Текст книги "Фортуна Флетчера (ЛП)"
Автор книги: Джон Дрейк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)
19
– Ах ты так, сэр?.. Получай! И вот это! И ВОТ ЭТО! В похоти зачат, в ней и не пребудешь!
Хрясь, хрясь, хрясь, во благо души моей. Мой милостивый опекун и благодетель, преподобный доктор Вудс. Не помню, какие мои грехи вызывали такие побои, или что я мог сказать, или какие вопросы задать, вероятно, по всей невинности, но, клянусь Георгом, я помню, как добрый доктор лупил меня хлыстом, пока у него не уставала рука. «В похоти зачат…» – было его любимой фразой, и он говорил мне ее много раз. В детстве я знал, что это постыдно, но не знал, что это значит. Позже, когда я познал жизнь, я предположил, что, должно быть, я отродье шлюхи, подброшенное к церковным дверям и воспитанное на милостыню доктора. Отчасти поэтому я так страстно желал заработать денег и возвыситься в собственных глазах. Так что спасибо вам за это, добрый доктор.
Но я делюсь с вами этим веселым эпизодом из своей ранней жизни не ради забавы, а чтобы объяснить одну странность моего характера, какой она была в мае 1793 года, когда «Фиандра» приползла обратно в Портсмут в ожидании ремонта. Вот он я, восемнадцати лет, в расцвете молодости и сил, и до смерти напуган, потому что мне вот-вот предстоит ответить за хвастовство в деле, о котором я мало что знал, и по поводу которого Сэмми и другие мои товарищи всю дорогу домой облизывались. Это облегчало им тяготы и ускоряло всякое их начинание.
В итоге им пришлось подождать несколько дней, чтобы получить желаемое. Во-первых, у капитана Боллингтона были дела, и ему нужно было провести пару ночей на берегу. Это включало в себя такие мелочи, как доклад флотскому и портовому начальству, а также организацию ремонта и пополнения запасов для корабля.
Но в основном это касалось действительно важного дела – изо всех сил дергать за ниточки, чтобы сохранить свое драгоценное независимое командование у французского побережья. Для команды важнее был вопрос жалованья. «Фиандра» находилась в кампании с 24 февраля, когда на нее прибыл капитан Боллингтон. Но корабль принимал людей месяцами до этого, и некоторые из его команды, включая Сэмми, Томаса и Джима, числились в книгах мистера Макфи с ноября предыдущего года. Другим членам команды полагалась премия для добровольцев, и никто из нас до сих пор не получил ни пенни, и все это должно было быть выплачено единой суммой.
Наконец, в одно прекрасное утро, в баркасе под присмотром двух щеголеватых джентльменов из казначейства, в париках и очках, прибыл большой железный сундук. Под охраной морпехов на квартердеке был установлен стол мистера Макфи, и вся команда была собрана для получения жалованья. Так огромная сумма почти в три тысячи фунтов серебром и золотом перешла на наш корабль. Поистине радостное событие, дополненное веселой музыкой, которую исполняли наши сицилийцы. Но это была лишь малая толика той радости, что последовала за этим.
Вид баркаса казначейства, направлявшегося к берегу, возвестил всему миру, что команда «Фиандры» получила жалованье, и это послужило сигналом для флотилии небольших судов, которые, словно актеры, ожидающие своего выхода, устремились к нам. Раздался рев матросов, и корабль накренился, когда они всей толпой бросились к борту, обращенному к берегу, чтобы лучше рассмотреть приближающееся зрелище.
– Мистер боцман! – крикнул лейтенант Уильямс. – Построить людей на корме!
И воздух наполнился свистом боцманских дудок, созывавших всю команду к трапам квартердека, куда нас вызывали, когда капитан Боллингтон хотел что-то сказать.
Я оказался рядом с Сэмми Боуном и моими товарищами по артели. Сэмми ухмыльнулся мне и ткнул в ребра.
– Уже скоро, парень! – сказал он, и в ответ я понимающе подмигнул и ткнул его в ответ, до последнего играя свою роль.
