Текст книги "Фортуна Флетчера (ЛП)"
Автор книги: Джон Дрейк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)
28
Спасши своего несчастного отца от ужасной смерти в огне, БЛАГОРОДНЫЙ МИСТЕР ЛЮСИ, ослепленный, обожженный и раненый, поднял всю улицу на борьбу с опасностью, а по прибытии ПОЖАРНОЙ БРИГАДЫ КОМПАНИИ «ФЕНИКС» присоединился к работе на их помпе, пока кровотечение из его многочисленных ран не свалило его, героя на переднем крае битвы.
(Из специального выпуска «Вестника Севера», 20 июля 1793 г.)
Двое мужчин сидели в отдельном кабинете в «Королевском дубе», в Лонборо. На улице стоял прекрасный день, и из розового сада через открытые окна весело доносилось пение летних птиц. Но внутри комната была холодна от разрушенной дружбы. Натан Пенденнис пытался найти слова, которые растопили бы этот лед.
– Газеты сделали из вас героя, – сказал он, – вы видели репортажи?
– Нет, – ответил Эдвард Люси, – я последние десять дней провел в постели, здесь, в «Дубе», как вы знаете.
– Ах, – сказал Пенденнис, чувствуя себя так, словно он как-то бросил Люси перед лицом опасности. Он посмотрел на болезненное лицо, густо перевязанное над правым глазом, и почувствовал смущение. Эдвард Люси потерял отца и дом, и чуть не потерял зрение. Неделю после пожара его жизнь висела на волоске, и лишь в последние несколько дней врачи поняли, что он выживет. Сегодня, 30 июля, был первый день, когда Люси встал с постели. Пенденнис даже покраснел, вспомнив, как они расстались в Лондоне; его собственный высокомерный тон осуждения, а затем его собственная глупая оплошность, когда он сделал то же самое, что навлекло это осуждение на голову Эдварда Люси.
– Я приехал, как только смог, Эдвард, – сказал он, словно в оправдание. – Письмо вашего главного клерка дошло до меня в Полмут двадцать шестого, и я тут же выехал. – Он слабо улыбнулся. – Снова три ночи в дороге.
– Да, – ответил Люси.
Пенденнис порылся в кожаной сумке и протянул Люси несколько газетных вырезок.
– Посмотрите, Эдвард, – сказал он, – посмотрите, что о вас пишут. Это пришло с письмом вашего главного клерка. Моя жена и дочери плакали над ними. Они считают вас сущим сэром Галахадом.
Но Люси отвернулся.
– Нет, – сказал он, – это моя вина. Я навлек это на своего отца. Теперь он мертв, а половина Маркет-стрит сгорела дотла.
– Но вы вынесли его из огня, – возразил Пенденнис. – Он был еще жив, когда вы его вынесли. Он умер христианской смертью, в окружении друзей.
– И все же это моя вина, – настаивал Люси. – Я поступил дурно.
– Не более, чем я, – сказал Пенденнис, и оба мужчины опустили головы. Каждый страдал под совершенно непривычным бременем вины. И каждый скорбел о трагической утрате своего невинного, не знающего сомнений чувства морального превосходства над простым людом.
– Эдвард, – произнес наконец Пенденнис, – что бы мы ни сделали, что бы ни произошло между нами, мы должны действовать сообща. Во имя памяти вашего отца я предлагаю вам свою руку. Мы не можем позволить Койнвудам победить.
На мгновение Эдвард Люси не двигался. Затем он кивнул и взял руку Пенденниса. Они посмотрели друг другу в глаза. Каждый простил другого, что было относительно легко, и каждый простил себя, что было чрезвычайно трудно. В комнату тотчас же хлынул солнечный свет, и мужчинам стало легче говорить.
– Что-нибудь удалось спасти из огня? – спросил Пенденнис.
– Ничего, – ответил Люси, – все уничтожено.
Пенденнис мрачно кивнул.
– Без сомнения, это и была цель Койнвудов, когда они устроили пожар, – сказал он, – помешать нам в деле Флетчера. Что ж, по крайней мере, у нас есть моя копия завещания! Но что насчет этого молодого человека, Поттера? Ваш клерк сказал, у вас есть подозрения.
