Текст книги "Сесквоч"
Автор книги: Джон Бостон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Три месяца спустя
Глава XIV
Что мне делать в моем положении?
Фенберг свернул на асфальтированную боковую дорогу, где любили останавливаться и бросать друг на друга влюбленные взгляды туристы. Туристы, подумал Майк, пропади они пропадом. Он был рад, что сегодня никого не было. Фенберг выбрался из своего огромных размеров черного пикапа и застегнул куртку на молнию. На открытой гранитной площадке было холодно, и ветер, долетавший от далекого шторма, трепал волосы Фенберга. Отсюда было видно пять тысяч квадратных миль горных вершин и затянутых туманом долин, и, конечно, много деревьев. На расстоянии полудня пути отсюда бушевал сумасшедший шторм, разрывавший угольно-серые облака острыми пальцами молний. Грома на таком расстоянии не было слышно.
Фенберг направлялся в зообар, чтобы выпить пива и съесть гамбургер. Он хотел побыть один. Странно, подумал он, но за последние месяцы это было его единственным желанием. Один. В стороне от всех. И хотелось кого-нибудь укусить.
Фенберг присел на капот. Было тепло, сидишь на одеяле с электроподогревом. Он оперся на ветровое стекло, вынул фотографию Трейси и ребенка и задумчиво поглаживал истрепанные края. У Трейси были высокие закругленные скулы и длинные, волнистые волосы. Она были сердцеедкой высокого уровня, и они с Майклом были для Бэсин Вэли как Ник и Пора Чарльз. Всегда в джинсах, всегда смеющиеся и подшучивающие, всегда с пивом в руке. Фенберг смешил ее шутками или щекотал, чтобы щеки стали еще выше и круглее, и тогда целовал их. У ребенка были такие же щеки. Фенберг любил сажать ребенка на колени и изображать мотоцикл со всем соответствующим звуковым сопровождением. Шумная езда Оканчивалась эффектным падением на ковер. Это было любимым развлечением бэби Фенберга, и он хихикал, как идиот, пытаясь подражать звукам отца.
– Ты расшибешь ребенка, – говорила Трейси, играя роль недовольной матери.
– С ним ничего не станет. Посмотри, – показывал Фенберг, крутя гибкое тело мальчика под разными углами и держа его вверх ногами.
Трейси ужасалась, а Фенберг подхватывал ребенка, как футбольный мяч, и убегал, изображая звуки сирены и гудков. Трейси гналась за ними по всему дому и неизменно догоняла в каком-нибудь углу, а Фенберг начинал угрожать, что уронит ребенка, если она не отойдет. После благополучного вызволения ребенка матерью за ними начинал гоняться Фенберг и шептал Трейси, что этого ребенка надо положить поспать и заняться изготовлением другого.
Прошло три месяца со дня убийства Дарлы Беган, а Фенберг все еще не мог полностью примириться с фактом, что его брат, Норвуд 3. Фенберг, он же Джон Туберский, ушел из этой жизни.
Честно говоря, трудное положение, в котором он был последние три месяца притупило у Фенберга ощущение потери. Он достал сигару «Гав-а-Тампа» из кармана куртки и держал во рту, не зажигая.
История с кредитными карточками измотала Фенберга, так же как и подделка его подписи в Первом Национальном банке Бэсин Вэли. Все это не было похоже на Джона. Конечно, банк Фенберга не зашел так далеко, чтобы называть его состоятельным слизняком или либералом, и не послал своего вице-президента в белой рубашке и галстуке, чтобы тот в ночной темноте написал при помощи аэрозольного баллончика с краской на стене дома Фенберга «ПАРАЗИТ». И все же Фенберг слышал неловкое, но настойчивое покашливание. Фенберг уже на сорок восемь дней задержал последний взнос за ранчо. Через шесть дней они лишат его права выкупа. Фенберг попытался получить еще одну закладную или взять заем, что при обычных обстоятельствах было до смешного просто. Если бы его имя не значилось на семнадцати кредитных карточках, которые были давно просрочены. Рейтинг Фенберга был ниже, чем у Нила Буша. Газету трогать было нельзя, потому что в прошлом году он занял значительную сумму под новые печатные станки, и банк был уже озабочен возвратом долгов, потому что как деловое предприятие «Багл» можно было считать погибшей.
