Текст книги "Особый склад ума"

Автор книги: Джон Катценбах

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 38 страниц)

В дни, последовавшие за инцидентом в баре, мать стала чрезвычайно молчаливой, хотя в душе у нее царила настоящая какофония резких звуков. Ее одолевали сомнения, да и болезнь тоже не давала ей покоя.

Невозможность связаться с сыном лишь усиливала этот ее внутренний разлад. Она оставила для него несколько телефонограмм в университете на кафедре, переговорила с полудюжиной бестолковых секретарш, ни одна из которых, по всей видимости, не имела понятия, где он находится, но которые тем не менее почему-то пребывали в уверенности, что профессор Клейтон в скором времени получит ее сообщения и ответит на них. Одна даже вызвалась приклеить скотчем ее телефонограмму на дверь его кабинета, словно это могло чем-то помочь.

Диана не была уверена, стоит ли проявлять большую настойчивость в стремлении связаться с сыном, потому что боялась придать ее желанию переговорить с ним оттенок срочности и крайней необходимости, которые могли бы навести на мысль, что она находится в состоянии, близком к панике, тогда как ей этого хотелось меньше всего. Она, пожалуй, была готова признать, что встревожена. Обеспокоена. Но паниковать она не стала бы ни при каких обстоятельствах. Это было бы уж чересчур.

«Ведь пока не произошло ничего такого, с чем мы не могли бы справиться сами», – говорила она самой себе.

Но, несмотря на всю притворную бодрость, с которой звучало это заявление, она хорошо понимала, что та в очень значительной степени связана с действием успокаивающих препаратов, принимаемых ею. Теперь она испытывала в них куда большую потребность, чем раньше, – они помогали ей уснуть и подавляли чувство тревоги. И она в последнее время стала совмещать прием наркотиков с употреблением алкоголя, хотя врачи предостерегали ее против этого. Таблетка от боли… Потом таблетка для увеличения количества красных кровяных телец, которые тщетно пытались противостоять все возрастающему количеству микроскопически малых белых кровяных телец, проигрывая им битву где-то в глубинах ее организма… Надежды на то, что химиотерапия ей поможет, у нее не осталось. А еще она принимала витамины, которые должны были придать ей больше сил. А также антибиотики, чтобы избежать инфекции. Обычно она выстраивала таблетки в шеренгу по ранжиру и думала: атака Пикетта.[51] Доблестное и полное романтизма наступление на хорошо окопавшуюся и непреклонную армию. Эти храбрые воины были обречены еще до того, как горнист протрубил сигнал идти в бой. Свои таблетки Диана запивала водкой, разведенной апельсиновым соком. По крайней мере, апельсиновый сок, говорила она себе, является местным продуктом и, может быть, принесет пользу.

Примерно в это самое время Сьюзен Клейтон стала замечать, что принимает меры предосторожности, которыми прежде пренебрегала. В течение вот уже нескольких дней, прошедших после случая в баре, она, прежде чем ступить на ленту эскалатора, пропускала вперед несколько человек. Кроме того, она больше не засиживалась допоздна на работе. Если куда-то шла, то просила дать ей эскорт. У нее появилось желание менять распорядок дня так часто, как это только возможно, – так она пыталась найти безопасность в спонтанности и разнообразии своего поведения.

Для нее это было непросто. Она считала себя упрямой, но при этом отнюдь не подверженной стремлению совершать стихийные поступки. Ее друзья, некоторое количество которых она таки завела в окружающем мире, возможно, сказали бы ей, что в глубине души она склонна к самокопанию.

Теперь, когда она ехала из дома в редакцию или, наоборот, из редакции домой, Сьюзен приобрела привычку маневрировать между полосами медленного и быстрого движения: она то неслась несколько минут со скоростью сто миль в час, то вдруг резко тормозила и начинала тащиться еле-еле, резко переходя от одного стиля вождения к другому. Ей казалось, что такая манера езды неминуемо выведет из себя даже самого упорного преследователя – уже только потому, что она выводила из себя ее саму.