– Да, – сказал Люси, – всем нашим людям было строжайше приказано никогда не впускать Койнвудов, и входная дверь была заперта. И все же Виктор проник внутрь. Возможно, Поттер нас предал? Кто знает? Все, что от него нашли, – это кости.
– Да, – сказал Пенденнис. – А теперь, Эдвард, я должен вам кое-что сказать. Прошу, выслушайте меня до конца, прежде чем ответить. – Люси кивнул, и Пенденнис продолжил. – Эдвард, я видел руины конторы вашего отца. Сорокалетняя юридическая практика лежит в пепле. – Он вопросительно посмотрел на Люси. – Помещения были застрахованы?
– Да, – ответил Люси.
– Что ж, это хорошо, – сказал Пенденнис. – И все же сама практика остановилась, и вы, должно быть, задаетесь вопросом о своем будущем. – Люси пожал плечами. – В таком случае я предлагаю вам оставить вашего главного клерка спасать то, что можно спасти из практики, а самим вернуться со мной в Полмут. Климат там благоприятен для вашего выздоровления, а мне в моем деле нужны таланты, и…
– Нет, сэр! – сказал Люси. – У меня есть обязательства перед…
– Прошу вас, – сказал Пенденнис, – позвольте мне закончить. Это еще не все. – Он вздохнул и заерзал на стуле. – Эдвард, у меня пять дочерей, которые живут только ради новых платьев и балов. Но они считают вас героем, и, что до меня, вы можете выбрать любую из них. У меня нет сына, Эдвард. Вы понимаете, что я предлагаю?
Люси понял, и не был таким уж проклятым дураком, чтобы перед лицом такой блестящей возможности позволить своей гордости встать на пути. Он улыбнулся, и дело было решено.
– А теперь, – сказал Пенденнис, – к делу. Кто еще знает о Викторе Койнвуде?
– Только мистер Дэй, наш главный клерк, – ответил Люси. – Я рассказал ему в ночь пожара. Он знает все о деле Флетчера. – Люси сделал паузу и добавил: – И Дэй умеет держать язык за зубами.
Они посмотрели друг на друга, обменявшись невысказанными мыслями, и вся бодрость покинула Натана Пенденниса.
– Мистер Пенденнис, – сказал Люси, – так не может продолжаться. Мы оба боимся того, что эта женщина может о нас рассказать, но мы не можем позволить этому нас остановить.
Пенденнис вздохнул и уставился на свои ботинки. Оптимизм, владевший им несколько секунд назад, ужасно угас, и мышцы его живота скрутились в узел при мысли о том, что придется столкнуться с насмешками всех тех, чьим уважением он привык наслаждаться. И это в тот самый год, когда его наконец избрали лорд-мэром! Это был огромный барьер, который нужно было преодолеть, и Пенденнис дрогнул.
– Неужели нет другого пути? – пробормотал он. – Я надеялся, что все можно будет уладить по-тихому.
– Как? – спросил Люси. – Какой еще есть путь, кроме как через суд? Виктор Койнвуд должен ответить перед законом.
– Но сможем ли мы выиграть в суде? – спросил Пенденнис. – Это будет ваше слово против его. И она поклянется, что он был с ней в ночь пожара. Только представьте себе, какое впечатление эта женщина произведет на любого присяжного! Они поверят ей, даже если она скажет, что Виктор в ту ночь был на луне! Она не боится закона, иначе они бы бежали, а они все еще живут в Койнвуд-холле.
– И все же мы должны поступить правильно, – сказал Люси. – Мы должны попытаться. А что до нашей репутации, мы должны надеяться, что нашего прошлого кредита доверия хватит, чтобы выстоять в этой буре.
– Но моя жена, – простонал Пенденнис, – моя жена… – Он умолк. Мысль была слишком ужасна для слов.
Так Пенденнис и Люси спорили об этом деле. В конце концов, с большими опасениями, они решили исполнить свой долг, чего бы это им ни стоило.
К их большой чести, они приняли это решение до, а не после того, как в комнату вошел мистер Тейлор, книготорговец с Маркет-стрит, 38.
– Прошу прощения, джентльмены, – сказал хозяин, открывая дверь, – но мистер Тейлор не принимал никаких отказов, он должен вас немедленно увидеть.
