Текст книги "Фортуна Флетчера (ЛП)"
Автор книги: Джон Дрейк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)
9
Я попал на «Фиандру» 17 февраля, когда она готовилась к походу. Большая часть команды уже была на борту, но корабль все еще ждал своего капитана, и лишь 27-го числа он наконец покинул Портсмут, так что у меня было десять дней, чтобы привыкнуть к кораблю и своим товарищам по артели в спокойных условиях стоянки на якоре в гавани.
На время я смирился со своей участью, и лейтенант Уильямс так гонял нас всех, готовя корабль к выходу в море, что у меня почти не оставалось времени на размышления о недавних приключениях. Так я освоил некоторые из своих обязанностей в составе расчета орудия номер восемь и узнал поближе своих товарищей. Нас было шестеро: Сэмми Боун, Томас Слейд, Джем Тёрнер, Норрис Полперро, я и Джонни Бэсфорд, который прибыл на борт на следующий день после меня. Из шестерых Норрис и я были завербованы силой, а остальные – добровольцы. Все, кроме меня и Джонни, были опытными моряками.
Он был странным созданием, с круглыми, глуповатыми глазами и лицом, похожим на резиновую маску. Раньше он был батраком, пока не сбежал в море от своего хозяина, некоего фермера Бэсфорда, которого он до смерти боялся. Как говорят в деревне, «у него в крыше дыр хватало». На мой взгляд, немало. Он не знал ни своего возраста, ни где родился, ни своего настоящего имени.
– Имя? – спросил мистер Макфи, сидевший за своим столом, когда Джонни предстал перед приемной комиссией.
– Джонни… – ответил Джонни.
– Джонни что? – спросил казначей.
– Хе-хе-хе… – нервно хихикнул Джонни.
– Хм-м, – протянул Макфи, разглядывая то, что было перед ним. Подозреваю, ему и раньше приходилось иметь дело с такими, как Джонни. В 1793 году флот брал все, что предлагали. – Понятно. Тогда откуда вы родом, любезный?
– Фермер Бэсфорд позволял мне спать в сарае, ваша честь… так что, пожалуйста, не говорите ему…
– Да, разумеется, – сказал Макфи, что-то чиркая. – Джон Бэсфорд. Я записал вас как Джона Бэсфорда. Вы понимаете?
– Хе-хе-хе… – хихикнул Джонни. Он понял и был безмерно доволен. Наконец-то у него было настоящее имя. Он так и не научился ненавидеть Макфи так же сильно, как все мы. Он был счастлив, пока его кормили, поили и в данный момент никто не проявлял к нему откровенной жестокости.
Итак, Джонни и я были единственными «сухопутными крысами» в кубрике. Норрис, конечно, уже служил раньше и был рыбаком по профессии, а Сэмми, Джем и Томас были настоящими старыми «просмоленными» моряками, с переваливающейся походкой кривоногих и косичкой, которую они всю неделю носили сложенной вдвое, а по воскресеньям распускали. Я говорю «старыми», но, кроме Сэмми, мои товарищи были молоды. Норрису было, может, лет тридцать, а остальным – чуть за двадцать (хотя с Джонни было трудно сказать). Это было типично для нижних чинов. Несчастные случаи, тропические лихорадки, ревматизм и грыжи от бесконечного таскания тяжестей – моряки долго не жили. Некоторым даже удавалось погибнуть от руки врага, но это никогда не было главным риском: на каждого павшего в бою приходилось десять умерших от болезней или несчастных случаев.
Сэмми был исключением. Он говорил, что раз от него остались только кожа да кости, то лихорадке не за что и зацепиться. Ему, должно быть, было далеко за пятьдесят, ведь он служил еще в Семилетней войне и плавал во флоте, который доставил Вульфа в Квебек, а выглядел он еще старше со своим коричневым, морщинистым лицом и белыми волосами.
