Текст книги "Сесквоч"
Автор книги: Джон Бостон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц)
Глава VII
Элен встречается с Майком и?
Ночь второго убийства
– Вам что-то нужно, милочка? – спросила женщина, выплевывая кожуру от семечек в чашку, уже полную влажной шелухи.
Женщина была широкой кости, с прической, похожей на улей, и лицом печальной гончей. На ней была блузка с большим вырезом, под которой угадывался сохраняющий формы лифчик. Ее звали Малулу, Малулу Джин.
– Мне?.. о… Нет, ничего, – сказала Митикицкая, почти шатаясь. – Мне надо встретиться с мистером Фенбергом.
– Он занят.
– Он ждет меня… – Записная книжка Элен, казалось, весила тонну. У нее не было сил. И она была вся в синяках. И такая грязная. И, хотя кошелек был тяжелым, она не подумала о том, чтобы по– дожить его на длинную дубовую стойку, отделяющую ее от секретаря.
– Вы не могли бы сказать, что Элен Митикицкая здесь?
Лицо Малулу прояснилось.
– Вы не полька? – спросила она, сплевывая кожуру от очередной семечки.
– Пожалуй, – сказала Элен. – Отец поляк. Мать датско-испанского происхождения.
Малулу нахмурилась, услышав о такой странной смеси.
– Вы наверняка слышали много польских анекдотов, – ее лицо расплылось в улыбке, и она наклонилась вперед: – Помните какие-нибудь?
– Нет.
– Ну же, расскажите, – умоляюще произнесла Малулу, склонив голову набок.
Элен глубоко вздохнула. Спокойно. Только спокойно. Она попыталась говорить вежливо и четко, как говорят с туристами, не знающими английского.
– Я приехала, чтобы встретиться с мистером Фенбергом. Не могли бы вы?..
– Да я все понимаю. Вы, случайно, не старая подружка или что-то в этом роде? – прервала ее Малулу.
– Я ничья не подружка, ни старая, никакая. Я новый репортер. Пожалуйста, мисс, мне хотелось бы… – Элен замолчала на середине фразы, загипнотизированная большой картиной работы Туберского, на которой полулежала обнаженная Флорентина. Вторую стену украшала фреска с изображением великого восстания алликликов в 1854 году. Там гремели взрывы, с людей снимали скальпы и наносили другие увечья. Туберский написал ее в период, когда злился на жизнь. Множество наград, памятных табличек и фотографий висели вокруг лосиных рогов над каменным камином. Иными словами, помещение было похоже на охотничий домик. Элен ухватилась за стойку. – Я… я… Моя машина перегрелась, и что-то гналось за мной, в прицепе остались все мои вещи.
Элен слабо махнула рукой в сторону окна.
– Вы что-то слишком грязны для репортера, – с подозрением заметила Малулу. – Конечно, у нас есть спортивный репортер, который выглядит так, будто ночует под колесами грузовика. Вот, возьмите.
Она положила на стойку упаковку влажных салфеток.
– Вам известно, что Майки вдовец?
– Нет, я ничего не знала. – Элен рассеянно вытерла руки, не заметив царапины на ладонях и суставах пальцев. Она провела салфеткой по лицу, скорее размазывал грязь, чем очищал его. – Кто такой Майки?
Малулу сказала, что так в городе называли Фенберга, а заодно сообщила сумму его заработка и рассказала, какой он сердцеед.
– Заглядываясь на него, девушки жалеют, что они уже замужем. – Малулу как бы ненароком взглянула на левую руку Митикицкой. Обручальное кольцо подозрительно отсутствовало. Малулу спросила, где Элен собирается остановиться на ночь и доверительно посоветовала не останавливаться на ранчо Фенберга, потому что там было больше всяких потрясений, чем в тарелке со студнем.
Элен сникла. У нее слегка закружилась голова, перед ней возникла расплывчатая картина, как она стоит одна в комнате дешевого мотеля и из грязного крана не течет горячая вода.
– Что, с деньгами туго?
Элен уставилась на картину алликликской резни и покачала головой.