– Тишина на нижней палубе! – взревел мистер Уильямс, и в толпе воцарилась тишина. Весь шкафут перед квартердеком был забит матросами, с нетерпением смотревшими на капитана Боллингтона и офицеров.
– Мистер Уильямс! – сказал капитан. – Будьте так добры, взгляните на те шлюпки и выскажите мне ваше ценное мнение.
Он кивнул на флотилию. Лейтенант Уильямс с притворно-серьезным видом поднял подзорную трубу и осмотрел шлюпки.
– Это же жены матросов, сэр, клянусь, – сказал он.
– Очень хорошо, мистер Уильямс, – ответил капитан. – Тогда отправьте молодых джентльменов на берег с капелланом, а вы можете принять жен на борт.
Восторженный вой и крики приветствовали это, и я не думаю, что какая-либо корабельная шлюпка за всю историю мореплавания была когда-либо так быстро вывалена за борт и спущена на воду. Затем капеллану помогли спуститься за борт вместе со всеми болтливыми мичманами и их пожитками. Те, что постарше, хорошо понимая, что к чему, выглядели не слишком довольными, но младшие от восторга прыгали на месте. (Юнги, заметьте, были оставлены, чтобы стать свидетелями всего, что последует.)
Незаметно капитан Боллингтон покинул квартердек и удалился вниз. Корабль охватила атмосфера карнавала, каждый матрос свесился за борт и перекрикивался со шлюпками. На корабле, казалось, царил беспорядок, и к этому времени я уже был на квартердеке у вант грот-мачты. Мы с Сэмми забрались повыше, чтобы лучше видеть, и матросы взревели от удовольствия при виде дюжины шлюпок с «женами», которые теперь быстро приближались.
Что до меня, то у меня внутри все оборвалось. Ибо, за исключением одной шлюпки, полной еврейских торговцев, и за исключением гребцов на веслах, эти шлюпки были битком набиты цветом портовых шлюх Портсмута. «Фиандру» вот-вот должны были взять на абордаж женщины. А я все знал о женщинах, потому что преподобный доктор Вудс мне все о них рассказал. Клянусь Георгом, он мне рассказал! Он рассказал мне о женщинах, и о ГРЕХЕ, и о ПОСТЫДНЫХ БОЛЕЗНЯХ, которые губят прекрасных молодых людей (я часто задавался вопросом, как он стал таким экспертом в этом деле). Затем этот прекрасный христианский ученый отвешивал мне очередную порцию побоев, и мы опускались на колени, чтобы молиться о моем избавлении от дочерей Иезавели. Так что я получил некоторое образование от своего опекуна. Кроме того, Полмут был морским портом, полным моряков, а один из Божьих законов гласит, что где есть моряки, там есть и женщины. Так что я видел, как они кокетничают, строят глазки и пытаются поймать взгляд моряка Джека. Так что, мои веселые ребята, не то чтобы я не узнавал женщину, когда ее видел.
Более того, не то чтобы женщины меня не интересовали. Ибо, когда я подрос и начал по субботним вечерам выбираться в такие места, как заведение матушки Бейли, я встречался с женщинами лицом к лицу. И некоторые из них были восхитительны, и с ними было чертовски весело. К тому же, мои приятели рассказывали мне обо всех своих похождениях. Так что невежественным я тоже не был. Но благодаря доктору Вудсу я сам так ничего и не сделал, потому что слишком многое из его учений укоренилось в моем юном уме. Как говорят иезуиты: «Дайте мне ребенка до семи лет, и я дам вам мужчину!»
Поэтому, когда Сэмми, Норрис и остальные объяснили, что на самом деле означает прибытие «жен» на борт, я притворился таким же довольным, как и они. Мне пришлось – к тому времени я был таким славным парнем в глазах всей команды, что просто не мог заставить себя признаться в своей девственной невинности. Вот что гордость может сделать с человеком. Так что я подталкивал локтем, хихикал и шутил с товарищами, а сам гадал, что же я буду делать, когда прибудут девушки.
И вот они прибыли. Почти триста, и страх сдавил меня. И пришли они не тихо. Они визжали, смеялись, хихикали, махали руками, кричали, курили и ругались. Они так раскачивали шлюпки, что лодочники матерились, а вода плескалась через планшири. Затем они вскрикивали от страха и раскачивали шлюпки еще сильнее. Они переливались всеми цветами радуги в своих кричащих нарядах и больших, цветастых шляпах.