Обычно такой человек, как Сэмми, с его огромным опытом, был бы унтер-офицером, возможно, боцманом. Но Сэмми был Сэмми, и второго такого не было. Его собственное поведение пресекало любые попытки повысить его выше канонира, хотя в этом деле ему не было равных на всем Божьем океане. И он отличался от всех остальных остротой ума. Ибо, скажу я вам, никто, кто не жил с ними, как я, никогда не поверит в абсолютное, упрямое невежество наших матросов с нижней палубы.
Только не поймите меня неправильно. Они знали море и корабли, как свои пять пальцев. Поставьте их на качающуюся палубу в черную ночь, когда ледяная вода заливает борт целыми потоками, и они инстинктивно найдут нужный канат в паутине такелажа, а найдя, вытянут его, сплетут, закрепят или сделают что угодно в два счета. Но это было все, что они знали или хотели знать.
Начнем с того, что во всем нашем кубрике я один умел как следует читать и писать. Норрис еще мог с грехом пополам разобрать крупный газетный шрифт, но грамотеем его было не назвать. Остальные же в грамоте были несведущи, как африканские дикари; по сути, им был неведом весь мир письменного знания человечества. Вместо этого они свято верили в суеверия, непоколебимые, как горы, и неподвластные никаким доводам.
Мои товарищи верили в поразительный пантеон чудес: в призраков, русалок, морского змея и кракена. Норрис считал, что скалы могут двигаться, чтобы проломить днище корабля.
– Как скала может сдвинуться? – спросил я. – Это же против законов природы.
– Двигаются, мать их, потому как сам видал! – сердито ответил Норрис. – Видал, как одна сдвинулась, когда нас в восемьдесят седьмом отнесло от Хор-Стоун на отцовской лодке. Эта тварь подлезла под нашу старую посудину и разломила ее, и тут конец пришел и отцу, и двоим дядькам! Родному отцу! Теперь понял?
– Так точно! – хором ответили остальные, и мне хватило ума придержать язык. Мне предстояло жить среди этих людей, и я не хотел прослыть дураком.
Они верили в это и во многое другое, и верили с фанатизмом испанского иезуита, вот только я, право, не могу сказать, что они были христианами в подлинном смысле этого слова. Они были язычниками, подобно грекам и римлянам, верившими в десятки мелких божков и демонов. К проповедям нашего капеллана по воскресеньям они относились с уважением, потому что бог преподобного Брауна был, очевидно, могуществен, но для них он не был единственным Богом.
Но лучшее, что я о них узнал, – это их пристрастие к горячительным напиткам и то, как это можно было обратить себе на пользу. Поистине, именно это и сделало из меня настоящего моряка. Дневной паек для матросов составлял либо галлон пива, либо бутылку вина, либо полбутылки рома на человека. Это был свет их жизни, и что бы ни случилось, флот чертовски заботился о том, чтобы они получали свою долю каждый день, ибо не дай бог флоту этого не сделать! Мы получали ее двумя «дозами»: одну в обед, другую – к чаю. Для меня это было непомерно много, но старые моряки вливали в себя все до капли и просили еще.
«Дай нам полпорции своего грога сейчас, приятель, а завтра можешь забрать весь мой…» – собственно, этим все и исчерпывалось. Здесь, совершенно неожиданно, открылась возможность для торговли. Сначала я заключал небольшие сделки с товарищами по кубрику. В обмен на грог Сэмми вышил «Фиандру» на ленте моей шляпы, как того требовал для щегольства лейтенант Уильямс, а я этого делать не умел; Норрис же сплел мне пару штертов, чтобы подвешивать гамак. Но это было только начало, и вскоре у меня в долгу были и другие артели, и я вел дела в крупных масштабах. Через несколько дней я уже переводил свой кредит в табак – товар, который не портился и служил валютой на нижней палубе.