Свой пистолет она постоянно носила при себе – даже когда, вернувшись из редакции, выходила из дому на пару минут, – спрятанным под штаниной джинсов, в кобуре, пристегнутой к голени. Это, конечно, не могло обмануть мать, которая знала о пистолете, всецело одобряла такое поведение Сьюзен, однако предпочитала обходить подобную тему молчанием.

Обе женщины ловили друг друга на том, что начали то и дело поглядывать в окно, надеясь увидеть за ним человека, который, как они теперь знали, прятался где-то среди окружающей дом растительности. Но никого видно не было.

Между тем и без того расстроенные нервы Сьюзен еще более терзало то обстоятельство, что ей никак не удавалось придумать подходящую головоломку, в которую она смогла бы заключить свое последнее послание. Игра слов, литературные пазлы, кроссворды – все это не годилось. В первый раз в жизни Мата Хари встала в тупик.

От этого она злилась, притом все сильнее и сильнее.

Несколько вечеров подряд она тщетно напрягала мозги, сидя над чистым блокнотом. Срок, до которого требовалось сдать материал для ближайшего номера журнала, неумолимо приближался. Наконец она швырнула блокнот и карандаш на пол, оттолкнула монитор компьютера, несколькими ударами ноги отправила в угол три ни в чем не повинных справочника и решила пойти покататься на скифе.

Был конец дня, и немилосердное флоридское солнце уже потихоньку начинало припекать не так сильно. Мать достала большой альбом рисовальной бумаги и, сидя в своей комнате, что-то набрасывала в нем цветными мелками.

– Знаешь, мама, мне, черт возьми, не хватает свежего воздуха. Пойду поймаю к ужину пару луфарей. Я ненадолго.

Диана подняла голову и посмотрела на дочь.

– Скоро начнет темнеть, – сказала она таким тоном, словно других причин оставаться дома не было.

– Да я не стану далеко уплывать, всего-то на какие-нибудь полмили. Есть тут одно местечко. Я туда и обратно. Это не займет много времени, а мне нужно чем-то заняться: не могу я весь день сидеть и пытаться придумать ответ этому ублюдку. Хорошо бы найти такие слова, чтобы ему самому захотелось бы оставить нас в покое.

Диана считала, что ее дочь вряд ли способна сочинить такое послание. Но ей понравилось, что Сьюзен полна решимости. Это обнадеживало. Она помахала на прощание рукой:

– Свежий луфарь не помешал бы. Только не задерживайся. Возвращайся до темноты.

Сьюзен ухмыльнулась:

– Звучит как напутствие дочери, направляющейся в бакалейный магазин. Не бойся, вернусь через час.

Хотя стояла осень, дневной жар и в конце дня не думал спадать до конца. Во Флориде жара может стоять ужасная. Обычно это относится к летним месяцам, но иногда и в другие времена года с юга приходит волна горячего воздуха. Тогда страшная духота лишает сил и затуманивает рассудок. Приближающаяся ночь обещала стать именно такой: тихой, безветренной, влажной. Сьюзен была опытная удильщица, знавшая каждую пядь вод, среди которых выросла. Любой может запрокинуть голову, посмотреть в небо, увидеть там грозовой фронт или водяные смерчи и понять, какую они несут с собой опасность, какой страшный ураганный ветер могут возвещать. Но иногда опасности, которые несут с собой вода и ночь, бывают не столь явными, а ведь признаки их можно различить даже среди безмятежного неба.

Едва отойдя от дома, Сьюзен инстинктивно поежилась от ощущения опасности и риска. Это чувство не имело ничего общего с тем, что она собиралась предпринять этим вечером. Ничем не примечательная поездка на лодке здесь точно была ни при чем. Нет, оно было целиком связано с присылаемыми шифрованными записками, вернее, с их автором. На самой медленной скорости она провела свой скиф по узкой протоке к более просторному заливчику, а затем дала полный ход. Уши наполнились шумом мотора, в лицо ударило ветром.

