Текст книги "Криминальные сюжеты. Выпуск 1"
Автор книги: Джон Кризи
Соавторы: Эдмунд Бентли,Георгий Чулков,Витянис Рожукас,Весела Люцканова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 34 страниц)
Почему сердце призывало меня к мести? Неужели все присяги государства Нобль стекли с меня, как с гуся вода?.. Что-то не так во всей этой путанице мотивов и принципов.
Светило солнце. Пыльное небо лоснилось от пота. По улицам Детройта вился шлейф выцветшего лета. Изъеденная короедом лодка скуки раскачивалась под дымчатым солнцем середины лета. Облака смога, словно отяжелевшие груди, тащились по земле и выглядели желтыми, как зимний дождь. Около небольшого кафе негр полицейский пил кока-колу и смотрел на окружающих полным безразличия взглядом. Когда он вытащил сигару, я подошел к нему.
– Много людей, но мало преступников, – сказал я, Щелкая зажигалкой.
– Ночные бабочки еще спят, – сказал полицейский, прикуривая. – Хотя их хватает и в полдень…
– Решите маленький кроссворд… Согласны? У моего Друга изнасиловали девушку. И так зверски, что она сошла с ума… Мой друг нашел преступников. Как полагаете, покарать ли ему их самому или передать в руки правосудия? Ответьте не как полицейский, а как человек. Как бы вы поступили, если бы такое произошло с вашей сестрой?
– Трудный вопрос… Все мы выросли в атмосфере ковбойских фильмов, в которых личность сама решает, покарать мерзавца или помиловать. Я, наверное, устроил бы самосуд. Наше правосудие далеко от совершенства. Преступность растет, потому что не получает достойной отпоры. Но расскажите мне вашу историю подробнее – это произошло в Детройте?
– Неважно, – ответил я, глубоко вздохнув. – Ожидание доставляет мне пьянящее удовольствие.
– Какое ожидание? – спросил полицейский.
– Не обращайте внимания, – сказал я, прощаясь. – Все это слова из моего сна.
– Хорошенькие сны вам снятся! – с подозрением покачал головой полицейский. Пыхтя сигаретой, он наблюдал, как я растворяюсь в людском потоке.
Пробежал небольшой дождик. Воздух стал мягким и нежным. Черные парковые деревья мягки и нежны, как бархат. Мокрый тротуар мягок и нежен, как грудь женщины. Влажный туман липнет к лицу и сулит покой, желтые голуби сидят на фасадах домов и на балконах. Внизу белеет их гуано.
Я вспомнил вечер, проведенный с Летицией. Оборванный ветер, паршивый и мелкий, затих среди ветвей. На плече рука синего вечера. Мы шли обнявшись. Взошли неоны, и клоаки неврозов запузырились на городском асфальте и бетоне. Лишь наша любовь была тем островом, которому не угрожали хаос и абсурд.
Увы… Процитирую хайку Мацуо Басио, которого любит мой шеф Хонда:
Утренний туман:
Я думаю о том, что в прошлом —
Как далеко!
И теперь, разгуливая по морскому цветочному базару, вдыхая в легкие дождливую пыль, я думаю о Летиции.
Три женщины покупают роскошные розы. Ты, Мари-Луиза, назвала бы их Закатом гнойных кровавых сгустков.
– Отчего так дешево продаете розы? – спросил я у монахини в роли проповедницы.
– Вот именно!.. Да и те цветы вчера отняли откуда-то взявшиеся бритоголовые…
_– Что вы говорите! – вмешалась одна покупательница – Но это и неудивительно. На прошлой неделе у моей мамы отняли шесть долларов, которые она несла в церковь.
– Сатанинский заговор, – закивала головой ее подруга – они покупали розы вдвоем.
– А что вы скажете, если я расскажу, как мою несовершеннолетнюю сестру изнасиловали два выродка, да еще так, что она, несчастная, помешалась… – вырвалось у меня, хотелось узнать мнение посторонних об этом несчастье.
– Электрического стула им мало! – сказала монахиня, заворачивая розы в целлофан.
– Да дойдут ваши слова до Бога! – сказал я и, наклонившись, поцеловал монахиню.
