Текст книги "Альбион"

Автор книги: Джон Грант

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)

Рин хмыкнула, но продолжала:

– Любая нормальная рыба давно сорвалась бы, и боль от крючка немедленно прошла бы. Но я не была нормальной рыбой. Этот крючок разбудил во мне что-то, о чём я забыла, плавая в воде. Мне было интересно узнать, что же это зацепило меня. – Она засмеялась, по-видимому, сердясь на себя. – Я не могу представить рыбу, которая поворачивает голову, чтобы лучше рассмотреть вонзившийся в неё крючок, – сказала она, – но именно это я и сделала. Я посмотрела на крючок, и хотя сначала не поняла, что это – а он пришёл совершенно из другого мира, мира, о котором я ничего не знала и который находился за зеркальной поверхностью над моей головой; я поняла, что он имеет некоторое предназначение. Так я и продолжала висеть в воде, а крючок продолжал вызывать в моей голове новые мысли. Это был посланник из того мира, куда я не могла попасть… И вместе с тем во мне зрело убеждение что я уже была там.

Сайор вынула изо рта травинку, конец которой был изжёван так, что вся сладость исчезла, взяла её двумя пальцами и, улыбнувшись, бросила, как копьё.

– И ты повернула – сказала она. – Ты повернула и поплыла вдоль лески чтобы узнать мир на другом её конце.

– Правильно, – согласилась Рин. – Я оттолкнула миску, встала, попрощалась с фермером, его семьёй и ушла. А с тобой было так же?

– Нет, не совсем Но что-то похожее. Так что же ты обнаружила, когда тебя вытащили на поверхность воды?

– Я обнаружила, что нахожусь неподалёку от этого места. Неподалёку от Лайанхоума. Я была где-то за холмами и не могла его видеть, но даже если б смогла, всё равно не понимала, куда пришла и зачем. Просто я была здесь и всё. Но теперь я уже крепко сидела на крючке и не могла сорваться. Я пробиралась через бурьян и вереск, будто меня влекла сюда некая сила. Когда я вошла в деревню, я была страшна как растерзанное животное, которое едва может ходить. Дети с криком разбегались от меня, – Рин ухмыльнулась. – Взрослые, впрочем, тоже.

Сайор живо представила себе эту картину: еле живая женщина хромает по пыльной дороге к центру Лайанхоума, и яркая кровь течёт из её открытых ран.

Она не ответила на ухмылку Рин.

– Но ведь ты здорова сейчас, – заметила она.

– Да. Конечно же, чудес на свете не бывает, но, к счастью, со мной произошло именно чудо.

Сайор резко села.

– Что ты имеешь в виду? – прошептала она.

Рин сделала успокаивающий жест рукой.

– Всему своё время, – сказала она. – Так вот, я очутилась здесь скорее мёртвая, чем живая; и притом я мечтала умереть. Место это, казалось, было населено привидениями. И люди наблюдали за мной из-за каждого угла. Я чувствовала также, что садок рыбака поблизости. Я повернулась и хотела убежать. О как я желала убежать отсюда! Но выхода не было. Рыболов тащил меня по пыльной утоптанной дороге до маленького дома, стоящего на одной из боковых улиц, ведущих в сторону холмов. К этому времени я уже ползла: я видела лишь землю, камни и разорванную плоть своих еле шевелящихся рук. Они двигались одна за другой, снова и снова. Затем что-то подсказало мне взглянуть вверх и я взглянула.

Там, на расстоянии вытянутой руки, была серая стена из плохо пригнанных досок. Я с трудом встала на колени и, вглядевшись, заметила старую дверь, еле висевшую на своих петлях. Сначала мне показалось, что на досках глубоко выжжен знак табу, но он исчез прямо на глазах. Я подползла ближе, толкнула дверь, и она распахнулась, пропуская меня внутрь. Потом было какое-то помутнение, провал, а потом помню: я сижу на одном из неудобных стульев, сделанных дедом Лайана, и оглядываю комнату.

