Текст книги "Фортуна Флетчера (ЛП)"
Автор книги: Джон Дрейк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)
14
Вернувшись к конвою, мы оказались героями дня. Как-никак, мы потопили французский военный корабль, пусть и маленький, и наши офицеры отлично проводили время: спускали шлюпки, чтобы навестить друзей на других кораблях и за бокалом кларета вновь пережить каждую деталь нашего короткого боя. А слава о Сэмми Боуне разнеслась по всему флоту.
Так флот неуклонно катился на юго-запад; мы вышли из зоны досягаемости крейсеров с французских атлантических портов, погода потеплела, а «купцы» научились держать строй. Адмирал успокоился и больше не гонял нас туда-сюда с потоками сигналов. Это дало капитану Боллингтону еще больше времени для артиллерийских учений и для нового вида тренировок, призванных натренировать нас в обращении со стрелковым оружием.
Учения с пистолетами мне всегда нравились, поскольку включали в себя большое удовольствие от стрельбы из флотского пистолета шестнадцатого калибра. Кстати, в наши дни много говорят ерунды о том, каким безнадежно неуклюжим был старый кремневый пистолет по сравнению с современным револьвером и даже на десятую долю не таким точным. Для диванных экспертов я бы отметил, что обычная дистанция для стрельбы из пистолета в морском абордажном бою – это длина вытянутой руки. Так что то, на что был или не был способен флотский пистолет в плане меткой стрельбы, не имело значения. Но что имело значение, так это его доказанная способность одним выстрелом уложить человека на месте, прежде чем он успеет раскроить вам череп абордажной саблей.
По какому-то недоразумению командования, мой первый опыт учений с пистолетами прошел под руководством мистера мичмана Уилкинса: тринадцати лет от роду, пяти футов ростом на цыпочках и весом в шесть с половиной стоунов. Этот офицер не имел над людьми той же власти, что некоторые из его старших товарищей.
Меня отправили вперед с несколькими другими, включая Джонни Бэсфорда, и я застал мистера Уилкинса, стоявшего, заложив руки за спину, у открытого ящика с пистолетами и пытавшегося выглядеть так, будто он посвящен в важные вопросы командования, о которых мы не знали.
– Взять по оружию, и живо! – сказал он, и руки с нетерпением потянулись к ящику. Тут же мы сделали то, что делает каждый дурак, впервые заполучивший пистолет.
– Бах! – говорю я, целясь в Джонни Бэсфорда и нажимая на курок.
– Бах-бах-бах! – говорит Джонни, тыча мне пистолетом в ребра и весело смеясь.
– Прекратить! Прекратить! – визжит мичман. – Никогда, никогда, НИКОГДА больше так не делайте, никто из вас! Откуда вы знаете, что они не заряжены, а?
Он был так зол, что нам всем стало стыдно, и на какое-то время он полностью завладел нашим вниманием. Он выдал нам по кремню и показал, как вкручивать его в губки курка с кусочком кожи для плотной посадки. Но это продолжалось недолго. Я увидел одного здоровенного болвана, который, нимало не понимая, что делает, сцепив зубы и обливаясь потом, тянул за курок, пока металл с хрустом не лопнул.
– Эй! – глупо сказал он. – Отвалилась! Бракованная, поди…
Мистер Уилкинс подскочил и выхватил у него пистолет.
– А ну дай сюда, болван ты навозный! – сказал он. – Я за них отвечаю перед мистером Уильямсом. Замолчи, или я передам ему твое имя!
Старый моряк затоптался на месте, бормоча, что это нечестно и почему ему нельзя другой, а урок продолжался. Мистер Уилкинс поднял промасленный бумажный патрон размером с мизинец.
– Итак… как мы заряжаем патроном? – спросил он. Риторический вопрос, который ему не следовало задавать. Мы все видели, как это делают морпехи, и полдюжины голосов ответили разом.
– Молчать! – сказал он и выбрал Джонни Бэсфорда, который кричал громче всех. – Ты! Если ты такой умный, покажи нам, как это делается.
– Есть, сэр! – сказал Джонни. – Сначала откусываешь ему голову, а потом затравочку… – Он по всем правилам разорвал патрон зубами, оставив пулю во рту. – Бу-бу-бу, – пробормотал он, аккуратно насыпая порох на открытую полку замка. Он захлопнул ее, перевернул пистолет стволом вверх и высыпал остальной порох.