– Нет, мне что-то нехорошо. – Она раздумывала, не упасть ли ей в обморок. Тогда она привлечет к себе внимание. Митикицкая решила, что она подчинится чувствам. Пусть это случится, и она упадет в обморок. Но тут раздался визг из соседней комнаты.
– Заболеешь раком и умрешь, так тебе и надо! – кричал кто-то пискляво и разъяренно. Явно мальчик.
– Положи ножницы, черт возьми! – прогудел другой голос, старше и мудрее. Женщины услышали звук легкого шлепка, «ой», и ножницы с грохотом упали на пол. – Вы знаете, что мне звонили весь день? Матери в истерике выкрикивали такие слова, как «месть» и «линчевание»? Вы оба влипли по уши и если еще когда-нибудь…
– Ты, мерзкий пират, я тебя ненавижу, – пронзительно завопил шестилетний.
Фенберг говорил спокойным тоном и мальчишки почувствовали, что это затишье перед грозой. Он заставил их выбирать.
– Нагибайтесь, или я вас убью.
– Почему бы тебе самому не нагнуться, дурак ненормальный? – язвил Злючка Джо.
– Руки на колени.
– Ненормальный, – сказал Джо.
– Задница, – обзывался Клиффорд.
Митикицкая мгновенно раздумала падать в обморок. Ей показалось, что она узнала голос, разговаривавший с ней по телефону.
– Здесь иногда, как в зоопарке, – сказала Малулу Джин.
Она встала с вращающегося деревянного стула с четырьмя подушками и, шаркая ногами, подошла к двери, где было удобнее подслушивать.
– Разговоры окончены. И если я скажу, что мне при этом будет больнее, чем вам, в этом не будет ни слова правды.
– Только не пряжкой! – умолял Клиффорд.
– Не валяй дурака, – ответил Фенберг. – Я никогда не бил тебя пряжкой.
– Нет, бил. И тебе это нравилось.
– Заткнись и веди себя как мужчина, – бросил Злючка Джо.
Митикицкая ждала звука ударов, но их так и не последовало.
– Я никогда не бил вас и не собираюсь начать сейчас. Две недели не выходить из дома, – объявил приговор Фенберг. Выражение лица Малулу стало кислым. Она была разочарована такой мягкостью. – И предупреждаю, что если вы еще раз отколете подобный номер, я изменю методу просвещенного воспитания и клянусь, что отхлещу вас, как мулов, взятых в аренду.
Митикицкая посмотрела на индейца, который готовился снять скальп с беззащитного поселенца на эпическом полотне Туберского, потом на Малулу, стоявшую у двери с чашкой, полной шелухи от семечек.
– Я могу все две недели простоять на голове, слышишь, ты, дырка в заднице? – ответил голос младшего.
За этим последовал громкий удар ремня по столу и ребенок закричал:
– Мой позвоночник! Мой позвоночник! Меня парализовало!
– Давай-давай, – сказал Фенберг. Малулу вскарабкалась опять на свой стул. – Выметайтесь отсюда, и чтобы я не видел больше этого дурацкого парика.
Дверь открылась. Элен стояла в узком проходе между стойкой и стеной. Клиффи и Джо Фенберг вышли из кабинета и прошли через низкую, до пояса, дверь на шарнирах под неодобрительным взглядом Малулу Джин Макклин. Глаза их были опущены, и они еле удерживались, чтобы не прыснуть со смеху. Джозеф, мускулистый и с прической под какаду, задев Элен за грудь, выбежал за дверь. Шокированная Элен прикрыла грудь руками, пока Клифф пробирался позади нее. Он измерил трусившую Митикицкую взглядом. На нем была шаль, старушечьи очки и седой женский парик. Он вытащил откуда-то из недр шали белую пластиковую ложку.
– Вы должны как-нибудь остановиться в моем мотеле, дорогая, – произнес он своим лучшим голосом Нормана Бейтса, сунул ложку за пояс и побежал вслед за братом. Митикицкая все еще стояла со скрещенными на груди руками.
– Это младшие браться Фенберга, – пояснила Малулу Джин, – Джо и Клиффорд. Оба засранцы.
Майкл Фенберг выбежал из кабинета, застегивая на ходу ремень с большой серебряной пряжкой. Он пронесся мимо Элен, оттолкнув ее к стене.