Сайор снова легла на траву. Если женщина-воин не любит, чтобы её торопили, не было смысла настаивать. Глядя в небо, Сайор слушала, как Рин рассказывала о грязи в доме, о пылинках в лучах солнечного света, о том, как боль покидала её тело, когда она сидела там. Несколько половиков давно истлели, оставив после себя на полу странный узорчатый след. А кривое зеркало на стене было чернее самой стены.

Сайор вновь прислушалась к её словам.

– Я была рядом с садком рыбака, – говорила Рин. – Но я ещё не попала в него. Я чувствовала руки, поднимающие меня; он держал меня осторожно, но крепко – я хорошо понимала, что не в силах вырваться из этой хватки, как бы я ни старалась. И я подчинилась. Я поднялась со стула и пошла к лестнице, которая вела на второй этаж. Ступеньки были очень старыми и гнилыми, но я не обращала внимания на свою безопасность: я уже умерла один раз и не боялась повторения смерти. Мне не стоило даже беспокоиться. Грубые деревянные ступеньки отчаянно скрипели, но держали мой вес. Вероятно, я хотела увидеть что-то новое и необычное, но передо мной оказался точно такой же покрытый пылью пол. Справа от меня была стена, а в ней дверь. Слева от меня простиралась покрытая пылью пустыня, из которой торчали лишь спинки кроватей и начало второй лестницы. Причём, если та лестница, по которой я поднималась, выглядела опасной, то вторая была просто самоубийственной.

Рин хохотнула, и Сайор улыбнулась в ответ. Ей понравился этот смех. Рин изгоняла свои старые воспоминания, которые так долго преследовали её.

– Ну и что было дальше? – спросила Сайор.

– Так вот, – продолжала Рин, – я прошла по комнате ко второй лестнице – у меня до сих пор занозы от неё – и начала подниматься.

Голос Рин изменился.

– Это было очень больно – больнее всего, о чём я могу припомнить. Я чувствовала себя так, будто оставляла внутренности на полу позади. Я даже хотела оглянуться, чтобы посмотреть на них, но это было слишком глупо. Рыболов всё ещё держал меня и тащил в свой садок.

И я начала карабкаться снова. У этой лестницы было только три пролёта, упасть казалось не так уж и больно. Вообще боль – обычное дело, с нею можно справиться. Хуже был страх, который пронизывал меня насквозь. Я сначала не замечала его, но потом он усилился так, что я чуть не повернула назад. Может, и рыба это чувствует в самом конце. Страх – это, наверное, не совсем подходящее слово. Точнее будет ужас.

Каким словом не называй, я чувствовала, что обязана влезть на этот чердак, причём не для себя, а для всего Альбиона; в то же время я сознавала – так же ясно, как сознаю сейчас, что лежу на траве: что, забравшись на этот чердак, я начну всё заново. Я буду ответственна за людей, умирающих от голода, от мечей и огня. И в этот раз всё будет гораздо хуже; хуже, чем тогда, когда нас вёл Лайан.

В этом месте рассказа Сайор громко засмеялась.

– Рин, – сказала наконец она. – Но ведь ты воин. Ты не должна бояться крови. Знаешь, когда я поняла, что ношу ребёнка Лайана, для меня сразу же стало очевидным: наступает новое лихолетье. Но ведь нам не привыкать, Рин!

– Нет, – мрачно возразила Рин. – К смерти невозможно привыкнуть. – И продолжила, помолчав: – На чердаке было маленькое окошко, в которое проходило необычайно много света. И, видимо, дождь постоянно заливал через это окошко. Удивительно, что пол подо мной не провалился. Казалось, там не было ничего, кроме куч мусора в углах под сводами крыши. Но я всё-таки заметила кое-что: прямо посередине было расчищено небольшое пространство, где кто-то свалил грудой куски коры. Рыболов. Я поняла, что это рыболов, как только увидела их. Казалось, прошло полжизни, прежде чем я решилась взять один из кусков кончиками пальцев. После этого я просто лежала и ждала смерти.

Лежала и ждала.