Восхищенная тишина опустилась на класс. Возможно, в нашем Джонни было нечто большее, чем мы думали.
Тут мы все пошатнулись, когда корабль накрыла необычно большая волна. Я налетел на Джонни, и он упал. Я помог ему подняться и ободряюще хлопнул по спине.
– Давай, Джонни! – сказал я.
– Так, – сказал мистер Уильямс, – продолжайте: пулю! Пулю! Выплевывайте ее в ствол!
Джонни стоял с луноподобным и несчастным лицом, не двигаясь.
– В чем дело? – спросил мичман.
– Прошу прощения, сэр, – сказал Джонни, – не могу… я ее, тварь, проглотил.
Последовавший за этим хохот привлек лейтенанта Уильямса, который пришел посмотреть, что происходит. На этом веселье закончилось, и больше учений с пистолетами под руководством мичмана Уилкинса не было.
Лейтенант Уильямс был первоклассным стрелком из своей пары дуэльных пистолетов с нарезными стволами, созданными для точной стрельбы. Он развлекал матросов, проделывая дыры в корабельных галетах, которые держали добровольцы, на расстоянии всей длины квартердека. Он никогда не промахивался, и у него никогда не было недостатка в нетерпеливых, ухмыляющихся добровольцах.
Но его настоящей любовью была сабля, и он всегда руководил учениями с абордажными саблями. На борту «Фиандры» это называлось «фехтованием на дубинках», поскольку мы тренировались с деревянными палками около трех футов длиной и полутора дюймов толщиной. У них были плетеные гарды для защиты руки, и они были схожи по размеру и весу с флотской абордажной саблей, с тем преимуществом, что, ударив противника, вы его не убивали.
Я никогда не любил фехтование на дубинках. Оно было совершенно противно моей натуре, и тот факт, что я оказался в нем хорош, не имеет ни малейшего значения.
Мистер Уильямс демонстрировал различные удары, а мы повторяли за ним, топая по палубе и рассекая пустой воздух. До этого момента все было хорошо. Я не возражал. Но затем он ставил нас в пары, чтобы мы сражались в квадрате, начерченном мелом на палубе. Бои были ожесточенными и заканчивались только падением дубинки, или вытеснением человека из квадрата, или разбитой головой – а это означало настоящую кровь на черепе. Предполагалось, что мы должны презирать простые синяки, да поможет нам Бог. Следовательно, только те, кто был хорош в фехтовании на дубинках, получали от этого удовольствие. Тем не менее, как и со всем остальным на корабле, нам приходилось вкладывать в это всю душу, нравится нам это или нет, поскольку лейтенант Уильямс считал фехтование на дубинках отличным способом пробудить в команде агрессивные инстинкты. И это, черт возьми, так и есть, ребята, для простой команды. Для них это как материнское молоко, но я позволю себе не согласиться, когда дело касается меня. Получать по башке дубовой палкой – не мое представление о веселье.
Сам Уильямс был блестящим фехтовальщиком: быстрым, ловким и умным и, без сомнения, лучшим на корабле. В фехтовании на дубинках он был в своей стихии: сбросив сюртук и засучив рукава, он был среди нас, хлопая матросов по плечу, смеясь и подбадривая нас и всегда хваля мужество проигравших, чтобы они не унывали. Он был прирожденным лидером, и люди готовы были выложиться на полную, просто чтобы доставить ему удовольствие. Это даже на меня немного действовало, пока он был рядом и подбадривал меня.
К несчастью, он сразу же меня приметил. Будучи таким крупным, неудивительно, что меня заметили, но он уделял мне особое внимание и даже развил во мне определенное мастерство в этом деле. Я был так силен, что любой мой удар обрушивался с огромной силой, и я довольно быстр для своего роста. Я не фехтовальщик и не претендую на это, но, полагаю, в своей тяжеловесной манере я представляю собой опасного противника.
Итак, вы спросите, если я был так хорош, то почему же я не любил фехтование на дубинках? Ответ был головорезом по имени Билли Мейсон. Он и его сотрапезники были отборной коллекцией конокрадов и карманников, которые оказались на флоте лишь потому, что какой-то судья предложил им выбор: служба или виселица. На всех кораблях есть свои паршивые овцы, и все паршивые овцы «Фиандры» были собраны в кубрике Билли Мейсона.