М.Дж. Беган мстительно преследовал Фенберга и «Багл». Его новая газета «Вестник» отобрала у «Багл» восемьдесят один процент рекламы. Фенберг вынужден был уволить шестерых из пятнадцати человек служащих. Подарками и денежными скидками Беган практически забирал себе все рекламные объявления. Беган был прав. Он похоронит Фенберга. Это было лишь делом времени. Фенберг был редактором "Бэсин Вэли Багл" всю сознательную жизнь. Ему надо было думать о мальчиках и о ранчо. Куда они денутся? Работы, обеспечивающие тридцатитысячный годовой доход, не растут на деревьях.
Фенберг зажег маленькую сигару и, затянувшись, посмотрел на Трейси:
– Кажется, я не очень нужен здесь, дорогая.
Фенберг попробовал получить страховку Джона – ничтожные тридцать две тысячи. Но страховая компания не верила, что Туберский умер. В это мало кто верил, за исключением Фенберга. Большинство думало, что Джон кружился неподалеку, убивал и ел людей.
За время, прошедшее с Нового года до конца марта, кто-то или что-то убило и изувечило десять жителей Бэсин Вэли. Совсем молоденькую парочку тинэйджеров – младшего Раппопорта и Шарлей Хитлмэн – бесцеремонно вытряхнули из машины, припаркованной на залитой звездным светом смотровой площадке в январе. Последний coitus interruptus. На следующий вечер в двадцати милях от того места, прямо в городе, была убита пожилая женщина хиппи – Эдит Муни – около ночной забегаловки «Лондромат». Это привело в волнение весь город и в обычное время было хорошим бизнесом для «Багл». Ни одна семья в Бэсин Вэли не начинала утреннего завтрака и кофе, не прочитав сначала в газете Фенберга отчет Вальтера Уинчелла, какой именно сосед стал последней закуской. Бин Брэс Браун был идиотом, но при этом гениальным фотографом. Его снимки с места преступления были бесценными. Все читали газету Майкла, но никто не платил ему за рекламу.
– Он бесплатно дал мне магнитофон с дистанционным управлением за какие-то паршивые четверть страницы, – сказал Фенбергу один из бизнесменов, отводя глаза. – Мне очень жаль, но магнитофон мне нужен. У меня дети. Это все временно, Майкл. Весь город за тебя. – Но город не был за него.
Шериф Буба Фенберг ввел комендантский час, на который все с радостью согласились. Прошло двадцать восемь спокойных, изматывающих нервы дней, и убийца снова заявил о себе. Тогда, в феврале, растерзанные останки двух еще теплых трупов были найдены ранним утром в росе рядом с Интерсайдом. Ими оказались двое молодых, сильных мужчин в возрасте чуть больше двадцати лет, путешествующих на попутных машинах. Они пополнили список, начатый семьей Даффилдов и Дарлой Беган.
Способ убийства был всегда одинаковым. Жертвы были буквально разорваны на части, частично съедены и затем похоронены. Все они были убиты ночью.
М.Дж. Беган воспринимал каждое убийство как личное оскорбление и публично обвинял Туберского. И Фенберга. И после каждого убийства снижал цену на рекламу.
Освещать события таким образом было вполне естественно для национальных средств информации, особенно, если учесть, что на помощь были призваны ФБР и Национальная гвардия. Фенберг не мог никого винить. Путешествия в Бэсин Вэли позволяли многим репортерам и бригадам новостей заработать маленькое состояние на командировочных и давали возможность печатать большими буквами заголовки типа «УБИЙЦА-КАННИБАЛ». Большая охота на Джона закончилась в марте. Интерес к ней упал после того, как никому, даже Фенбергу, не удалось напасть на след Джона Туберского. Фенберг исходил сотни миль и проверил все места, в которых они прятались в детстве. Ничего. Туберский точно умер, вычислил Фенберг. Он считал, что даже если его брат убил и съел всех от Сан-Франциско до Берингова пролива, он должен был хотя бы из приличия позвонить. Несмотря на его возможную вину и несмотря на то, что Джон взял деньги, Майклу очень хотелось увидеть его.
