Текст книги "Фортуна Флетчера (ЛП)"
Автор книги: Джон Дрейк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)
12
Помимо превращения орудий «Фиандры» в нечто грозное и смертоносное, учения мистера Сеймура имели еще два эффекта, которые были для меня более интересны. Первый заключался в том, чтобы утвердить Сэмми Боуна как лучшего канонира на корабле. Вскоре дошло до того, что, когда мы тренировались в меткости, стреляя по бочке, сброшенной за борт, Сэмми не разрешалось наводить наше орудие, пока все остальные расчеты не отстреляются и не промажут. Тогда мистер Сеймур с ухмылкой махал ему, и Сэмми разносил бочку в щепки.
– Это просто, парни, – говаривал он. – Мы наводим ее как можно точнее, а остальное делает качка корабля. Все, что я делаю, – это стреляю, когда орудие ложится на цель.
И он не шутил. Он никогда не понимал сложности расчетов, которые так легко и не задумываясь производил в своей голове.
Другое было более личным, и я впервые заметил это в одно из воскресений, когда мы выстроились по дивизионам на церковную службу. Капитан Боллингтон всегда использовал этот случай, чтобы пройти сквозь наши ряды, заглянуть каждому в лицо и почувствовать, в каком настроении его команда. Мы должны были стоять по стойке «смирно», как морпехи, и я обнаружил, что больше не могу делать это как следует. Если я выпрямлял руки, они больше не прилегали к бокам. Наоборот, они торчали под углом, а сжатые кулаки находились далеко от бедер. Это было результатом нескольких недель тяжелого труда и того, что я уплетал всю еду, какую хотел. Я всегда был крупным, но теперь стал еще и сильным. Мои руки вздулись от твердых мышц, и я обнаружил, что могу вытворять трюки, как цирковой силач. Я мог в одиночку двигать наше орудие, мог жонглировать восемнадцатифунтовыми ядрами и мог носить Норриса и Джонни под мышками, а Сэмми – на плечах.
Я думал, что все это бессмысленная забава, пока не обнаружил, что мне больше не нужны мои товарищи, когда я ходил по нижней палубе собирать долги. Другие «просмоленные» казались слишком уж охотно готовыми платить, и я заметил, какими маленькими и тщедушными некоторые из них теперь казались. К моему изумлению, физическая сила имела коммерческую ценность! Этот счастливый период нашего плавания с конвоем был лучшим временем, что я провел на борту «Фиандры». Я был в мире с собой, у меня снова появились друзья, и я зарабатывал деньги. Мне следовало бы знать, что это не может длиться вечно, и так оно и случилось.
Из-за беспорядочного поведения торговых судов и пары дней тумана и плохой погоды, в одно прекрасное утро, вместо того чтобы быть в составе мощного флота с аккуратным конвоем, мы оказались в одиночестве с тремя небольшими торговыми судами, а все наши товарищи скрылись за западным горизонтом. И что еще хуже, вскоре у нас появилась компания иного рода. Два пятнышка парусов появились далеко на нашем левом траверзе, приближаясь с юго-востока. Задолго до того, как мы на орудийной палубе смогли их разглядеть, впередсмотрящие опознали в них французов.
Высунувшись из пушечного порта восьмого орудия, я в конце концов смог увидеть их сам. У каждого было огромное полотнище парусов над небольшим корпусом, и они неслись с огромной скоростью, а под носом кипела белая вода – само воплощение скорости. На грот-мачте мерцал сине-бело-красный флаг Французской Республики. Впервые я его видел.
– Что это, Сэмми? – спросил я.
– Каперы! – тут же ответил он. Зрение у него было поразительное, а знание кораблей – глубокое. – У лягушатников, как и у нас, в качестве крейсеров ходят шлюпы и фрегаты, а это люгеры. Я бы сказал, не больше ста тонн каждый, с четырехфунтовыми, а может, и шестифунтовыми орудиями на орудийной палубе и большой командой для абордажа. Для нас они не угроза, но они попытаются обойти нас и урвать одного из этих. – Он ткнул большим пальцем в сторону наших «купцов».
Сэмми был чертовски прав. И несколько часов два француза играли с нашим кораблем в кошки-мышки. Они действовали сообща, и их игра заключалась в том, чтобы один пытался отвлечь нас, дабы другой мог захватить приз.