И тут одна девушка пронзительно взвизгнула, перекрывая всех остальных.
– Эй, вы там! – крикнула она в сторону «Фиандры». – Посмотрите на меня!
И она, опасно пошатываясь, встала на ноги в качающейся шлюпке, повернулась спиной и задрала юбки, чтобы покрутить перед нами голым задом, розовым и круглым, с пухлыми ляжками и белыми чулками, подвязанными красными подвязками.
Матросы дико взревели, девушки закричали еще громче, а лодочники налегли на весла. А потом… а потом… у меня не хватает слов, чтобы описать последовавшую сцену. Сразу же дюжина канатов змеями скользнула с борта и через пушечные порты, чтобы помочь в жизненно важном деле подъема девушек на борт. За считанные секунды они кишели повсюду. Начался сущий ад, и жестокая флотская дисциплина, подкрепленная штыком и «кошкой», дисциплина, которая могла по своему усмотрению вешать или пороть… просто испарилась.
Я видел, как мистер Уэбб, помощник штурмана, боролся с одним из матросов за девушку, которая приглянулась им обоим. Победил матрос, сбив с ног своего офицера и с восторженным криком схватив девушку. Такое нападение в обычных обстоятельствах заслуживало смерти (по меньшей мере), но на сей раз лейтенанты благоразумно держались в стороне. К тому же, для их особого внимания была специальная шлюпка с отборными юными леди из одного из более эксклюзивных борделей Портсмута.
Вскоре на борту стало больше женщин, чем мужчин, и оргия пьянства и похоти была в полном разгаре. Мужчины, которым не терпелось даже спуститься вниз, спускали штаны и набрасывались на них прямо на палубе, на всеобщее обозрение, среди мелькающих юбок и задранных ног. И вдруг я перестал быть просто зрителем. Толпа расступилась, и появился Сэмми Боун, под руку с парой девиц. Одна была пухленькой, заводной блондинкой с огромной грудью и бутылкой бренди. Другая – черноволосая, со смуглой, как у цыганки, кожей, вышагивала в ярко-красном платье. Сэмми был вне себя от восторга и уже изрядно приложился к бренди.
– А вот и он, девчонки! – сказал он. – Поздоровайтесь с Джейкобом! Ну и верзила же он, а?
– О-о-о! – протянула блондинка высоким, удивленным голосом, надув губки и округлив глаза. – Он что, весь такой большой? Может, придется брать с него двойную плату, девчонки!
И все трое зашлись хохотом. Но я был как вкопанный, колени превратились в желе, а весь мир стал маленьким цветным пятнышком, видимым через перевернутый телескоп. Я слышал, как говорит Сэмми, но очень слабо и издалека (что было странно, потому что он ревел мне в лицо с расстояния в два дюйма).
– Это Полли Гримшоу, – сказал он, представляя цыганку. – Она о тебе позаботится.
Затем его ухмыляющееся, счастливое лицо исчезло, и девушка уже смотрела на меня снизу вверх, накручивая на палец длинные волосы и делая вид, что кокетливо улыбается через плечо, а ее язык скользил взад-вперед, как влюбленная змея.
– Привет, Джейкоб, – сказала она сочным девонским говорком. – Ну и здоровяк же ты!
– Бу-бу-бу, – пробормотал я, пятясь.
Но она прижалась ко мне, теплая и мягкая, и ее духи закружились у меня в голове. Я никогда не испытывал такого женского присутствия, и от ужаса меня пробрала дрожь.
– Посмотрим, какой ты на самом деле большой! – сказала она и метнула руку мне в штаны, как хорек за кроликом.
Я ахнул от ужаса и бросился бежать.
Собрав все силы, я пробился сквозь толпу, закрывая глаза на то, что видел, и проложил себе путь вниз по трапу квартердека, через главную палубу, вниз через главный люк и на нижнюю палубу. Здесь идти стало легче, ибо мало кто еще удосужился спуститься вниз. Я пошел дальше, вниз на орлопдек, в сырую, темную вонь трюма, среди бочек и балласта, ниже ватерлинии. Там я нашел покой в темном углу, прижавшись к одному из массивных дубовых книц, крепивших палубу к корпусу. Я опустился на пол, прислонившись спиной к дереву и вытянув ноги.