Майкл поерзал на капоте своей машины, стараясь поймать теплый поток воздуха. От «Гав-а-Тамра» все время шел дым до самых вершин берез. Он загасил окурок о подошву ботинка и выкинул его в ближайшую урну.
Фенберг убрал фотографию. Он поднял брови, медленно надул щеки и стал выбирать. Можно было напиться. Это нетрудно. Можно прибегнуть к наркотикам. Это было весьма сомнительно. Может быть, драка? Может, все вместе?
Машина с канзасскими номерами заехала на смотровую площадку и остановилась рядом с Майком. Она была так нагружена, что багажник опускался почти до земли. Двери открылись, и из нее с визгом высыпали дети. Муж, сопя, вылез с переднего сиденья. На нем была гавайская рубашка, шорты, черные туфли и черные носки.
– Холодно здесь наверху, – сказал он, растирая руки и улыбаясь. – Мы туристы.
Фенберг все еще сидел на капоте своей машины со сложенными на груди руками. Неужели?
– Могу я попросить вас сфотографировать меня, миссис и детей, чтобы были видны горы? – спросил он, протягивая Фенбергу свой дешевый фотоаппарат.
– Конечно, – ответил Фенберг. Он выстроил их близко друг к другу, заставил сделать четыре небольших шага вправо, потом налево, два шага назад и присесть всего на один или два дюйма. Фенберг навел объектив так, что они оказались строго в центре, полуулыбнулся-полуусмехнулся, потом приподнял фотоаппарат на пару дюймов вверх, чтобы на снимке, когда его напечатают, были лишь их макушки да небо, и щелкнул.
* * *
– Виски и свежих лошадей для моих людей, – тупо сказал Фенберг и сел на стул у стойки бара.
Сотня пыльных чучел животных, один бармэн и фотография Фэб Кейтс одиннадцать на четырнадцать в рамке молча смотрели на Фенберга. Используя только язык, бармэн передвинул зубочистку из левого угла рта в правый. Его звали Герб, и он был владельцем зообара "ВИДАЛ ИХ В ГРОБУ". Он был лысый, немногим больше пятидесяти и с большими ушами. Сзади он был похож на фольксваген с открытыми дверями.
– Да. Конечно, Майк, – сказал Герб.
Он шлепнул гамбургер на решетку гриля и погрузил упаковку картофеля в кипящее масло. Он налил Фенбергу пива. Иногда Фенберг заказывал ребрышки и пиво «Лоуэнбрау», иногда дыню и йогурт, в зависимости от настроения. Герб всегда улыбался и отвечал:
– Конечно, Майк. – И приносил Фенбергу чизбургер, чипсы и пиво. Потому что это было все, что подавали в зообаре.
Фенберг потянул к себе кружку по исцарапанной стойке бара и сел рядом с индейцем.
– Я искал тебя, – сказал Фенберг.
– Да, мне говорили, – ответил Чарли Джонсон Два Парящих Орла, который внимательно смотрел баскетбольную игру по телевизору. Длинные седые волосы Чарли были заплетены в косу и свешивались сзади из-под черного стетсона. Он был небольшого роста, в тесно облегающих джинсах и клетчатой рубашке. Мускулистый работяга, который сидел рядом с Фенбергом, скривился от отвращения. Он взял пиво и отошел.
– Я слышал, ты стал не очень популярным, – сказал Чарли.
– Не для всех, – ответил Фенберг.
– Нет.
В последнее время люди избегали Фенберга. Матери переводили детей на другую сторону улицы. Бывшие партнеры по софтболу и лучшие друзья не отвечали на приветствия.
– Думаю, они боятся, что я их съем или что-то в этом духе.
– Это шутка.
– Я заходил к тебе пару раз.
– Меня не было дома.