Чтобы помешать этому, капитан Боллингтон повторил стратегию адмирала в миниатюре: держался с наветренной стороны от трех овец, чтобы мы могли наброситься на волков, если те решатся на настоящую атаку. И, на сей раз, опасность была настолько непосредственной, что три «купца» сбились в кучу, как дети, боящиеся буки. Так продолжалось часами: два люгера поочередно подлетали так близко, как только осмелились, пытаясь соблазнить нас пуститься в погоню. Это была пустая трата времени, ибо не было ни малейшего шанса, что капитан Боллингтон попадется на эту уловку. И хотя мы не смогли бы справиться с обоими одновременно, если бы они атаковали разные суда, это было бы бессмысленно, поскольку мы легко могли бы обогнать призы и отбить их. Их единственная надежда была на то, что какая-нибудь случайность или каприз погоды даст им преимущество. В то же время они должны были остерегаться подходить слишком близко, чтобы мы не причинили им вреда. Это была опасная для них игра, которая велась на пределе дальности наших орудий, что они рассчитали с ювелирной точностью.
Но хотя их усилия и могли быть тщетными, их морское искусство вызвало восхищенные возгласы нашей команды. Было чудесно видеть, как они несутся по волнам, словно намереваясь столкнуться, а затем с ревом парусов делают поворот, их марсовые, проворные, как обезьяны, снуют по такелажу, чтобы лечь на другой галс. Много было сказано о плохом мореходном искусстве республиканского французского флота, и по большей части это правда. Профессиональные офицеры, которые управляли флотом короля Людовика, были все убиты или изгнаны. Но не было ни черта такого, чему любой англичанин мог бы научить команды этих двух судов. И это говорю я, ненавидящий французов как чуму. Полагаю, у них были команды из добровольцев, и они достаточно часто бывали в море, чтобы выучить свое ремесло.
Наконец они испробовали новую тактику. С безумно большой дистанции один из них набрался наглости выкатить орудия и дать по нам свой жалкий, презренный залп из пукалок.
Сначала их ядра падали далеко от нас. Мы не видели даже всплесков. Но их огонь был ровным и регулярным, каждое орудие звучало отдельно, когда поочередно стреляло, и его звук доносился до нас через волны.
– Хм-м! – с интересом произнес Сэмми. – На лягушатников не похоже. Видать, у них лучший стрелок наводит каждое орудие. Интересно, насколько он хорош…
Не все восприняли это так спокойно, особенно когда раздался леденящий душу свист ядра, пронесшегося между нашими мачтами, не более чем в десяти футах над нашими головами.
Я почувствовал внезапный укол страха, будто в меня попали, и по нашим орудийным расчетам пронесся слышимый вздох.
– Почему мы не всыплем этим ублюдкам? – спросил чей-то голос под одобрительный ропот.
– Молчать! – крикнул лейтенант Сеймур. – Я буду стрелять, когда буду знать, что смогу попасть! Они просто жгут порох.
Но жгли они его специально для нас, и это заставляло команду нервничать. Мы впервые оказались под огнем, и, в конце концов, всегда был шанс на случайное попадание. Мичман Персиваль-Клайв, похоже, особенно придерживался этого мнения. Он высунулся из нашего порта, жадно глотая дымки, вырывавшиеся из орудий люгера, и кусал губы и грыз ногти.
– Они могут в нас попасть? – бормотал он. – Есть шанс, есть шанс?
Он стонал и причитал, распространяя тревогу, как чуму, от орудия к орудию. Мистер Сеймур должен был бы его заткнуть, но он этого не сделал. Все его внимание было сосредоточено на определении расстояния до француза. Я видел, что Сэмми рвется что-то сказать, но недавний опыт сделал его осторожным. Тогда Джонни Бэсфорд, со всей своей невинностью, скопировал Персиваля-Клайва.
– Эй, Сэмми, – сказал он, – а эти лягушатники могут в нас попасть? Есть шанс?
Сэмми лучезарно ему улыбнулся и ответил голосом, достаточно громким, чтобы его было слышно от одного конца палубы до другого.
– Есть ли шанс? – сказал он. – Джонни, парень, у них столько же шансов попасть в нас оттуда… сколько у тебя – запихнуть полфунта масла в задницу какаду раскаленной иглой!
Раздался взрыв хохота, возможно, более громкий, чем заслуживала шутка, который разрядил напряжение и заставил нас почувствовать себя лучше.