Это снискало одобрение моих товарищей. Они были в восторге и считали меня донельзя ловким малым, что было весьма кстати, поскольку они были жизненно важной частью моего дела. Без их помощи я бы никогда не смог выбить долги из тех прожженных, дубленых персонажей, с которыми имел дело. К счастью, мои товарищи по кубрику становились на диво убедительными, когда собирались вокруг какого-нибудь старого моряка, не желавшего расставаться со своей порцией табачку. Так что я делился с ними прибылью, и вместе мы наслаждались маленькими радостями жизни больше, чем любая другая артель на корабле.
Вы, должно быть, заметили, что я употребил сейчас очень странное слово: я сказал «делился». А все потому, что в артели Сэмми Боуна не могло быть и речи о том, чтобы у кого-то было больше или меньше, чем у других. Отношение Сэмми к этому было простым. Найди он шесть золотых гиней, он бы подумал: «Вот так удача! Одна мне, и по одной – парням». Дело не в том, что он сначала подумал бы забрать все себе, а потом передумал, – мысль забрать все себе просто никогда не пришла бы Сэмми в голову. Мне не свойственно раздавать то, что я заработал, но я был одинок, и мне нужно было, чтобы меня приняли. Поэтому, пока я был в артели Сэмми, я делился прибылью с товарищами (во всяком случае, достаточно, чтобы они были довольны).
В результате всего этого моя жизнь сделала самый чудесный поворот к лучшему. У меня снова появились друзья и уважение окружающих. Сэмми, в частности, очень ко мне привязался. Единственным, кто меня не любил, был казначей, мистер Макфи. Он, похоже, все еще таил обиду за то, что я предпочел стать моряком, и направлял свою злобу не только на меня, но и на моих товарищей по артели. Все, что он выдавал нам, было наихудшего качества. Моя коммерческая деятельность позволяла нам выходить из положения, покупая необходимое у других артелей, но это было унизительно, и я не мог понять, почему он так сильно на меня ополчился.
– А чего ты ждал, дурень ты этакий? – сказал Сэмми, когда я упомянул об этом. – Макфи заплатил четыреста фунтов Провиантской коллегии, чтобы получить должность казначея, а тут появляешься ты и создаешь ему конкуренцию! Да и вообще, чего еще ждать от казначея?
Мои товарищи рассмеялись, ибо все моряки ненавидели казначея как чуму. Он не был морским офицером, а просто корабельным монополистом-торговцем, который снабжал их всем необходимым и воровал все лучшее для себя. Долгий опыт научил Сэмми не ждать ничего лучшего.
Но не прошло и недели с моего появления на «Фиандре», как Макфи перегнул палку, и даже Сэмми разозлился. В обед Норрис вернулся с камбуза с нашей вареной говядиной и галетным печеньем в двух бачках. Он был красен от гнева.
– Этот Смит! – сказал он, грохнув свою ношу на стол. – Этот сальный холуй! Он был на камбузе с коком, шушукались на ухо, прижавшись друг к другу, как божья кара к шлюхиной заднице. Он что-то подстроил с нашим обедом!
Мы склонились над бачками, и Сэмми открыл первый. Внутри была отменная подборка плотных, древних корабельных галет, какие только можно себе представить. Отобраны вручную, каждая твердая как кремень. Сэмми положил одну на ладонь левой руки и попытался разбить ее обычным способом – ударом правого локтя (никто, кто ценил свои зубы, не пытался разгрызть корабельную галету).
– Чтоб мне утонуть! – сказал он, глядя на несокрушимую галету.
Он открыл второй бачок, и его лицо исказилось от гнева.
– Так! – сказал он. – Все, хватит. Надо что-то делать.
Мы все заглянули внутрь, и там, плавая поверх нашего мяса, лежала здоровенная свежая крыса, дохлая не более пяти минут, с распоротым брюхом, из которого вываливались кишки.
– Джейкоб! – сказал Сэмми. – Ты купи нам нормальный обед, а Норрис пусть вышвырнет это за борт. Это дело рук ублюдка Макфи. Смит ничего не делает без его указки.
