Текст книги "Криминальные сюжеты. Выпуск 1"
Автор книги: Джон Кризи
Соавторы: Эдмунд Бентли,Георгий Чулков,Витянис Рожукас,Весела Люцканова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 34 страниц)
Погружаясь в оцепенение, Роберт увидел сахар, талый, обтекший кусковой сахар, – лизаный, старый и тусклый. Что это, идея? Цвета и контуры, контуры и цвета… Леже, Шагал и Пруст…
Я почувствовал, что думаю о том мгновении, когда мы, оседлав рысаков страсти, рванемся познать этот исторический перелом ее жизни. Она протянула мне карточку со своим телефоном, и я заметил, как судья-стартер поднял табличку с цифрами, означающими, что до старта осталось тридцать секунд. Девушка повернулась, чтобы бежать, но я успел в возбуждении схватить ее за руку и спросить: «Почему? Может, ты рехнулась?» Летиция замотала головой, выдернула руку и исчезла в толпе, оставив меня при убеждении, что я говорил не с поблеивающим в лопухе козленком.
Старт! Взвыли тысячи львов, и машины выплеснулись на трассу. На старте надо знать динамику каждого автомобиля и какова шестерня первой передачи. Одни моторы хороши на высоких оборотах, у других прекрасный момент вращения и коэффициент адаптации.
Прост засиделся на старте, и первый круг я одолел вторым после Сенны. На четвертом круге у меня в хвосте оказался Прост. Через зеркальце я видел – Прост может меня обойти только на прямой, имея более мощный мотор. На поворотах, как казалось, я имею преимущество, кроме того, я безошибочно его блокировал, а это давало возможность оставаться вторым. Блокировка была такая: я не пускал Проста на внутреннюю траекторию поворота. Я оставил пространство не более, чем в половину машины, чтобы он не смог втиснуться даже через обочину. Но нельзя и слишком долго блокировать, так как теряется скорость, и соперник, заранее придержавшись, может осуществить обгон уже в конце поворота, когда я еще не успел развить адекватной скорости. Я старался не подпустить Проста слишком близко. Ни для кого не секрет, что бывают аварии от соприкосновения колес. Автомобили вылетают с трассы как мячики – и тому подобное. Так мы боролись до семнадцатого круга. Ты знаешь, есть шины для хорошей холодной погоды, для хорошей жаркой погоды, на случай немного мокрого дорожного покрытия, Для очень мокрого дорожного покрытия и так далее.
Сенна сказал после гонок: отличный мотор, отличная Динамика, но сцепление с поверхностью ни к черту. Вот какая беда одолела Сенну, хоть первенство ему и было гарантировано. Вдруг я заметил в зеркальце, что четвертым идет Бергер на «Феррари». У него был грипп, но он вел классически. В 86-ом он тоже болел, но с температурой выиграл мексиканский С. П. В машине Бергер всегда здоров. Вот тридцатый круг. По прямой меня обгоняет Прост. Я не мог ничего поделать. Поворот в форме буквы «г». Я искал промежуток, через который мог бы обогнать Проста на правом повороте и занять срединную траекторию. Каждый поворот обладает своей идеальной траекторией, и когда едешь один, стараешься вписаться в нее как можно точнее. Каков уклон поворота, каково сцепление – шероховатое или более скользкое – из этих параметров избирается идеальная траектория поворота. Мне удалось обойти Проста на этом повороте! Я тормозил рулем. Внезапно повернул, прочерчивая касательную, и тут же после торможения набрал скорость. Прост остался позади. После точки соприкосновения руль должен только раскручиваться. Тогда автомобиль получает хорошее ускорение, потому что тормозят поворот и трение. Повернуть колеса рулем значит уменьшить трение. Я жал на тормоз только до того предела, когда начинают зажиматься диски. Когда диски сжаты, шины могут сгореть на одном повороте. Тормозной компьютер не показывал ничего угрожающего. Я снова был вторым. Едва успев взглянуть на компьютер шинных параметров, я услышал в наушниках голос Хонды: «Глупец к добрым советам глух». Мне предлагали менять шины. Я стартовал с подогретыми шинами. Японец Ранди Мамела производит электрический подогрев шин. Нагревает до 100 градусов по Цельсию, а уже 80 градусов дают желаемый эффект – хорошее сцепление. Я остановился у бокса. Взволнованный Хонда стал хлопать меня по плечу. Ну и парень! Прекрасно гонишь! Он был рад, что я послушался его радиоинформации. Рядом с Хондой улыбается Иван Леон – генеральный секретарь ФИСА. Шины мне заменили за 6,97 секунды! Набальзамированные шины! Из мягкой резины. Это позволило мне догнать пронесшихся мимо бокса Бергера и Проста. И даже обойти их. Вот что значит хорошее сцепление! Хонда гений! Сорок первый круг. Первым идет Айртон Сенна, вторым я, третьим Прост, четвертым Бергер. Вот Бергер обходит Проста. Я попытался притормозить перед поворотом, и ехавший сзади Бергер стукнул мой автомобиль. Машину бросило, и я вылетел с трассы. Бергеру даже не пришлось тормозить. Он легко прорезал поворот и исчез. У меня перед носом просвистели Прост и Юханссон. И Альборетто. Итак, впереди бразилец Сенна, второй – австриец Бергер, третий – француз Прост, четвертый – швед Юханссон, пятый – итальянец Альборетто. И я, литовец, шестой.
