Текст книги "Фортуна Флетчера (ЛП)"
Автор книги: Джон Дрейк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)
7
Я провел в Портсмуте почти целый день, прежде чем меня забрали с «Булфрога», и тяжесть содеянного начала давить на меня. Расчет казался простым: раз уж я был готов утопиться, то не боялся никакого наказания, которое мог бы мне назначить флот. Так почему бы не отомстить Диксону? Но теперь мне не грозила верная смерть, и я был встревожен. Угрызения совести меня не мучили; то, что Диксон получил от меня, было справедливым возмездием. Проблема была в том, что я не мог до конца поверить, что мне это сошло с рук. Я до смерти боялся, что кто-то видел, что я сделал, и что скоро меня потащат на виселицу.
Но было и еще кое-что. Моя уверенность в себе сильно пошатнулась от того, что я перенес за последние несколько дней. И я ведь на самом деле убил человека, а к такому, как вы понимаете, обучение на клерка парня не готовит. Нет, нельзя ожидать, что после всего этого просто уйдешь с веселой улыбкой. Так что я еще долго был не в себе, и многое из того, что случилось потом, прошло мимо меня, словно во сне. Например, если бы у меня хватило ума, я мог бы отговориться от службы на флоте даже тогда. Вербовка учеников была всего лишь незаконной, но вербовка джентльмена была немыслима для любого порядочного офицера. А у меня были речь и манеры джентльмена.[5]5
Излюбленное утверждение Флетчера, с которым те, кто его знал, могли бы поспорить. (С.П.)
[Закрыть] Но я молчал, и когда завербованных с «Булфрога» выгрузили, я оказался в шлюпке с другими, которую буксировал баркас с одного из военных кораблей. На якоре стояли целые вереницы огромных кораблей, и холодная вода плескалась через планшири. На меня навалилась тяжелая тоска, и я шел, как овца на бойню.
Сперва нас отправили на борт старой посудины, переоборудованной в приемное судно, с чанами горячей воды и мыла. К тому времени мы были не только грязными, но и кишели живностью. Так что нас отскребли дочиста, а нашу одежду прожарили в печах, чтобы убить блох. Нам обрили головы из-за вшей, а тем, у кого был лишай, намазали головы смолой. Затем нас взвесили, измерили, записали наши имена, и пришел хирург, чтобы отсеять тех, кто был настолько очевидно искалечен, что даже флот их не брал. Для этого осмотра нас выстроили в ряд голышом на ледяном холоде, а команда этой лоханки глумилась над нашим жалким видом, над нашими белыми черепами и сопливыми носами.
После этого нас на некоторое время оставили в покое, и я получил обратно свою одежду (разумеется, без всех моих денег), а также нам выдали еду и грог. Я провел на этом корабле несколько дней и должен сказать, что это было лучше, чем жизнь на «Булфроге». По крайней мере, тебя оставляли в покое, если ты не пытался сбежать. На этот случай у них были морпехи с мушкетами, готовые в тебя выстрелить.
Наконец нас разбили на группы для разных кораблей. К моему удивлению, из-за меня возникли некоторые препирательства. Один клерк сказал, что я записан на один корабль, а пожилой мичман – что на другой. Что до меня, мне было все равно, куда идти, лишь бы можно было сидеть тихо и не отсвечивать. Я только и ждал, что меня в любую минуту потащат к висельнику. В конце концов, нас ждала еще одна поездка по гавани.
На этот раз меня забрали на щегольски окрашенной шлюпке, укомплектованной восемью мускулистыми моряками, одетыми одинаково: синие куртки поверх белых рубах и штанов, черные шейные платки и, в довершение всего, круглые черные лакированные матросские шляпы, похожие на сплюснутые цилиндры. Это был катер и команда с фрегата Его Величества «Фиандра», а у румпеля, командуя восемью первосортными моряками и пятью завербованными, сидел мичман Ростон, двенадцати лет от роду. Я подивился этому дитя, командующему взрослыми мужчинами, но он действительно командовал и писклявым голосом с полной уверенностью отдавал приказы.