Постепенно я отдышался, слушая грохот наверху, и гадал, что делать дальше.
Но, о ужас! Что это за маленькая темная фигурка, которая подкрадывалась ко мне, хихикая и задыхаясь от погони. Что это последовало за мной во мрак трюма?
– Приветик, Джейкоб, – сказала она своим шоколадным голосом, – славно тут, а? Тихо так… – и она перелезла через мои ноги и устроилась, положив руки мне на плечи, свою теплую попу – на мои бедра, а ее глаза сверкали, глядя на меня сверху вниз, не дальше чем в футе от моего лица. Она повела бедрами, и ее грудь подпрыгнула у меня под носом, пухлая и сочная в своем тесном лифе без малейшего намека на корсет.
– Уйди! – пропищал я. – Уйди, ты… женщина!
Она рассмеялась и попыталась меня поцеловать, но я ее оттолкнул. Она сменила тактику, проводя пальцами по моей шее и груди и царапая мне уши кончиками ногтей.
Каждый волосок на моем теле встал дыбом от такого обращения, и мне стало как-то не по себе. Но я все равно ее отталкивал.
– Эй! – сказала она, недовольно. – Это еще что такое?
– Уйди! – сказал я. – Ты мне здесь не нужна!
На этот раз она рассердилась.
– Ах, вот как? – сказала она, уперев руки в бока и вскинув плечи. – Ты что, из этих? Из тех, кто предпочитает это делать в задницу своему товарищу?
Я ахнул, до глубины души потрясенный этим отвратительным предположением. Даже доктор Вудс не предупреждал меня об этом, но я понял, что она имела в виду.
– Разумеется, нет, мадам! – сказал я, оскорбленный в лучших чувствах. – Просто оставьте меня в покое… Я… я хороший мальчик, правда…
Бог знает, из каких глубин моего детства вырвались эти жалкие слова, но, к моему большому удивлению, они заставили Полли Гримшоу закатиться от смеха.
– О боже! О боже! «Я хороший мальчик»! Господи, благослови нас всех…
И странно, но колыхание ее тела прямо у меня на коленях, и ее чистая красота, когда она смеялась, и ее рассыпавшиеся волосы – все это начало оказывать на меня действие, и я смотрел на нее с восхищением, пока страх и смущение угасали.
– Слушай, – сказала она наконец, – ты ведь никогда этого раньше не делал, да?
– Нет, – ответил я.
– Что ж… неважно, голубчик, – ласково сказала она, – это совсем неважно. Совсем нет. Всем ведь надо когда-то начинать, правда? – И она наклонилась, подняла мой подбородок и поцеловала меня.
Если я проживу тысячу лет, я никогда не забуду этого мгновения. На этот раз по мне пробежала такая дрожь удовольствия, о какой я и мечтать не мог. Затем понемногу, дюйм за дюймом, она извивалась, двигалась, расстегивала и расшнуровывала, пока между нами ничего не осталось, и ее кожа горячо прижалась к моей. Наконец, умело, как любой рулевой, она направила меня глубоко внутрь себя, и я чуть не сбросил ее с себя в неистовом порыве своей первой любви.
И не прошло и десяти минут, как я снова зарядился и приготовился, а она крепко держалась, откинувшись на мои колени, и хохотала до упаду, пока я вновь неистово двигался. И на этот раз не было ни капли смущения.
Последующие дни прошли в одном большом загуле с выпивкой и женщинами, пока я завершал свое образование как моряк. Так все и продолжалось, пока деньги, попавшие на корабль, пройдя через временное владение команды, не нашли свой предначертанный дом у городских девиц и еврейских торговцев, которые приходили на борт вместе с ними, принося все те дешевые и кричащие товары, которые так любят покупать моряки. Полагаю, со среды до следующего воскресенья «Фиандру» обчистили дочиста. Для моряков деньги были чем-то, что сваливалось с неба и предназначалось для траты в чудовищном разгуле.