Мы сделали, как он сказал, но не успели сесть за еду, как появился сам Макфи. Это было весьма необычно. Когда матросы обедали, а офицеры сидели в кают-компании на корме, Макфи держался подальше. Он знал, что о нем думают матросы и как мало у него власти без поддержки. Но вот он шел по палубе, а за ним ковылял Смит. Когда они проходили мимо каждого кубрика, им вслед, словно кильватерная струя, неслись скабрезные шутки. В обеденное время на нижней палубе никогда не было тихо: двести матросов и тридцать морпехов, втиснутые в это узкое пространство, разом орудовали ложками и болтали, но сегодня шум становился все громче.
Макфи не обращал на это внимания и шел прямо к нашему кубрику. Сэмми толкнул меня в бок.
– Пришел позлорадствовать. Посмотреть, как нам понравится вареная крыса. Смотри, парень, и кое-чему научишься!
Сэмми был прав. Макфи замедлил шаг, проходя мимо нашего стола, и он со Смитом повернулись к нам и ухмыльнулись. Сделав это, они продолжили свой путь к сходному трапу, ведущему на орудийную палубу. Я не мог поверить в такую мелочную злобу. Чтобы двое взрослых мужчин занимались подобным.
И тут Сэмми вскочил на ноги и окликнул их.
– Мистер Макфи, сэр! Мистер Макфи!
Тон был настойчивым и умоляющим, и я с удивлением увидел, как Сэмми кланяется и касается пальцами лба со всеми признаками почтительного благоговения. Макфи сделал вид, что не замечает его, но Сэмми продолжал.
– Прошу вас, сэр, мистер Макфи, сэр, вы человек в Писании сведущий, могу я спросить вашего мнения касательно одного места из священной книги?
Вот это было умно. Макфи считал себя набожным, и я видел, как он во всю глотку ревел гимны, когда команду собирали на церковную службу. Это был крючок, на который он попался. Он остановился у подножия сходного трапа. Смит, застигнутый врасплох, налетел на него, и все взгляды устремились на Сэмми Боуна.
– Дело в том, сэр, – сказал он, обводя рукой собравшихся матросов, – эти вот парни, будучи все как один неграмотными, не могут сами прочесть благословенное Писание и были бы признательны за ваш совет в одном вопросе веры…
Макфи был до смерти осторожен, но искренняя и открытая манера Сэмми была так убедительна, что он попался на крючок. Мало того, все вокруг закивали, будто споры о Писании были жгучим интересом всей нижней палубы. Сила личности Сэмми держала всю толпу в завораживающем молчании.
– Ну? – спросил Макфи, щурясь, как пойманная в ловушку ласка.
– Дело в том, сэр, – сказал Сэмми, – похоже, что Иуда Искариот, этот проклятый язычник, предавший Господа нашего, да гореть ему в аду… похоже, что у него был внебрачный ребенок.
При этих словах Макфи надулся от чувства превосходства своего образования. Он ухмыльнулся Смиту, который жеманно улыбнулся, как старая дева.
– Какое поразительное открытие в богословии! – сказал он с убийственным презрением, с каждой секундой становясь все увереннее.
– Так точно, сэр, – ответил Сэмми, буквально излучая смиренное почтение. – И зная вас как человека ученого, сэр… – Макфи мудро кивнул и принял снисходительный вид. – Мы тут гадали, не могли бы вы нам сказать, был ли это сам Иуда или его ублюдок… кто был первым казначеем на флоте?
Мгновение тишины – и рев хохота обрушился на Макфи, как бортовой залп трехдечного корабля. Люди падали со скамей в конвульсиях, слезы текли по всем лицам. Они выли, орали, улюлюкали и колотили кулаками по столам. Все, кроме мистера Смита, который, проявив чудеса подхалимского искусства, сохранил невозмутимое лицо, и Сэмми, который с тихим удовлетворением сел на свое место.