– Навались! – резко скомандовал он, и гребцы дружно налегли на весла. Они гребли на диво слаженно, в их движениях была какая-то гармония. Они были полной противоположностью вербовщикам или команде «Булфрога» и, казалось, даже получали удовольствие от своей работы. Какое-то время я наблюдал за ними, пока шлюпка неслась сквозь туман, окутавший якорную стоянку. Но я был слишком поглощен собственными бедами, чтобы обращать на них или на что-либо еще особое внимание.
Наконец я уловил странный звук. Гулкий, рокочущий звук, словно тяжелая повозка едет по деревянному мосту, только без стука копыт. У любого моряка от такого звука волосы на затылке встали бы дыбом, потому что где-то поблизости корабль выкатывал орудия. И тут мы вынырнули из тумана, и перед нами предстал корабль – «Фиандра», тридцатидвухпушечный фрегат водоизмещением в семьсот тонн. Его пушечные порты были подняты, и на нас смотрел ряд круглых жерл. Я даже видел, как канониры[6]6
Канонир – здесь: командир орудийного расчета на боевом парусном корабле.
[Закрыть], стоя на коленях и целясь, щурятся на меня поверх прицелов. Если бы фрегат готовился к залпу, это было бы последнее, что я увидел на земле. Но здесь, в Портсмуте, это могло быть лишь учение, и так оно и было. Корабль стоял на якоре без стеньг, а с носа, свесившись за борт, деловито орудовали кистями и горшками с краской матросы.
Изнутри корабля доносились кашель и тяжелое дыхание измученных людей, пока шквал приказов не заставил их снова прийти в движение и вкатить орудия обратно. Сквозь пушечные порты я видел узловатые кулаки, напряженные мускулы и свирепые, загорелые, потные лица. Это была картина преисподней, совершенно чужой мир, с которым я не хотел иметь ничего общего. К несчастью, он хотел иметь дело со мной.
Мгновение спустя мы с глухим стуком причалили к борту, и мистер Ростон уже визжал, чтобы мы пошевелились. Морпехи с мушкетами и штыками согнали нас на квартердек, где нас уже ждал комитет по приему: корабельное семейство специалистов, от тиммермана[7]7
Тиммерман (the Carpenter) – уоррент-офицер, специалист по корпусной части, руководил плотницкой командой.
[Закрыть] до бондаря, желавших поглядеть, что принес им пресс-ганг. Все было очень по-деловому: за столом на козлах сидел казначей с конторскими книгами, пером и чернилами, чтобы записать добычу. Это был жилистый старый шотландец с видом обедневшего джентльмена, в старомодном парике, как у священника. Звали его Макфи.
Но выделялось не это. В глаза бросался старший офицер. Мистер Уильямс, первый лейтенант. Он был чем-то особенным. Мужчина лет тридцати пяти, среднего роста, но невероятно красив: светлая кожа, черные волосы и движения танцора или атлета, на которые было приятно смотреть. Он тут же ободрил завербованных, смеясь, шутя и хлопая нас по спинам, но при этом давая понять, что вольностей не потерпит. В нем было то же обаяние, что и у Нельсона.
– Шаг вперед, первый! – скомандовал он, и мой знакомец с ободранным коленом, ссутулившись, вышел вперед.
– Имя? – спросил казначей.
– Норрис Полперро, сэр, – ответил тот и инстинктивно отдал своеобразное приветствие, по которому узнают моряка: коснулся костяшками пальцев лба и топнул правой ногой.
– Ага! – воскликнул лейтенант. – А вот и настоящий моряк. Слава богу, хоть один среди нас есть!
Он сказал это с таким воодушевлением, что Норрис раздулся от гордости, выпрямился, как гвардеец, и горечь плена слетела с него, словно старое пальто.
– И на каких кораблях служил, парень?