К воскресенью торговцы и большинство женщин ушли. Все, что осталось, – это несколько дешевых, дрянных часов от евреев, несколько ярких воспоминаний и несколько случаев для хирургической ртути. Я говорю, что большинство женщин ушли, ибо пятьдесят или шестьдесят остались на борту по своей воле. Некоторые действительно были женами матросов и использовали эту возможность, чтобы навестить своих мужчин. А некоторые были девушками, которым приглянулись возлюбленные, и они не хотели их пока покидать. К моему горю, Полли Гримшоу не была одной из них. За те несколько дней я влюбился в нее по-настоящему и хотел удержать ее навсегда. Я хотел ее за ее сверкающие глаза, за ее густые черные волосы и за дрожь, пробегавшую по моей спине, когда она смеялась.
– Я вернусь и женюсь на тебе, Полли… – сказал я. – Я буду о тебе заботиться…
– Конечно, голубчик, – ответила она, не без сочувствия, хотя и слышала эти слова тысячу раз.
А потом она уже была за бортом, в шлюпке, и лодочник отталкивался от борта. Он поднял парус, чтобы поймать береговой бриз, а я забрался на такелаж, чтобы в последний раз увидеть ее, пока она не исчезла.
Я горько плакал. Я не только потерял свою любовь, но она обчистила меня так же основательно, как самого тупого и глупого матроса на корабле. Она пробила мою врожденную осторожность в денежных делах и унесла мое жалованье и всю мою с трудом заработанную прибыль от рома и табака. Меня! Она сделала это со мной! Впрочем, всегда оставался запас припасов, отложенный мной и боцманом. Я вытер слезы и пошел его искать. Пришло время превратить их в наличные.
К счастью, вскоре мы попали в руки именно тех людей, которые могли ускорить это дело. Когда большинство шлюх покинуло корабль, снова появился капитан Боллингтон, стремясь начать ремонт. Насколько я знаю, он не принимал участия в оргии и позволил ей идти своим чередом, как и планировал.
И вскоре началось оживленное хождение туда-сюда портовых чиновников, торговцев и ремесленников всех мастей. Наши повреждения под палубой были устранены, на борт были приняты новые припасы, и, наконец, «Фиандру» пришвартовали к плавучему крану, оснащенному огромными стрелами для поддержки фок-мачты, пока ее снова надежно не установили на киль.
Среди всех торговцев, приходивших на борт, мне нетрудно было найти подходящего покупателя, и я еще больше впечатлил боцмана, договорившись о более выгодных условиях для наших припасов, чем он когда-либо мог мечтать. Фактически, это полностью изменило баланс в моих с ним отношениях. Он был так ослеплен перспективой бесконечных сделок такого рода, что с тех пор стал больше походить на моего служащего, чем на моего начальника, хотя, конечно, я оставался к нему почтителен. Здравый смысл диктовал это новичку в отношениях с ветераном, уорент-офицером. Было бы так легко и так глупо расстроить его и все испортить. Но я всегда был вежлив, и в результате он делал в точности то, что я хотел. (Предлагаю это вам, молодежь, в качестве урока.)
Первым плодом этой новой ситуации стала чудесная возможность вернуться к той другой, лучшей жизни, от которой меня оторвали. Вы заметите, что я несколько преуспел на борту «Фиандры» и нашел способ заработать немного денег. Но продажа корабельных припасов, хоть и хорошее дело само по себе, была мелочью по сравнению с тем, чего я мог достичь на берегу. И была еще темная сторона. В глубине моего сознания всегда таился страх перед тем, что я сделал на борту «Булфрога». Так что чем скорее я вырвусь из лап флота, тем лучше. Тогда мир будет моим. Я смогу сменить имя, уехать туда, где меня никто не знает, и навсегда похоронить возможность быть привлеченным к ответу за боцмана Диксона. В конце концов, думал я, в имени Джейкоб Флетчер нет никакой особой ценности.
20
Теперь я вижу, что вы были слишком правы, обличая эту женщину. Если моя жена узнает, что я наделал, то адские муки станут моим уделом.