Сьюзен пригнулась, радуясь скорости, наслаждаясь чувством преодоления стихии, думая о том, что наконец-то находится в мире, хорошо ей знакомом, а потому способном помочь избавиться от всех мучащих ее страхов и тревог.

Она тут же решила промчаться мимо того близкого местечка, про которое говорила матери, и резко развернула скиф, ощутив, как его длинный узкий корпус вонзился в голубую морскую зыбь, когда она его направила к более удаленному и более рыбному месту. Сьюзен почувствовала, как земные беды остались на берегу, далеко позади, и была почти разочарована, когда наконец достигла того места, которое выбрала для сегодняшней ловли.

Выключив мотор, она немного подождала, с удовольствием ощущая, как лодка покачивается на невысоких волнах. Затем она со вздохом принялась за то дело, ради которого, как считалось, сюда приехала: за добывание ужина. Сьюзен бросила якорь, насадила наживку на крючок и забросила удочку. Уже через несколько секунд она почувствовала, что клюнула большая рыба. Ошибки быть не могло.

Всего за полчаса она успела наполнить имеющийся на катере маленький кулер морскими окунями и луфарями. Этого было намного больше, чем требовалось для ужина, который она обещала приготовить матери. Рыбалка сделала для нее то, на что Сьюзен и рассчитывала, – освободила ее ум от страхов, а также вселила в нее мужество и уверенность в себе. С чувством сожаления она смотала наконец леску на удочках. Убрав рыболовный инвентарь, Сьюзен выпрямилась в полный рост, осмотрелась и поняла, что, пожалуй, задержится здесь еще ненадолго. Пока она вот так стояла и смотрела вдаль, на горизонте угасла последняя серая полоска. Все вокруг померкло, и очертания окружающего мира потеряли четкость. И прежде чем Сьюзен успела развернуть скиф, чтобы направиться в обратный путь, к дому, ее обволокла ночь.

Это ее встревожило. Она знала дорогу назад, но понимала и то, что домой теперь попасть будет сложнее. Когда стало совсем темно, ее окружил прозрачный, тихий, густой, ненадежный мир, в котором обычные границы между сушей, океаном и воздушной стихией превратились в сплошную подвижную черную массу. Сьюзен занервничала, понимая, что пересекла ту грань, что отделяет осмотрительность от неосторожности, когда внезапно попала из мира, который так хорошо знала и любила, в другой – тревожный, а возможно, даже опасный.

Ее первым желанием было сразу направить скиф к берегу в надежде увидеть там среди встающих по курсу лодки переменчивых ночных теней какие-то знакомые приметы. Для того чтобы заставить себя не делать этого, ей понадобилось приложить некоторое усилие.

Пристально вглядываясь в темноту, она в конце концов разглядела впереди очертания двух всхолмленных горбатых островков. Сьюзен знала, что между ними находится узкая протока, которая выведет ее на открытую воду. Когда она доберется туда, то увидит береговые огни – в окнах домов или фары автомобилей, мчавшихся по шоссе, – и сможет по ним сориентироваться.

Приняв решение, Сьюзен медленно двинулась вперед, пытаясь найти проход между этими островками. Подплыв поближе к ним, она обнаружила, что едва различает густые мангровые заросли, а потому испугалась, что сядет на мель раньше, чем найдет достаточно глубокое место. Она постаралась успокоиться, твердя себе под нос, что ночь, проведенная в лодке в обществе москитов, – это самое худшее, что с ней может случиться. Сьюзен медленно и осторожно пробиралась вперед, мотор приглушенно тарахтел у нее за спиной, и ее чувство уверенности в своих силах все возрастало по мере того, как скиф все дальше и дальше уходил в проливчик, разделяющий островки. Она уже мысленно поздравила себя с тем, что благополучно нашла нужную ей протоку, как днище ее лодки заскрежетало по плоской песчаной отмели, покрытой слоем ила.

– Черт побери! – вырвалось у нее.

Она понимала, что сбилась с пути и слишком сильно взяла не то вправо, не то влево. Она дала задний ход, но гребной винт уже скреб по песку, и у нее хватило ума выключить двигатель, прежде чем тот выйдет из строя.