– На «Алкиде», семьдесят четыре пушки, под началом сэра Эндрю Дугласа, и на фрегате «Геба», под командованием капитана сэра Александра Худа… Я был старшиной грот-марсовых у сэра Александра, сэр…
– Так им и останешься! Мистер Макфи… запишите этого человека старшиной грот-марсовых! – Мистер Уильямс повернулся к остальным. – Есть ли среди вас еще такие?
Улыбка его была ослепительна, и те, кто был моряком, подались вперед. Даже я, по какому-то нелепому наитию, рылся в памяти в поисках хоть каких-то следов морского опыта, чтобы угодить ему. У меня их, конечно, не было, но было кое-что другое.
Когда подошла моя очередь, Макфи задумчиво посмотрел на меня. Даже с бритым черепом я не был похож на остальных. Он протянул мне перо.
– Распишитесь здесь, – сказал он, и я размашисто начертал свое имя… под строчкой грубо нацарапанных крестиков.
– Ага! – сказал мистер Макфи. – Грамотей, как я и думал. – Он поднял глаза и лучезарно мне улыбнулся. – Человек для моего ведомства, мистер Уильямс, с вашего позволения?
Но лейтенант взглянул на мою подпись, оглядел меня и по-отечески положил руку мне на плечо.
– Что? – сказал он. – Такой славный дюжий парень – и всего лишь клерк? Ты ведь будешь моряком, не так ли?
Я увидел, как в глазах Макфи от такого отпора сверкнули кинжалы, и попытался сообразить, как лучше поступить. Даже тогда я все знал о корабельных казначеях. Это был единственный аспект флотской службы, который когда-либо меня интересовал, и на то были веские причины. Казначей был хозяином всех расходных материалов на корабле. О его возможностях для законной и незаконной наживы ходили легенды. Да что там, один только ром сулил целое состояние на махинациях, не говоря уже о табаке, свечах и солонине. А писари казначея не несли вахт. Ночью они спали в уютных гамаках, пока простых матросов выгоняли наверх, на реи, в ревущий шторм. Не будь мой разум затуманен, я бы ни секунды не сомневался, какое предложение принять.
Но я думал лишь о том, как бы избежать неприятностей, и потому принял предложение более влиятельного человека – лейтенанта.
– Я буду моряком, сэр! – сказал я, и Макфи усмехнулся с бездонным презрением.
– Молодец! – сказал Уильямс. – Я запишу тебя новобранцем в ютовые, в свой дивизион[8]8
Дивизион – здесь: подразделение личного состава (на военных кораблях британского и американского парусных флотов), которым командовал один из офицеров. В Российском Императорском флоте подобные подразделения назывались ротами.
[Закрыть], где я присмотрю за тобой. Столоваться будешь в артели[9]9
Основной организационной единицей нижних чинов на борту военного корабля была столовая артель (mess). В рамках этой небольшой группы моряк принимал пищу и общался. Каждая артель обычно занимала свое собственное место на корабле – отведенное ей пространство между двумя орудиями на орудийной палубе или между шпангоутами на жилой палубе. Количество людей в каждой артели варьировалось в зависимости от размера корабля и численности его экипажа.
Членами артели становились моряки по обоюдному согласию всех сотрапезников.
[Закрыть] Сэмми Боуна. Держись его, и не пропадешь. А теперь ступай.
– Есть, сэр, – ответил я, когда тяжелая рука схватила меня за локоть, и помощник боцмана бегом протащил меня через квартердек и вниз по сходному трапу на орудийную палубу.
По доброте душевной, свойственной морскому люду, он не упустил случая немедленно начать мое обучение их маленьким хитростям.
– Слышь, ты, фермер сраный! – прошипел он мне в ухо. – Офицеру, твою мать, говорят «Есть, сэр!». А то тебя и мать родная, твою мать, не узнает! Слыхал?
С секундным промедлением я выдавил:
– Есть, сэр.
– То-то же! – хмыкнул он.