Я думал, Макфи умрет от апоплексического удара. Лицо его было белым, губы – черными, а в уголках рта пузырилась пена. Он топтал свою шляпу и визжал о повешениях, порках и килеваниях. Но никто не обращал на него внимания, ибо все столпились вокруг Сэмми, чтобы похлопать его по спине и предложить ему свой грог.
Но простые моряки не могут безнаказанно унижать уорент-офицеров, даже казначеев, и вскоре появился лейтенант Уильямс с другими офицерами, чтобы расследовать то, что им показалось бунтом. Два лейтенанта морской пехоты, Клерк и Говард, подняли своих людей (которые смеялись вместе со всеми остальными) и отправили их на подмогу мистеру Уильямсу.
Макфи был так безумен от гнева, что Смиту пришлось увести его, суетясь и кудахча, как курица над единственным цыпленком. Уходя, казначей все еще бредил о смерти и увечьях. Лейтенант Уильямс огляделся, догадался, что произошло, и указал на Сэмми.
– Того человека! – крикнул он, перекрывая шум. – Взять под стражу!
И Сэмми увели, чтобы заковать в кандалы внизу. Мы смеялись и аплодировали, когда его уводили, но на следующее утро нам было не до смеха, когда лейтенант Уильямс собрал всю команду, чтобы вынести Сэмми свой приговор. Мы стояли перед леерами шканцев, а офицеры смотрели на нас сверху вниз, подкрепленные морпехами, выстроившимися со сверкающей изгородью примкнутых штыков. Сэмми стоял в стороне, с непокрытой головой, между боцманом и его помощниками.
Лейтенант Уильямс шагнул вперед и поднял книгу, чтобы все видели. Это был его экземпляр Военно-морского устава. [11]11
Имеется в виду Военно-морской устав Георга II 1749 года: список из тридцати шести статей, составлявших основу флотской дисциплины и состоявших в основном из перечня преступлений и наказаний. Некоторые капитаны предпочитали зачитывать весь список своей команде каждый день, что вряд ли поднимало боевой дух, поскольку двадцать статей предусматривали смертную казнь. (С.П.)
[Закрыть]
– Статья девятнадцатая, – сказал он, – касается произнесения крамольных речей. В ней говорится… «если кто-либо на флоте или принадлежащий к нему произнесет какие-либо слова, призывающие к мятежу или бунту, он должен быть предан смерти или понести иное наказание, которое сочтет заслуженным военный суд».
Он сделал паузу, чтобы все осознали сказанное. Это означало, попросту говоря, что он мог повесить Сэмми Боуна, если бы ему так вздумалось. Такова была цена триумфа Сэмми над корабельным офицером. Я посмотрел на Сэмми, но по его лицу ничего не мог понять. Его жизнь висела на следующих словах лейтенанта Уильямса.
После ужасающей тишины, затянутой мистером Уильямсом до последнего сладостного мгновения, он заговорил снова.
– Мистер Боун! – сказал он.
– Есть, сэр, – ответил Сэмми.
– Мистер Боун, вы можете либо предстать перед военным судом… либо принять мое наказание сейчас. Что вы выбираете?
Ответ был очевиден.
– Ваше наказание, сэр, – сказал Сэмми.
– Да будет так… Мистер боцман! Приготовить решетки и дать ему три дюжины.
Тут же боцман и его помощники привязали пару тяжелых решеток к трапу на квартердеке левого борта, соорудив нечто вроде гигантского мольберта. С Сэмми стащили рубашку и привязали его к вертикальной решетке, раскинув руки над головой. Спина его была худой и белой, и он выглядел очень старым.
Тяжелый ужас опустился на корабль, пока дикая церемония шла своим чередом. Боцман Шоу достал свою «кошку» из красного байкового мешка и передал одному из своих помощников. Хирург потыкал Сэмми, чтобы убедиться, что тот в состоянии выдержать наказание, и с лиц юных мичманов сошла вся краска. Хирург кивнул, мистер Уильямс кивнул, и два юных барабанщика морской пехоты забили длинную дробь.