Она зло проклинала ночь, чертыхаясь и нелестно отзываясь о самом Иисусе Христе, позволяя бранным словечкам свободно срываться с ее губ: звук собственного голоса действовал на нее ободряюще. После того как она прокляла и Бога, и прилив, и море, и коварную отмель, а также темноту, которая сделала все только что перечисленное совершенно невыносимым, Сьюзен остановилась и прислушалась к плеску мелких волн, стучавших о борт лодки. Затем, все еще разговаривая вслух со скифом, она подняла лодочный мотор, который при этом надсадно взвыл. Она думала, это поможет сняться с мели, но не тут-то было.

Все еще сыпля проклятиями и жалуясь на судьбу, Сьюзен схватила шест и попыталась столкнуть лодку с мели. Лодка слегка подалась назад, но совсем ненамного. Засела достаточно прочно, подумала Сьюзен. Вернув шест на место в специально предусмотренный для него держатель, она перешла на другой борт и принялась вглядываться в окружающую ее темную воду. Глубина дюймов шесть, прикинула она. Осадка скифа всего восемь дюймов. Так что вода не достанет и до колен. Надо вылезти, ухватиться обеими руками за нос лодки и изо всех сил толкать ее, не забывая покачивать из стороны в сторону, чтобы вырвать из крепких объятий отмели. Ну а уж если и это не поможет, сказала она себе, то ей останется лишь просидеть здесь до самой зари. Тогда наступит прилив, морская вода хлынет на отмель и освободит скиф от засосавшего его ила. Но такая перспектива ее не устраивала. Правда, когда она уже стояла у самого планшира, готовясь прыгнуть в воду, ее на пару мгновений посетило сомнение и она спросила себя, стоит ли это делать. Может, лучше все-таки подождать, подумалось ей, и позволить самой природе выполнить за нее тяжелую работу? Однако она тут же велела себе не быть жеманной фифой и немедленно лезть в воду. Что и было тотчас исполнено. Она решительно спрыгнула со скифа и очутилась в воде.

Теплая, как в ванне, вода сомкнулась вокруг ее голеней. Дно, на котором она стояла, не снимая туфель, было покрыто липкой, вязкой грязью, в которую она тут же стала проваливаться. Сьюзен вновь принялась сквернословить, непрерывно выпуская одну обойму ругательств за другой. Налегая плечом на носовую часть скифа, она, тяжело дыша, пыталась столкнуть лодку с места. Бедняжка даже застонала от напряжения.

Однако скиф не двигался с места.

– Ну давай же, давай, – упрашивала Сьюзен.

Отдышавшись, она снова подперла плечом нос лодки, на этот раз толкая вверх и пытаясь раскачать скиф. У нее на лбу появились капельки пота. Она застонала, почувствовав, как у нее на спине напряглись все мускулы. Между тем скиф подался назад, хоть и всего на несколько дюймов.

– Уже лучше, – проговорила она.

Глубоко вздохнув, Сьюзен поднажала еще раз. Теперь лодка сдвинулась еще на полфута.

– Прогресс, черт побери! – прохрипела она. – Еще одно усилие, и катер окажется на плаву.

Ей было трудно судить, сколько сил еще у нее осталось, но она была полна решимости все их потратить на эту новую попытку. Ее ноги глубоко ушли в постепенно засасывающую их отмель, одежда на том плече, которым она упиралась в нос лодки, помялась. Она опять поднажала и тут же вскрикнула от радости, потому что скиф подался назад и снялся с мели. Во время толчка Сьюзен споткнулась, потеряла равновесие и, ахнув, упала вперед, а борт лодки выскользнул у нее из рук. Соленая волна плеснула ей в лицо, и она упала на колени. Скиф же поплыл от нее, пятясь, будто непослушный щенок, испугавшийся возможного наказания. Теперь он качался на волнах примерно в дюжине футов от нее.

– Черт, черт подери! – вырвалось у нее.

