после смерти. Это подлинное происшествие и оно аналогично моему. Приходят негодяи и убивают человека – после долгих мучений он умирает. Чего стоит наша цивилизация, если мы не способны это пресечь.

За непреднамеренное убийство те два дружка получили бы восемь лет тюрьмы. Отсидев пять, они вышли бы на свободу и совершили бы еще более тяжкое преступление, потому что тюрьма добру не учит. Правосудие не в состоянии воспротивиться злу.

Возникает вопрос, почему те парни смотрели на старушку не как на человека, такого же самого, со сложным внутренним миром, с чувствами и стремлением к счастью, а как на слабую и беспомощную жертву, по доброй воле случая подвернувшуюся им под ноги.

Закон джунглей – неужели это самая справедливая идея хаоса? Может быть… Так я постараюсь доказать, что я сильнее многих, многих, многих смертных…

Последние дни я настойчиво искал изнасиловавших Летицию. Искал тот хриплый вокал Рода Стюарта – в винных, ночных барах и в ночных ресторанах… Искал на улицах, где большая вероятность быть ограбленным, в парках…

Но выломаем двери паутин, превратим жаб повседневности в священную, возвышенную экзотику. Да, я люблю Летицию. Хотя настоящая любовь не трубит о себе. Она любит тихо, спонтанно. Так растение тянется к свету. Это я докажу.

– Хочешь, расскажу о Хонде? – обратился я к несчастной девушке. – Он говорит, что из-за ошибочного мышления и лени нашим разумом овладевают ненужные и пустые мысли. Они, словно пчелы, летают в голове, подкрепляя позиции эгоизма. Твердые понятия, угловатые убеждения – от них надо отряхнуться как от лишнего балласта. Только дзен просветляет душу, охраняет ее от подобных вариаций. Суть дзена – быть более воспринимающим, более любящим, пропадают амбиции, спесь, ненависть, упрямство. Дзен обнажает чистую, незапятнанную, не испорченную природу. Наступает покой, ясность и терпимость. Этот путь по ту сторону пространства и времени. Мгновение длится десять тысяч лет. Один предмет – это совокупность всего, все предметы – это одно. Наш японец уверен, что дзен помогает во всех сферах жизни. Но зачем я тебе все это рассказываю? Может, затем, чтобы создать фон для нашего общения? Не знаю…

Летиция повернула голову и стала смотреть в угол палаты. Смотрела долго. Смотрела и смотрела. Я повернулся и впился глазами в ту же точку. На некошеной траве пасся жеребец. Голые девушки (очень худые), взявшись за руки, вели хоровод. У них торчали лопатки, а под грудями можно было считать ребра. То был танец похоти. Их носы были покрыты потом. Посредине стояла моя статуя. Правая рука отломана от плеча. На горизонте, как скалы, возвышались похожие на половые органы предметы. Они были гигантских размеров.

Я протянул руку к ее щеке. Хотел нежно погладить. Внезапно Летиция заурчала и укусила. Так сильно впилась зубами в мою правую руку, что я взревел от боли. Потом она заметалась, и вбежал санитар, наблюдавший всю сцену через специальный глазок.

– Ночами она почти не спит, поэтому так раздражена, – сказал он, выпроваживая меня из палаты.

Я вышел на улицу. Было раннее утро. У меня уже давно сместилось понятие о времени. Моя душа была полна Летицией, а желудок – вином.

До двенадцати я слонялся по городу. Наконец решился и купил бутылку вина. Но где его выпить? Я жаждал компании. Так я набрел на захолустную пивную. Народу было много, и многие уже достаточно пьяны.

– Прошу чая и пустой стакан, – обратился я к бармену.

– Парень собирается опохмелиться… – пробормотал средних лет индеец, и вся его компания загоготала.

Я спокойно откупорил бутылку и налил себе стакан вина. Опрокинув и поставив в сторону, стал помешивать чай.

– Почему подкрепляешься чаем, а не пивом, ковбой? – спросил индеец. Я заметил, что у него не хватает двух передних зубов, видать, утраченных в драках.

– Чай самый противоречивый напиток, – ответил я. – Сначала чай завариваем, чтобы был крепким, потом кладем сахар, чтобы был сладким, и наконец бросаем в него лимон, чтобы был кислым. Вот почему я люблю чай. Я сам противоречивый. Этот напиток мне подходит.

– Ковбой, оказывается, философ, – загоготал индеец.

– Не зови меня ковбоем, индеец, – сказал я.

– Не зови меня индейцем, – сказал индеец и мрачно добавил: – Ковбой…

– Я запрещаю обзывать себя ковбоем, индеец, – бросил я, почему-то разозлившись.

– Ковбой пусть пеняет на себя, – сказал индеец, приближаясь. – Я ведь предупредил.

Я повернулся к нему, намереваясь пустить очередную остроту, но тут же почувствовал удар. Я слетел со стула, будто меня выстрелили из катапульты. Сильный бестия. В первый момент я ничего не видел, только в голове шумело и гудело, как на дне колодца.

– Мне три пива и креветки, – услышал я хриплый вокал Рода Стюарта. – Три пива и креветки, говорю еще раз, шеф…

Еще не придя в себя, я уже полз навстречу этому голосу.

Наконец встал на ноги и обратился к его владельцу:

– Не хочешь ли заиметь тысчонку-другую, парень?..

Это был пуэрториканец лет двадцати-двадцати трех.

– Получив по голове, ковбой сразу делается деловым, – заключил индеец, садясь на свое место. Бармен подал пуэрториканцу пиво, и только тогда тот соизволил мне ответить:

– В наше время людей не интересуют деньги, ковбой. Их интересуют большие деньги.

Передо мной стоял насильник Летиции, демонстрируя ослепительно белые зубы.

– Дай-ка я поговорю с ковбоем, – заявил о себе его приятель, и я сразу узнал голос Билла. Были ли они Руди и Билл или их звали иначе и, идя на каждое дело, они избирают прозвища, не имело значения. Я их вычислил.

Кивнув Руди, чтобы следовал за мной, я вышел на улицу. И он вышел следом, несчастный!

– Чего хочешь, ковбой, говори, – сказал Руди, вытаскивая сигарету.

– Надо поработать лопатой и все. Час работы.

– Но с чего вдруг я? Ведь дело нечисто или нет?

– Я сразу выбрал тебя и твоего друга. Вы мне подходите. Две тысячи долларов и никаких вопросов.

– Когда? – спросил Руди тем самым сиплым голосом.

– Сегодня вечером. В шесть вечера. Я подъеду к этой пивной.

– А аванс? – спросил Руди.

– Аванс получите перед работой, – ответил я.

– Хорошо. В шесть. Иду пить пиво. А ты, ковбой?

– А я боюсь индейца, – сказал я. – Пока.

Я смотрел, как походкой ленивого кота он опять залез в ту дыру.

Глубоко, глубоко, глубоко вздохнув, я пустился по улице, то есть по тротуару…

Два часа я шатался по городу, размышляя о своем дрянном Коэффициенте доброты. В чем конфликт, я не осознавал. Наконец, чтобы расплатиться, я выпил вина. Это было мое последнее вино в том жутком положении. Меня ждали гонки. Надо было вернуть себе прекрасную физическую форму, необходимую для дела, когда пульс перескакивает за двести ударов в минуту.