Это было мое последнее интервью. Если уж полицейский и монахиня побуждают меня к кровной мести, так нечего выслушивать другие мнения. Я решил не укрощать свое сердце и дать свободу чувству удовлетворения. Пусть оно торжествует! Да! Пусть мой Коэффициент доброты будет таким, каким он запрограммирован в моей природе. Окончательно решившись, я почувствовал облегчение и блаженство. Да! Я ничтожно малый Роберт и не могу быть большим. Зато я остаюсь личностью, сохраняю особенность своего внутреннего мира, а это мне дороже, чем государство Нобль со стерильными принципами и длинноногими инспекторшами Комиссии доброты…
Итак, Мари-Луиза, приобретя оружие, в шесть вечера я уже ждал свои жертвы в условном месте. Для этого у меня был взят напрокат новенький «Форд». Они опаздывали.
– Открывай двери, ковбой, – услышал я хриплый голос Руди.
Я предложил им место на заднем сиденье. Рисковал ли я? Нет. Я пояснил, что денег у меня с собой нет, только задаток в 500 долларов. Остановившись у небольшого хозяйственного магазинчика, я сказал:
– Здесь мы сделаем некоторые покупки…
– Что? – спросил Билл. – Что будем покупать?
– Две лопаты, – сказал я сухо.
– Гони деньги, – с руганью прорвался Руди. – На свои покупать не будем, не жди!
– Когда я тебя найму грабить банк, тоже должен буду купить тебе пистолет? – спросил я, смотря ему прямо в бегающие глаза.
– Черт с тобой, ковбой. Убедил, – отошел он наконец и послал Билла за теми злополучными лопатами.
Вскоре Билл вернулся с двумя лопатами.
– Что за работа, шеф? – спросил Билл, устраиваясь на заднем сиденье.
– Видите, – начал я, поплевав на ладони и потерев их, – всему причиной моя неудачливость. – Мы ехали к югу, где начинались густые леса. – Я неудачник. Неудачник. Мне всегда не везет. Раз я обратился к психоаналитику, чтобы тот вдохнул в меня уверенность в своих силах. И вот в одно прекрасное утро я врываюсь в его кабинет с радостным криком: «Ура! Лед тронулся. Сегодня утром я выронил бутерброд и он упал маслом вверх!» Психоаналитик взял у меня из рук бутерброд и, вдумчиво осмотрев, заявил: «Приятель, ты намазал его не с той стороны…» Итак, я, право же, неудачник.
– В этом есть что-то общее с нашей работой? – спросил Руди.
– Конечно, – сказал я, изобразив глупую улыбку. – Я случайно стукнул тещу молотком по голове, а она взяла и умерла. Бедная старая женщина теперь покоится в багажнике «Форда», но мне хочется, чтобы вы устроили для нее удобное место где-нибудь подальше…
– Теперь ясно, – сказал Руди. – Ковбой начинает мне нравиться. Очень уж понятно он осветил суть дела.
– Молодец шеф, – сказал Билл, – отныне он будет единолично управлять своей женой.
– И сегодня есть мужья, которые в наши дни имеют решающий голос в семье, но он только внутренний, – сказал я этим вонючкам.
Наконец мы подъехали к лесу, и я свернул вглубь, проехав с километр, чтобы выстрелы воспринимались, как охотничья стрельба.
Я объяснил, что нужно выкопать яму, глубокую яму, чтобы не разрыли койоты и шакалы. Они копали, а я курил.
Мари-Луиза, ты помнишь ту мою историю об ученом Андрюсе? Он не уделял жене внимания, которого она ждала от него, и она покончила с собой. Она покончила с собой потому, что поняла, что не любима. Ты еще не знаешь, что в любви кроется все. Так вот. Я доверяю тебе заговор своей любви: я смогу смотреть Летиции в глаза уже иначе. Я уже позаботился о ней! Позаботился… Я их расстрелял… Ха-ха-ха-ха-ха…»
* * *
Черная туча, как корабль свирепой беды, плыла по утреннему небу, когда Роберт остановился напротив модернистского здания нобльской бани. Наверное, будет дождь, подумал он. Мари-Луиза освободится по меньшей мере через час и придет в бар «Астории». У меня уйма времени. Можно посетить сауну.
Сказано – сделано.