Японские двигатели команды «Идеал» оснащены точнейшими компьютерами регулировки бензина и в большой части сделаны из керамики. Двигатель в тысячу лошадиных сил позволял мне развивать на прямой скорость выше 300 км в час, и на сорок шестом повороте я обошел Альборетто. Но сделать большее уже не успел. Финишировал пятым. Первый Сенна, второй Прост, третий Бергер и четвертый Юханссон. Беда в том, что компьютеры указали недостаточность 150 литров горючего при столь высоком его расходе, какого требовал взятый мной режим предельной скорости. Я без энтузиазма выслушал известие Канзо Хонды по радиотелефону и уменьшил давление подачи воздуха в цилиндры. Специальная телеметрическая система подает данные в бокс прямо из движущегося автомобиля – о давлении смазки, о жидкости охлаждения и ее температуре, об использовании горючего. Когда после финиша технические контролеры осмотрели «Идеал» Сенны, они обнаружили, что величины воздухоуловителей у передних тормозов больше максимально допустимых. Из-за нарушения десятой статьи техтребований к гонкам «Формулы-1» результат Сенны был аннулирован. Я оказался четвертым, а победил Прост. Так я получил три первых балла в соревновании за звание чемпиона мира. Через три этапа индивидуальное первенство досталось Сенне и Просту, имевшим по 10 баллов. Победитель на первом этапе получает восемь баллов, второе место – шесть баллов, третье – четыре, четвертое – три, пятое – два и шестое – один балл. В борьбе за Кубок конструкторов первой была команда «Идеал», второй – «Макларен», третьей – «Феррари».
Вечером я решился позвонить Летиции. Ответил ее отец. Он спросил, кто я такой. Я представился. Он поздравил меня с четвертым местом, это, мол, огромная честь Для литовца, и спросил, где я познакомился с Летицией. Я ответил, что перед стартом. Летиции нет. Она исчезла. Сегодня ее врач, его бывший сокурсник Сэм Гопкинс, получил срочный вызов на проходящий в Каракасе симпозиум и решил, не откладывая, перелить Летиции кровь сегодня же. А она взяла и убежала. Не знаю ли я, куда и зачем? Я спросил ее отца, чем болеет Летиция. Он пригласил меня приехать в гостиницу и поговорить. Не медля, я так и сделал. Они жили на втором этаже гостиницы «Мехико».
– У девочки плохая кровь, – сказал отец, тучный интеллигентного вида мужчина в очках, несший на лице ту же печать искренности, что и Летиция.
– Может, я бы мог ей чем-нибудь помочь? – спросил я, потрясенный.
– У нас хорошие врачи. Они помогут, – сказал отец.
Он был явно взволнован. Едва успев пригасить одну сигарету, хватался зажигать другую. Было заметно, что он хочет попросить меня о чем-то, но не решается.
– Мы специально приехали сюда из Детройта, чтобы Сэм перелил Летиции кровь и проконсультировал, – говорил отец. – Но ему надо уезжать. Самое позднее, ночью нужно сделать инфузию. Куда она запропастилась? Несчастная девочка…
– Я ее найду, – сказал я, прощаясь.