Некоторое время я даже чувствовала агонию. Я громко кричала – всё исчезло вокруг, кроме боли. Когда я вновь пришла в себя, то лежала, обхватив кучу коры, как будто это был мой ребёнок. Я была очень осторожна с этой корой, боялась, что она рассыплется в прах. Я чувствовала, как мои раны заживают. Я наблюдала, как обрывки кожи на локтях срастаются друг с другом, а затем разглаживаются и под ровной кожей наливаются мышцы. Мои плечи, которые болели очень давно, вдруг стали чесаться так, что я чуть не засмеялась – как будто кто-то меня щекотал. Затем я почувствовала, что боль отступила и сменилась ощущением силы, какой у меня никогда раньше не было. И так продолжалось довольно долго.

Рыболов. Кучка коры. Я не могла этого понять. Самое смешное, что всё выглядело очень естественно, только естественность эта отличалась от той, к которой мы привыкли. Это тяжело объяснить.

Сайор поёжилась. Она тоже иногда чувствовала, что за завесой, ограничивающей мир, могла существовать совершенно другая реальность. И порой эта завеса становилась такой тонкой, что она инстинктивно отстранялась от неё, в ужасе от возможного контакта.

– Ты говоришь, это была простая кора?

– Нет, – ответила Рин. – Не простая кора. На ней были магические знаки. Я пыталась разглядеть их поближе, но они расплывались у меня перед глазами или убегали куда-то в сторону. Конечно, не на самом деле – мне просто так казалось. Глаза видели эти знаки, но мозг отказывался воспринимать. Я думала об этом много раз. Сомневаюсь, что…

– Мои записи! – воскликнула Сайор. – Они пришли сюда!

Она вскочила на ноги и, не глядя назад, бросилась бежать в сторону Лайанхоума.

– Мои записи! – кричала она.

– Одеяла уже сухие, – буркнула Рин, подбирая их с земли.

* * *

Они сидели на чердаке, и их головы почти касались друг друга над грудой кусков коры и пергамента. Сайор дышала неглубоко и часто. Дыхание Рин было более глубоким, хотя она тоже заразилась волнением подруги. «Сайор, – думала Рин, – похожа на странную насильницу, которая, после многих лет ухаживаний, вдруг срывает одежду с единственной любимой женщины, никогда раньше не подвергавшейся такому нападению». Рин удивилась этой мысли, попыталась понять, откуда она взялась, и, кажется, нашла ответ. «Почему я не догадалась об этом раньше?» – думала она, глядя на загорелые колени Сайор. Прозрение, казалось, исходило от старой коры, которую Сайор называла записями.

Записи. Рин когда-то слышала это слово, но оно постоянно забывалось. Лайан учил, что слова всегда имеют значение. Точно так же, как имена выделяют конкретных людей и предметы, другие слова придают смысл абстрактным понятиям, иногда многократно увеличивая их значение. Давным-давно, когда Лайан был среди них, Сайор часто говорила с ним о своих записях, но Рин не обращала тогда на это внимания; она помогала выигрывать войну и в её задачи не входили мудрствования по поводу новых слов и концепций, создаваемых Лайаном каждый период бодрствования. Она применяла только те слова, которые имели практическое значение для их военного ремесла; концепции она почти всегда отбрасывала, как не имеющие отношения к повседневной действительности.

Рин неожиданно поняла, что звуки, которые издаёт Сайор – не просто частое дыхание. Было что-то ещё. Сайор поднимала то один кусок коры, то другой, держа их в руках с нежностью, которой Рин никогда не замечала в ней, и с её губ лился поток слов. Она не произносила эти слова: губы Сайор двигались инстинктивно, поэтому слова были едва различимы.

Это походило на тихий разговор, доносящийся откуда-то издалека.

Рин оставалось только одно: открыть свой мозг, свою душу для этих тихих слов. Сама идея о том, что эти странные, порой даже страшные значки могли что-то означать, расширяла её горизонты. Она до сих пор не понимала, кто сделал эти значки; а почему сделал – было ещё дальше от её понимания. Сквозь туманную завесу беспамятства, сквозь безвременье между смертью Лайана и приходом сюда, к ней вернулся еле различимый образ Сайор, которая сидела, прислонившись спиной к дереву, и с искажённым от напряжения лицом царапала что-то острой палочкой на куске коры.