И Билли был признанным «петухом корабля», то есть мы знали, что он может свалить любого из нас, кого выберет. Поэтому мы относились к нему с осторожным уважением. Кроме того, после лейтенанта Уильямса Мейсон был лучшим и в фехтовании на дубинках, и когда я подал надежды и начал разбивать головы, лейтенант настоял, чтобы меня ставили в пару в основном против Мейсона.
– К черте, Флетчер! – говорил он с сияющей улыбкой. – И наш чемпион…
Билли Мейсон был уродливым зверем с избитым лицом и короткими седыми волосами. С головы до пят он состоял из одних мышц и обладал абсолютной уверенностью профессионального бойца. Ему было около сорока, за плечами – целая жизнь побед, и он был из тех, кто без раздумий и жалости изобьет любого, кто встанет у него на пути, будь то старый или молодой, здоровый или калека. По словам Сэмми, он был инструктором в академии Мендосы в Лондоне, преподавал бокс и фехтование на дубинках, пока не покалечил слишком много клиентов.[14]14
Память Флетчера, должно быть, здесь его подводит. Мейсон никак не мог работать в академии Мендосы, поскольку она открылась только в 1795 году, в год, когда Мендоса уступил титул чемпиона Англии по боксу «Джентльмену» Джексону. Возможно, Мейсон работал в академии Броэма в Хеймаркете, которая существовала с 1747 по 1789 год. (С.П.)
[Закрыть]
Но Уильямс ценил его на вес золота за его мастерство. Стиль Мейсона был очень похож на стиль лейтенанта: экономные движения и все зависело от гибкости кисти. Я понял, что он из себя представляет, как только меня поставили против него в первый раз.
– А ну, подходи, сынок! – сказал он своим гнусавым лондонским акцентом. И он поманил свободной рукой и опустил дубинку, создавая впечатление, будто открыт для удара.
– Давай, Флетчер! – сердечно крикнул лейтенант Уильямс. – На этом корабле нет места сачкам!
– Давай, Флетчер! – заорали мои товарищи, и со всех сторон раздался рев. Они не любили Мейсона, ни капельки, и им не терпелось увидеть, как его побьют. От того, что столько людей меня подбадривало, у меня прямо дух захватило.
Так что я пошел вперед, как меня учили, и нанес ему удар. Он бы оглушил гориллу, если бы попал, но Мейсон ухмыльнулся мне и отступил в сторону. А потом – вжик-стук! – и он огрел меня по голове.
– Давай, парень! – сказал он и нанес удар с точностью кобры: запястье, локоть, колено, всегда выбирая кость, где боль была адской, и никогда не тратя силы впустую. Так все продолжалось гораздо дольше. Он мог бы победить меня за секунды, если бы захотел, просто навалившись со всей силой. Но он этого не делал, потому что слишком наслаждался игрой. Так что его дружки улюлюкали, а остальные стонали, и я был выставлен дураком. Я не мог нанести ему ни одного удара, он был слишком хорош для меня. А он мог бить меня где и когда хотел. Наконец он намеренно ударил точно в локтевой сустав, парализовав конечность до самых кончиков пальцев. Боль была мучительной, и моя дубинка с грохотом бесполезно упала на палубу.
– Молодец, Мейсон! Молодец, Флетчер! – крикнул мистер Уильямс. – А теперь пожмите руки, как и подобает добрым парням… а вы, остальные, поприветствуйте их обоих!
После этого мне приходилось регулярно встречаться с Мейсоном. Уильямс, очевидно, считал, что для меня будет честнее сражаться с Мейсоном, чем с теми, кого я мог легко победить. А Мейсону это давало некоторую разминку, поскольку я, по крайней мере, оказывал большее сопротивление, чем кто-либо другой. Кто-либо, кроме лейтенанта Уильямса. В редких случаях он сам выходил в начерченный мелом квадрат и демонстрировал, что даже у нашего Билли есть хозяин.
Но даже тогда он никогда не выкладывался на полную. Он фехтовал ровно столько, чтобы проверить свое мастерство, а затем заканчивал бой какой-нибудь шуткой, от которой все смеялись, даже Мейсон.