Прежде всего я обошел холл гостиницы «Мехико». Заглянул в бар. Летиции не было. Ситуация так на меня подействовала, что в унынии я даже вышел в находившийся рядом с гостиницей парк. Назревали сумерки. Был такой момент, когда с гор спускается ночь. Еще немного и мазут преступницы ночи зальет нектар этого вечера. Кто-то хлопнул меня по плечу, но я напрасно озирался, стараясь увидеть, кто. Вдруг откуда-то вылезла Летиция.
– Здравствуй, – сказала она.
Ее глаза горьмя горели тайной радостью. Ну какое у нее лицо? Трудно охарактеризовать. Такие грациозные тонкие * черты, будто архитектура, божественная архитектура. Трудно передать то, что могут отразить погружающиеся в транс зеркала.
– Здравствуй, – ответил я и, сократив километровые дистанции отношений, как ни в чем не бывало поцеловал ее в щеку.
Она покраснела. Что она чувствовала, когда я так поступил? Чувствовалось, что у нее внутри что-то скрыто. Какое-то маленькое ликование, но не выходящее на поверхность. Все это эхом отозвалось в моем сердце.
– Хочешь, я буду копилкой твоих добрых желаний и чувств? Ты сможешь их класть и класть, – сказал я, смотря в ее дымчатые, словно жемчужины, глаза.
– Я бы хотела иметь рядом с собой человека-копилку, – промолвила Летиция.
– Договорились. Я буду твоей копилкой. Но почему ты выбрала меня?
– Беда в том, что я такого не встретила, чтобы смогла ни с того ни с сего влюбиться. В этом я полагаюсь на свою интуицию. Когда я увидела твою фотографию, я сразу поняла, что ты можешь стать пунктиром моей мечты. Трагический автогладиатор. Вот я и дошла до тебя. Сделала, что мне велело горячее сердце. Знай, генерал в аксельбантах и с галунами, золочеными шпорами выглядит гораздо скромнее тебя, сверкающего в комбинезоне гонщика. Я не хочу, чтобы ты думал, что я такая примитивная, но ведь и это подействовало на мое женское воображение. Я стала верить, что ты мне поможешь познать любовь. Научишь меня этому чувству, которого так недостает в моей лихорадочной жизни.
– Ты не из тех, которые часто улыбаются, – сказал я, заметив, что ее лицо снова омрачилось. На меня действовала ее грусть, столь выразительная в ее ясном взгляде. – Есть ли у тебя еще энтузиазм?
– У меня нет ничего, – вопли ее души, как червь, извивались вслед за печальными мыслями о своей болезни.
– Ты знаешь, что тебя ищет врач?
– Ищет. Чтобы они провалились, эти врачи.
Мы присели на парковую скамейку. Рядом разгуливали голуби. Меж ними и хитрый вороненок, надеящийся и на свой кусочек. Я заметил, что один голубь хромал на, наверное, кошкой перекушенную ногу. Развесистые каштаны, словно спелыми плодами, были облеплены воронами.
– Словом, ты веришь, что сегодня вечером я могу сделать что-то решающее, что покажу тебе что-то необыкновенное? – спросил я.
– Я в этом уверена.
– Ты думаешь, что ни один мужчина не отказался бы, будучи в такой ситуации?
– Я верю, что искренность не будет растоптана.
– Из-за тебя проблемы моей личной жизни переплелись, словно перья чеснока.
– Кто та женщина, которая мне мешает? – спросила Летиция.
– Инспектор Комиссии доброты государства Нобль, – сказал я, и мысли вернулись к тебе, Мари-Луиза.
Некоторое время мы оба молчали. Вскоре она сказала:
– Я не прошу от тебя многого. Начнем с малого. Все равно рано или поздно ты в меня влюбишься. Так мне подсказывает интуиция. Оттого-то я такая смелая. Я уже давно знаю, что есть такой мужчина, которого я полюблю огромной любовью и который полюбит меня.
Может быть, это Роберт Шарка. Ты самый красивый, и твоя красота не сладкая, а мужественная. Ты, наверное, будешь моей первой и последней любовью.