– Мистер Люси! – воскликнул книготорговец, бросаясь вперед, чтобы сжать руку Люси, словно она была королевской. – Только ваше предупреждение спасло мой дом и жизни моей семьи! Мы все видели, мистер Люси! Сначала моя жена увидела зарево пожара, а потом мы выглянули вместе. Я бы пришел раньше, но от шока у нее начались роды, на месяц раньше срока, и я боялся отойти от нее.
Пенденнис и Люси уставились на мистера Тейлора, не понимая смысла его слов.
– Виктор Койнвуд! – объяснил он. – Мы видели, как он выходил из вашего дома в ту ночь. Мы видели, как в его руке блестел клинок. Я пришел, чтобы предложить себя и свою жену в качестве свидетелей в вашу пользу.
– Наконец-то! – вскричал Пенденнис, вскакивая на ноги. – У нас есть преимущество! – Он повернулся к мистеру Тейлору. – Сэр, – воскликнул он, – мы с вами немедленно отправимся к мировому судье, чтобы получить ордер на арест Виктора Койнвуда по обвинению в поджоге и убийстве, а его матери – как соучастницы этих преступлений!
29
– Ложись, парни! – крикнул мистер Шоу, как только выстрелили погонные орудия француза. – Всем лечь!
И мы все распластались на палубе, кроме него. Ему нужно было следить за продвижением противника, чтобы угадать момент, когда нам следует стрелять. Боцман еще что-то пробормотал и прищурился на лягушатника из-под поднятой руки.
– Ну же… ну же… ну же! – говорил он, и я понял, что он не подгоняет французов, а с нетерпением ждет, когда дистанция сократится, чтобы мы могли начать.
Целую вечность ничего не происходило, затем я снова услышал «бух-бух». Затем свист ядер и самый ужасный грохот, когда ядро врезалось в фальшборт бака прямо перед нами. Большие щепки, длиной с человека, закружились в воздухе, кувыркаясь. Рядом раздался страшный удар.
«Христос! – подумал я. – Пронесло».
И в этот момент боцман Шоу рухнул на спину, не далее чем в футе от меня, дергаясь всем телом, а одежда на нем была разорвана. Я поднял голову и ахнул от ужасной раны, которая вскрыла его голову и грудь до раздробленных костей. Хлынула кровь, и он больше не был похож на человека. Прямо на моих глазах он испустил последний вздох и умер. Через несколько секунд он затих.
– За борт его! – раздался голос. Это была Кейт Бут.
– Что? – спросил я.
– За борт, – сказала она. – Так принято в бою.
– Так точно! – ответил один из моих канониров. – Бедолаге конец. Ничего не поделаешь, надо за борт.
Они посмотрели на меня как на своего командира, так что я встал, взял то, что осталось от боцмана Шоу, который был так доволен моей бухгалтерией и который считал, что его фортуна сделана, и перевалил его, сочащегося и полуголого, через борт. Затем, стоя, когда все остальные лежали – человек двадцать морпехов и матросов, – я осознал, что командование баком перешло ко мне. Я сглотнул, чувствуя груз ответственности, но избежать ее было невозможно, поэтому я посмотрел на врага, чтобы оценить, насколько они близко.
Они были близко. Сто ярдов или меньше. Я даже мог видеть суетливые усилия людей у их погонных орудий. Я с удивлением обнаружил, что они работают со своими пушками по безоткатному принципу, намертво принайтовив их в выкаченном положении, так что один из членов расчета должен был карабкаться по стволу, чтобы орудовать банником и прибойником, болтая ногами над волнами.
Но они все еще были слишком далеко для огня карронад. Для этого мне нужно было подойти на расстояние менее пятидесяти ярдов. Мы подбирались все ближе. Затем… БУМ! БУМ-БУМ! БУМ! Нестройным залпом открыла огонь наша батарея на главной палубе. Не вышколенный парадный залп, чтобы впечатлить дам, а ровный, прицельный огонь, по мере того как каждый канонир видел свою цель. Грохот был ошеломляющим, когда вся линия орудий изрыгнула огонь и ядра. Но нет ничего более воодушевляющего, чем огонь собственных пушек, и расчет на баке вскочил как один человек и разразился спонтанными криками «ура».