Натан Миллер, помощник боцмана, замахнулся и нанес удар со всей силы. Девять узловатых концов лаглиня со свистом рассекли воздух и с глухим шлепком легли на спину Сэмми. От силы удара с губ Сэмми вырвался стон.
– Один! – крикнул боцман, и Миллер снова замахнулся… Шлеп! И на спине Сэмми начали проступать красные полосы, испещренные каплями крови там, где впились узлы.
– А-а-ах! – простонал кто-то в обмороке, и один из барабанщиков рухнул, как труп, а его барабан глухо ударился о палубу.
Стон вырвался у Джонни Бэсфорда, стоявшего рядом со мной, и я увидел, что он обезумел от ужаса, закрыв лицо руками и сильно давясь рвотой. Но другой барабанщик продолжал бить, и Миллер нанес все тридцать шесть ударов. Прежде чем он закончил, Джонни уже лежал на палубе рядом с барабанщиком, а я чувствовал, будто небо кружится у меня над головой. Спина Сэмми превратилась в сырое мясо, а палуба на десять футов вокруг была забрызгана кровью.
Но Сэмми не вскрикнул ни разу, от начала до конца, и когда его отвязали, он встал, слегка пошатываясь, и моргнул, глядя на лейтенанта Уильямса.
– Мистер Боун, – сказал лейтенант, – я очень надеюсь, что мне не придется снова пороть вас в этом походе.
– Нет, сэр, – ответил Сэмми. – Больше не понадобится.
Лейтенант Уильямс одобрительно кивнул.
– Мистер Боун, – сказал он, – я поздравляю вас с точной оценкой риска от начала и до конца этого дела.
– Есть, сэр, – очень осторожно ответил Сэмми.
Затем хирург увел его, чтобы обработать спину, а нас распустили. Позже Сэмми с триумфом вернулся на нижнюю палубу, и его авторитет поднялся еще выше, чем был прежде. Что до мистера Макфи, он был в ярости от легкости наказания Сэмми и еще больше от замечаний лейтенанта Уильямса в конце, ибо знал, что за то же самое оскорбление любого другого уорент-офицера Сэмми оказался бы на виселице. По правде говоря, никто не любил казначеев.
Так что он продолжал свои игры с нашей едой и прочими припасами. Но на борту этого корабля он навсегда остался посмешищем, и даже офицеры за его спиной называли его «Иудой». Мы все говорили Сэмми, как он был умен, но он не соглашался.
– Тьфу! – сказал он. – К черту «оценку риска»! Я думал, будет дюжина. Или две, от силы. Проклятые офицеры; по-моему, некоторым из них нравится смотреть на порку.
10
Я всегда считал ошибкой хоть в чем-то полагаться на своего младшего брата.
(Из письма Александра Койнвуда с борта «Фиандры» в Портсмуте от 24 февраля 1793 года леди Саре Койнвуд по адресу: Лондон, Далидж-сквер, 14.)
Леди Саре Койнвуд было сорок семь лет. Но никто бы в это не поверил. Ее подруги сказали бы тридцать пять, а ее друзья-мужчины никогда об этом не задумывались. Когда они думали о леди Саре, что случалось часто и с затуманенным взором, их мысли были заняты другим. Следовательно, она могла заполучить любого мужчину, какого хотела, включая Его Королевское Высочество принца Георга, наследника английского престола.
Она выбрала его с единственной целью – досадить его постоянной любовнице, миссис Фицгерберт, поскольку та ранее сочла своим долгом напомнить Лондону, что муж леди Сары занимается торговлей, тем самым отлучив леди Сару от высшего общества после долгих лет, потраченных на то, чтобы туда пробиться. Следовательно, сообщения об истериках и припадках миссис Фицгерберт, когда она узнала, что ее обожаемый «Флоризель» (ее смехотворное прозвище для него) ей изменяет, стали для леди Сары, потерпевшей светское фиаско, успокоительным бальзамом.