Ее комплименты гладили мою очерствевшую душу. Распускающийся цветок был в моих руках, и я не мог в это поверить.
– Что будем делать? – спросил я.
– Послушаем, как токуют тетерева далеко-далеко в горах.
Разговор витал, как увядший лист. Мы упивались душистой тьмой вечера, разбавленной болью и бархатной печалью.
Я обнял ее и стал осыпать короткими поцелуями в губы. Она зажмурилась и вскоре высвободилась из моих объятий.
– Что вы делаете, ты и та женщина, когда вы вдвоем?
– Я рассказываю ей истории, – ответил я, – а она анализирует, оценивая мой Коэффициент доброты.
– Ты знаешь о моей болезни? У меня белокровие.
– Да, – неохотно признался я.
– Если кто споткнется и падет в пути, никто его не хватится, – сказала она и с дрожью прижалась ко мне.
– Не надо сдаваться, – я провел рукой по ее коротким мальчишечьим волосам. – И жизненные испытания иссякают, когда не принимаешь их близко к сердцу.
– Расскажи мне что-нибудь, – попросила Летиция.
– О Литве. Хорошо?
– Очень хорошо. С твоего разрешения я закурю. Месяц назад я начала курить.
– Что куришь?
– «Мальборо». То, что ты рекламируешь.
– К сожалению, из-за материальных трудностей команда «Идеал» вынуждена рекламировать сигареты, хоть это и расходится с высокими принципами Доброты. Жизнь несовершенна даже в самом совершенном государстве мира.
Я дал ей прикурить и стал рассказывать о далекой Литве и ее великих людях. В основу моей истории лег рассказ не раз бывавшей в Чикаго Валерии Чюрлёните-Каружене о своем брате, знаменитом художнике Мика-лоюсе Константинасе Чюрлёнисе.
Он шел под дождем через Алексотский мост, размышляя, как при такой погоде соловьи не простужают себе голосовые связки. На поверхности Немана раскачивались при смерти каунасские башни. Вдоль правого берега плыла наполненная гравием баржа. В двух лодках спиной к черным промокшим склонам сидели упрямые рыболовы. Дождь шел при свете солнца. В речной воде отражался изливающийся пурпуром закат. Бронзовая осень ползла – нет, грациозно ступала в неповторимой индивидуальной манере. Всякая индивидуальность – иллюзия, думал Чюрлёнис, и источник страдания. Чтобы от него избавиться, надо захватить частичку небытия. Умирают листья, умирает трава, вокруг дыхание небытия, почему так необычна для меня эта осень? Помню Каунас в мае, ту голубую сирень, гомон птиц. Нет. Осень обворожительнее. Лежишь, смотришь в окно и ждешь, когда стемнеет. На улице звенят расшевеливаемые ветром желтые листья. Дворничиха скребет неустающей метлой. Передаст ли кто-нибудь то сложное чувство, которое вызывают запах увядающей природы и тень небытия, лежащая на всем, на каждой клетке материи?.. Слово это только орнамент, прочерченный на дорожке кладбища. Оно неспособно выразить воздействие природы на чувствительную душу. Вот и Ратушная площадь. На краю площади рядом с липой чернело пепелище – остатки недавно сгоревшего купеческого дома. Липа с блином своего желтого берета напоминала то ли ливанский кедр, то ли индийский храм. Около дерева сидел нищий. Трудолюбивые литовские блохи заставляли его скрестись и чесаться. На нем было тряпье оборванца, позевывающие сандалии. Осклабившееся черепоподобное лицо и слезящиеся глаза, в которых угасла доверчивая надежда, говорили о том, что его жизненные силы уже на исходе. Шел дождь. Нищий, видать, готовился к последней атаке мягкосердечных граждан и уже собирался перекочевать под кров базилики. Чюрлёнис окинул взглядом по-осеннему грустную площадь и промокшего человека, точнее говоря, даже не человека, а карикатуру на человека. Что-то оборвалось у него внутри. Сжимая в кармане последние деньги, которые он нес домой, успешно продав картину, он подумал, что этот нищий в тысячу раз в худшем положении, чем он, честолюбивый художник, бедный в быту, но богатый Духовной жизнью и чистой, милой сердцу работой. В одно мгновение его пронзила невыносимая мысль, что если он не отдаст нищему тех денег, то не сможет себя уважать, не сможет называться христианином и посещать богослужения.