– Я просто хотел спросить, не знаешь ли ты что-нибудь о моем брате.
– Я слышал, что его нет поблизости, – сказал индеец, не отрываясь от матча. – Я сам был в горах. Никогда не мог ничего понять в этой игре. Мне кажется, что мои предки играли в нечто подобное много лет назад. А, может, это был лакросс.
– Он умер?
– Не могу сказать.
– Почему?
– Мне бы не хотелось серьезно разговаривать во время матча, Фенберг. Но такой вещи, как смерть, не существует, – сказал индеец. – Разве ты не читаешь свою библию?
– Нечасто. – Читателем библии в их семье был Туберский. – Не знаю, Чарли. Наверно, я хватаюсь за соломинку.
Майкл вынул фотографию и прислонил ее к кружке с пивом. Он оперся рукой о подбородок и, ссутулившись, стал смотреть на Трейси и ребенка.
– Она была отличной девчонкой, – сказал Чарли Два Парящих Орла.
– Да, была, – согласился Фенберг.
– Красивые бедра. Ты должен забыть ее, Фенберг.
Фенберг кивнул.
Индеец посмотрел на блондинку и на ребенка.
– Я не знаю, что я должен сказать, чтобы помочь тебе, Фенберг. В тебе яд, который ты принимаешь за лекарство. Мне правда хотелось бы, чтобы твой брат был рядом с тобой. В нем много мудрости.
Фенберг приободрился:
– Есть или было?
Индеец пожал плечами. Есть, было. Время – это для белых людей. И Чарли перевел разговор на одну из своих любимых тем: почему его внука никогда не выпускали надолго во время чемпионатов штата по баскетболу. Фенберг напомнил ему, что его внук имел привычку эффектно отбирать мяч, бежать через весь корт и перебрасывать мяч через край баскетбольного щита.
– Так что же насчет Джона?
– Твой брат должен был стать одним из светочей мира. Бог говорит со всеми. Но не всем дан драгоценный дар слышать его. Бог вдохнул мудрость в твоего брата, но одновременно создал его существом легко отвлекающимся. У Джона сейчас свои проблемы.
Фенберг привстал:
– Чарли, что ты хочешь сказать?
– Фенберг, не задавай мне вопросов, на которые я не хочу отвечать. На твоем месте я беспокоился бы совсем, о другом.
– Например?
Бармэн принес обед Фенберга и перечницу с индустриально-сильным галапенским перцем.
– Мандранго. Приближается его звездный час. Это должно произойти в следующее полнолуние. Он идет за невестой. Ничто не может остановить его.
Фенберг утомленно покачал головой. Ему надоели все эти истории и мнения о них. Кто-то даже прислал ему серебряную пулю, завернутую в бумагу с припиской: натри это чесноком и выстрели в сердце. Только так можно остановить убийцу.
– Что-то убивает и ест людей, Фенберг, – сказал индеец.
– Это что-то не имеет никакого отношения к моему брату, не так ли? – спросил Фенберг, стараясь не потерять нить разговора.
Чарли старался не смотреть в глаза Фенбергу.
– Твой брат… – Чарли замолчал, уставившись во что-то за плечом Фенберга.
– Да?
– Говоря о смерти…
Дверь зообара распахнулась, и ледяной порыв ветра проник в помещение. Зообар был наполовину заполнен постоянными посетителями: лесорубами, ковбоями, рабочими. Никто не крикнул, чтобы закрыли дверь. Казалось, что чучела, стоявшие в линию вдоль стен зообара, оскалились.
– Кажется, мне пора, – сказал Чарли, быстро забрав пиво и соскользнув со стула.
В дверном проеме обозначились силуэты братьев Магоногонович, оставлявшие за собой клубы пыли и листьев. Стоило им войти в бар, как кругом распространился запах дохлых животных и аромат жевательного табака. Их крошечные глазки, полные злобы и тупости, уставились на присутствующих. Они были на стороне обиженной Фенбергом команды. Лом и Лютер жили в глухом лесу, в старом передвижном домике, поставленном на бетонные блоки. До того как они начали работать на Бегана, они занимались браконьерством, продавая туристам шкуры медведей, которых они поймали в капканы в заповеднике. Они торговали наркотиками, а также зарабатывали на жизнь другими мелкими преступлениями. Обычно они не появлялись в зообаре.