В предбаннике сосед справа пил пиво из баллончика, говоря уже одетому человеку в очках:
– Лучшие татуировки делают в Италии. Смотри, я напрягаю мышцы на груди, – толстяк выпятил свою массивную грудь, такую же безволосую, как и его лысая голова, и голая женщина изменила позу. – Видишь?
– И что? Хорошо отдохнул там, в Италии?
Толстяк отправил в мусорный ящик пустой баллончик и начал одеваться.
– Жаль, что я там не был двадцать лет назад.
– Хочешь сказать, что тогда Венеция была настоящей Венецией?
– Нет. Тогда Моррисон был настоящим Моррисоном. Вот фото, – толстяк протянул человеку в очках фотографию, достав ее из кармана белоснежного льняного пиджака. – Публичный дом несовершеннолетних девочек… Моей была девочка, что стоит первой во втором ряду… Из-за этой историйки у меня были неприятности.
Человек в очках, внимательно рассмотрев фотографию, положил ее на диван.
Роберт отошел к стоявшим поодаль весам.
– И все-таки, – говорил толстяк, влезая в рукава белого пиджака, – лучшая страна мира – государство Нобль. Ни тебе диктаторов, ни дворцовых переворотов, ни проституции… У нас настоящая демократия.
– Как ты ее понимаешь? – спросил человек в очках.
– Ну вот представь себе: ты возвращаешься домой после вечерней смены. На улице льет, как из ведра. Ты опоздал на автобус. Дрожишь, как мокрая курица. А мимо проезжает лимузин твоего босса. Босс останавливается, Приглашает тебя в машину и отвозит к себе в гости. Там °н помогает тебе высушить одежду, угощает прекрасным, Роскошным ужином и подает тебе бокал старого выдержанного коньяка. А дождь все льет, как из ведра, и босс разрешает тебе переночевать у него дома. Чем не демократия?
– И все это произошло с тобой? – спросил человек в очках.
– Нет. С дочкой моей сестры.
– Ха-ха-ха-ха… – разразился человек в очках.
Вскоре они оба ушли, а когда Роберт, взвесившись, возвратился к своей одежде, он заметил, что удалые джентльмены забыли фотографию. Заинтересовавшись, он взял ее и стал разглядывать.
– Боже мой! – воскликнул он. – Да ведь это Рута!..
Вторая девочка во втором ряду была очень похожа на его дочь. Он подошел к окну, где больше света, и долго вертел в руках фотографию. Стопроцентной уверенности не было. За прошедшее после похищения время девочка могла достаточно повзрослеть и измениться. Неужели она попала в публичный дом несовершеннолетних? Долго не раздумывая, Роберт оделся и выбежал на улицу.
Нагнав плечистого человека, он понял, что обознался. Толстяк с человеком в очках как сквозь землю провалились.
В баре «Астории» Роберт заметил Тома.
– Привет, Роберт, – сказал тот. – Прими соболезнование. Я слышал, что произошло в Детройте. Девочка еще не пришла в себя?
– Нет, – сказал Роберт, – и вряд ли придет. Врачи в это почти не верят. Очень тяжелое состояние. Хотя, кто может знать…
– Не терзайся. Может, придумают средство, которое поможет. – Том говорил скороговоркой, смешно выговаривая «с».
– Как Мари-Луиза? Она придет?
– С Мари-Луизой происходят удивительные вещи… Пока ты был в Мехико и в Детройте, произошли потрясающие изменения. Слышал, она собирается дать обет безбрачия и основать в Нобле конгрегацию Сестер любви к ближнему…
– Меня это не очень удивляет, – сказал Роберт. – Каждый ищет смысл жизни своим способом. Хонда его нашел. Мари-Луиза еще нет.
– В том-то и дело, что теперь она уверена, что отныне ее жизнь будет полностью осмысленной и глубокой. Но ты ведь все узнаешь от нее самой. Чао. Я бегу. Следующий этап во Франции, желаю тебе хорошо подготовиться. Ты должен быть первым. Ну, бегу… Чао.
В баре «Астории» царило импрессионистское настроение. Вентилятор крутился под потолком, как огромная летучая мышь, низкорослый бармен самоотверженно надраивал оцинкованный бар, а трое посетителей сидели, задумчиво и одиноко склонившись над своими бокалами, словно высеченные из камня и окутанные туманом статуи.