– Вот вам на хлеб, – сказал Чюрлёнис, бросая в шапку последние монеты. – Идите, где-нибудь согрейтесь. Не сидите под дождем. Подал ли вам кто-нибудь, кроме меня?
– Рыбаку попадается когда хорошая рыба, а когда калоша, – ответил нищий. – Скорее наглец станет вежливым, чем скупой даст милостыню.
– А как здоровье, разве не боитесь простудиться?
– Не всем удается прожить дольше, чем жили их родители. Мне, наверное, не удастся.
В луже булькали капли дождя. Солнечное зарево скрылось за фиолетовым облаком. Сгоревший дом еще дымил мельчайшими пылинками. Из гимназии, ежась, вышли гимназисты. Площадь пересекал коричневый сторожевой пес. Он хромал. Фасады домов выглядели серыми на грязном фоне. Перед глазами во всей своей беспомощности, пустоте и ненужности торчал обломок кирпича, а рядом сидел нищий, моливший Бога не дать погибнуть в луже слез. Он проводил глазами удалявшегося Чюрлёниса, но тот не обернулся.
Через окно эту сцену наблюдал директор гимназии. Липа казалась похожей на лисичку, нет – на два зонтика, один больше другого. Нищий сплюнул через свои щербатые зубы и, метая огненные молнии, косым взглядом проводил коллегу из чужого прихода, ковылявшего через площадь по направлению к базилике. Вот узколобые, думал директор. Один просит, другой дает. У человека был испорчен вечер из-за встречи с таким вонючим оборванцем, но красивый жест мог все поправить. И он его сделал. Не настаиваю, что это вирус, который должен быть уничтожен. И все-таки это негодная порода, опостылевшая людям больше, чем смерть с косой. Не велика беда, если они сдохнут поскорее где-нибудь в подворотне, как бездомные собаки. Этот нищий наверняка из тех, что полощет рот вином, тут же гнусно ругаясь или горлопаня нецензурный куплетик. Интеллигент явно перестарался. Отдать последние деньги! Абсурд! Нищий всегда тот же, с деньгами или без денег. Его профессия клянчить, обращаясь к лучшим чувствам. Интеллигент, придя домой, будет рвать на себе волосы.
Презрительно щелкнув языком, директор повернулся к окну спиной и стал чистить ногти.
Эта история, Летиция, хорошо иллюстрирует людские принципы и разный уровень их Коэффициента доброты.
Пока я лицом к лицу не столкнулся с государством Нобль, меня это мало заботило. Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха…
Что будем делать? Может, идем куда-нибудь поужинать? Но тебя ждет врач Сэм Гопкинс. Договоримся, если этот вечер тебе понравится, ты съездишь к Гопкинсу и он перельет тебе кровь. Ведь в дружбу входит и забота друг о друге.
– Только, пожалуйста, не будь занудным, как мой отец, – сказала Летиция.
– Не беспокойся. А теперь идем, позвоним моему механику Патрику. Он знает все о Мехико, включая американские рестораны.
Я оставил ее у гостиницы и пошел звонить. Патрик пояснил, где находится американский ресторан «Техас». Просил передать привет метрдотелю Карлу. Сказал, что сожалеет, не имея возможности участвовать в вечере, – пьет вино с Гвидо, механиком из «Макларена». Только что был тост «Механики всех стран, соединяйтесь!» и так далее.
Мы с Летицией сели в такси, и нас отвезли к ресторану «Техас». Мне на бедро давил кошелек с двумя тысячами долларов и я решил в этот вечер быть щедрым. Оставив Летицию в такси, я отправился переговорить с метрдотелем. Услыхав имя Патрика, метрдотель Карл сделался на редкость услужлив и внимателен. Я дал ему пятьсот долларов и разъяснил правила игры. В ней должна была участвовать вся команда «Техаса».
Я сказал, чтобы официант переоделся перед тем, как начнет носить блюда, сказал, чтобы был нанят бродяга, который привяжется к Летиции и инсценирует драку со мной. Не слишком тяжелые удары с падениями и тому подобное. Как можно больше шума и как можно меньше последствий. И еще я ему наговорил всякой всячины – в числе прочего, чтобы были принесены безалкогольные коктейли, поскольку девушке надо оберегаться от ее болезни, а мне от моего алкоголизма. То есть ни тому, ни другому нельзя пить алкоголь.