И вот мы уже пробирались сквозь срежиссированный хаос работающей орудийной палубы. Она тянулась от носа до кормы, во всю длину корабля, но в ней едва хватало места для всего нагроможденного там снаряжения. Пульсирующая машина из людей, железа и дерева, забитая до отказа так, что некуда было и шагу ступить, чтобы не наткнуться на какую-нибудь снасть.
Мой провожатый остановился у молодого офицера, который в отчаянии орал на один из орудийных расчетов. Это был невысокий мужчина с большой головой и нескладными конечностями. На нем была круглая шляпа, как у простого матроса, и он весь так и прыгал от переполнявшей его энергии. Это был мистер Сеймур, второй лейтенант и повелитель корабельных орудий. Все его внимание было приковано к одному канониру, который стоял, неловко переминаясь с ноги на ногу за казенной частью своего орудия, со спусковым шнуром, свисавшим из кулака.
– Нет. Нет. НЕТ! – вскричал лейтенант, в ярости топая ногой и замахиваясь на голову матроса своей рупорной трубой. – Плавнее, косоглазый ты салага! Пошел прочь! Пошел прочь, чтоб ты сгнил! – Он оттолкнул матроса в сторону и схватил вытяжной шнур. – Вот так! – сказал он, приседая, чтобы прицелиться вдоль ствола. – А затем… плавно! – Он дернул за шнур, и кремневый замок высек сноп искр и полыхнул порохом. – Сделаешь еще раз не так, и следующими шарами, которые я заколочу в этот ствол, будут твои собственные!
Матрос неловко ухмыльнулся, и лейтенант повернулся ко мне и к помощнику боцмана.
– А вам что надо, чтоб вас сгноили?
– Новобранец на борту, мистер Сеймур, сэр, – отрапортовал помощник боцмана, отдавая честь. – Прислан на учение к своим товарищам… к орудию Сэмми Боуна, сэр.
– Ну? Ну? Так чего стоите! Орудие номер восемь, вон там. – Он указал на ближайшую пушку, но тут что-то привлекло его внимание, и он, оборвав себя на полуслове, в ярости понесся по палубе. – Я сказал, враг позади траверза! А вы наводите в сторону носа, шайка вы лягушатников, чтоб вас Бог покарал! – Он со всей силы пнул одного матроса под зад и огрел другого по ушам своей рупорной трубой.
– Эх… – вздохнул помощник боцмана, с крайним одобрением кивая, – вот кто заставит этих сраных лентяев запрыгать! – Затем он подвел меня к орудию номер восемь. – Сэмми? – сказал он. – Это в твою артель. Приказ мистера Уильямса. – И он ткнул в меня большим пальцем.
Тощий человечек повернулся и посмотрел на меня. Он был гол до пояса, блестел от пота, а его яркие черные глаза по обе стороны от острого, хорькового носа сверкали. Волосы у него были белоснежными, и выглядел он стариком. Он свирепо уставился на меня.
– Ну, чего встал как истукан! – произнес он с сильным йоркширским акцентом. – Берись за эту хренову таль и тяни! Нам тут двоих не хватает, ты…
И тут из него полился такой поразительный поток изобретательной брани, какой только мог породить человеческий разум. По сравнению с Сэмми Боуном лейтенант вербовочной службы Спенсер был просто хористом, играющим со своим первым грязным словечком.
Так что я взялся и потянул. Вся моя натура противится физическому напряжению. В нем нет выгоды. Но природа создала меня большим и сильным, и в тот день я был этому рад. Я тянул и тянул, пока все тело не заныло, и я не взмок, как остальные. Голова у меня была в тумане, и я был совершенно счастлив раствориться в толпе и делать то, что мне говорят.
Позже меня отправили в самые недра корабля, чтобы выдать казенное обмундирование из сырых тайн кладовой казначея. Макфи был там со своим стюардом, занятый списками и бумагами, и они вдвоем игнорировали меня достаточно долго, чтобы я проникся осознанием их великой важности. Стюард, толстенький человечек по имени Дэнни Смит, со свиным круглым носом и женскими губами, вызывал у меня тошноту, и я держался от него как можно дальше, но Макфи, похоже, он вполне нравился.