Роберт пил уже вторую чашку кофе, когда вошла Мари-Луиза.
– Здравствуй, Роберт! О! Я вижу и другие знакомые лица! Привет, Ингмар, я рада, что ты наконец помирился с женой.
Личность с красным носом формы картошки помахала Мари-Луизе и мрачно проговорила:
– Мы никогда не помиримся.
– Но ведь я сама своими глазами видела, как по-приятельски вы пилили дрова у себя во дворе.
Мари-Луиза подала бармену знак, что хочет кофе.
– Мы делили мебель, дорогая, – так же мрачно ответил швед с картофелиной вместо носа.
– Мебель? Так или иначе, вы оба действовали ритмично, а это уже нечто… Как ты, Роберт? Рассказывай скорее о Летиции. Как ее здоровье?
– Плохо. Ничего нового. Я тебе уже все написал.
Мари-Луиза заплатила за кофе и устроилась рядом с Робертом.
– Вот фотография, – сказал Роберт. – Команда несовершеннолетних в итальянском публичном доме. Вторая в первом ряду похожа на мою дочь Руту. Но ведь ты знаешь, как фотография искажает черты лица. Да и времени прошло столько, что она должна была измениться. Как бы то ни было, мне бы хотелось все проверить.
– Проверим, – сказала Мари-Луиза. – Но скажи, Роберт, зачем ты это сделал?.. Зачем ты это сделал? Я имею в виду тех подонков…
– А… Сам не знаю, зачем… Думаю, так было нужно…
– Ты помнишь, как турок стрелял в нашего Папу? Так вот. Первую молитву пришедший в себя Папа посвятил турку. Он помолился за него, чтобы Бог простил ему этот грех. Таким должен быть настоящий католик. А теперь? Твой Коэффициент доброты упал до семидесяти, и тебя удаляют из команды «Идеал». Этап во Франции будет для тебя последним… Ты не станешь чемпионом мира этого года!
– Я уже смирился с мыслью, что единственным романом, который мне предстоит написать, будет книга моих поражений. – Роберт закурил сигарету. – А ты, слышал, идешь в монастырь?
– Не совсем. Я основываю Орден любви к ближнему в государстве Нобль. Потом откроем филиалы по всему миру. Я хочу, чтобы граждане идеального государства заботились не только о собственном благе, о благе своей страны, но и шли в другие народы, сеяли семена добра, участвовали в политической жизни и стремились к тому, чтобы идеалы государства Нобль покорили человечество, влились в разлагающуюся цивилизацию двадцатого века, чтобы эти люди стали Прометеями, а не созидателями счастья под стеклянным колпаком.
– Кто тебя надоумил?
– Нобль посетила мать Тереза. 7 октября 1950 года была утверждена конгрегация Любви к ближнему сестер миссионерок с центром в Калькутте. А теперь в Ордене матери Терезы более тысячи сестер и более двухсот братьев. 6 января 1971 года Папа Павел VI вручил матери Терезе премию мира Папы Иоанна XXIII, миряне же наградили ее нобелевской премией.
– У них тоже есть филиалы, не так ли? – спросил Роберт.
– Да. В Венесуэле, Колумбии, Риме, Нью-Йорке, Танзании, Австралии, Иордании, Бангладеш, Мавритании, Эфиопии, Израиле, Перу, Вьетнаме, Камбодже, Новой Гвинее, Йемене, Мексике, Гватемале и в других местах.
– Я о ней читал в газетах. И какой же у нее Коэффициент доброты?
– Никто этого не определял, но, мне кажется, между ста сорока и ста пятидесятью…
– Опиши мне их конкретную деятельность, – попросил Роберт.
– В орденской регуле говорится, что каждая сестра в лице страждущего встречает самого Иисуса Христа. Чем более отталкивающая работа, тем сильнее должна быть вера. Имеется 335 подвижных лабораторий, 67 клиник для прокаженных на 50 тысяч человек, около 40 домов для умирающих и так далее…
– А какой у сестер, скажем, распорядок дня? Обязанности?