Своими глазами я видел, как могучий удар обрушился на головного француза. Пыль и щепки взметнулись вверх, когда наши ядра прорвали его борта и пронеслись по палубам, смешивая в кучу пушки и людей. Лейтенант Сеймур, должно быть, был в восторге. В точке его прицеливания, в руинах на месте второго и третьего портов, зияла дыра. Крики эхом разнеслись по воде, а из корпуса донесся глухой рев взрывающихся картузов.
Это был настолько идеальный первый залп, насколько можно было себе представить, и он, должно быть, нанес ужасный урон этому кораблю. Тем временем их канониры не стреляли, а наши уже забивали вторые заряды. Но моя очередь приближалась.
– К орудию! – скомандовал я и взял вытяжной шнур, лежавший свернутым кольцом на казенной части винта. Я прицелился и попытался угадать момент, как учил меня Сэмми. Я хотел направить свой огонь прямо в ту огромную дыру, пробитую нашими пушками. Медленно лягушатник приближался, и его бушприт вонзился в мою линию огня. Пиф-паф! Пиф-паф! – раздались выстрелы из ручного оружия с их боевых марсов. И – трах! Трах! Бах! – ответили люди сержанта Арнольда. Затем позолоченная громада носовой фигуры противника качнулась в моем прицеле, и я выбрал слабину спускового шнура. Когда пробоина в его корпусе оказалась под моим орудием, я увидел мечущиеся живые фигуры.
БУМ! Я выстрелил, и цель исчезла в нашем дыму. Карронада откатилась по своему полозу, и мы набросились на нее, чтобы перезарядить. Кейт сунула картуз нашему заряжающему, и я приготовился проколоть его и заполнить запал. Таково удобство карронад, что я выстрелил снова, прежде чем наша главная палуба дала свой второй залп. Два корабля медленно проходили мимо друг друга, от носа к корме, и раскаты сотрясений пробегали от одного конца нашего корабля до другого, по мере того как каждое орудие, теперь наведенное прямо по траверзу, обрушивалось на несчастного француза. Мы были примерно в тридцати ярдах друг от друга, и наши орудия были заряжены двумя ядрами, сшитыми вместе в холщовом мешке для более быстрой зарядки. Шестьсот сорок восемь фунтов летящего железа, и слишком близко, чтобы промахнуться.
Француз тоже выстрелил. Не имея навыка наводиться на нос, его канониры ждали с орудиями, наведенными по траверзу, и выстрелили, когда проходили мимо. Более половины их орудий молчали, благодаря трепке, которую мы им устроили, но ядра, тем не менее, попали на наш борт. Затем он прошел мимо, и я развернул свое орудие, чтобы дать продольный залп ему в корму.
Заряд был двойной картечью: 800 мушкетных пуль, и я послал его прямо по его орудийной палубе, через кормовые окна. Я видел, как окна – рамы, стекла и краска – разлетелись в сверкающий дождь осколков. Я видел и его название, «Термидор», выведенное золотым листом среди витиеватых резных лавровых венков из дуба. И я видел, как «Ледибёрд» прошла мимо него, в нашем кильватере, и всыпала свой небольшой залп, добавляя оскорбление к ранению.
Два залпа «Фиандры» фактически вывели «Термидор» из строя как боевой корабль. Я бы сказал, что около пяти минут интенсивного боя достигли этого, и больше мы его не видели. Он ушел по ветру, чтобы заняться своими ранеными и тушить пожары, и оставил своего товарища сражаться в одиночку. Но теперь мы пересекали их линию, проходя за кормой «Термидора» и собираясь пройти перед носом нашего второго врага. Дела выглядели определенно лучше. Мы противостояли одному противнику, а мы и «Ледибёрд» были едва задеты. У нас также был шанс на еще один продольный залп, возможно, даже более разрушительный, чем тот, что мы дали «Термидору». Если бы мы поторопились, наша батарея правого борта могла бы выстрелить прямо в нос второго корабля.
– Орудия правого борта! – скомандовал я своему расчету и увидел, как сержант Арнольд кричит своим морпехам, чтобы они перебегали к правому фальшборту. Он был хорошим офицером, спокойным и рассудительным под огнем, и полностью контролировал своих людей.