(Письмо от 1 апреля 1793 года к мистеру Ричарду Люси от мистера Натана Пенденниса из Клеркс-Корт, Лондон.)
В воскресенье, 31 марта, почти через неделю после того, как он с позором отправил Эдварда Люси домой к отцу, мистер Натан Пенденнис присутствовал на божественной службе в церкви Сент-Джайлс. Обычно Пенденнис получал большое удовольствие от посещения церкви. Он внимательно слушал проповедь и наслаждался музыкой, если она была. Но сегодня он был рассеян и не мог сосредоточиться.
Дело в том, что ему не хватало молодого Люси. Работа, которая так нравилась Пенденнису, когда их было двое, стала для него одного обузой. Не с кем было обсудить события дня. Не было восхищенной аудитории, которая бы хвалила его за мастерство и энергию. И, несмотря на все усилия Пенденниса, Адмиралтейство все еще не отдавало Джейкоба Флетчера. Пенденнис наконец поверил тому, что ему постоянно твердили клерки Адмиралтейства, а именно, что Флетчер находится на корабле в море, и любые дальнейшие действия должны ждать возвращения этого корабля в порт.
Сидя на своей личной скамье (зарезервированной за один шиллинг в неделю для его единоличного пользования), не обращая внимания на службу и гадая, можно ли положиться на полученные им обещания о помощи, он заметил, что какая-то леди пытается поймать его взгляд. Его поразила пронзительная прелесть ее лица и элегантность ее одежды. Очевидно, это была леди весьма значительная и безупречно респектабельная.
Но он не знал эту леди и не мог представить себе никакой причины, по которой она могла бы желать познакомиться с ним. Он вздохнул – даже в молодости Пенденнис никогда не привлекал внимания знатных дам – и сначала подумал, что, должно быть, ошибся, поэтому огляделся, чтобы увидеть, на кого же она на самом деле смотрит.
Но леди упорствовала, и никто другой не отвечал на ее взгляды, и Пенденнис понял, что она действительно пытается поймать его взгляд. Толстый, средних лет и погребенный в браке, он почувствовал, как его сердце забилось немного быстрее. Он рискнул коротким, вежливым кивком в сторону леди, чтобы признать ее. Она, казалось, была этим удовлетворена и до конца службы сидела, с достоинством внимая пастору. После, когда Пенденнис выходил из церкви, он увидел, что она ждет его на улице. К его тревоге и одновременно восторгу, она подошла, и с каждым ее изящным шагом его очарование росло. На расстоянии она казалась необычайно прекрасной женщиной, но вблизи от нее захватывало дух.
В голове у него закружились эмоции. Он не был человеком для приключений. Он был серьезным человеком, деловым человеком. Но внутри каждого настоящего мужчины (даже Натана Пенденниса) таится крошечная искра надежды, когда дело касается красивых женщин. И эта искра не гаснет ни с возрастом, ни с достоинством, ни с чем, кроме смерти. Так что бедный Пенденнис заново пережил все ощущения своей юности, когда впервые вообразил себя влюбленным в свою будущую жену. Он видел, что леди немолода, но тем не менее она была такой женщиной, какой он никогда себе не представлял. Такая кожа! Такие глаза! Такие копны блестящих черных волос, такой тонкий аромат! И тут она заговорила.
– Сэр, – сказала она, трепеща ресницами и со всеми изящными признаками смущения, – прошу, не думайте обо мне дурно за то, что я вот так заговариваю с вами без представления, но мое отчаянное положение не оставляет иного выбора. Не вы ли мистер Пенденнис из Полмута? Ибо если вы – это он, то я вверяю себя вашей милости…
Голос был под стать всему остальному. Он ласкал слух и опьянял разум. Одного лишь его звучания хватило бы, чтобы покорить сердце Пенденниса, не говоря уже о силе самих слов. Еще до того, как она объяснила, в какой опасности находится и чем он может ей помочь, Пенденнис уже ломал голову, ища способ угодить ей, способ развеять отчаяние на этом ангельском лице – он был на крючке, подсечен и вытащен на берег.
– Мадам, – сказал он, – я действительно Натан Пенденнис из Полмута и всецело к вашим услугам, но откуда вы меня знаете?