Однако Летиция не должна знать, что пьет безалкогольный напиток. По сценарию имя Летиции должно было Упоминаться как можно чаще. Чтобы ей уделялось много внимания и почтительности. Я пообещал метрдотелю, что если спектакль мне понравится, я заплачу еще столько же.
Подготовив почву, я пошел к такси за Летицией. Едва мы приблизились к дверям, перед нами возник метрдотель Карл и спросил:
– Вы с Летицией?
– Да, – ответил я.
– Тогда, пожалуйста!
Летиция изумилась, но ничего не сказала.
– Для вас, мисс Летиция, лучший столик, – сказал Карл, проводив нас вглубь зала.
– Откуда он меня знает? – спросила Летиция.
Я пожал плечами.
Подбежал официант.
– Добрый вечер, мисс Летиция, – поздоровался он. – Чего пожелаете?
– А что вы можете предложить? – спросила Летиция.
– Специально для вас мы сварили раков.
Я промычал от удовольствия, а услыхавшая это Летиция рассмеялась. Все шло, как и было задумано.
– А что у вас из напитков? – спросила Летиция.
– Я бы рекомендовал мексиканский коктейль «Чарующий сон». С шампанским, вермутом и соком.
– Пойдет, – сказала Летиция.
Я снова замычал от удовольствия и не остался не замечен. Летиция прыснула. Видно, ей очень понравились эти звуки. Она попросила раков и стала оглядывать зал. Официант ушел.
– О чем ты думаешь, Летиция? – спросил я.
– Вспоминаю, как ты мычал. Так естественно нормально мычал. Можно было умереть со смеха.
– Меня развеселил официант, – сказал я. – Он был таким заботливым, что можно было подумать, будто он твой ближайший родственник.
Я, видно, весь сиял от удовлетворения, потому что Летиция спросила:
– Что это ты так ликуешь? Что такое сравнение придумал, да? Теперь, наверное, весь вечер не успокоишься?
Я скромно опустил голову.
В этот момент я заметил, что метрдотель Карл, стоявший у входа в зал, кивнул бывшему подле него какому-то бродяге, и тот направился прямо к нашему столику.
– Можно пригласить девушку на танец? – спросил он, подойдя.
– Нельзя, – ответил я. – Да и музыка еще не играет.
– Ничего, потанцуем и без музыки, – и он схватил Летицию за руку.
Я вскочил и ударил его ладонью в подбородок. Вернее, не ударил, а мирно хлопнул. Бродяга с грохотом повалился на пол. Поднявшись, он дал мне сдачи. Тогда повалился я. Переворачивая стулья и столики, мы дрались, как два героя ковбойского фильма. Летиция, разинув рот, смотрела, что происходит. Как и полагается супермену, я победил. Бродяга остался валяться, растянувшись на полу. Я поднял его за ремень и за воротник и, в таком виде перенеся через зал, вышвырнул на улицу. Летиция меня поцеловала и погладила мне рукой щеку.
– Ты мой герой, – сказала она со сверкающими глазами.
Вскоре заиграли музыканты, перед тем поприветствовав Летицию через микрофон. Бедная девочка обрадовалась, заслужив такое внимание. Секрет, откуда оно могло взяться, – о нем Летиция позабыла. Она только радовалась, что все происходит именно так. Кельнер принес миску с красными раками.
– Смотри, – сказал я. – Официант в твою честь облачился во фрак с жабо.
– Вы, наверное, ожидаете высоких гостей? – обратилась к нему Летиция.
– Самый высокий гость для меня вы, мисс Летиция, – сказал официант, – с вашим приходом на мусорной свалке жизни засиял факел неподдельной красоты.
– Видишь, видишь, – кивал я головой.
Летиция покраснела, но ничего не сказала. Официант поклонился и ушел, но вскоре вернулся с букетом прекраснейших роз. Он поставил их в воду и, прилаживая в вазе, сказал:
– Эти розы вам шлет хозяин ресторана. Он хочет, чтобы у вас надолго остались воспоминания о посещении «Техаса».