Однако на самом деле она была все-таки рада, что сумела снять лодку с мели. Она поднялась, стряхнула с рук воду, отерла лицо и, выдергивая ноги из илистой отмели, шагнула вслед за скифом.

Но там, где она ожидала нащупать ногой скользкое, но все-таки достаточно твердое дно, не оказалось практически ничего.

Сьюзен опять потеряла равновесие и упала в темную воду. Она сразу поняла, что попала в протоку, и, вынырнув на поверхность из окружившей было ее со всех сторон темноты, глотнула побольше воздуху. Потом она попробовала дотянуться носками ног хоть до какой-нибудь опоры на дне, но у нее ничего не получилось. Темная вода словно приглашала ее в свою пучину. Она вдохнула поглубже, силясь побороть нарастающую волну паники.

Скиф покачивался на поверхности моря не более чем в десяти футах от нее.

Ей было боязно даже представить себе ситуацию в том виде, который отражал бы истинное положение вещей, а оно было таково: пока она барахталась в воде у берега проливчика, несильное течение медленно и верно уносило ее лодку вдаль, в темноту, а с ней и надежду на благополучный исход нынешнего приключения. Сьюзен опять вдохнула побольше свежего ночного воздуха и поплыла в сторону лодки, делая мощные гребки и что есть силы отталкиваясь от воды ногами, так что за ней оставался беловатый фосфоресцирующий след. Скиф искушающе близко покачивался перед ней – она подплыла к его борту и ухватилась за планшир обеими руками. Сначала она так и висела, вцепившись в борт скифа, прижавшись щекой к гладкому стекловолокну, из которого тот был сделан, – почти так же, как мать прижимается к щеке потерявшегося, но потом все-таки найденного ребенка. Ноги задеревенели настолько, что Сьюзен их практически не ощущала. Только спустя какое-то время она поняла, как сильно устала. Подождав, чтобы чуточку отдохнуть, она собрала остаток сил и забросила ногу через планшир, пытаясь перекинуть в лодку все тело. Пару секунд она провисела в таком неустойчивом положении, рискуя снова свалиться в воду, но потом ухватилась за борт покрепче, оттолкнулась свободной водой от воды и наконец перевалилась через него в скиф.

Сьюзен лежала на дне катера и, тяжело дыша, смотрела на звездное небо.

Она чувствовала, как у нее стучит в висках. Сердце колотилось так, что едва не выпрыгивало из груди. «Нынче у меня в крови, – подумалось ей, – сильно прибавилось адреналина…» Силы ее были на исходе. Не то чтобы они все до конца ушли на сталкивание лодки с мели, – скорее, тому виной стали страх и нервное истощение. Физические усилия были здесь ни при чем.

В мерцании звезд ей чудилось некое благоволение. Она еще раз взглянула на них и, адресуясь к ним, проговорила:

– Никогда, никогда, никогда не покидай лодки ночью. Никогда не выпускай ее из рук. Держись за нее крепче. Никогда, никогда не позволяй ничему подобному случиться еще раз.

Она рывком села, прислонившись спиной к борту, затем собралась с духом и через пару секунд поднялась на подгибающихся ногах.

– Ничего страшного, – произнесла она вслух. – Давай еще раз. Найди эту чертову протоку и постарайся снова не сесть на мель. Вперед и не торопись.

Она хотела было рассмеяться, но вспомнила, что еще не прошла разделяющий острова пролив.

Как говорится, не спеши радоваться, пока не выбрался из леса.

Едва она уселась в кресло перед панелью управления и собралась включить зажигание, как рядом с ней взметнулся фонтан серо-черной воды, обрызгав ей лицо и руки и заставив вскрикнуть от неожиданности. Всего в нескольких дюймах от ее руки забурлила пена, давая выход энергии какого-то неведомого существа, нанесшего своим плавником или хвостом глухой мощный удар по борту скифа. Этим ударом Сьюзен вышибло с сиденья и бросило на палубу.

– Боже! – воскликнула она.

Возникший у борта лодки водоворот постепенно исчез.

Сердце у нее екнуло.

– Это еще что за черт? – вопрошающе произнесла она, с усилием вставая на колени.