Так мы и перебежали через палубу. А снизу я услышал, как готовят орудия главной палубы. Также я увидел два наших восемнадцатифунтовых орудия левого борта, сваленных в кучу снаряжения, а под ними – мертвых людей. Мы были не так уж и нетронуты, как я думал. Затем… Бух-бух! И та же история повторилась, когда выстрелили погонные орудия второго лягушатника. Ядра проревели сквозь наш такелаж, и сверху раздался треск. Люди вскинули головы, чтобы увидеть повреждения. Клочок разорванного паруса и снастей отмечал место. Наша грот-стеньга была срублена под корень, и люди на марсе пытались убрать свисающий конец с его бесполезным парусом и реем. Сверкали топоры, и кричали люди.
– Не обращайте внимания! – крикнул лейтенант Сеймур с орудийной палубы. – Занимайтесь орудиями. Он входит в зону досягаемости.
Я посмотрел на второго француза, еще один фрегат, такой же прекрасный и большой, как и первый. При слабеющем ветре он едва полз к нам. «Таурус», так его звали. Но, если уж на то пошло, мы сближались слишком быстро. Мы бы прошли перед его носом слишком рано и на слишком большой дистанции для точного огня. Едва я об этом подумал, как раздался голос капитана Боллингтона.
– Брасопить фор-марсель и сбавить ход!
Люди бросились выполнять приказ, и наша скорость замедлилась ровно настолько, чтобы мы оказались в нужном месте в нужное время. Я снова склонился над своим орудием, чтобы прицелиться. Мы были готовы дать им продольный залп с носа. Но так и не дали.
– Черт бы побрал их глаза! – сказала Кейт Бут. – Смотри, они делают поворот!
И действительно, «Таурус» медленно уваливался под ветер, чтобы направить на нас свой бортовой залп. Его капитан достаточно знал свое дело, чтобы избежать угрозы продольного огня, и маневрировал для дуэли борт к борту. Это был разумный ход с его стороны. У него был корабль побольше, с более толстыми бортами, чтобы выдерживать ядра. У него было двадцать орудий главной батареи против наших шестнадцати. И у него были восемнадцатифунтовые орудия, французской меры, которые метали ядро весом почти в двадцать английских фунтов.
Но он немного опоздал, и снова «Фиандра» содрогнулась от канонады своих орудий. Канониры навели прицел и выстрелили двойными ядрами по врагу, который едва успел повернуться на четверть. Моя карронада ничего не могла сделать. Я все еще был вне зоны досягаемости, и, в любом случае, меня ослепили удушливые облака порохового дыма, озаренные оранжевым светом выстрелов. Я оглянулся и мельком увидел орудия нашей главной палубы, скачущие, как живые, среди своих полуголых расчетов со всеми инструментами их ремесла: банниками, ведрами, талями и кранцами для ядер. На квартердеке капитан Боллингтон был в восторге и криками подбадривал своих людей.
Я повернулся обратно к своему орудию и поискал цель, но из-за дыма ничего не было видно. И тут, в одно мгновение, произошло нечто, чего ни один человеческий глаз не видел до эпохи пороха. В пятидесяти ярдах от нас стена пламени вырвалась с «Тауруса», когда он дал свой бортовой залп одновременным ревом. Инстинктивно я пригнулся, когда ядра нас настигли, и в этот момент мой взгляд скользнул по спинам Кейт и моих канониров, чтобы увидеть самое ужасное. В нескольких шагах стоял ряд морпехов, готовых с мушкетами. Быстрее мысли, ядро прошло сквозь них с глубоким, быстрым «ВУМ!». Казалось бы, без всякой причины, трое мужчин взорвались передо мной с отвратительным «шмяк-шмяк», похожим на шлепки какой-то чудовищной рыбы о плиту. Кровь и плоть разлетелись повсюду, и палуба стала скользкой от них. Чей-то торс, обмякший и оторванный, покатился к моим ногам, а за ним тянулись легкие и трахея. Лицо потеряло свой живой цвет и уставилось на меня восково-желтым. Это был сержант Арнольд. Автоматически я схватил это нечто и швырнул за борт. И самая жуткая часть, которая осталась в моей памяти, – это отсутствие веса в этом выпотрошенном куске человека, который казался мне целым, потому что я его знал.
Остальные морпехи были сильно потрясены, но они последовали моему примеру и очистили бак от разбросанных останков своих товарищей. В тот миг я осознал ценность этой практики. Ничего хорошего не выйдет, если смотреть на такие вещи. Я понял, что морпехи ждут от меня приказа. Их капрал тоже был мертв.