Некоторое время мы молча поедали раков.
– Что в жизни самое прекрасное? – спросила Летиция.
– Природа, – ответил я.
– Природа, не человек?
– Человек тоже иногда умеет быть частью природы.
– В тех случаях, когда мы грустим, – сказала Летиция.
– Только грусть и совершенна.
– А ты сейчас грустишь?
– Да. В самых сокровенных уголках сердца я грущу.
– А почему?
– Меня грызет дурное предчувствие, – сказал я. – Все выглядит хрупким и временным. Меня можно понять. Ведь я смертник. У меня совершенное чувство грусти.
– У меня тоже, – сказала Летиция.
– Наверное, это нас и сближает.
– Да. Это нас сближает. Мы оба соединены одним знанием. Предчувствием смерти.
Мы доели раков и бросились освежаться коктейлем. Я таращился на это очаровательное шестнадцатилетнее создание и мной овладело удивительное чувство. Она была такой же беспомощной и ранимой, как и я сам.
Мы покидали «Техас» с отменными проводами. Метрдотель Карл сунул было мне те несчастные пятьсот долларов назад. Но я был непреклонен. Ведь он все делал от души, не ради денег, а доброту надо поддерживать.
В мою гостиницу мы ехали на двух такси. Одно было набито цветами, а в другом сидел я с Летицией.
Всю свою комнату я утыкал розами. Да, Мари-Луиза, розами. Если бы ты видела, какие удивительные розы можно достать на рынке в Мехико. Постель я усеял розовыми лепестками. Летиция уже давно приняла свое решение. На мои ласки она не реагировала. Но была полна решимости. Она совершала жертвоприношение. Жертвоприношение мне? Конечно, не мне. Жертвоприношение жизни. Она замкнулась в себе и со мной почти не общалась. Слепым взором смотрела на розы и на мои усилия ее расшевелить. Ее чистое личико светилось, как влажный морской туман, серебряный туман.
– О чем ты подумал, когда я подошла к тебе на гонках?
– Я увидел тебя издалека и, помнится, подумал, кто это тот счастливчик, которого ты провожаешь на старт? Мне почему-то показалось, что ты – девушка Сенны. Сам не знаю, почему. Возникло даже какое-то чувство ревности.
– А что ты почувствовал, когда мы поговорили?
– Изумление. В последние три недели я только и делаю, что изумляюсь. Как будто попал в сказку и все развивается по каким-то нереальным законам.
– Наша любовь не совсем логична, – сказала Летиция.
– Почему? Нет. Она логична. Логична, хоть и удивительна. В ней столько логики, сколько в алгебраической формуле, а чувства – сколько в «Формуле-1».
– Логикун ты мой, – зазвенел ее мягкий гортанный голос, и она поддалась объятиям.
Я видел, что она где-то далеко от меня.
– Когда я с тобой заговорила, я дрожала от страха, – сказала Летиция. – Я поступала по плану и сейчас поступаю по плану. Не знаю, куда это меня заведет. Мое тело – это вещь, с которой я обращаюсь отвратительно, безжалостно.
– Так, может, отложим постельные радости? – спросил я.
– Нет, – ответила она. – Не отложим. Пусть будет то, что будет. Я фаталистка. Я не активная участница жизни.
– Я, наверное, тоже только гость в этом мире, как и все мои коллеги, пилоты «Формулы-1», – прервал я ее, – но я не хочу унижать ни себя, ни другого.
– Кончай, – сказала Летиция. – Ты меня не унизишь. Отделим телесную страсть от того, что в нас зародилось. Пусть будет страсть отдельно и духовная общность отдельно. Может, когда-нибудь мы это и перемешаем, а сейчас исполним долг перед жизнью. Люби меня. Ты меня поцеловал, и я почувствовала страсть, страсть к тебе… Целуй крепче… Вот так… Хорошо. Еще. Я разделилась на две части. Одна хочет испытать нечто такое, о чем я много читала и слышала. А другая парит далеко-далеко и заполняет пространство между словами и вещами. Это пространство эфемерное. Я жажду катарсиса. Хочу испытать что-то поразительное. Да, да, срывай с меня одежду. Я твоя… Мни меня, дави… целуй… Так. Так. Дай я тебе помогу. Дай, я сама… Так… Сильнее. Вот я лечу, лечу и вот мир, о котором тоскую. Сжимай меня сильнее. Роберт, Роберт…
Она сдалась, как генерал».