В ответ тишина да темная ночь. Сьюзен изо всех сил вглядывалась в темноту, пытаясь высмотреть в темной воде хоть что-либо связанное с рыбиной, которая только что находилась рядом с ее скифом, но ничего не могла разглядеть. И опять она принялась себя успокаивать, разговаривая сама с собой. «Бог весть что это могло быть, – рассуждала Сьюзен. – Например, тупорылая акула. Вполне вероятно. Или большая тигровая? А то и рыба-молот? Господи, да эта тварь наверняка подкарауливала добычу возле отмели, и я была совсем рядом с ней, когда барахталась в воде. Боже милостивый!» Сьюзен внезапно представила себе, что хищница находилась совсем близко от нее все это время. Акула высматривала ее, ждала, и только в самый последний момент добыча ушла из-под носа. Сьюзен тяжело вздохнула.

Передернув плечами, она попыталась прогнать остатки страха. Она понимала, что ей остается одно – медленно опустить в воду мотор, включить зажигание, а потом дать передний ход. И на очень малом ходу она повела катер туда, где, как она полагала, проходила дорога к ее причалу.

«Только бы поскорее добраться домой, – говорила она себе. – А на рыбалку меня еще долго не потянет». Продвигаясь со скоростью едва ли большей, чем та, с которой младенец ползет по незнакомому ему полу, она размышляла о том, что ее матери жить осталось совсем недолго и что ей, Сьюзен, пора подготовиться к новой суровой реальности. Вместе с тем она терялась в догадках, как это сделать, и не знала, в чем должны состоять эти приготовления.

Диана Клейтон так увлеклась рисованием, что работала до тех пор, пока не настали сумерки. Когда же ей стало трудно рассмотреть на своем рисунке некоторые штрихи и тени, она оторвалась от него, поискала рукой выключатель лампы и только тут поняла, что ее дочь припозднилась. Ее первым инстинктивным порывом было подойти к окну и посмотреть в него, однако в последние дни она подавляла в себе подобное желание, поскольку считала, что слишком часто это делает. Получалось, будто она не доверяет окружающему ее миру, который до сих пор так хорошо знала. Нет, решила она. На сей раз от нее никто не дождется, чтобы она вела себя словно дряхлая старуха на пороге смерти, хотя иногда она именно так себя и воспринимала. Нет, она не станет зря волноваться и будет твердо верить, что ее дочь благополучно вернется. Поэтому, вместо того чтобы выглядывать из окна, Диана обошла свой небольшой дом, включая везде свет. Правда, на этот раз число горящих лампочек превысило их количество, зажигаемое в обычное время. Собственно, в комнатах вообще не осталось никаких не включенных осветительных приборов. Оказались включенными даже лампочки в стенных шкафчиках и кладовках.

Потом она вернулась туда, где оставила альбом, взглянула на сделанный рисовальным углем набросок и громко спросила:

– Чего ты от меня хочешь?

С белого листа на нее смотрело лицо с застывшей на нем улыбкой; рот сомкнут, губы напряжены, и в глазах такое выражение, будто изображенному на рисунке мужчине известно нечто такое, чего не знают остальные. В этом имелся некий оттенок циничного самолюбования, и не вызывало сомнений, что художник считает свою модель исчадием зла.

– Ну почему ты прицепился именно ко мне?

В альбоме ее муж был нарисован молодым человеком, хотя, разговаривая с ним, она воспринимала себя именно как старую женщину, измученную недугом. Тут ей внезапно пришло в голову, что и муж мог состариться, но почему-то ей в это не слишком верилось. «На него любая болезнь, наверное, подействовала бы как волшебный эликсир Понсе де Леона[52]», – зло подумала она. Возможно, с годами лицо у него отяжелело и линия волос надо лбом поднялась. Возможно, морщины на лбу стали глубже и появились складки у глаз и у рта. Но и только. Больше, наверное, никаких изменений не произошло. Скорее всего, он остался таким же сильным, таким же уверенным в себе.