Мистер Сеймур имел достаточно ума, чтобы оценить пользу этого, и рассмеялся вместе с остальными. Затем он посмотрел на Сэмми, еще раз на француза и взлетел по сходному трапу на квартердек. Он коснулся шляпы перед капитаном Боллингтоном и сказал несколько слов. Капитан кивнул, и мистер Сеймур крикнул вниз с лееров квартердека:
– Расчет восьмого орудия! Выкатить погонное орудие левого борта! Живо!
– Есть, сэр! – с огромным восторгом ответил Сэмми. – А ну, парни! – и он повел нас к длинным бронзовым пушкам по обе стороны от бушприта.
Поскольку они были медленно стреляющими, их не выкатывали по заведенному порядку, когда играли боевую тревогу, а оставляли под просмоленными парусиновыми чехлами для защиты от брызг. Каждый орудийный расчет упражнялся с ними, но Сэмми был их повелителем.
– Наводить на левый борт, мистер Боун! – скомандовал лейтенант Сеймур, но приказ был излишним. Мы уже отдали тали орудия и разворачивали его на девяносто градусов, чтобы закрепить у пустого пушечного порта, ждавшего в фальшборте квартердека. Орудие было прекрасным, более двенадцати футов от дула до винграда, сияющее золотистой бронзой, с литыми дельфинами над цапфами. Это было итальянское орудие, почти столетней давности, с именем литейщика, выгравированным на казенной части: Albertus Ambrosius me fecit, – гласила надпись.
Сквозь пушечный порт в фальшборте бронзовое орудие смотрело на люгер, находившийся теперь примерно в полумиле от нас на траверзе. Чтобы поторопить нас, люгер выстрелил снова. Белый дым с оранжевой вспышкой, затем глухой «бух» и воющее ядро, а потом… ХРЯСЬ! Случайно или расчетливо, но она нас нашла, и от нашего корпуса полетели щепки.
– Шевелись! Шевелись! Шевелись! – кричал Сэмми, пока мы напрягались, готовя орудие. – Ниммо! Принеси мне полный заряд из погреба… Бегом!
Мальчишка понесся прочь, его кожаная картузная сумка подпрыгивала на ремне, пока Сэмми и Овадия прикручивали кремневый замок к орудию у запального отверстия. Мальчишка вернулся через несколько секунд, и мы зарядили и заполнили запал в рекордно короткие сроки. Все было готово, оставалось только навести и выстрелить.
Капитан Боллингтон, мистер Уильямс и толпа других присоединились к мистеру Сеймуру, чтобы посмотреть на это зрелище, и все взгляды были устремлены на Сэмми. Большинство людей оробели бы от такого внимания, но Сэмми это обожал. Тщательная стрельба на большую дистанцию из хорошего орудия была для него как хлеб и вода.
Рядом с Сэмми лейтенант Сеймур от волнения переминался с ноги на ногу. Оба были невысокого роста, но Сэмми был худ, как палка, в то время как лейтенант был коротконогим и плотным. И Сэмми был аккуратен в одежде, тогда как другой был неряшлив до смешного. В тот момент он качал головой из стороны в сторону, прикидывая расстояние, смотрел на орудие и горел желанием сделать все самому. Капитан Боллингтон угадал его настроение.
– Не желаете ли навести орудие, мистер Сеймур? – спросил капитан.
Лейтенант вздохнул и выпрямился.
– С вашего позволения, сэр, я оставлю это Боуну, – сказал он. – Ну что ж, мистер Боун, посмотрим, не сможете ли вы сбить рангоут с того корабля.
Затем все отошли от зоны отката, и Сэмми принял командование. Он дал орудию два градуса возвышения и навел его по своему усмотрению. Тем временем – бух! – люгер выстрелил снова, ядро улетело бог весть куда, пока он подходил все ближе под раздутыми парусами, все еще держась на безопасном расстоянии от орудий нашей главной палубы.
Сэмми прицелился, натянул спусковой шнур… мгновение предельной концентрации… и… БУМ! Орудие откатилось назад, и мы набросились на него, как черти. Банник-картуз-ДОСЫЛАЙ! Ядро-пыж-ДОСЫЛАЙ! Тяни-тяни-тяни! Чтобы выкатить и навести. Спокойно Сэмми прицелился и выстрелил, и наше второе ядро со свистом понеслось над водой. Мы снова бросились к орудию, но в разгар работы раздался оглушительный рев, и все, кто был рядом, с восторженным ликованием на лицах колотили Сэмми по спине.