– Ты! – сказал я ближайшему «красному мундиру».
– Есть, сэр! – ответил он, не задумываясь.
– Возьми своих людей, – сказал я, – ты произведен в капралы и назначен главным.
– Есть, сэр! – и он даже отдал мне честь мушкетом, прежде чем приняться за дело, крича на остальных и указывая цели сквозь дым.
Мгла достаточно рассеялась, чтобы стал виден «Таурус». В его корпусе были пробоины от ядер, а паруса повреждены, но не было и следа того опустошения, которое мы учинили на борту «Термидора». Он был в ярости боя, и зубы его были целы. Тем временем мое собственное орудие было в пределах досягаемости, и я выстрелил снова. И наша главная палуба тоже. «Фиандра» была окутана дымом, и мы все работали вслепую. Вы не представляете, сколько дыма извергает батарея орудий. Один-два залпа покрывают весь корабль плотным белым туманом.
В разгар нашей перезарядки раздался оглушительный рев орудий, когда выстрелил «Таурус». К моему ужасу, над головой раздался треск и хруст дерева, затем безумный хаос криков, и что-то с грохотом обрушилось на меня и впечатало в палубу. Что-то массивное и непреодолимо тяжелое. Оно распластало меня, вдавив нос в доски. Вокруг пахло парусиной и просмоленным канатом, и что-то жестоко давило мне на спину. Было трудно даже дышать, и человек послабее был бы задушен. Но я не слабак. Я чрезвычайно силен, и, могучим усилием, я смог выбраться из-под обломков фок-мачты, которая лежала со своими реями, вантами и парусами в ужасных руинах по всему баку.
Я, пошатываясь, поднялся на ноги и огляделся. Все шокирующе изменилось. В двадцати футах над палубой торчал сломанный обрубок мачты, как раздробленная конечность, там, где его срезало вражеское ядро. Хуже того, бесполезные паруса свисали за правый борт, волочась по морю и закрывая добрую четверть нашей батареи правого борта. Канониры не решались стрелять, боясь поджечь обломки и корабль заодно.
Должно быть, я был оглушен, потому что бесцельно шатался, пока не услышал голос.
– Флетчер! – крикнул он. – Сюда, парень!
И там был Уильямс с дюжиной людей, прорубавшихся топорами сквозь безумное нагромождение на баке.
– Ванты! – сказал он. – Рубите эти чертовы ванты!
Я огляделся и понял, к чему он клонит. Ущерб был невообразимый. Аккуратно убранный бак превратился в джунгли из упавшей парусины, вздымающихся реев и расколотого дерева, которые сдвигались и ворчали при каждом крене корабля. Уильямс и его люди поднялись по трапу левого борта и пытались добраться до вант левого борта, которые все еще были целы и привязывали обломки к кораблю. Их нужно было перерубить, чтобы у нас был хоть какой-то шанс на выживание.
Они не могли добраться до вант, но я подумал, что смогу, и я протиснулся и пробрался через обломки. Ванты были под ужасным напряжением, натянутые, как тетива лука, свисающей мачтой и безумно перекошенные через палубу, почти параллельно ей.
Добравшись до них, я выхватил свою абордажную саблю и со всей силы обрушился на толстые просмоленные канаты. Абордажная сабля была плохим инструментом для этой работы, тяжелый топор подошел бы лучше, но я рубил как одержимый, и канаты лопались один за другим с ужасающим треском. Последний канат лопнул, даже не успев я его коснуться. В тот же миг масса обломков содрогнулась, как при землетрясении, и отбросила меня в сторону, скрежеща и стеная, сползая за правый фальшборт. Она утащила за собой коечные сетки со всем их содержимым и, как нитки, порвала те немногие снасти, что еще держали мачту. Наконец, сам фор-штаг лопнул со звоном, похожим на дьявольское банджо, и исчез за бортом.
Это очистило бак и открыло путь Уильямсу и его людям. Они устремились вперед и завершили работу, сбрасывая бесполезные обломки за борт, пока фок-мачта медленно падала за корму корабля. Сам Уильямс чуть не налетел на меня в спешке.
– Молодец, Флетчер! – сказал он, задыхаясь. – Надеюсь, вы не ранены?
И это от человека, который прошлой ночью желал мне ослепнуть и быть покалеченным! Не спрашивайте меня, почему он это сказал, но я уверен, что он говорил искренне. В пылу момента, я полагаю.