– Эй! – крикнул Фенберг, выставив голову из двери. – Чтобы оба были дома к обеду, к семи часам!
– Дырка… от задницы! – ответил издали писклявый голосок.
– Я их ненавижу, – пробормотал Фенберг. – Глубоко в душе ненавижу.
Он прошел в свой кабинет, снова задев Митикицкую.
– Кто это такая? – спросил он Малулу, показывал рукой на Элен.
– Новый репортер.
– Она прибыла с опозданием.
– Я уже ей об этом сказала.
– Я их ненавижу, – снова сказал Фенберг, прерывисто вдохнув воздух и пытаясь взять себя в руки. – Это чистая правда. «Почему она так прикрывается руками?»
Митикицкая застенчиво опустила руки и протянула правую Фенбергу для рукопожатия.
– Я – Элен Митикицкая, – представилась она.
Фенберг открыл рот и стоял так какое– то время, прежде чем осознал, что у него замерло дыхание и что рука Элен повисла в воздухе в ожидании ответного жеста.
– О господи!
Ее жакет и блузка были разорваны и заляпаны грязью, голени ног исцарапаны и тоже грязные. На бедрах следы ударов. Майкл не мог сказать точно, не посмотрев, а делать это ему было неудобно, но ему показалось, что колени у нее должны быть сногсшибательными. Тушь у нее на глазах размазалась, на лбу была грязная полоса. Во взмокших, спутанных волосах застряла веточка с несколькими поломанными листочками. После Трейси она была самой красивой женщиной из тех, кого он когда-либо встречал.
Он пожал ей руку как во сне.
– Вы немного опоздали, – сказал Фенберг. – Итак, это случилось.
– Мне очень жаль, – произнесла она, пытаясь улыбнуться.
– Вы слегка грязнее, чем я ожидал.
«Вот она какая».
– Кто-то гнался за мной.
Фенберг посмотрел на красивые, слегка подогнувшиеся коленки Элен и вздрогнул.
– Вы прошли весь путь пешком? Тогда вы прибыли быстро, – сказал он мягко. – Проходите.
Фенберг все еще держал руку Элен в своей и провел ее через дверцу на шарнирах, которая отделяла место для посетителей от офиса. Он счел уместным свирепо поглядеть на Малулу. Она, ворча, отвела глаза. Фенберг отвел Элен в свой кабинет и закрыл двери. Через секунду он вылетел и схватил со стойки влажные салфетки. При этом он предупредил Малулу:
– Никому ни слова. Спасибо.
– Похоже, вы здорово упали, – сказал он, осторожно вытирая грязь с поцарапанной ноги. Фенберг знал. Он знал.
– Мне очень жаль, извините, но я сейчас заплачу, – сказала Митикицкая.
– От слез становится легче.
– Думаю, что я буду плакать долго.
Так и было. Она обняла Фенберга и рыдала громко, как ребенок. Фенберг гладил ее плечи и уговаривал плакать столько, сколько ей хотелось. Но при этом просил дышать через нос. Обнимать ее было так удобно. Итак, это она, думал он. Это девушка, которая займет место Трейси и разобьет мне сердце в двенадцати местах.
Митикицкая, конечно, ни о чем не подозревала, хотя ей нравилось, как он обнимает ее. Она просто думала, что будет репортером, и чувствовала, что ее первое появление произвело не очень хорошее впечатление.
* * *
За обедом они сидели друг против друга и Элен заметила что-то особенное в своем новом работодателе, хотя и не могла точно сказать, что.
Что-то мучило Фенберга. В его глазах читалась боль, и какая-то невидимая рука заставляла ее соблюдать благоразумную дистанцию.
Здесь чувствовалось взлелеянное одиночество. Никаких родственных отношений. Так было задумано. Ни одна женщина не могла конкурировать со светловолосым призраком, фотография которого была согрета у сердца Фенберга.
Не то чтобы Фенберг вел себя как святой после, того как «Трейси перешла в другой мир», как называл это Туберский. Фенберг встречался со всеми подходящими женщинами в возрасте от семнадцати до тридцати пяти лет. Среди них были и не очень подходящие.