Он это сделал. И всего двумя выстрелами. Люгер волочил за собой обломки фок-мачты по левому борту, что нарушило то хрупкое равновесие ветра, парусов и корпуса, которое несло его по волнам. Я видел, как его команда, словно муравьи, в панике забегала, пытаясь расчистить завал.
Но капитан Боллингтон уже во весь голос выкрикивал приказы, бегом возвращаясь на квартердек, а за ним спешил лейтенант Уильямс. И в мгновение ока мы уже крепили погонное орудие, пока «Фиандра» делала поворот оверштаг, чтобы наброситься на нашу жертву. К тому времени, как мы вернулись к своему орудию на главной палубе, «Фиандра» неслась на люгер под всеми парусами, с ветром в корму, на своем лучшем курсе, и мчалась вперед, как скаковой жеребец. Каждая снасть пела, а мы, высунувшись из пушечных портов, в азарте короткой погони безумно кричали «ура».
У люгера не было ни единого шанса уйти. Он едва двигался. Через несколько минут мы были уже рядом с ним, положив марсели на мачту, чтобы сбавить ход. Его напарник благоразумно ушел по ветру, оставив его на произвол судьбы. Они ничего не могли поделать. Вдвоем они не были нам ровней со своими пукалками.
Когда между нами и французом оставалось не более десяти ярдов, наша команда, смеясь, шутя и хлопая друг друга по спинам, уже прикидывала стоимость нашего славного приза и гадала, сколько каждому достанется. Некоторые из нас даже по-дружески перекрикивались с французишками. В конце концов, мы ведь победили, не так ли? Могли себе позволить повеселиться.
Тем не менее, с обеих сторон каждое орудие было заряжено и готово к бою, и мы стояли слишком близко, чтобы промахнуться. На самом деле, так близко, что мы могли разглядеть их лица и слышать, как они лопочут по-французски. Они не могли надеяться на победу, но флага еще не спустили, и на борту у них было полно вооруженных людей.
Капитан Боллингтон крикнул им по-французски, на котором он говорил свободно. Полагаю, он призывал их сдаться… тишина… флаг остался на топе грот-мачты. Он крикнул снова, но на полуслове какой-то адский маньяк с их стороны выкрикнул команду, и их орудия взревели оглушительной стеной пламени. Полетели щепки, горящий пыж со свистом пронесся у меня над головой, и краем глаза я увидел, как «пороховую обезьяну» седьмого орудия разнесло в дымящуюся груду мяса.
– Ублюдки! – взревел лейтенант Сеймур. – Огонь!
И «Фиандра» содрогнулась от отдачи батареи левого борта и четырех карронад. Резня на палубах люгера была неописуемой. Это был единственный залп, который они успели дать, и за считанные минуты их судно превратилось в груду плавучих обломков, забрызганных и залитых продуктами бойни.
Бог знает, на что рассчитывали французишки, открыв по нам огонь. Возможно, они думали, что внезапность сгладит неравенство сил. На деле же они лишь привели в ярость наши орудийные расчеты, и мы не прекращали стрельбу, пока капитан Боллингтон и лейтенанты буквально не оттащили каждого канонира от его дела.
Прошитый насквозь, люгер затонул за несколько минут – один из немногих кораблей, которые я видел потопленными артиллерийским огнем за все свои годы в море. Из всех, кто был на его борту, нам удалось спасти около пятидесяти человек. Некоторые были убиты нашим огнем или утянуты на дно вместе с кораблем, но многие утонули в мучениях, захлебываясь в воде в пределах досягаемости нашего судна. Мы бросали им концы и вытаскивали на борт так быстро, как могли, но их было так много, а вода была холодной, и, как и наши «просмоленные», почти никто из них не умел плавать. Пусть они и были врагами, но видеть это было ужасно.
А потом нам пришлось их кормить и охранять в течение нескольких следующих дней, пока мы не догнали конвой и не смогли передать их на попечение одного из семидесятичетырехпушечных кораблей, где для пленных было больше места, чем у нас.
Но несколько пленных остались на борту на некоторое время под присмотром нашего хирурга, мистера Джонса. Он был хорошим хирургом, в отличие от многих, что ходили в море, и если бы он не был методистом-уэслианцем, который досаждал всем своим библейским фанатизмом, он, без сомнения, сделал бы хорошую практику на берегу. А так он был у нас, и до сих пор мы не давали ему особого случая проявить свое мастерство.