Мне и так было несладко встречаться с Мейсоном дважды в неделю на дубинках, но по какой-то причине этот мерзавец по-настоящему на меня ополчился, и я оказался с ним в смертельной схватке, с реальным шансом остаться калекой. Жаль только, что я не смог этого избежать, но я по уши влип, прежде чем понял это. Игра началась с драки на камбузе во время ужина. Драки на камбузе были обычным делом на корабле, ибо, помимо еды, над которой уже успел поиздеваться корабельный кок, нам разрешалось готовить и свои собственные блюда.
А это означало, что десятки из нас толпились в узком, душном пространстве, и терпение быстро иссякало. У каждого кубрика для этого был свой котелок, и за небольшое вознаграждение Его Высочеству Коку мы могли поставить их на его плиту, чтобы состряпать что-нибудь по своему вкусу. Все котелки были из кладовой казначея и выглядели одинаково, так что случайно прихватить чужой котелок было еще одним источником ссор. Поскольку я так вымахал, обязанность забирать наш котелок обычно ложилась на меня. Я мог легче пробираться сквозь толпу и теперь ловко расчищал себе путь, работая локтями по ушам товарищей. Примерно через две недели после того, как мы начали фехтовать на дубинках, я был на камбузе, чтобы забрать наш котелок и карри по-индийски, которое мы приготовили. Я весело проталкивался сквозь толпу, ругая кока, как и все остальные, и потянулся за нашим котелком, когда чья-то рука метнулась вперед и схватила его.
– Это еще что такое? – спросил я смелым голосом, ибо видел, кто это: длинный тощий тип по имени Баркер, со странным дергающимся глазом, так что никогда не знаешь, куда он смотрит.
Он был выше меня, но весил вдвое меньше, и большая часть команды его откровенно презирала, поскольку у него была репутация доносчика боцману.
За это его выгнали из трех или четырех артелей, пока он не нашел компанию, которая могла его терпеть. Я усмехнулся, но он уставился в ответ, наглый как черт, и имел наглость со мной спорить.
– Это наш котелок! – резко сказал он.
– Отвали! – сказал я и отдернул его руку. Я бы на этом и закончил, но он схватил меня за запястье и начал бороться. Силы в руке у него не было, но он раздражал меня своей настойчивостью.
– Проклятый ублюдок! – сказал он. – Вор!
И наступила тишина, когда люди отступили назад. Брань на нижней палубе была обычным делом, но назвать человека вором было смертельным оскорблением. Волна гнева захлестнула меня, и я, не думая, наотмашь ударил его и отправил в полет. В нем не было ни капли веса, и он попятился, пока не споткнулся и с грохотом не сел на палубу. Все рассмеялись, я почувствовал себя донельзя ловким парнем, и Баркер встал.
– Смейся, пока можешь, парень, – сказал Баркер, – я расскажу Билли, что ты сделал.
– К черту Билли! – сказал я, и громкое «ура» эхом прокатилось по камбузу. Все старые моряки хлопали меня по спине, и голова у меня раздулась до невероятных размеров.
Господи всемогущий, каким же я был дураком! На лице Баркера была мерзкая ухмылка, но даже тогда я не видел, что грядет, и вернулся в наш кубрик, как король каннибальских островов. Слух о моем поступке бежал впереди меня по нижней палубе, обрастая подробностями с каждым рассказом. К тому времени, как я добрался до нашего кубрика, Сэмми и остальные уже все знали.
– А вот и он! – сказал Сэмми, сияя от уха до уха.
– Здорово ты ему сказал! – добавил Норрис.
– Хе-хе-хе! – хихикнул Джонни Бэсфорд.
– Дал Мейсону от ворот поворот, да? – спросил Сэмми, и на моем безоблачном горизонте появилась первая тень.
– Нет, – сказал я, – это был Баркер.
Улыбка сошла с лица Сэмми, и он стал смертельно серьезен.
– Джейкоб, парень, ты ведь сказал это Мейсону, правда?
– Нет, это был Баркер.
– Христос! – сказал Сэмми. – Ты оскорбил Билли Мейсона перед всем кораблем. Разве ты не знаешь, что это одна из его забав – красть чужие котелки? И он всегда использует для этого Баркера. Так он добирается до тех, на кого ополчился.
– Сэмми! – сказал Норрис. – Вот он идет!