Наконец Макфи соизволил меня заметить.
– Ну что, Смит, – сказал он, – вот джентльмен, который считает себя слишком хорошим для ведомства казначея. Что вы о нем думаете?
– Корм для виселицы, не удивлюсь, мистер Макфи, – ответил тот, и они принялись со злобой препарировать мою внешность, словно пара старых баб.
Настояние мистера Уильямса, чтобы я стал моряком, сослужило мне плохую службу, нажив в лице казначея лютого врага, но в тот раз я покинул его, шатаясь под грудой выданного мне добра. В него входили полный комплект формы, как у команды шлюпки, парусина для изготовления двух гамаков (один про запас, пока другой в стирке), одеяло, соломенный тюфяк, деревянная тарелка, ложка и дешевая роговая кружка. Разумеется, стоимость всего этого вычиталась из моего жалованья, так что никто не проявлял щедрости. И позже я обнаружил, что у каждого предмета, благодаря тщательному отбору мистера Макфи, был какой-нибудь изъян – первый залп в частной войне, которую нам предстояло вести.
Затем я, спотыкаясь, побрел по трапам вверх и вниз в поисках артели Сэмми Боуна. Фрегат – слишком маленькая штука, чтобы в нем заблудиться, но все было достаточно запутанно, с его лабиринтом переборок и запретных мест, охраняемых морскими пехотинцами. Кладовая казначея находилась на орлопдеке – самой нижней палубе, фактически ниже ватерлинии. Над ней была нижняя палуба, днем освещаемая через решетки, вделанные в орудийную палубу, а в остальном совершенно замкнутая. Орудийная палуба (ее еще называли главной) была открыта небу на шкафуте[10]10
Шкафут (waist) – средняя часть верхней (главной) палубы между полубаком и квартердеком. На гладкопалубных парусниках – часть палубы между фок-мачтой и грот-мачтой.
[Закрыть], но перекрыта квартердеком на корме и полубаком на носу. Весь корабль был около ста двадцати футов в длину и тридцати футов в ширину в самых широких местах. И двести пятьдесят человек были втиснуты в это пространство, чтобы жить, работать и сражаться.
Нижнюю палубу я нашел довольно быстро и застал там Сэмми и его товарищей по артели. Их было пятеро, они сидели на скамьях вокруг безногого стола, прикрепленного к борту на шарнире. С внутреннего края он висел на веревке. Еще пять-шесть таких же столов висели по обеим сторонам палубы, словно деревянные призраки орудий с палубы выше. Похоже, всем артелям дали время, чтобы принять своих новобранцев. Офицеров не было, и по всей палубе шли разговоры. Место казалось мирным.
Норрис Полперро тоже был определен в артель Сэмми и уже сидел за столом с остальными, будто провел там всю свою жизнь. Он был моряком, и его приняли как своего. Но я был другим, и они это знали. Они уставились на меня с откровенным подозрением на своих суровых, крестьянских лицах. Как и большинство моряков, они были неграмотны, невежественны и суеверны. У нас не было ничего общего, кроме молодости. Все они выглядели на мой возраст или, может, чуть старше.
Все, кроме Сэмми Боуна, который отличался от остальных решительно во всем. Он был старейшим человеком на корабле, а ум его был острым, как игла. Получи он хоть какой-то шанс в жизни, кто знает, до каких высот он бы поднялся? А так он был старшим в артеле, и остальные во всем на него равнялись. Он смотрел на меня без всякого выражения.
– Так, – сказал он, – садись, я тебе правила зачитаю. Свое барахло клади туда.
Я сгрузил свой узел и, садясь, посмотрел на него. Это был крошечный человечек, ростом не более пяти футов. Я видел, что меня оценивают.