Она не нарисовала его рук. При воспоминании о его руках ее бросало в дрожь. Правда, пальцы у него были длинные, изящные. Никто бы и не подумал, какие сильные они на самом деле. На скрипке он играл очень хорошо и был способен извлекать из этого инструмента звуки, вызывающие в памяти самые изысканные воспоминания.

Играть он любил в одиночестве. Всегда в цокольном этаже, в комнате, куда не разрешалось заходить ни ей, ни детям. Звук скрипки проникал оттуда, словно дым, распространяясь по всему дому, будто запах, будто дыхание стужи.

Она закрыла глаза и, стиснув зубы, вспомнила, что эти руки, которые она не решилась нарисовать, некогда прикасались к ее телу. Как ни странно, знаками внимания муж одаривал ее далеко не часто, но порой он бывал очень настойчив. Нельзя сказать, чтобы секс их объединял. Муж просто пользовался ею для удовлетворения страсти, когда ему этого хотелось.

Диана почувствовала, как ее горло сжалось.

Она затрясла головой, отказываясь согласиться сама с собой.

– Ты умер, – заявила она вслух, обращаясь к рисунку. – Ты погиб в автомобильной катастрофе, и надеюсь, что тебе было больно.

Она взяла в руки рисовальный альбом и, пристально посмотрев на рисунок и сочтя его карикатурой, отложила в сторону. Ей пришла в голову мысль, что складки рта унаследовала Сьюзен, тогда как лоб достался сыну. Подбородок был практически одинаков у всех троих. Глаза же – господи, чего они только не видели, эти его глаза! – не перешли ни к кому. Во всяком случае, она так считала.

«Я была слишком молода и слишком одинока, – принялась оправдывать себя Диана. – Тихая девушка, которая живет в мире книг. У меня не было друзей. Меня трудно было назвать красоткой, и кавалеры за мной не ухлестывали. Никто не назначал мне свиданий, никто не писал любовных записок. Я носила очки, гладко зачесывала назад волосы, никогда не пользовалась косметикой. И никогда не отличалась чувством юмора или склонностью к спорту. Во мне совсем не имелось ничего такого, чем я смогла бы привлечь внимание парней. Я была неуклюжей и могла говорить лишь о том, что составляло сферу моих интересов. За ее пределами я практически не умела поддерживать разговор. И до того как на моем горизонте появился он, я думала, что такой станет вся моя оставшаяся жизнь, а еще мне частенько казалось, что, возможно, моя жизнь закончится раньше, чем в ней произойдет нечто по-настоящему значительное. Мне и вправду хотелось поскорее покончить со всем этим. Вот я какой была – сплошной клубок суицидальной депрессии».

Внезапно ей захотелось спросить: а почему так было? И тут же пришел ответ: «Потому что моя мать тоже была тихой, похожей на мышку женщиной, слабой духом, страдающей болезненным пристрастием к таблеткам для похудения, а отец был преданным одной только своей науке ученым, отчасти холодноватым, отчасти тяготящимся семейной жизнью, который любил жену, но изменял ей с другими и каждый раз, когда так поступал, стыдился этого, а в результате еще более отдалялся от своей семьи. Я росла в доме, полном секретов и недомолвок, но не жаждала докопаться до правды, а когда выросла, мне страстно захотелось покинуть его, и когда это наконец совершилось, вдруг выяснилось, что ничего хорошего за его пределами меня не ждало».

Диана снова взглянула на рисовальный альбом.

«Зато меня там ждал ты».

Она порывистым движением потянулась за альбомом и, взяв его в руки, снова открыла на прежней странице.

– Я спасла их! – выкрикнула она. – Я, черт побери, спасла детей и спасла саму себя от тебя!

Диана привстала и зашвырнула альбом на другой конец комнаты, где тот ударился о стену и, зашелестев листами, упал на пол. Она же опять погрузилась в кресло, запрокинула голову и закрыла глаза. «И вот я теперь умираю, – подумала она. – И как раз теперь, когда мне так нужен покой, именно его-то у меня и нет». Она открыла глаза и увидела, что альбом, падая, раскрылся и лицо на ее рисунке по-прежнему смотрит на нее. «Из-за тебя».