– Встают в полпятого, – говорила Мари-Луиза, – до половины седьмого молятся, затем завтракают. Стирают и приводят себя в порядок перед выходом на работу. В этот промежуток времени новенькие изучают регулу и Святое Писание. Перед принесением обеда они должны выдержать экзамены. Около двух монахини возвращаются на обед. Потом снова уходят на работу и возвращаются около половины восьмого на молитву, потому что это очень важно. Мать Тереза считает, что миссионеры любви к ближнему не должны чувствовать себя всего-навсего работниками социальной сферы. Но в конгрегации, которой хочу руководить я, будет другой распорядок.
– Ты станешь уделять внимание повышению Интеллектуального коэффициента? – спросил Роберт.
– Да. Христианство будет модернизировано. Начнем с нуля. Мать Тереза сначала тоже не знала, куда пойдет и что должна делать. Удобное и гарантированное существование в монастыре она обменяла на неуверенность уличной жизни. Но она знала, что Бог призывает ее и поведет, куда Он желает. Сегодня ее поддерживает множество организаций, а началось с того, что она обходила приходы с жестянкой, прося, чтобы не выбрасывалась несъеденная пища, потому что может пригодиться беднякам. Идя от дома к дому, однажды она увидела у святилища Кали столпившихся людей, – лицо Мари-Луизы приобрело экзальтированное выражение, прекрасные большие глаза засверкали внутренней силой, – так вот, посреди них в луже испражнений умирал человек. К нему боялись прикоснуться – он умирал от холеры. Мать Тереза сама подняла его и отнесла домой, где ухаживала и заботилась. Потом он умер, но счастливой смертью.
– Мари-Луиза, ты уже больше не инспекторша Комиссии доброты?
– Нет, в данный момент я безработная.
– Прощай, Мари-Луиза, – сказал, проходя, картофеленосый швед.
– Чао, малыш, – сказала Мари-Луиза, провожая его задумчивым взглядом.
В «Асторию» ввалилась гурьба подростков. Они с шумом облепили бар и стали заказывать напитки. Алкогольные.
– Я вижу, ты нисколько не переживаешь, что тебя изгоняют из государства Нобль, – сказала Мари-Луиза.
– Что поделаешь, – Роберт уныло улыбнулся, – таков удел. Ты борешься со злом своими методами, а я своими. Я созидаю государство Нобль в той мере, в какой хватает моих рук. Ведь и ты будешь делать то же самое, не так ли?
– Я вспоминаю твой рассказ о Ромасе Каланте, юноше, который совершил самосожжение во имя свободы своей родины. Ты рассказал грубо, совсем не патриотично, очень приземленно и даже с иронией, но ведь, я думаю, ты понимаешь, что каждая жертва имеет смысл и увеличивает Коэффициент доброты человека?
– Я патриот, но я не люблю декларируемого патриотизма. – сказал Роберт.
– В этом рассказе я усмотрела твою заботу о судьбе своего народа и подумала, что, рискуя жизнью на трассах «Формулы-1», ты приносишь жертву во имя государства Нобль, иными словами, во имя новейших достижений гуманизма, или нет?
– У каждого пилота «Формулы-1» своя мотивировка, почему он рискует. Конечно же, не ради пьянящей скорости и не ради блеска, окружающего атмосферу гонок. К скорости привыкаешь очень быстро, а рекламы, трескотня даже раздражают гонщиков, потому что почти все они личности и их угнетает дешевая популярность. Повторяю, у каждого есть своя мотивировка, ради чего он рискует, и она для него единственно правильная и несомненная. В Древней Греции были Ахилл, Менелай, Одиссей и Гектор. В наши дни герои, ежедневно глядящие смерти в глаза, это Ники Лауда, Ален Прост, Айртон Сенна… В выборе профессии не последнюю роль играет присущая мужчине внутренняя необходимость чувствовать себя настоящим героем. В этом есть что-то фрейдистское. Есть даже теоретики, утверждающие, что при стремительной езде гонщик сублимирует половое удовольствие.
– Что ж, – сказала Мари-Луиза, – каждое твое слово заверено смертью. Я верю в то, что ты говоришь.
– Да. Эта сладострастница-земля терпеливо поджидает наши тела. Смерть, ее близость, поднимает цену жизни. Мы требуем от нее большего. Возрастает ответственность каждого часа и подымается точка отсчета. Но хватит о егерях, гренадерах, гусарах и кирасирах… Вернемся к лысому толстяку, что забыл в бане фотографию. Надо его найти. У меня его фамилия проскочила мимо ушей, а ведь в разговоре с очкариком он ее называл.