Разве могли куски коры разговаривать с Сайор? Неужели именно это слышала сейчас Рин? Может, слова, слетавшие с губ Сайор, были только иллюзией? Может, куски коры обладали такой магией, что могли говорить губами Сайор?

– Рин, – сказала наконец Сайор, откинувшись назад так, что её ягодицы опустились на пол возле пяток, и напряжённо вглядываясь в глаза Рин. – Рин, здесь что-то не так.

– Не так? Что именно?

– Ты знаешь, что это? – Она небрежным жестом указала на сваленную в кучу кору.

Рин, конечно же, знала, что это.

– Нет, – солгала она.

– Это мои записи, – нервозно произнесла Сайор.

– Я ничего не знаю о записях, за исключением того, что они лечат людей. Меня, например.

– Эти записи сделала я.

– Значит, ты великий врач. – В голосе Рин не было сарказма. Некоторые крестьяне лечили лёгкие раны и болезни, используя для этого тщательно подобранные травы, и только люди Дома Эллона владели искусством взывать к магическим силам для восстановления здоровья. Когда Рин была ранена, она могла полагаться лишь на свой организм, ожидая, когда он самостоятельно залечит себя.

«Но ты умерла бы, если эти записи не привели тебя сюда, – сказал внутренний голос. – Такие раны никогда не зажили бы сами собой».

– Ты и впрямь великий врач? – через некоторое время спросила она.

– Нет, – ответила Сайор. Она посмотрела в глаза Рин и улыбнулась. – Я такая же крестьянка, как и ты, Рин, – добавила она. – Я сама не понимаю, почему прикосновение к этим кускам коры вылечило тебя.

Она сделала движение рукой над кучей тонких кусков коры и пергамента.

– Если бы я могла такое, – Сайор щёлкнула пальцами, – я бы властвовала надо всем Альбионом и делала бы со всеми всё, что хотела.

Она мелодраматично откашлялась и скрестила пальцы рук.

– Не шути со мной, – сказала Рин.

– Ты имела в виду «не шути надо мной», – сказала Сайор, вновь принимая серьёзный вид. – Извини – я не хотела.

– Это более серьёзно, чем врачевание. Да, да, я знаю, что ты хочешь сказать, – продолжала она. – Прошу тебя, не говори этого.

Сайор махнула рукой, как бы предупреждая невысказанные слова Рин.

– Если бы я могла врачевать, я была бы знахаркой. Если бы мои записи можно было использовать для лечения людей, я, без сомнения, использовала бы их для этого. Но это лишь одно из их свойств, и отнюдь не главное.

– Не понимаю, о чём ты говоришь.

– Скоро ты узнаешь об этом.

Сайор неожиданно схватила правую руку Рин. Естественной реакцией воина было – тут же освободить её, но хватка Сайор оказалась крепкой, и Рин пришлось подчиниться.

– Когда я попрошу тебя снова, – прошептала Сайор, – ты дашь мне руку сама.

– Хорошо. – По лбу Рин стекала струйка пота, и она вытерла её рукавом, надеясь, что Сайор не заметит.

Сайор не заметила. Она вообще не видела ничего, кроме кусков коры и пергамента, которые раскладывала перед собой, а затем складывала в аккуратную стопку. Рин видела только прямой пробор в её волосах.

– Дай мне руку.

Рин никогда не чувствовала страха, сражаясь с вооружёнными, хорошо обученными солдатами Дома Эллона, но теперь ей пришлось преодолевать огромное внутреннее сопротивление, чтобы подать руку Сайор.

– Теперь, – сказала Сайор, – коснись этих начерченных мною давным-давно значков, и пусть твоё тело почувствует то, что они скажут тебе.