– Сэр, – ответила она, – простите меня! Ибо я устроила так, чтобы мне указал на вас тот, кто вас знает. Я здесь намеренно, чтобы встретиться с вами, и умоляю уделить мне достаточно времени, чтобы я могла объяснить свое затруднительное положение.
– К вашим услугам, мэм, – сказал он и оглядел шумную и суетливую улицу. – Но здесь?
– У меня есть карета, – молвила она. – Не поедете ли вы ко мне домой?
И Пенденнис поехал с ней. И не успела она сделать и двух шагов, как, из-за неровной мостовой, леди случайно оступилась, и Пенденнис был вынужден прижать ее к себе, чтобы спасти от падения. Так, вместе, они и поднялись в закрытый экипаж, запряженный парой подобранных в масть лошадей, с ливрейным кучером на козлах.
Оказавшись внутри, Пенденнис не заметил, куда они едут, ибо леди начала тихо всхлипывать и искать у него поддержки. Слишком скоро они прибыли к дому на Далидж-сквер, новому строению в пять этажей с подвалом, отделанному белой штукатуркой и, без сомнения, стоившему целое состояние. Слуга открыл дверь, как только они вышли, и леди вцепилась в руку Пенденниса. Когда они вошли, он мог лишь с открытым ртом глазеть на великолепие обстановки и убранства.
– Добро пожаловать в мой дом, мистер Пенденнис, – сказала она, и Пенденнис наконец догадался задать жизненно важный вопрос.
– Но кто вы, мэм? – спросил он. – Что вам от меня нужно?
Она повернулась к нему, и в глазах ее внезапно мелькнул дьявольский огонек.
– Я леди Сара Койнвуд, – сказала она и внимательно на него посмотрела.
Пенденнис замер на месте. Это было все равно что быть выхваченным из тепла у камина и брошенным в ледяной омут. Он выпрямился и произнес со всем достоинством, на какое был способен:
– Мэм, я не могу здесь оставаться. Мы вскоре можем оказаться противниками в суде. Я поддерживаю интересы Флетчера!
Тень смеха промелькнула на ее лице, затем ее манера изменилась, словно перевернули страницу в книге.
– Сэр, – сказала она, глядя ему в глаза, – со мной творится жестокая несправедливость. Только вы можете меня спасти, и я умоляю вас выслушать меня. Я взываю к вашей чести христианского джентльмена.
Пенденнис был всего лишь человеком. Секунду он колебался, а затем последовал за ней. Они вошли в комнату, которая была похожа на нее. Она была обставлена и украшена в ее личном вкусе. Для Пенденниса шторы были шторами, а стулья – стульями, но даже он мог видеть, что все в этой комнате было создано, чтобы услаждать чувства. Так он и вошел, нетерпеливая муха, следующая за пауком в его паутину.
Она усадила его на диван размером с повозку, закрыла двери и села рядом. Хуже всего было то, что каждая фибра разума Пенденниса кричала ему, что он поступает неправильно. Он нутром чуял, что должен встать и бежать, пока может. Но у него не хватило сил.
– Не желаете ли вина, мистер Пенденнис? – спросила она.
– Нет, мэм, – ответил он, – это не в моих привычках.
Но она вложила ему в руку полный до краев бокал и полила в уши слова. Позже он так и не смог вспомнить, что именно она говорила, но в тот момент он испытывал восторг от того, что ему доверяют секреты, предназначенные лишь для близких друзей.
Несколько бокалов вина спустя Пенденнис был красен лицом и говорил заплетающимся языком. Губы его были влажными, и он больше не владел собой.
– Вы должны мне верить, – сказала она, беря его за руку и придвигаясь ближе.
– Да, да… – ответил он, дрожа всем телом.
Ее слова говорили одно, но каждое ее движение говорило другое.
– Благослови вас Бог, сэр, – сказала она, прижала его руку к своей груди и поцеловала ее. Она посмотрела на него снизу вверх и улыбнулась, как гурия в мусульманском раю. Последний рубеж обороны Пенденниса рухнул, как стены Иерихона. Он схватил ее и поцеловал, страстно и жадно.