Поэтому, когда на борт подняли пленных лягушатников, он и его помощники уже ждали, чтобы наброситься на раненых и утащить их вниз, на орлопдек, где уже были разложены ножи и пилы. И они славно повеселились. Нигде нельзя было укрыться от криков их пациентов. Но мистер Джонс всех удивил и сумел спасти троих, которые были так тяжело ранены, что при поступлении на корабль на них уже махнули рукой. Лишь спустя некоторое время после того, как мы снова присоединились к конвою, эти трое наконец появились на палубе.
Они были одеты аккуратно и чисто в форму «Фиандры» и сплошь покрыты бинтами. Они щурились на солнце, когда мистер Джонс вывел их на корму, чтобы показать капитану. Справедливости ради, он проделал отличную работу, сшивая их вместе, и, полагаю, хотел получить свою долю похвалы. Кроме того, прошел слух, что лягушатники хотят что-то сказать, и большая часть команды собралась поглазеть. То, что произошло дальше, показало такую сторону характера капитана Боллингтона, которая, не думаю, что нашла бы много откликов сегодня. Но в те дни это было довольно обычным делом.
Лягушатников привели на квартердек, где их приняли капитан и его лейтенанты. По рядам прошел удивленный шепот, когда мы увидели, что лягушатники отдают честь так же, как и мы, и капитан сказал несколько слов похвалы мистеру Джонсу. Затем один из лягушатников вышел вперед и произнес цветистую речь на английском. Он прошелся по всем ожидаемым темам о том, как они благодарны, а затем свернул на новую дорожку, рассказав, что все трое – бретонцы, верные королю Людовику, и не хотят иметь ничего общего с тем, что творят эти проклятые парижские негодяи.
– Итак, месье капитан, – сказал он, – мы не желаем больше революции и просим лишь о том, чтобы нас приняли на ваш корабль, служить под этим флагом! – И он картинно указал на большой флаг, развевавшийся на флагштоке на корме.
Наступила тишина, и мы повернулись, чтобы увидеть, как отреагирует капитан Боллингтон. Некоторое время он ничего не говорил, но лицо его побелело, и он задрожал, как кипящий чайник.
– Месье, – сказал он, – за всю мою службу я не получал более постыдного предложения! Неужели вы не понимаете, что будете служить против своего народа и своей родной земли! Неужели вы не помните своих товарищей по кораблю, павших в бою с моим кораблем и теперь покоящихся на дне морском? Молю Бога, чтобы ваши матери никогда об этом не услышали!
Он задохнулся от силы эмоций, взял себя в руки и продолжил.
– Мистер Уильямс! – сказал он. – Немедленно уберите их с моего корабля! Отведите их на флагман, и пусть адмирал решает их судьбу.
На этом все и кончилось. Их в два счета спустили за борт. Но если спросите меня, он был с ними слишком суров. Вы не удивитесь, узнав, что я совершенно не разбираюсь во французской политике, но даже я знал, что некоторые из лягушатников были верны своему покойному королю и хотели свергнуть революцию. В любом случае, что до меня, то если лягушатники хотели драться друг с другом, то я желал им в этом всяческой удачи! Я бы только попросил удовольствия вручить им мушкеты для этого дела. Но это мнение я оставил при себе, потому что Сэмми и остальные считали, что капитан поступил правильно. На самом деле, он задел именно ту струну в душах команды «Фиандры», и они полюбили его за это. Вот такие вот дурацкие вещи и отличают настоящего лидера.
Вот и все о моем первом бое и моей первой встрече с французами. Я вышел невредимым и видел, как потопили корабль, но вскоре обнаружил, что предстоят куда более смертельные битвы с врагами на борту нашего собственного судна.
13
Убедительно прося вашего самого срочного содействия, осмелюсь повторить, сэр, что наследство мистера Флетчера имеет столь огромные размеры, что всякий, кто им владеет, становится не просто богатым, но и тем, кто держит в руках власть в этой стране.
(Письмо от 25 февраля 1793 года к мистеру Натану Пенденнису от фирмы «Люси и Люси, солиситоры».)
Под вечер в понедельник, 4 марта, почтовый экипаж свернул с Большой Северной дороги в Лонборо. Он был забрызган грязью долгого путешествия, а джентльмена внутри не было видно за слоем пыли на окнах и ворохом одеял, в которые он был укутан. Но лошади были свежими, после последней смены, и неслись с огоньком, в клубах пара, гремя колесами по мостовой. Сзади с лаем гнались собаки, а местный люд (будучи истинными стаффордширцами) критическим оком оглядывал дорогой экипаж и форейтора в ливрее.