Мы посмотрели и увидели фигуру, идущую по палубе со стороны кормы. Он шел, как тигр, полный угрозы, и тишина следовала за ним, как волна. Вся палуба слышала каждое последующее слово. Он надвигался на нас, как рок, и остановился у нашего стола.
Вблизи он был еще страшнее, если такое вообще возможно. Его лицо состояло из одних костей. Тяжелая челюсть, тяжелые брови, блестящее лицо с вытаращенными глазами.
– Сидеть! – сказал он, и мы шестеро сели, как собаки.
Сэмми сделал все, что мог.
– Ну-ну, Билли! – сказал он, веселый как никогда. – Давай-ка мы с тобой это обсудим за стаканчиком рома. Норрис, принеси бутылку!
Сэмми протянул руку, чтобы дружески взять Мейсона за локоть. Хрясь! Ударив с яростной точностью, Мейсон со всей силы опустил костяшки пальцев на запястье Сэмми. Это было так внезапно, что Сэмми, который молча выдержал тридцать шесть ударов плетью, взвизгнул от боли. Мейсон усмехнулся.
– Заткнись ты, старый хрыч. Ты мне не нужен… мне нужен он! – Он ткнул в меня толстым пальцем. – Ты, Флетчер! Ты мне дашь три вещи, или я буду ссать на тебя каждый раз, как увижу. Первое: отдай мне мой ужин, сейчас же! – Он указал на котелок с рагу.
Я посмотрел на Сэмми в поисках совета, и он едва заметно кивнул. Я подвинул котелок к Мейсону.
– Хорошо! – сказал тот. – И второе: извинись, что пытался отнять его у моего приятеля.
Я снова посмотрел на Сэмми, и он кивнул.
– Прости, – тихо сказал я.
– Громче! – приказал он. – Скажи громко.
– Прости! – повторил я.
– Теперь третье, чтобы все здесь знали, кто вор, а кто нет: ты принесешь мне мой ужин и пойдешь за мной к моему кубрику, сзади.
Сделать это означало бы позор и унижение перед всем сообществом, в котором мне предстояло жить. Вся нижняя палуба замерла в напряженном молчании. Я посмотрел на Сэмми, и он опустил голову. На этот раз он ничем не мог помочь, и решение было только за мной.
– Нет, – сказал я, – я отдал тебе ужин и извинился. Разве этого не достаточно?
– Все или ничего, – сказал Мейсон.
– Нет, – повторил я. Я боялся его, но еще больше боялся того, что он требовал.
– Хорошо! – сказал он. – Тогда встретимся завтра на баке, и я тебя как следует отделаю, Флетчер. Мой приятель договорится с этим. – Он указал на Сэмми и осклабился, как череп. Затем он поднял котелок с рагу. – Можешь оставить себе это ниггерское дерьмо, – сказал он и перевернул котелок на наш стол, так что рагу выплеснулось и растеклось повсюду.
Затем он гордо удалился, оставив нас в позоре от того, как один человек подчинил себе шестерых.
– А ну, парни, – сказал Сэмми, – давайте уберем это, – и мы принялись за дело, неловко, как пьяные.
– Мы не можем пойти к мистеру Уильямсу? – отчаянно спросил я.
Сэмми усмехнулся.
– Клятые офицеры! Какое им дело? – Он кивнул в сторону кормы. – Они уже обо всем знают, делают ставки и рассказывают друг другу, какие у них на нижней палубе бойцовые псы. Тебе придется с ним драться, Джейкоб. – Затем он оглядел меня, и ему в голову пришла мысль. – А впрочем, почему бы и нет? Посмотри на себя, какой ты здоровый, чертяка, может, и победишь!
Сэмми всячески пытался меня подбодрить, но душа у меня была свинцовой. Я был очень молод, помните, и люди получше меня боялись Мейсона. Сам Сэмми рассказывал мне, что вскоре после вступления «Фиандры» в строй, один безумный ирландец, сильный как бык, по имени О'Мира, бросил вызов Мейсону, и тот основательно втоптал его в палубу, выбив один глаз и переломав все пальцы. После этого О'Миру списали со службы, и он уже никогда не был прежним.