Одной из них была Рулетта Розинитти, девятнадцатилетняя кассирша из магазина А&П с тонкой талией и грудью, которая с инженерной точки зрения была невозможна при скелете ее размера.
– Стадо бизонов может нестись по такой груди неделю, – говорил Туберский, как бы простирая руку над невидимой осенней равниной.
Туберский вечно делал личную жизнь Фенберга достоянием общества, рассказывая о ней завсегдатаям бара «Трейлз» в субботние вечера, чем приводил в смущение сидевшего в углу того же бара за стаканом пива Фенберга, который старался не обращать на брата внимания. Туберский всегда проверял, слушает ли Фенберг.
– На одной груди солнечный летний день, на другой самый темный день зимы с надвигающимися с Аляски холодным фронтом.
Чтобы увеличить впечатление от своего рассказа, Туберский скосил глазом и вещал голосом Длинного Джона Силвера. Для Фенберга это было лишь сексом, между ним и Розинитти не было нежных чувств. Слишком робкий, чтобы сказать ей все при встрече, Фенберг ограничился телефонным звонком и пробормотал, что они могут остаться друзьями. Рулетта назвала Фенберга крысой.
Была еще Фаэдина, засаленная официантка из забегаловки для шоферов грузовиков, которая вечно жевала жвачку и выкрикивала инструкции, причем весьма громко, во время их свиданий.
– Сюда! Сюда! Вот так! Да! Д-аа! Давай! – орала она. И это в самые приятные моменты.
Фенбергу не нравились люди, которые приказывали «давай». Больше того, он терпеть не мог, когда его подбадривали в такие моменты. Нет уж, спасибо. Левее, правее, встань, сядь, давай-давай-давай. У Фаэдины были очень длинные ноги, и от нее всегда пахло французским жарким. Фенберг ни разу не видел ее при дневном свете.
Нэнси из типографии была склонна к самоубийствам. У нее были покатые плечи, длинные черные волосы с пробором в середине головы. Она всегда одевалась в черное танцевальное трико и напоминала сатанинскую Тинкербелл. Туберскому нравилось шлепать ее по заду и спрашивать:
– Как дела, Смайли?
После тяжелого рабочего дня, так и не справившись с очередным расследованием ужасных фактов, но справившись с толкотней на скоростной дороге, последним вопросом, который хотел бы услышать Фенберг, был «И все же, что все это значит, Майк?»
– Что значит «что все это значит»? – отвечал Фенберг вопросом на вопрос.
Никакой юмор не мог вызвать улыбки на ее лице. Не вызывал ее и ответ Туберского:
– У жизни нет смысла. Спрашивать так, все равно что спрашивать: «Какой смысл в розах?»
– Какой же смысл в розах? – поддерживал его Фенберг.
Туберский отвечал:
– Жизнь, как и розы, бессмысленна. Надо просто жить и жить хорошо. Скажи «о'кей».
– Юмор заставляет терять достоинство, – отвечала Смайли Фенбергу.
Террористы, шовинисты (к которым она причисляла Фенберга), дырки от задниц (каковым она считала Туберского), аварии на атомных станциях, республиканцы, невыполненные работы, война, голод – вот что было любимым коньком Смайли. Она любила показывать Фенбергу места на своем теле, покалеченные бывшими мужьями.
– Вот здесь, видишь, – говорила она монотонным голосом, показывая на свою грудную клетку, – сюда мне попал Карл, мой второй муж, когда выстрелил в меня из-за того, что я поздно вернулась домой. Он еще ударил меня ножом вот сюда, – продолжала она, поднимая ногу. – Это? Это просто аппендицит. Не смотри.
Фенберг отворачивался. Он всегда с дрожью отворачивался к стене.
«Вот цена, которую надо платить за секс».
У Фенберга была короткая интрижка с женой местного промышленного воротилы целых три года назад, а она все еще щипала его за джинсы в общественных местах. Имя вышеупомянутой дамы было миссис Фиа Уайт или, как называл ее Туберский, любивший всем давать прозвища, Уайт-на-одну ночь. Она была единственной в Бэсин Вэли любительницей жестоких и необычных сексуальных новшеств.