Даже делая это, он боялся отказа, но, к его изумлению, она приветствовала его ласки и отвечала так, как он и мечтать не мог. Она обвила его своими конечностями, говорила ему на ухо такие вещи и делала с его телом такое, что он был переполнен похотью. Он рвал на ней одежду и прижимался губами к ее груди, животу, бедрам, и все это время сияющая плоть извивалась, а прекрасное лицо улыбалось и приглашало к большему.
Пенденнис, пошатываясь, встал на ноги, чтобы сбросить одежду, попрыгал с ноги на ногу, швырнул свои бриджи через диван и навалился на ее тело, чтобы войти. Он ахнул от удовольствия, когда она схватила его, чтобы, как он думал, направить, а затем задохнулся от агонии, когда десять заточенных ногтей злобно впились в самое нежное место на теле мужчины, роняя капли крови на диван.
И так, когда страсть Пенденниса была резко прервана, леди Сара громко закричала и захлопнула свою ловушку. Без малейшего промедления двери распахнулись, и в комнату ворвалась полдюжины головорезов во главе с молодым джентльменом в самой невообразимо щегольской одежде; он больше походил на попугая, чем на человека.
– Мама! – крикнул он.
– Виктор! – крикнула она. – Помоги мне! Помоги!
– Негодяй! – прошипел тот и картинно указал на Пенденниса. – Схватить этого человека!
И вся свора набросилась на свою жертву и, ошеломленного и недоумевающего, подняла его на ноги. Пенденнис ожидал побоев, но ударов не последовало. Вместо этого они держали его, заломив руки, пока Виктор Койнвуд ухаживал за своей матерью.
Он накинул на нее халат, чтобы прикрыть наготу, хотя она стояла в полном самообладании, без единой нитки на себе, даже когда все эти мужчины пялились на нее. Казалось, ей было все равно, и она пристально, с триумфом смотрела на Пенденниса. В ужасном смятении и страдая от боли, Пенденнис понял, какую ловушку ему подстроили. Быстро его чувства сменились гневом.
– Будьте вы все прокляты! – закричал он. – Вы все за это поплатитесь!
– А вы за это будете повешены, – сказал Виктор. – Вас арестуют по обвинению в изнасиловании.
– Что? – сказал Пенденнис. – Изнасилование? С этой потаскухой? Клянусь небом, я все понял! Вы нарочно меня заманили, вы, распутница!
– И сколько же потребовалось усилий, сэр? – спросила она. – Разве я связала вас и принудила к своей воле? Думаю, эти добрые люди засвидетельствуют ваши действия.
Пенденнис посмотрел на «добрых людей» и увидел отборный сброд с лондонских улиц.
– Что, мэм? – с презрением сказал он. – Этот сброд? Нанятый за пенни, я полагаю! И приди они на секунду раньше, они бы застали вас с вашими шлюхиными ногами, обвившими мою шею, и умоляющую меня об этом!
– Грязное животное! – сказал Виктор и ударил Пенденниса по лицу.
– Как вы смеете, сэр! – взревел Пенденнис. – Разве вы не знаете, что я мировой судья и лорд-мэр Полмута? Я засужу вас за это!
– Так вы мировой судья, значит? – спросила леди Сара.
– Именно так, мэм! – ответил он.
– Тогда скажите мне вот что, мистер мировой судья. Каковы шансы на оправдание у человека, пойманного на месте преступления при изнасиловании семью свидетелями? – Она сделала паузу, чтобы дать Пенденнису подумать, и пока он стоял там в одной рубашке, с бриджами на другом конце комнаты, до него начала доходить вся опасность его положения. Леди Сара улыбнулась и продолжила. – И даже если какое-то чудо приведет к вашему оправданию, – сказала она, – что подумают добрые люди Полмута о своем лорд-мэре, если он предстанет перед судом за изнасилование? Подумайте об этом, мистер Пенденнис. Ваши соседи будут зачитывать друг другу подробности из газет, а вас будут изображать в карикатурах в каждой гравюрной лавке в стране. Может быть, у вас есть жена? Может быть, у вас есть дети? Что они подумают о своем папе?