– Тпр-р-ру! – крикнул последний и остановился у группы зевак. – Маркет-стрит, тридцать девять! – провозгласил он. – «Люси и Люси» – контора юристов! Полгинеи тому, кто меня туда проводит!
Пять минут спустя он уже колотил в дверной молоток дома номер тридцать девять, объявляя о своем пассажире, после чего распахнул дверцу экипажа и откинул ступеньки, чтобы тот мог выйти.
Неуклюжая в своей плотной дорожной одежде и закоченевшая от долгих часов сидения на холоде, грузная фигура мистера Натана Пенденниса с достоинством спустилась на землю, чтобы поприветствовать двух мужчин, к которым он проделал столь долгий путь и которые стояли перед ним, изумленные его внезапным появлением: мистера Ричарда Люси и его сына Эдварда, солиситоров покойного сэра Генри Койнвуда и исполнителей его завещания.
– Мистер Пенденнис? – спросил старший Люси. – Неужели это вы, сэр? Из Полмута?
– Именно так, сэр, – ответил Пенденнис, стягивая перчатку, чтобы пожать руку собеседнику. – Триста миль менее чем за четыре дня! Никогда в жизни я не совершал такого путешествия: три ночи в трех разных гостиницах и тридцать одна смена лошадей – я их сосчитал! Какие ужасные расходы! – Он сокрушенно покачал головой, затем решительно взялся за дело. – Но, учитывая содержание вашего письма от двадцать пятого числа, мистер Люси, я счел это оправданным… – Он сделал паузу и огляделся.
– Совершенно верно, – сказал Люси, заметив нежелание Пенденниса говорить больше на публике. Мужчины обменялись взглядами, и понимание промелькнуло между ними.
– А вы, сэр, должно быть, мистер Эдвард Люси? – обратился Пенденнис к молодому человеку.
– К вашим услугам, сэр! – ответил Эдвард Люси.
– А теперь проходите же в дом, мистер Пенденнис, – сказал мистер Ричард Люси. – На улице лютый холод, а внутри горит хороший огонь.
Пенденнис неуверенно посмотрел на экипаж и его кучера.
– Не беспокойтесь! – сказал Люси. – Мои люди позаботятся о вашей карете и вашем человеке, а вы остановитесь у нас с сыном. Я и слышать не хочу ни о чем другом.
С благодарностью Пенденнис позволил проводить себя в личный кабинет мистера Люси и уселся у огня. Принесли угощение, и жизнь начала возвращаться в пальцы ног, о которых он не слышал уже два дня.
Пенденнис с комфортом вздохнул и оглядел Люси. Увиденное ему понравилось. Сын был мужчиной лет двадцати с небольшим, серьезным и умным. Весьма благопристойный молодой человек, которого мистер Пенденнис одобрил. Отец был еще лучше: преуспевающий мужчина лет пятидесяти, как и сам мистер Пенденнис, в темной одежде и в точно таком же парике, какой носил мистер Пенденнис. Правда, он был худ и сед, в то время как Пенденнис был крепок и румян, но, в общем и целом, Пенденнис счел, что мистер Ричард Люси имеет весьма достойный и внушительный вид.
Одновременно мистер Ричард Люси оценивал мистера Пенденниса и приходил к схожим выводам. В результате между двумя мужчинами мгновенно установилось взаимопонимание, которое было тем полнее, что дело, сведшее их вместе, было для обоих одним из тех редких случаев в жизни, когда долг в точности совпадает со склонностью. Со своей стороны, Натан Пенденнис уловил подлинный аромат огромного богатства и счел своим долгом стать спасителем и другом его владельца. А если при этом можно было еще и утереть нос флоту, то тем лучше! Что до Ричарда Люси, он прекрасно знал, каковы были отношения между его другом Генри Койнвудом и леди Сарой, и был полон решимости не дать ей получить ни малейшей выгоды из этого состояния.
Итак, Пенденнис и Люси говорили и говорили. Каждая сторона предъявляла документы для осмотра другой, и глаза Пенденниса вылезли на лоб при виде завещания сэра Генри Койнвуда от 1775 года, хранившегося в конторе Люси вот уже восемнадцать лет. Они сверялись со справочниками с книжных полок Люси, и, когда свет померк, зажгли свечи. Наконец, когда было достигнуто соглашение о дальнейших действиях, принесли бутылку портвейна, чтобы скрепить дело.