– Майк! Я хочу, чтобы ты меня взял меня и чтобы всячески оскорблял, – умоляла Уайт-на-одну-ночь, одетая в идиотское белье, которое делало ее похожей на девицу маркиза де Сада.
Она лизала его губы и делала волнообразные движения вверх-вниз и в стороны. Фенберг стоял в напряжении, как кавалерийский офицер, привязанный индейцами к колу.
– Говори мне гадости, Майк! – самозабвенно шептала она. – Грязные, самые грязные, говори мне грязные слова. Говори их! – вопила Фиа, царапая спину Фенберга длинными красными ногтями.
В это время Фенберг думал, продолжать или, извинившись, надеть на себя несколько свитеров. Но приятный для всех мужчин момент был близок, и Фенберг отключался от энергичных приставаний и сексуальных оскорблений. Лучшим, на что он был способен, был вопрос:
– А как тебе понравится вот это? Под «вот этим» имелся в виду сильный толчок тазом.
– Позволь мне сразу перейти к делу. «А как тебе понравится вот это?» – повторял Туберский, после того как Фенберг однажды рассказал ему. Мужчины умеют-таки разговаривать.
– Как тебе понравится вот это? – кричал Туберский. Он падал на пол и катался как шар, повторяя классическую фразу Фенберга: «А как тебе понравится вот это?».
Стоическое выражение лица Фенберга заставляло его закатываться еще сильнее. От смеха на глазах у него выступили слезы.
– Какой толчок! – хохотал он.
– Я сожалею, что сказал тебе, – произнес Фенберг, стараясь сохранить достоинство.
* * *
– Как вам понравится вот это? – спросил официант, ставя перед Фенбергом бифштекс и понимающе улыбаясь.
Фенберг покраснел. Хорошо, что еще официант не толкнул стол этим самым толчком. К плате за секс прибавлялись еще реальные цены на все в маленьком городке.
– Превосходно. Абсолютно превосходно, – поблагодарил Фенберг, меча глазами молнии в официанта. – Поставьте вот здесь. Прекрасно.
Официант стоял, сложив руки и весь исполненный внимания:
– А леди уверена, что ей ничего не хочется, кроме салата и теплого хлеба?
– О нет, благодарю вас, – ответила Элен.
– Я к вам еще подойду, – сказал официант и хитро посмотрел на Фенберга. Затем отошел, уверившись в том, что взгляд замечен.
Фенберг пригласил Митикицкую в лучший ресторан Бэсин Вэли «Билл&Эмма, Фирменные Рыбные Блюда», в котором также подавали бифштексы и превосходные ребрышки. Здесь можно было заказать напитки из тропических фруктов, и публика была классом выше, чем в зообаре – любимой дыре Фенберга и Туберского.
– Я страшно проголодалась, – сказала Элен.
– Противно смотреть, что едят люди, когда они на диете, – сказал Фенберг.
Он отметил, что она выглядела гораздо лучше после того, как вымылась в доме Малулу, за два квартала от редакции, и переоделась.
Они болтали за обедом. Элен любила овощи, крупы, а также цыплят и редкие сорта рыб. Фенберг же склонялся к кофеину, непрожаренному мясу и трудно перевариваемым карбогидратам. Она снова извинилась за свое необычное появление и сказала, что в тот день звонила три раза, чтобы предупредить, что у нее неприятности с машиной. Фенберг отметил в уме, что надо поговорить с Малулу. Она считалась его секретарем, но отказывалась принимать сообщения. Фенберг, опытный журналист, осторожно заставил ее рассказать подробнее, как перегрелась машина на Виста Ридж, как она пошла за водой и о столкновении в лесу.
– Знаете, что испугало меня больше всего?
– Встреча с Малулу?
– Нет, это на втором месте. Я испугалась, когда патрульный полицейский постучал в окно моей машины. Тут я действительно испугалась. Он, должно быть, тоже был озадачен, когда я вскрикнула. Он сказал, что видел, как я бежала к «Веге».
– Может, он видел, что преследовало вас?
– Нет, – покачала она головой. – Вы заметили, что мы говорим о «чем-то», а не «ком-то»?
Фенбергу не хотелось пугать ее историями о маньяках. Элен, казалось, была в хорошей форме, но он был готов держать пари, что напряжение еще даст о себе знать.