– Во-первых, ты здесь только потому, что так сказал мистер Уильямс. Он говорит, ты вроде как джентльмен и мы должны быть тебе рады, но на этом корабле мы сами выбираем себе товарищей по артели, а тех, кто нам не по нраву, вышвыриваем. Так что, если почувствуешь, что тебе не рады, иди снова к мистеру Уильямсу. Кроме того, мы держим этот уголок в чистоте и любим, чтобы все было напоказ. – Он указал на ряд колышков, вбитых в борт корабля над столом. На них висел ряд начищенных до блеска кастрюль и сковородок. – Ты не моряк, так что я тебе объясню, что такое артель. Мы держимся вместе: товарищ по артели важнее товарища по кораблю, товарищ по кораблю важнее морпеха… морпех важнее собаки! Понял?
После этого он показал мне, куда сложить мои вещи (для этого был еще один ряд колышков, с которых свисали парусиновые мешки, по одному на каждого). Затем он замолчал, и все уставились на меня.
Я понятия не имел, как найти с ними общий язык. Голова у меня была тяжелой, и я очень устал. Не помню, что я сказал, но приняли меня неважно, и я был на верном пути к тому, чтобы отношения с новыми товарищами не сложились.
Большинство из них встали и разошлись, оставив меня и Сэмми за столом. Мне больше некуда было идти, а он сидел и наблюдал за мной. Наконец я подумал, что мог бы и надеть одежду, которую мне выдали. После «Булфрога» и «приемного судна» моя собственная одежда была окончательно испорчена. Я неловко стащил с себя остатки рубашки и принялся возиться с новой.
– Это что такое? – спросил Сэмми Боун. Он смотрел на меня по какой-то причине, которую я не мог понять. Мой разум был настолько затуманен, что я совершенно забыл о боцмане Диксоне и его стартере. Поэтому, когда Сэмми подошел, чтобы взглянуть на мою спину и плечи, я не мог понять, что он делает.
Он много ругался и ворчал, и вдруг стал гораздо дружелюбнее. Он даже одолжил мне парусиновый мешок для моих вещей.
– Вот тебе мешок, приятель, – сказал он. – Как сможешь, вернешь. И не волнуйся, на этом корабле почти не бьют, а порют только тех, кто этого заслуживает.
Полагаю, он говорил это из добрых побуждений, но упоминание о порке ничуть меня не успокоило. Я больше не хотел иметь ничего общего с пристрастием флота к телесным наказаниям. К несчастью, избежать этого мне не удалось.
8
Это гнусное деяние воспламенило патриотизм нашего народа!
(Из экстренного выпуска «Полмутского вестника», среда, 13 февраля 1793 года.)
Боцман от всей души проклинал все на свете, пока повозка тряслась по булыжной мостовой. Каждая кочка отзывалась мучительной болью в гноящихся ранах на его ягодицах. Он служил в Индиях и видел, что бывает с людьми, укушенными змеями, но даже они так не страдали. Клянусь Богом, не страдали!
Повозка, качнувшись, свернула за угол Мельничного переулка на площадь Святого Луки. Они прогрохотали мимо ратуши и церкви и направились к зданию городского управления. На ступенях перед ним стояла огромная толпа. Внезапно острый укол страха прогнал боль. Боцман прекрасно знал, что толпа может сделать с вербовщиком, пойманным в одиночку.
– Стой! – крикнул он и, выхватив вожжи у возницы, остановил лошадь.
У здания городского управления головы повернулись, и в их сторону указали пальцы. Поднялся гул голосов.
– Отдай вожжи! – сказал возница. – У меня приказ от мистера Пенденниса.
– К черту ваши приказы, – сказал боцман. – Эти мерзавцы пустят мои кишки на подвязки!
– Нет, не пустят, – ответил возница, – сегодня не пустят. Они вас и пальцем не тронут… Посмотрите на них.
Боцман посмотрел и отпустил вожжи.
– Видите? – сказал возница и щелкнул кнутом. Повозка снова тронулась, и боцман застонал от боли.
И в самом деле, толпа расступилась, чтобы пропустить их, и никто не поднял на боцмана руки. Не было ни насмешек, ни угроз кулаками, никто ничего не бросал. Если бы он не знал, что это невозможно, боцман поклялся бы, что они настроены дружелюбно.