Как только пальцы её коснулись значков и, ведомые твёрдой рукой Сайор, заскользили по ним, Рин почувствовала: значки пытаются говорить с ней. Её воспоминания о том времени, когда она воевала бок о бок с Лайаном, были фрагментарными – одни яснее, другие туманнее, и лишь некоторые связывались между собой в сколько-нибудь понятную картину. Теперь с почти болезненной ясностью она увидела всё, что было на самом деле – и пустяки, и чудеса самопожертвования, и то, как несколько крестьян отправились в путь под командованием человека с золотыми волосами, и то, как его волосы ярко сверкали на весь Альбион. Сайор заговорила:

– Всё это написала я. Всё. Но образы, которые ты видишь, создавала не я. Лайан научил меня раскладывать слова на значки, которые можно нацарапать на коре или написать чернилами на пергаменте, и когда я видела что-то, я делала несколько заметок, чтобы потом вспомнить увиденное. Образы же каждый создаёт сам. Мои слова лишь напоминают тебе о том, что ты видела.

Рин наконец убрала руку.

– Ты заодно с эллонами, – сказала она, отходя в противоположный конец чердака.

– Нет, – равнодушно заметила Сайор, на мгновение забыв о присутствии Рин и разглядывая стопку отобранных записей на полу. – Хотя, возможно, в моих записях и присутствует магия. Вполне возможно.

– Что ты имеешь в виду? – спросила Рин, снова подходя к Сайор, вопреки своему страху перед её могуществом.

Сайор опять села на корточки и посмотрела в лицо Рин.

– Ты считаешь магией то, что мои записи помогают тебе вспомнить прошлое? Для меня это не магия. Когда мы шли под командованием Лайана, я хотела зафиксировать все события, чтобы люди, которые придут после нас, знали о нашей попытке избавиться от Дома Эллона. Я не думала, что эта попытка завершится удачно, хотя и не говорила никогда об этом Лайану. Просто я хотела оставить после нас нечто большее, чем смутное воспоминание, чтобы всё-таки наступило время, когда такие же как мы крестьяне смогут прочесть мои записи и найти способ раз и навсегда сбросить эллонов с берегов Альбиона. Вот чего я хотела.

– А то, что я видела? – уже спокойнее спросила Рин, усаживаясь на грязный пол чердака.

– Это твоё воображение. Я же объясняла тебе.

Рин медленно начала понимать. Когда люди рассказывали ей разные истории, она не просто слышала слова: она видела все цвета и слышала все звуки, которые они описывали. Сайор знала, как делать то же самое, используя маленькие значки. Она каким-то образом ухитрилась так расставить эти значки, что люди, их имена, события и места, где они происходили, всплывали перед глазами, стоило лишь дотронуться до них. Сайор назвала всё это своими записями, но это было нечто большее, чем непонятные завитушки, которые эллоны часто выбивали на камнях и стенах своих крепостей и замков.

В записях Сайор была магия, только она не признавала это. Всё зависит от того, думала Рин, что считать магией. Для Сайор это всего лишь запись прошедших событий, для Рин магические письмена, обладающие силой, непреодолимой для простого смертного. Но ведь то же можно сказать и о самых обычных словах: они могут описывать одного человека и вызывать миллионы образов в воображении других. Для подобной цели предназначались и эти значки: с их помощью Сайор пыталась собрать вместе всё: людей и события – чтобы придать прошлому некое постоянство. Подруга Лайана хотела лишь этого, принимая участие в войне против Дома Эллона, но сделала она нечто совершенно другое.

Картины. Картины в голове. Их могли создавать записи Сайор.

Но кроме этого они могли залечивать самые страшные раны. Рин узнала это из собственного опыта, когда пришла в Лайанхоум.

– Почему они лечат?

– Потому что… потому что лечат.

– Чем ты так обеспокоена? – Рин наклонилась вперёд. Теперь, когда она понимала, какой эффект дают записи, если до них дотронуться, она больше не боялась магии. Она хотела помочь своей подруге, если, конечно, помощь требовалась.