– Мы его найдем уже сегодня, – сказала Мари-Луиза.
Когда они шли к выходу, от бара неслись тирады подростка, расхваливавшего «Лакрима Кристи» – сорт белого вина, отсутствовавший в коллекции бармена.
– Как же мы его найдем? – спросил Роберт на улице, когда Мари-Луиза взяла его под руку. – Мы в нашем положении напоминаем слюнявых просителей.
– Ага. Очень. Совсем как нищие, которые под звон колоколов стоят на паперти в ожидании подачки. Но не падай духом. Государство Нобль невелико. Мы его найдем сегодня же. Завернем в эту узкую улочку. Сейчас кого-нибудь спросим.
Мощенная камнем улица. Пять шагов в ширину. Кривая, как бровь цыганки. Узенькие тротуарчики. Солнце разворачивает жернова облаков, но сюда почти не проникает. Салатные и цвета слоновой кости дома. Серые дома. Зеленые дома. Экзотическое средневековье. Вдруг перед глазами разверзается широкое светлое пространство, и тишину разрывает девичий смех.
Роберт повернул голову, и глубокий аккорд стремительно выбегающей из воды девушки в бикини обжег его словно визия. В бассейне купались еще несколько ноблиек.
– Она будет первой, у которой спросим, – сказала Мари-Луиза.
Мергина начала вытираться полотенцем, и они подошли к ней.
– Есть ли у вас сладостная мечта? – спросил Роберт, засияв своей очаровательной улыбкой.
– Есть, – ответила девушка. – Потрите мне спинку…
Роберт немедля принялся за работу. Теперь улыбались уже все трое.
– Смотри, Роберт, какой странный мир за этой решеткой, – сказала Мари-Луиза.
Садик действительно был полон странных вещей. Грациозная, как па-де-де балерины, башенка, окруженная еще тремя чуть меньшими, – словно заточенный графит, оградой из палочек. Их фасады подобны пустому черепу. Кованые железные двери высотой с ребенка раскрыты, и окна в форме гробов освещают мозаику комнат. То было как бы миниатюрное святилище. Во дворе стояли резиновые манекены серн, бегемотов и тигров, песочницы и качели, фантастическая крепость с бойницами, пушками, рвами и чудовищем – настоящим жутким чудовищем с вывороченными внутренностями и разинутой пастью. В садике была и импровизированная больница с детскими носилками, операционными и шприцами. Денег не пожалели и на небольшой самолет. По виду он напоминал «Боинг». За круглыми окошками виднелись кресла пассажиров. На этом сравнительно маленьком участке можно было играть в тысячу разных игр, и все дышало тайной, будило фантазию и вызывало изумление.
– Сейчас дети спят, – сказала девушка. – Мы их воспитательницы.
– Может, у кого-нибудь из детей есть толстый облысевший отец? – спросил Роберт. – Мы ищем такого человека.
Лицо воспитательницы на мгновение застыло.
– Дайте подумать, – сказала она.
– Ты, Роберт, сразу же наседаешь на человека. Для начала пообщаемся. Скажите, по какой системе вы воспитываете детей…
– Мы руководствуемся усовершенствованной системой Монтессори. Но обождите минутку, скрылось солнце, я пойду переоденусь.
Вскоре она вернулась в ярко-красном муслиновом платье, подчеркивавшем ее осиную талию.
– Главное внимание мы уделяем играм и дружбе, а также самоотверженности, – приятно улыбаясь, начала рассказывать юная воспитательница. – Интеллектуальный коэффициент и Коэффициент доброты нашего персонала не ниже 120. Что удается сделать из детей, пока они маленькие, – вот основа, определяющая дальнейшее развитие их личности. Они здесь индейцы, пожарные, летчики, таксисты, медсестры, охотники, поэты, мы же побуждаем их мечтать и развиваем их наклонности, способности в том направлении, какое они избирают для себя сами.
– А как вы устанавливаете Коэффициент доброты и Интеллектуальный коэффициент малышей? – спросил Роберт.