Она снова будет плакать и только потом уснет.
– Но знаете, – продолжала Элен, – это не было похоже на мужчину, и что еще более странно, теперь, когда я вспоминаю об этом, я понимаю, что не так уж сильно испугалась. Нет, я, конечно, испугалась, но когда стала думать об этом потом, у меня появилось такое чувство, что кто бы это ни был, он преследовал меня скорее из озорства. Что он не хотел сделать мне больно. Как будто это был большой ребенок, и он просто играл в «Ага, я поймал тебя!». Вам понятно?
– Совершенно непонятно, – ответил Фенберг и улыбнулся слишком широко для их недавнего знакомства. Элен тоже улыбнулась и опустила глаза, вернувшись к салату. Она заметила, что у него загнутые ресницы.
– Он сказал, то есть патрульный, что направлялся к месту большой аварии где– то дальше по дороге. Я хорошо помню, потому что, когда моя машина остановилась, мимо промчалась целая армада полицейских машин.
Фенберг сдвинул брови. Он должен был слышать это по полицейскому радио, или кто-нибудь должен был сообщить. Может быть, и сообщили, но Малулу забыла передать. Опять. Он проверит это позже.
– И еще, знаете что? Полицейскому не очень-то хотелось идти в кусты и посмотреть, что же преследовало меня. Я чувствую, что говорю миллион слов в час, но хочу вам сказать, что обычно я не такая болтливая.
Фенберг молча пожал плечами. Самокритичная личность. Все мы такие.
– Я вовсе не нахожу вас болтливой. Думаю, что вам надо начать с того, что несколько дней вы отдохнете.
– Я думала, вам не хватает сотрудников?..
– Да, – сказал Фенберг, обмакивая лакомый кусок бифштекса и печеный картофель в сметане и масле. – Но один, два или три дня не нарушат ход вещей во вселенной. Малулу займется сортировкой материалов и поможет вам устроиться. А пока вы можете пожить на ранчо.
– На ранчо?
– Я там живу. Это десять миль от города. Там уйма места. Вы можете остановиться в комнате моих родителей.
– А где же будут спать ваши родители?
Фенберг хотел ответить «На северном полюсе», но удержался. Он пожал плечами и объяснил, что они погибли в авиационной катастрофе несколько лет назад, когда летели над Арктикой. Не надо соболезнований, но тем не менее спасибо.
– Там королевских размеров кровать, ванная, камин. – Фенберг откашлялся. – Я похож на агента, рекламирующего собственность. В любом случае, там просторно и вам, конечно?..
Он умолк, не договорив, и уставился в пространство пустым взглядом.
Его братья.
В общем-то, они были хорошие ребята, и сердца у них золотые, но если приглашать Митикицкую, то надо было принимать строгие меры предосторожности против терроризма.
– Как?.. Добро пожаловать?..
Митикицкая вежливо улыбнулась. Да уж, действительно, добро пожаловать. Она смутно вспомнила слова Малулу «больше потрясений, чем в тарелке со студнем» и представила, как Фенберг дьявольски крадется к двери спальни и осторожно пытается повернуть ручку двери.
* * *
Ни один из них не осознал того, что они не смотрели друг на друга во время обеда. Несколько раз Митикицкая поднимала на него глаза и каждый раз краснела.
«Нет, – подумала она. – Серые глаза? Застенчивые, волнующие, обезоруживающие, озорные серые глаза? Не рано ли?»
Скулы были высокие, лицо загорелое, губы?.. Она два раза чихнула. На нем была голубая рубашка, застегивающаяся на кнопки. Широкие, если, конечно, не накладные, плечи. Как определила бы Камали Молли, монстр розничной торговли, размер сорок шесть.
За обедом Фенберг вел себя просто и, что укрепило его хорошую репутацию, не сказал никакой глупости. Она, однако, была такой хорошенькой. Видимо, крепкого сложения. Возможно, любила лошадей. Она была сильной, судя по сегодняшнему дню. И озорной. И было в ней что-то, отчего Фенбергу хотелось защитить ее. Когда они шли в ресторан, на нее все смотрели. Мужчины глуповато улыбались и перешептывались. Женщины были настроены антагонистично.