– Пойдём вниз, – предложила Сайор, отворачиваясь. Она говорила будто сквозь слёзы, но глаза её были сухими.

– Ну пойдём, пойдём, – успокаивала её Рин.

Осторожно обойдя стопку записей, они подошли к люку, ведущему в пропахшие плесенью спальни.

– Подожди меня здесь, – сказала Рин, когда они спустились на второй этаж. – Я схожу за одеялами. Ведь не зря же мы мучились с ними возле реки.

Она ушла, и до Сайор донеслась её возня внизу.

– Есть хочешь? – крикнула Рин.

– Лучше в следующий период бодрствования, – ответила Сайор достаточно громко, чтобы Рин услышала. – Поешь сама.

– Ты ещё не рассказала мне, почему ты испугалась своих собственных записей.

– Потому, – пробормотала она больше для себя, – что последние были сделаны не мной – их дописал кто-то ещё. И они рассказывают о том, как у меня родится дочь Лайана. Что её имя будет Аня и что у неё будут золотые волосы, как у него, и зелёные глаза, как у меня. Но перед этим она будет обычным ребёнком, который играет в грязи и сидит у меня на коленях.

Сайор встала и перевернула матрац на кровати, где только что сидела. Тыльная сторона матраца оказалась не лучше, и она торопливо перевернула матрац обратно.

Она вытянула руку к окну, через которое пробивался золотой солнечный луч, растопырила пальцы и ей показалось, что она видит между ними некое свечение цвета расплавленной меди. В записях она видела ребёнка, но сейчас перед ней предстала лёгкая фигурка девушки с насмешливой улыбкой на лице. Девушка сидела на огромном сером скакуне, вооружённая с ног до головы. У неё даже был боевой топор.

– Привет, мама, – сказала наездница. – Я так долго ждала тебя.

– Пожалей их, – тихо сказала Сайор, не замечая движения собственных губ.

– Кого?

– Всех, кого ты можешь пожалеть.

Наездница исчезла и вместо неё Сайор увидела огромную поверхность Альбиона, медленно поворачивающуюся в пространстве до тех пор, пока весь мир не оказался вверх тормашками прямо над её головой. Она на мгновение съёжилась, но затем встала прямо. Если суждено умереть сейчас, она примет смерть достойно.

Изображение Альбиона вдруг стало удаляться и превратилось наконец в яркую точку на тёмно-бордовом небе. Сайор оказалась в пустоте – такой, какую она знала раньше, до того как пришла сюда, в Лайанхоум.

Сюда.

В Лайанхоум.

В словах теперь не было смысла. Куда бы она не посмотрела, везде только пустота и одна яркая точка – Альбион.

– Мама, ты испугалась? Не бойся.

Сайор закричала.

Но не было эха. Голос звучал как бы отовсюду.

– Мама, ты испугалась? Не бойся.

Аня.

С ней была Аня. Дочь, родившаяся у неё и у погибшего Лайана. Но более могущественная, чем он сам. Лайан. Любовник. И почти как сын.

Куда бы Сайор ни посмотрела, везде был яркий свет, до боли слепящий глаза.

– Мама… – раздалось теперь совсем издалека.

– Аня! – закричала Сайор с такой силой, что, казалось, голосовые связки вот-вот разорвутся.

– Мама… Загадочный свет померк. Голос исчез.

Падающая вниз головой Сайор была охвачена таким одиночеством, какого не испытывала никогда раньше.

Она не видела ничего и даже ещё меньше, если такое вообще возможно. В то же время она была чем-то большим, нежели весь Альбион. И в этой пустоте она осознала, что стала богиней. Но богиней добра или богиней зла? Она видела улыбку на лице Ани, женщины, которая родится из её утробы, и она видела зло в этой улыбке. Может быть, ей и показалось. Скольких людей она встречала, у которых были дружеские улыбки, а потом они пытались изнасиловать или даже убить её? И от скольких людей она отвернулась из-за их кажущейся глупости, а потом они оказывались просто верными своим убеждениям.

Могла ли осуждать Сайор ещё не родившегося ребёнка за его улыбку?