– Они с малого возраста решают математические головоломки, путаные задачки и учатся играть на миниатюрном органе, а также сочинять музыку. Мы растим моцартов. В музыке они не уступают маленькому Моцарту, потому что этому уделяется очень большое внимание. Детей не бьем. Музыка и математика – на этих двух слонах повышаем Интеллектуальный коэффициент. Поступая в школу, они уже обладают каждый своим уровнем Интеллектуального коэффициента, поэтому попадают в специальные классы, где их способности развиваются дальше. Ребенок, лишенный слуха, все равно создает музыку, учится импровизировать, а это впоследствии оказывается очень полезным. Коэффициент доброты развивается специальными сказками и фильмами, его устанавливают наблюдением. Так мы уже знаем, что посоветовать родителям. Государство выделяет большие средства на воспитание детей, и мы уверены, что это себя оправдает. Работа наша тяжелая, и ее выполняют только люди, имеющие призвание.
– А вы бы не хотели вступить в Орден любви к ближнему и выполнять такую же работу за пределами Нобля с детьми бедняков? – спросила Мари-Луиза.
– Нет. Конечно, нет, – сказала девушка. – В том же Нобле хватает абсурда, а за границей его еще больше. На прошлой неделе в полдень на самой оживленной улице Нобля потерял сознание человек средних лет. Когда его отвезли в больницу, принявшая пациента медсестра в кармане пиджака среди документов нашла отпечатанную на машинке карточку: «Нет, это не аппендицит! Его мне оперировали уже четыре раза!»
– Прекрасно! – хлопнула в ладоши Мари-Луиза. – И поэтому вы не хотите выезжать за пределы Идеального государства?
– Не хочу. Абсурда и здесь хватает. А в других местах еще ужаснее. Так какого человека вы ищете?
– Лысого толстяка, девочка, – ответил Роберт.
– А сколько ему лет?
– Около пятидесяти.
– Нет. Таких отцов у нас нет. В Нобле размножаются в молодости.
– Вы, наверное, тоже мечтаете о семейном очаге и младенчике? – спросила Мари-Луиза.
– Нет. Скажу вам прямо: у меня были большие потрясения, и жизнь повернула в новое русло.
– Как? – удивился Роберт. – И у вас в жизни был взрыв?
– Отец, которого я очень любила, заболел раком легких. Я каждый день навещала его в больнице, а мой жених работал коммивояжером, все время в разъездах, занят и навестил отца лишь несколько раз. Да и не очень хотел, я уверена. После похорон, когда я была в кошмарном состоянии, он сразу уехал по коммерческим делам. Этого я не могла простить, и мы разошлись навсегда. Он оказался не тем человеком, на которого можно опереться в несчастье. Смерть – самое страшное из всего, что нас окружает, и мы всегда должны быть готовы помочь друг другу встретить этот неизбежный ужас. Если нет сочувствия и самопожертвования во имя ближнего – жизнь тогда невыносимо тяжела.
– Вы правы, – сказала Мари-Луиза. – Мне рассказывали такой эпизод из жизни матери Терезы. Однажды принесли умирающего. Когда с него содрали лохмотья, оказалось, что он весь – сплошная рана… Из язв выползали червяки. Мать Тереза склонилась над ним и стала заботливо очищать тампонами, утешая его по-бенгальски. Христианское милосердие должно быть присуще нам всем, раз мы боремся за Коэффициент доброты, правда?
– Что из того, что моего жениха за это выгнали из государства Нобль. Я не верю, что он исправится.
– Вы найдете другого, достойного себя, – сказала Мари-Луиза.
– Отец умер в мое отсутствие. Лопнула вена или артерия в легких, и он умер, захлебнувшись кровью. Меня мучает совесть, что я не напутствовала умирающего отца, и я хожу в ту раковую больницу навещать его товарищей по палате… Я даже стала ухаживать за одним мужчиной, который тоже болеет раком легких и близко сошелся с моим отцом. Я захожу в эту больницу почти ежедневно. Тот мужчина, наверное, думает, что я к нему неравнодушна, но это не так. Просто мне кажется, что приятно чувствовать чью-то заботу, когда тебе тяжело. Легче умирать, зная, что ты любим, что тебе сочувствуют и за тобой ухаживают… Когда его отпускают в город, мы ходим на концерты, развлекаемся. С ним будет не так, как с моим отцом. Я буду рядом до последней минуты, если только его жена не выцарапает мне глаза.