Вскоре после ухода Мейсона к нашему кубрику с важным видом подошел его дружок Баркер, ухмыляясь так, что молоко бы скисло на расстоянии мили. Он и Сэмми назначили время моей встречи с Мейсоном. Местом, как обычно, был бак, где всегда происходили все драки между членами команды, как можно дальше от глаз офицеров. Это устраивало и офицеров, и матросов, поскольку первые могли делать вид, что не знают о происходящем, а вторые – спокойно наслаждаться зрелищем. И если это покажется странным современному вкусу, я бы отметил, что в моей юности любой джентльмен считал своим правом обменяться выстрелами из пистолетов с любым другим джентльменом, который его оскорбил. Так что, оставляя команде право улаживать свои разногласия, офицеры лишь оказывали нам ту же любезность.
В оставшееся время я могу лишь сказать, что был рад, что флот держал меня слишком занятым для серьезных переживаний и отправлял в гамак слишком усталым, чтобы делать что-то, кроме как спать. Тем не менее, я надеялся, что случится что-нибудь невозможное, и мне не придется встречаться с Мейсоном… пожалуйста, Боже, пусть это будет завтра, и все закончится… пожалуйста, пусть это будет три недели назад… или за минуту до того, как я толкнул Баркера, чтобы я мог позволить ему забрать этот чертов котелок… Но это не помогло, и роковой момент настал, когда я шел на бак со своими товарищами, а Сэмми вливал мне в уши слова о том, как держать кулаки, и как наносить удар, и еще дюжину вещей, на которые я не обращал внимания. Меня тошнило, и внутри было пусто. Сердце мое скакало, как лошадь, а колени дрожали.
Большая часть команды собралась там, а боцман Шоу и сержант морской пехоты Арнольд следили за порядком. Ставки на корабле были бешеными, и эти двое поставили на разные стороны. Сержант поставил свои деньги на Мейсона, а боцман – на меня. По правде говоря, это мероприятие было таким же официальным, как и любая другая деятельность на борту. Все знали, что происходит, и офицеры делали свои ставки, как и все остальные.
Я увидел Мейсона в окружении его дружков, уже раздетого до пояса. Его коричневое лицо и руки странно контрастировали с белым телом, но он был сплошь из твердых мышц и выглядел ужасающе. Он пританцовывал на носках, как боксеры, нанося удары в воздух и вертя головой.
– Флетчер! – сказал он, увидев меня. – А ну, подходи, сынок!
И его дружки рассмеялись и зааплодировали. Особенно Баркер. Затем Сэмми уже стаскивал с меня куртку и рубашку и что-то бормотал. Я видел его лицо, встревоженное и серьезное, пытающееся дать совет, но ничего из этого не проникало сквозь охвативший меня страх, и вскоре боцман уже подводил меня и Мейсона к «черте», начерченной мелом на палубе. Бой закончится, когда один из бойцов не сможет встать и подойти к черте. Других правил не было.
– Начинайте! – сказал боцман и отошел в сторону.
Море лиц окружало нас. Люди были со всех сторон и на такелаже, нетерпеливые и глазеющие с восторгом. Собачьи бои и тому подобное – это весело, но нет ничего более приятного человеческому духу, чем наблюдать, как двое мужчин разбивают друг другу лица в лепешку, когда нет предела разрешенному ущербу, и когда ни один из них – не ты сам. Я встал, как велел Сэмми, и поднял кулаки, но чувствовал себя как смерть в холодное понедельничное утро.
Мейсон подскочил и нанес удар правым кулаком. Я инстинктивно поймал его на левую руку. Он ухмыльнулся и сделал то же самое снова. Я поймал и этот. В конце концов, это было не так уж и плохо. Возможно, я был лучше, чем боялся. Затем он сделал это в третий раз, и я двинулся, чтобы перехватить удар, как он и рассчитывал… ВЖИХ-БАХ! И что-то с тошнотворной силой приземлилось мне на нос. Я даже не видел удара.