Фенберг открыл стеклянные двери «Багл» и пропустил вперед Элен. Длинные ноги. В голове мелькнула преждевременная мысль о том, любит ли она детей. Он выругал себя за это. Хотя Туберский всегда говорил:
– Мы не несем ответственности за свои мысли, а только за поступки.
– У меня, действительно, есть для вас задание, – сказал Фенберг, проходя мимо старой дубовой салунной стойки. – Я мог бы поместить три страницы, но не больше, ваших впечатлений о преследовании вас этим?.. Я не знаю, как вы хотите называть его. Маньяком?
– Конечно.
– Хорошо бы представить вас обществу. Сфотографируйтесь. Мы… – Фенберг хрустнул пальцами. – Малулу Джин, днем поступало сообщение о крупном несчастном случае или чем-то, чем занимался дорожный патруль?
Фенберг снова повернулся к Митикицкой:
– Сделайте это от первого лица. Живое описание. Я хочу, чтобы читателю казалось, что он ощущает вкус, прикосновения, слышит запахи и чувствует все, что вы чувствовали там. И пока все еще свежо, пусть будет побольше фактов.
– Да. Нам поступали звонки, но вы сказали, что заняты, и велели вас не беспокоить. – Пальцами с ярко накрашенными ногтями Малулу отобрала небольшую стопку сообщений, среди которых было три с предупреждением о том, что Митикицкая задерживается.
– Это должно быть готово к двум часам завтра. Я вас не стишком тороплю? – обратился Фенберг к Элен.
– Тут говорится, что обнаружено четыре трупа, – продолжала Малулу, с трудом разбирая свой собственный почерк, – но потом перезвонили и уточнили, что. нашли отдельные части четырех тел.
Малулу повесила большую дешевую сумку через плечо. Было уже без десяти восемь, и рабочий день давно закончился. Фенберг кружил по комнате, уперев руки в боки:
– Кто нашел тела?
– Здесь говорится, что был обнаружен такой большой дом на колесах, стоявший недалеко от дороги на Паркинсонском выезде, знаете?
– Да, – нетерпеливо кивнул Фенберг.
– Нашли четыре тела. Мужчина, женщина, двое детей. Они были зарыты или что-то в этом роде. Очевидно, они умерли, и какие-то звери наткнулись на них. Может, койоты.
Митикицкая скрестила руки, надавливая ими на живот.
– Это все, что мне известно, – сказала Малулу. – Я ухожу домой. Надо кормить детей.
Фенберг мерил шагами комнату. Это всегда было началом обычной ради-бога– вы-можете-понять-что-такое-хороший-секретарь речи Фенберга, на которую такой толстый кусок торта, как Малулу, никогда не обращал внимания. Зазвонил телефон. Малулу посмотрела на большие стенные часы, и по ее шаркающим шагам и вытянутому лицу было понятно, что она совершает благородный поступок, отвечая на звонок.
Секретарь Фенберга взяла трубку, как в летаргическом сне, произнесла свое обычное «а-ха», и Элен все поняла первая. По малейшим движениям мускулов лица можно угадать, радостное или страшное известие. Лицо Малулу говорило о том, что произошла трагедия.
Фенберг сидел на краю стола, руки на поясе. Он тоже угадал ее реакцию и тут же почувствовал смещение во времени, как будто оно вернулось на пять лет назад, когда ему сообщили известие о гибели жены и ребенка.
– О Майк, мне так жаль… – пробормотала Малулу. Она беспомощно тряхнула головой. – У вас в доме произошел какой-то несчастный случай. Должно быть, это несчастный случай или какая-то ошибка?..
Она протянула трубку Фенбергу:
– Это шериф. Он на вашем ранчо. Он сказал, что дочь мистера Бегана изрезана на куски, мертва и что это сделал ваш брат. Он сказал, что это Джон, – тут она сглотнула, – убил ту семью. Он даже сказал, что Джон признался во всех этих историях с маньяками, которые происходили в нашей округе.
Фенберг смотрел на Малулу и не видел ее. Он мог сейчас думать только о том, что тем вечером Туберский сидел дома с мальчиками.