* * *
«Милая Мари-Луиза,
в последнем письме я не написал, что отвез Летицию к врачу на переливание крови. Насколько позволяет славное искусство слова, опишу, какие у нас с ней теперь отношения. Они очаровательны, как сон. Есть люди, которые восстанавливают свое душевное равновесие только на море, только там они полностью успокаиваются. Я чувствую себя самим собой и с облегчением перевожу дух только тогда, когда вижу Летицию. Только рядом с Летицией я спокоен, меня не мучают тревога и одиночество. Она для меня единственное лекарство и благодать. Вчера на тренировке я показал второй результат, за рулем все время думал о ней.
Кажется, даже мои успехи в спорте связаны с ней. Когда я увидел, как она радуется моей удаче, у меня возникло желание повторять и повторять свои победы, чтобы видеть ее сияющей и счастливой. Она удивительно умеет вжиться в чаяния и заботы друга и совершенно проникнуться ими. Ты, Мари-Луиза, оживила у трупа пульс, а Летиция восстановила мое дыхание и открыла глаза. Я начинаю жить. Благодаря Летиции, на трассе я гениален. Ни одной ошибки. Первые десять кругов я сегодня шел вторым. Большой Приз Детройта – особенно значительный трофей, потому что гонки идут по городским улицам. Я старался изо всех сил. На двенадцатом кругу Сенна менял шины. Я последовал его примеру, и на пятнадцатом кругу он опережал меня только на десять метров. Следом гнался Прост. На пятьдесят первом кругу Сенна из-за дефекта в моторе был вынужден ненадолго остановиться и проиграл круг. С этого момента я начал лидировать. Пришел к финишу первым, оторвавшись от Проста на 30–40 метров.
После четырех этапов я набрал одиннадцать очков и стал вторым. В общем зачете лидирует Прост – у него шестнадцать очков.
Для тебя самым интересным будет узнать, что среди отирающихся вокруг гонщиков людей я заметил грузного мужчину с бритой, как у Саливена, головой. Такой же человек был в бассейне, когда похитили мою дочь. Совпадение это или нет? Нет ли среди гангстеров человека с такой внешностью? Может статься, совсем и не русские похитили мою дочь? Кстати, сегодня у меня была прессконференция, и меня спросили, почему я езжу с надписью «Ненавижу русских». Я представил свою версию. Пусть о ней потрубят газеты.
Следующий этап гонок – в Монреале. Было бы хорошо, если бы в числе болельщиков потолкалась бы и ты, Мари-Луиза, с парой частных детективов. Теперь, когда мне везет, похитители могут попытаться снова выдвинуть условия выкупа.
После гонок был банкет. Шампанское лилось через край. Все с необычным энтузиазмом подымали бокалы за мое здоровье. Даже лед себялюбия Проста стал таять. Он сказал, что собирается выиграть мировое первенство этого года, но если его выиграет кто-нибудь другой, то пусть уж лучше я.
Летиция сидела справа от меня, а Хонда слева.
– Интуиция мне подсказывает, что Шарка завоюет титул чемпиона, – сказал Хонда Просту.
– Пусть будет так, – улыбнулся маленький француз. – Лишь бы интуиция не подвела…
– Роль инстинкта и интуиции в деятельности человека огромна, – сказал Хонда.
Затем разговор скатился в трясину философствований, где Хонда чувствовал себя, как рыба в воде. Он говорил о менеджерном обществе Бернгема и о Гелбрейте. Якобы опыт прошлого дает основания полагать, что источник власти в промышленной институции перейдет от капитала к организованным знаниям. Говоря о детройтском концерне «Форда», они обсуждали, какой рабочий лучший в мире – нобльский, японский или американский. Хонда рассказал, как организована работа в фирме «Идеал» в Нобле – рабочие не могут взять с собой на работу газету, слушать музыку во время работы и делать перекуры. Дисциплина и психическая кондиция – залог успеха. Когда Хонда кончил, я пожертвовал сто долларов, чтобы они выслушали одну скучную историю.