К тому же, в свои тридцать один год принц был высок, красив и питал слабость к женщинам постарше. Так что какое-то время он и сам по себе был забавен. Но леди Сара находила его избалованным и незрелым, с прискорбно ограниченным набором плотских желаний. Более того, он начал толстеть и болезненно к этому относился. Он приходил в ярость, если кто-то в его присутствии хотя бы упоминал о полноте.
Это оказалось полезным, ибо, когда леди Сара от него устала, она смогла избавиться от него с помощью простой записки. Она была отправлена в ответ на типично пылкое приглашение от принца, которое она зачитала вслух своим подругам, прежде чем прочесть им свой ответ. Никто не засмеялся, когда они услышали, что она написала, но они едва сдерживались, когда увидели саму записку. Она гласила:
«Леди Сара сожалеет, что не может более принимать приглашения от Принца китов». [12]12
Игра слов: Prince of Wales (Принц Уэльский) и Prince of whales (Принц китов).
[Закрыть]
Через час этот каламбур был известен в каждом салоне Лондона, и все остряки того времени кусали локти, что не додумались до этого сами, а многие позже приписывали эту шутку себе.
Так закончилась короткая связь с принцем Георгом. Но леди Сара ни на мгновение о нем не скучала. Отбросить использованного любовника ничуть не мешало делу всей ее жизни – потаканию своим алчным аппетитам. Единственным настоящим препятствием на этом пути была мучительная проблема долгов. За эти годы она потратила огромные суммы в модных центрах Лондона и Бата. Но поскольку у нее не было реальных денег, все было в кредит. До недавнего времени это было легко, так как все полагали, что после смерти сэра Генри она станет наследницей. Но вот уже почти месяц старый монстр горел в аду, а торговцы зашевелились. Они все еще были вежливы, но уже начинали предъявлять длинные и огромные счета.
Эти счета были главной, хотя и не единственной, причиной той черной злобы, что висела сегодня над леди Сарой. Она проклинала их при одной мысли и металась по своему дорого обставленному салону в своем дорогом новом доме на Далидж-сквер. Обычно салон был ее особой отрадой, но не сегодня. Она отослала обычных прихлебателей, а в пустой комнате не было утешения, и она не могла больше этого выносить. Она позвонила, вызывая служанку.
Тут же послышался топот ног, и дверь отворилась. Как и ожидала леди Сара, это была Бетти, новая девушка, только что из деревни, с пухлыми круглыми ручками и ножками. Разумеется, не могло быть и речи о том, чтобы леди Сара держала уродливых служанок, и, наоборот, будь девушка хоть сколько-нибудь серьезной соперницей леди Саре, она бы и секунды не пробыла в доме. Но Бетти была счастливым маленьким созданием с золотистой улыбкой, которую мужчины по своей глупости находили привлекательной. И ей было всего шестнадцать.
Бетти сделала милый реверанс и тщательно произнесла фразу, которой ее научили.
– Что угодно моей госпоже? – спросила она.
Ответ последовал незамедлительно. Леди Сара быстро нашла в ней недостатки, отругала ее, пригрозила выгнать на улицу, отхлестала по щекам и отправила прочь в слезах.
Леди Сара тут же почувствовала себя лучше и нашла зеркало, чтобы полюбоваться собой. Она поправила каскад маленьких локонов высокой греческой прически и улыбнулась своему платью. Война войной, а она опережала весь город, щеголяя в последней парижской моде, и это ей очень шло. Прозрачный муслин с обнаженными руками и полуоткрытой грудью, может, и не был удобен в феврале, но что такое удобство по сравнению с модой?
Позже, когда в комнату впорхнул ее сын Виктор, она была в довольно хорошем настроении.
– Милый мальчик! – сказала она и поцеловала его. – Сядь рядом и расскажи мне все.