Хлынула кровь, и палуба закружилась. Мейсон смеялся, и его дружки смеялись над простой, дурацкой уловкой, на которую он меня поймал, и он снова пошел в атаку. Он нанес серию ударов, чтобы отвлечь мое внимание, затем пнул в колено так, что вся нога онемела от боли, проскользнул под мою защиту, чтобы схватить меня за талию, и бросил через бедро на спину. Когда я с трудом поднялся, он сильно ударил меня в почки, и боль от этого удара снова свалила меня. Затем он отскочил, чтобы дать мне подняться, и повел меня, неуклюжего, за собой, как загарпуненного кита, чтобы устроить для компании показательное выступление своего мастерства. Удар! Удар! Удар! По моему раненому носу, расслабленно, легко и без усилий. Каждый удар был мукой, но месяцы в море сделали меня крепким, и прошло немало времени, прежде чем я снова упал. Вернее, на этот раз мне показалось, что это я стою на месте, а палуба с грохотом поднимается мне навстречу. Я думал, что это конец, но на меня вылили ведро холодной морской воды, и мои товарищи подняли меня, задыхающегося и отфыркивающегося, на ноги. Шок прояснил мою голову, и я увидел, что Сэмми Боун хлопает меня по лицу, чтобы привести в чувство. Он был в ярости, и я понял, что он на меня кричит.
– Ты даже не попытался ударить этого ублюдка! Кто ты вообще такой? Что ты за человек? Опусти голову и иди на него! Посмотри, какой ты здоровый, чертяка! И если ты не будешь драться, то можешь не возвращаться в наш кубрик, потому что ты нам не нужен! – Он дал мне пощечину, от которой у меня зазвенело в ушах. – Ты меня слышишь? – крикнул он и впился мне в глаза. Я кивнул. – Тогда иди и ударь его! – крикнул Сэмми. – УДАРЬ ЕГО!
Он толкнул меня вперед, и там стоял Мейсон, улыбаясь и горя желанием продолжить. Христос, как же я ненавидел этого человека! Он победил меня честно и справедливо. Но этого было недостаточно; он хотел большего, он хотел причинить настоящую боль. И вот он стоял, наслаждаясь удовольствием от этого, мерзавец. Проблема была в том, что, несмотря на мою огромную силу, я его боялся. И разве он этого не знал! Я не бил его, потому что надеялся, что он оставит меня в покое, если я его не разозлю. Но он не собирался оставлять меня в покое. Я это видел. Так что же мне было делать? Это был еще один поворотный момент в моей жизни, такой же важный, как тот момент на носу «Булфрога». Ужас опасно близок к ярости, и я с одинаковой легкостью мог оказаться по любую сторону этой черты.
Но я вспомнил слова Сэмми, и они пробудили во мне то, о чем я и не подозревал. Страх исчез, и на смену ему пришла безумная ярость. Я ринулся на Мейсона, дико размахивая кулаками. Он был чертовски хорошим боксером и пару раз крепко мне врезал. Но я был в ярости берсерка, и меня было не остановить, и он ощутил на себе всю тяжесть моих шестнадцати стоунов. Грубой силой я проломил его защиту и как следует всадил ему под ребра.
Удар отдался по всей руке, а из него, словно из мехов, вышибло дух. Ноги его подкосились, он пошатнулся, задыхаясь, с полузакрытыми глазами. Он не соображал, какой сегодня день, и был совершенно открыт для удара. И тут же я со всей мочи врезал ему правым кулаком прямо в переносицу. Хрясь! Звук был такой, будто ядро угодило в корову. Он рухнул, и его голова с таким стуком ударилась о палубу, что капитан, должно быть, услышал это в своей каюте.
Триумф и восторг! Боцман Шоу щелкнул пальцами перед носом у сержанта Арнольда, матросы взревели, а все усилия дружков Мейсона не смогли привести его в чувство. Сэмми потом говорил, что единственное, что омрачало этот чудесный миг, – это страх, что я, возможно, и впрямь убил ублюдка.
Потом меня с триумфом водили по всему кораблю, огромные суммы переходили из рук в руки, а мои товарищи по артели (поставившие на меня свой грог) собрали столько выпивки, что в ней можно было бы утопить весь фрегат.
Мейсон довольно скоро оправился и с тех пор ненавидел меня как чуму. Он не забыл и не простил, и ни в коем случае не собирался оставлять меня в покое. Но теперь он знал, что в кулачном бою у него появился хозяин, и больше не лез на рожон. Время от времени я видел, как он со своими дружками сверлит меня взглядом и что-то бормочет, словно выжидая удобного случая. Но дальше этого дело не шло, и я его больше не боялся, ибо этот бой изменил меня. Он изменил весь мой взгляд на мир. Я всегда чувствовал свое превосходство над другими благодаря уму. Но теперь я обрел и физическую уверенность, если вы понимаете, о чем я. И что еще важнее, этот бой принес мне первое повышение.