Она встала, пересекла комнату и подняла альбом с полу. Смахнув с него пыль, аккуратно закрыла, потом собрала угольные карандаши и лоскут, при помощи которого производила растушевку, чтобы передавать светотени, отнесла все свои рисовальные принадлежности в стенной шкаф, находящийся у нее в комнате, и засунула там в дальний угол, где, как ей казалось, они еще долго не станут попадаться ей на глаза.

Отступив на шаг назад, она захлопнула дверцу стенного шкафа. «Хватит, больше я об этом вспоминать не стану, – пообещала она самой себе. – В ту ночь все закончилось. Нет ничего хорошего в том, чтобы без конца ворошить в памяти подобные вещи».

Не слишком-то веря в то, что она только что сказала, и подозревая, что солгала себе и на этот раз, Диана принялась ждать возвращения Сьюзен с рыбалки. Она делала это в полной тишине, окруженная сиянием всех ламп в доме, пока не услышала знакомые шаги дочери, которая шла по дорожке к дому.

Ломтики свежей рыбы, припущенные в небольшом количестве сливочного масла, белого вина и лимонного сока, были восхитительно нежны и способствовали улучшению настроения. Мать и дочь выпили за ужином по бокалу вина и обменялись парой не слишком острых шуток, которые тем не менее заставили обеих рассмеяться, чего с ними давненько уже не бывало. Диана ничего не сказала о том рисунке, который сделала. А Сьюзен ничего не поведала о том, почему припозднилась. Где-то в течение часа им с успехом удавалось делать вид, что все обстоит как всегда, и эта иллюзия устраивала их обеих.

После того как посуда была вымыта и убрана в буфет, Диана ушла в свою комнату, а Сьюзен удалилась в свою, где включила компьютер и опять занялась приводящим ее в отчаяние составлением головоломки для человека, который, как она считала, за нею следил. Последнее обстоятельство заставило ее улыбнуться, хотя улыбка вышла очень грустной и причиной оной стало отнюдь не чувство юмора. Сьюзен подумалось, что этот незнакомец вполне мог сейчас стоять за дверью или под окном или прятаться в темноте у одной из пальм во дворе их дома. Однако, даже если он мог находиться так близко, чтобы протянуть руку и прикоснуться к ней, единственным способом связаться с ним для нее оставались заумные игры в слова.

Внезапно ее посетила мысль, показавшаяся ей удачной, и она поспешила нарисовать на экране компьютера рамку, в которой написала:

Это ты меня спас?

Чего ты хочешь?

Я хочу, чтобы меня оставили в покое.

Она пару минут смотрела на это свое новое письмо. Ей пришло в голову, что оно представляет собой два вопроса и одно утверждение. После того как она разделила эти два разнородных элемента, у нее получилось следующее:

Это ты меня спас?

Чего ты хочешь?

И отдельно:

Я хочу, чтобы меня оставили в покое.

Первая пара предложений, на ее взгляд, должна была стать до крайности запутанной – настолько, чтобы до скрытого в ней смысла было как можно сложнее докопаться. Она принялась переставлять буквы, пока у нее не получилось то, что ей понравилось. И тут ей в голову пришла новая мысль. Она улыбнулась тому, какая она все-таки умная, и, прошептав: «Нет, ты еще не утратила прежнюю сноровку, Мата Хари», написала:

На древнем острове быка ты делаешь ошибку, которая заставляет тебя замолчать и напоминает тебе о самом известном, что она когда-либо говорила.

Сьюзен осталась довольна тем, что придумала. Потом переслала эту страницу по электронной почте в свою редакцию – всего за час до последнего срока, после которого никакие дополнения в следующий номер уже не принимались, и, возможно, за несколько минут до того, как один из редакторов позвонит ей в состоянии, близком к панике. Затем она выключила компьютер и легла в кровать с чувством исполненного долга. Сон пришел сразу и впервые за несколько дней не сопровождался видениями и кошмарами.