– Что ж, – сказал Роберт, – мы с вами прощаемся и желаем вам успехов. Жизнь – нелегкая ноша, если ты справедлив и стараешься быть добрым.
Немного отойдя, они обернулись и вместо девушки увидели, как солнце разворачивает жернова облаков… То есть они видели облачное небо, накрытый скатертью стол, на нем стакан с остатками выпитого коктейля и коробка от сигар. Вдали, в заливе, виднелись яхты и фрагмент порта: баржи, рыбачьи лодки, большое военное судно. Голова девушки растворилась внезапно, и они осознали, что идут по центральной улице Нобля.
Люди спешили по своим делам, а часы, подобно скрутившимся блинам, висели на иссохшихся деревьях и на гробах.
– Где теперь искать этого господина? – спросил Роберт у Мари-Луизы.
– Отыщем, не беспокойся, – ответила она. – Малыш, мне кажется, ты мог бы положиться на бывшую инспекторшу Интерпола…
Они разминулись с одной из прохожих. Эта женщина одарила Роберта таким теплым глубоким взглядом, от которого он почувствовал себя чрезвычайно важным и значительным. И как кошка внезапно берет и сворачивает со своего пути, нечто задумав, вправо или влево – что такое она задумывает? – так Роберт неожиданно остановился, повернулся и погнался за прохожей.
– Какая у вас сладостная мечта? – спросил он, вырастая у нее на пути.
– У меня? – изумилась женщина.
– Ваши глаза, как зернышки перца, – добавил Роберт.
– А ваши, – тепло улыбнулась женщина, – ваши черные волосы и голубые глаза такое редкое на земле сочетание прекрасного… Ну вот, обменялись комплиментами, а что дальше?
– Вижу кольцо на руке… Вы спешите к мужу?
– Нет. Хотя у меня есть любимый, уважаемый муж. Я спешу на репетицию.
– Вы, наверное, музыкантша, – сказала Мари-Луиза, которая, подойдя, уперла руки в бока и с улыбкой наблюдала происходящее.
– Я – певица, – сказала женщина с перцовыми зернышками глаз.
– Так какая же ваша сладостная мечта? – спросил Роберт.
– Я бы хотела, чтобы мой сынок, когда вырастет, стал таким же гениальным композитором, как Домье, мой шеф. Чтобы мне довелось исполнять сочинения сына. А я очень капризна в выборе репертуара.
– Может, вы знакомы с таким лысым толстяком, героем пивных и публичных домов? Мы ищем этого человека.
– Я не бываю в указанных местах. Но Домье любитель пива, может, он того человека где-нибудь и видел. Пройдем до студии. Вот то строение из розового туфа. Это недалеко. Домье обещал принести мне сегодня новую песню. Он, наверное, уже пришел.
– Когда приглашает такая женщина, отказаться невозможно, – сказал Роберт.
Студия помещалась в здании стиля модерн. В глубине изображающей пупок ниши шла лестница, и вскоре все трое поднялись на второй этаж, где один за другим располагались три отделанных звуконепроницаемым пластиком зальчика с аппаратурой по последнему слову техники. В зале копирования стиля и нюансов тембра за восемью пультами сидели специалисты по интонированию, сольфеджио, жанру и другой технике пения, способные и могильщика обучить подражанию таким исполнителям, как Стив Вондер, Том Джонс, Ник Джаггер или Хулио Иглесиас.
– Желая найти свой стиль, надо копировать величайших мастеров вокала и только затем прибавлять что-то свое, – сказала певица, знакомя Роберта и Мари-Луизу с Домье, кудрявым молодцом двух метров ростом.
– Существует ли идеальная система вождения? – спросил композитор, узнав, что Роберт – пилот «Формулы– 1».
– Вы – баскетбольный обозреватель? – подтрунил Роберт.
– Нет. Я магистр музыки Нобля.
– Что ж, до сих пор мы оба рекламировали государство Нобль, – сказал Роберт. – Приятно пощебетать с близким сердцу человеком. Но перед гонками я не говорю о вождении. Меня удерживают предрассудки.
– Пощебетать? Но ведь я не воробей, или нет?
– Да, – согласился Роберт, еще раз окидывая взглядом его двухметровую фигуру. – Вы не воробей.