– Нет, сэр, – ответил я, – я не ранен, – и я оглядел себя, чтобы убедиться, что это правда.
– Хорошо, – сказал он. – Тогда вы должны немедленно привести свое орудие в боевую готовность. Главная палуба свободна для стрельбы, и нам нужно, чтобы каждое орудие было обслужено.
Но я видел то, что осталось от бака. Он был выметен дочиста. Исчезли даже колокольня и камбузная труба, и, конечно, возвышающейся мачты с ее парусами больше не было.
– Христос! – сказал я. – Как мы справимся?
– Отставить! – сказал он. – У нас тянет крюйсель, а главная палуба цела. К орудию!
– Есть, сэр! – ответил я и поискал своих канониров.
Их не было. Кейт и все остальные. На палубе остались только уродливые пятна от наших мертвецов. Уильямс проследил за моим взглядом и позвал трех человек, чтобы они присоединились ко мне у карронады.
– За дело! – сказал он и бросился по трапу на квартердек, а за ним и остальные его люди.
Я уставился через воду. «Таурус» был очень близко. Двадцать ярдов, и по всей его длине полыхала стрельба.
– Ты! – крикнул я, перекрикивая грохот, и указывая на самого проворного из моих новых канониров. – Ты – «пороховая обезьяна». Вниз, в крюйт-камеру, живо. Мне нужен заряд в одну треть, чтобы было побольше щепок.
Он сорвался с места, как заяц, пока я раздавал обязанности остальным.
– Ты… Ты – заряжающий! Ты… ты – банник! Стрелять двумя ядрами, пока я не скажу иного.
Вскоре приземистое орудие извергало свои сорок восемь фунтов железа при каждом выстреле. Это была чистая тяжелая работа на расстоянии, с которого невозможно промахнуться. Все свелось к гонке дымящихся стволов и извергающих искры кремневых замков в непрерывном реве пушек, в облаке дыма, со свистящей мимо ушей смертью. С обеих сторон, как дождь, сыпались реи и обломки. Это было состязание «молотком и клещами», чтобы решить, кто дольше выдержит: они со своим кораблем побольше и орудиями потяжелее, или мы с нашей более быстрой стрельбой.
Затем рядом со мной оказалась Кейт Бут, крича мне в оглохшее ухо.
– Джейкоб! Джейкоб! – говорила она. – Они отходят!
Я был так оглушен и измотан, что не заметил. Сквозь дым я увидел, как «Таурус» отдаляется, а его огонь ослабевает. Он волочил за собой грот-мачту, а его паруса были в клочьях. Но у него все еще было больше парусов наверху, чем у «Фиандры», и я задался вопросом, не опережает ли он нас просто. И тут меня осенило.
– Кейт! – сказал я. – Я думал, ты погибла.
– Ну, нет, – ответила она. – Меня с остальными отбросило на шкафут, вот и все. И тебе приказано немедленно прекратить огонь, приказ капитана. Он собирается заняться ремонтом. Смотри! Они все остановились, видишь? Ты должен помочь с ремонтом…
Она была права. Мы не стреляли и отдалялись от «Тауруса». Оба корабля были так сильно повреждены наверху, что едва могли двигаться. Капитан Боллингтон и неизвестный французский капитан, должно быть, примерно в одно и то же время решили, что необходим ремонт такелажа.
На обоих кораблях люди побросали орудия и принялись за работу с реями, канатами и талями, и принесли новые паруса из рундуков. Я помогал ставить фальшивую фок-мачту. Для этой чудовищно тяжелой работы потребовалось пятьдесят человек, вручную перемещая запасной грота-рей и поднимая его, чтобы принайтовить вертикально к обрубку старой мачты. Затем были установлены новые ванты и штаги, и подвешен рей для поддержки паруса с его галсами и шкотами. Все на борту, от самого младшего юнги до самого капитана, присоединились к работе. Это была еще одна гонка, столь же смертельная, столь же неотложная. Ибо это был не просто текущий ремонт. Тот корабль, «Фиандра» или «Таурус», который первым завершит работу, обрушится на другой, пока тот еще не может маневрировать, зайдет ему под корму и разнесет в щепки. Битва была далеко не окончена. Она только сейчас становилась серьезной.