– Боже, храни короля! – выкрикнул кто-то.
– Так точно! – взревели в ответ.
– Боже, храни наш флот! – крикнул другой, и раздался яростный одобрительный гул.
У боцмана голова пошла кругом от изумления. Ему помогли спуститься и хлопали по спине, пока он пробирался сквозь толпу!
Внутри здания городского управления чиновники стояли в ожидании. Они перешептывались и смотрели на него со странным выражением на лицах. Затем наступила тишина, когда к нему с важным и напыщенным видом приблизился мистер Натан Пенденнис.
– Сэр, – сказал Пенденнис, – сколь бы неблагоприятной ни была наша первая встреча, я выражаю вам дружбу и сочувствие города Полмута в этот роковой час, – и он протянул руку.
Боцман нервно ее пожал.
– Есть, сэр, – сказал он. Он понятия не имел, что, черт возьми, происходит, но с таким ответом далеко не ошибешься.
Пенденнис увидел недоуменное лицо боцмана и нахмурился.
– Неужели, сэр, вы не знаете?.. – спросил он и впился взглядом в возницу, стоявшего за спиной боцмана. – Ему не сказали? – спросил он, и возница дернулся, внезапно устыдившись.
– Нет, сэр, ваша честь, сэр. Я думал, он знает.
– Хм-м… – протянул Пенденнис. Он взял боцмана под руку и повел его в боковую комнату. У двери стояли трое: двое гражданских и армейский офицер. Он представил их боцману. – Полковник Моррис из гарнизона, мистер Ричардс, хирург, и мистер Грэнби из «Монитора». Мы, разумеется, уже послали известие военно-морскому начальству в Портсмут.
– Есть, сэр, – сказал боцман, смутившись в столь высоком обществе.
– Сэр, вы должны собраться с духом, – сказал Пенденнис. – За все годы моей службы мировым судьей я не видел ничего подобного. О таком слышишь в Лондоне, но не здесь, в Полмуте.
Открыв дверь, он прошел вперед, и боцман сглотнул, увидев, что там было. На столе, вытянувшись во весь рост, с руками по швам, лежал лейтенант Джон Спенсер. Одежда его была мокрой, один ботинок отсутствовал. Он выглядел умиротворенным, если не считать того, что его горло было перерезано от уха до уха одним длинным ударом острого лезвия, рассекшим плоть до кости и почти отделившим голову от тела. Боцман пошатнулся, и ему подали стул.
– Сэр, я должен попросить вас произвести официальное опознание, – сказал Пенденнис.
– Есть, сэр, – ответил боцман. – Это он: лейтенант Спенсер.
– Проклятые французы! – сказал полковник Моррис, шагнув вперед, и боцман моргнул, глядя на него.
– Полковник придерживается мнения, – объяснил Пенденнис, – что это дело рук французских агентов, тайно высаженных на берег для совершения диверсий.
– Есть, сэр, – повторил боцман.
– А что же еще это может быть? – сказал Моррис. Он принадлежал к школе «легкой пехоты», находился под глубоким впечатлением от американских войн и того, чего можно достичь благодаря инициативе. Он и хирург тщательно осмотрели жертву. – Смотрите сами! – сказал он, указывая на труп. – Это не раны, полученные в честном бою! Ему нанесли трусливый удар сзади, чтобы оглушить, а затем перерезали горло, когда он лежал беспомощный на спине. Кто, кроме проклятых французов, мог так поступить?
– Тело нашли сегодня утром, в гавани, – сказал Пенденнис. – Надо полагать, они надеялись его скрыть.
– Им не уйти! – воскликнул Грэнби из «Монитора». – Это гнусное деяние воспламенило патриотизм нашего народа!
– Есть, сэр, – сказал боцман. Он посмотрел на своего мертвого офицера и вздохнул, мысленно прощаясь с обещанной ему гинеей.