– Джентльмены, – сказал Ричард Люси, – я предлагаю выпить за здоровье мистера Джейкоба Флетчера!
– Так точно, сэр! – ответил Пенденнис. – И да не будет потеряно ни секунды в нашем стремлении привести его к его состоянию!
Они осушили бокалы и пустили бутылку по кругу.
– Мистер Пенденнис, – сказал Эдвард Люси, – могу я спросить, насколько вы были осведомлены об этих делах до того, как мы вам написали?
Пенденнис нахмурился и тщательно обдумал свой ответ.
– Больше, чем я думал, сэр, – сказал он, – ибо то, что я знал, имело большее значение, чем я полагал. Мистер Флетчер был отдан мне в ученики преподобным доктором Вудсом, местным священником, ныне покойным, который был моим другом в течение двадцати лет. Я всегда считал его благодетелем Флетчера, но теперь я узнаю, что ему платил отец Флетчера, чтобы он воспитывал ребенка! – Пенденнис покачал головой и уставился в огонь. – Доктор Вудс много раз намекал, что Флетчер не тот, кем кажется, – сказал он, – и я всегда думал, он имеет в виду, что мальчик – незаконнорожденный отпрыск какого-то знатного рода.
– Не так уж вы и ошибались, сэр, – сказал Эдвард Люси.
– Но что насчет мачехи и сводных братьев? – спросил Пенденнис. – Леди Сара и ее сыновья?
– Выродки, сэр! – сказал Ричард Люси. – В Койнвуд-холле творятся такие вещи, о которых я не могу говорить. Из соображений приличия я умолчу.
– О? – с ожиданием произнес Пенденнис, ибо по его опыту любой, кто так говорил, вскоре делал прямо противоположное.
И действительно, после короткой паузы слова вырвались с губ Люси.
– Эта женщина – ведьма, – сказал он. – Наши деды сожгли бы ее на костре. У нее лицо ангела и душа гадюки. Говорю вам, сэр, делом всей моей жизни будет отнять у нее состояние Койнвудов! – Он подкрепил себя еще одним бокалом портвейна и продолжил. – Я бы отдал эти деньги самому дьяволу, лишь бы они ей не достались! Она ведет тайную жизнь, полную извращенных желаний, которые никто не может себе представить и мало кто поверит.
– В самом деле? – сказал Пенденнис, его интерес разгорелся еще сильнее. Он размышлял, как бы попросить более точного описания этих желаний, не показавшись при этом человеком с извращенными интересами.
Но Эдвард Люси сменил тему, прежде чем Пенденнис успел подобрать слова.
– Это Виктор и Александр взломали стол сэра Генри в Койнвуд-холле, – сказал он. – Они вынесли большую часть его содержимого, прежде чем мы туда добрались, и лишь по счастливой случайности мы нашли письмо, которое они пропустили. И оно дало нам ваше имя, мистер Пенденнис, и имя доктора Вудса, ибо мы не знали ни о вас, ни о нем. Мы знали, что Джейкоб Флетчер существует, но больше ничего.
– Джентльмены, – сказал Пенденнис, – это дело темное. Сэр Генри, очевидно, был весьма скрытен в том, что касалось Флетчера, и позаботился о том, чтобы ни один человек не знал всей истории. Мы можем лишь догадываться о его причинах, но в любом случае, мы трое должны привести молодого человека к его наследству, как того желал сэр Генри! – Он посмотрел на мистера Эдварда Люси. – Итак, сэр! – сказал он. – Завтра мы с вами отправляемся в Лондон, чтобы сразиться с Адмиралтейством лицом к лицу, чтобы вызволить Флетчера из их лап!
– А я останусь здесь, – сказал мистер Ричард Люси, – чтобы как можно скорее утвердить завещание и быть начеку на случай любых шагов, которые могут предпринять эта женщина и ее сыновья.
С бутылкой портвейна, уютно устроившейся внутри, и с теплым светом камина на лицах, трое друзей улыбнулись и пожали друг другу руки. Они были цивилизованными людьми, людьми солидными, привыкшими использовать Закон в своих интересах. Они были полностью уверены в успехе.
К несчастью, и в действительности, они не знали, в какую игру вступают, насколько смертельна эта игра, и насколько они уступают в классе своему противнику.