Милый мальчик теребил одной рукой трость, а другой – свои модные пуговицы. Рассказать ему было особо нечего, и все новости были плохими.
– Итак, – сказала его мать, когда он закончил, – с юристами у тебя вышло не лучше, чем у меня.
– Нет, – сказал он. – В принципе, завещание 1775 года можно было бы оспорить, поскольку оно лишает нас наших прав как законных наследников. И назначение бастарда наследником – это оскорбление порядочности, что могло бы вызвать больше сочувствия к нашему делу в судах. Но это была бы долгая и трудная борьба, и… – Он замолчал.
– И, – продолжила леди Сара, – никто из них не возьмется за дело, не увидев живых денег.
– Нет, – сказал он. – О наших долгах известно всем.
– Что ж, – сказала она, намеренно сделав паузу, чтобы увидеть эффект своих слов, – хорошо, что у меня есть другой сын, на которого можно положиться…
Тут же слабое личико Виктора исказилось от зависти и злобы.
– Проклятье! – сказал он. – Александр! Ты всегда предпочитала его мне.
– Вовсе нет, любовь моя, – сказала она, целуя его руку и гладя по волосам, – я люблю вас обоих… иногда одного, а иногда другого.
Виктор вырвал руку, и она рассмеялась.
– Неважно, Виктор, – сказала она, – я сегодня получила письмо от твоего брата, моего дорогого Александра, с его корабля «Фиандра» в Портсмуте. Не хочешь ли прочесть?
Она взяла письмо с ближайшего столика и помахала им прямо перед его носом. Она всегда стравливала их друг с другом и никогда не уставала их мучить, особенно Виктора, который так легко попадался на удочку.
– Дай сюда! – сказал он.
– Попроси как следует, – ответила она.
– Пожалуйста, – взмолился он, и она отдала ему письмо.
Он жадно прочел его, и когда опустил, глаза его были круглыми от изумления.
– Милосердные небеса! – сказал он. – Слова подобраны осторожно, но значат ли они то, что я думаю?
Леди Сара усмехнулась.
– А ты бы предпочел, чтобы он написал все прямым текстом, чтобы каждый мог прочесть? – спросила она.
– Но это же… убийство! – сказал Виктор, понизив голос. – Он подстрекал капитана «Булфрога» убить Ублюдка, и он на самом деле убил этого лейтенанта из пресс-ганга собственной рукой! Боже мой, нас всех повесят! – Он упал на диван, дрожа и промокая лоб кружевным платком.
Леди Сара посмотрела на него и нахмурилась. С Виктором всегда было трудно понять, действительно ли он охвачен эмоциями или просто наслаждается притворством. Вероятно, даже сам Виктор этого не знал. И несмотря на всю эту демонстрацию слабости, она знала, что он, если захочет, может быть ничуть не менее безжалостным, чем Александр.
– А что еще ему оставалось делать? – сказала она наконец. – Как еще нам избавиться от Ублюдка? Ты думаешь, он откажется от своего наследства, если его попросить? Ты думаешь, мы должны были просто прийти к нему и предложить, чтобы мы забрали состояние, а он пусть гниет заживо, занимаясь торговлей?
Виктор улыбнулся.
– Вот так-то лучше, – сказала его мать. – Нужны были решительные действия, и вряд ли это вина Александра, что один агент его подвел, а у другого оказался слишком длинный язык. Александр сделал то, что было необходимо. Он заполучил Ублюдка в свою власть, на свой собственный корабль. А корабль – опасное место, особенно во время войны: если повезет, французское ядро сделает за нас всю работу!
Она наклонилась и начала очень нежно целовать его в щеку, что, как она знала, ему нравилось. Виктор удовлетворенно вздохнул. Она продолжала некоторое время, а затем, когда Виктор совсем расслабился, взяла письмо и сделала вид, что читает его. Она тихо прошептала ему:
– Ты видел, как умно Александр предсказывает твою неудачу с юристами?