Было четыре часа дня. Оба были совершенно пьяны. Лом смотрел налитыми кровью поросячьими глазками на посетителей бара, которые сидели, опустив глаза в кружки с пивом. Лом заметил Фенберга и дернул брата за штаны. По пути он задел трех лесорубов.
– Дай нам пива, – приказал Лом, поднимая мясистую конечность на Стул рядом с Фенбергом. Бармэн посмотрел на ручку от топора, которая хранилась у него под стойкой. Он поколебался, потом принес два полных стакана пива.
Лом смотрел на свой стакан, держа его указательным и большим пальцами. Потом опрокинул стакан на стойку так, что бумага, в которой подали чизбургер Фенбергу, промокла.
– Дай нам кувшины!
Лютер засмеялся и тоже опрокинул свое пиво. Лом был старшим, и поэтому говорил в основном он.
Фенберг вздохнул. Он вытащил несколько долларовых бумажек и положил их на сухую часть стойки.
– Спасибо за чизбургер, Герб. Мне пора бежать. – Он встал, чтобы уйти. Толстая, в шрамах рука грубо вернула его на место.
– Куда собрался, недотепа? – спросил Лом.
Фенберг сжал кулаки. Он не был маленьким, но Магоногоновичи были ростом с грузовик. Каждый весил почти на сотню фунтов больше Фенберга. Они были способны на убийство просто ради удовольствия понаблюдать за тем, как кто-то умирает.
– Твой брат обвел нас вокруг пальца, – сказал Лютер.
"О Господи! – подумал Фенберг. – Еще одна свинья, подложенная Туберским".
Магоногоновичи по очереди выражали свои претензии:
– Ты всегда думал, что ты большая шишка в школе? Конечно, тебя защищал брат.
– Мистер Важный Защитник.
– Мистер Популярный.
– Ты отбил всех девушек.
– Это потому, что девушки нужны для свиданий, а не для того, чтобы их есть, – ответил Фенберг и наклонился, думая, что Лютер ударит сзади. Лютер именно это и собирался сделать, но остановился и рассмеялся сквозь зубы.
– Недотепа, я хочу поставить тебе выпивку. – Лом смотрел на Фенберга пьяным взглядом.
– Спасибо, но мне пора идти.
– Ах, мы брезгуем? – Он ткнул Майкла в грудь жирным, оплывшим пальцем. Фенберг посмотрел на свою грудь, потом на Лома, выбирая уязвимое место. И не нашел такого. Он чувствовал зловонное дыхание его брата у себя за. спиной.
– В другой раз, – сказал Фенберг, поднимаясь. Он грубо отразил вторую попытку усадить его.
Они смеялись, пока он шел к двери. Они гикали и называли его трусом.
– Эй, Фенберг, – крикнул Лом. – Ты довольно холодный, прямо как твоя жена.
Фенберг остановился.
– Эй! Как поживают твоя жена и ребенок?
Фенбергу ударило в голову. Кругом установилась мертвая тишина. Фенберга как будто парализовало, он не чувствовал ног, как будто это были подставки на деревянном полу. Он осмотрел лица людей, сидевших в баре, и увидел их теми яркими, подающими надежды детьми, с которыми он вместе рос. Все они беспомощно отводили взгляд.
– Твоя жена? Отличная задница. Вот только она не очень-то хорошо водила зимой. – Лом с силой сжал челюсти. Лютер мерзко засмеялся.
– Эй, Фенберг, – крикнул Лом. – Сколько должно было исполниться твоему мальчишке? Лет пять?
Фенберг побелел.
Теперь все, казалось, не имело значения.
Они продолжали смеяться, пока Фенберг шел назад к барной стойке.
– Может, я все-таки соглашусь на ваше угощение, – сказал Фенберг, улыбаясь Гербу, и взял полный кувшин.
Он выбил стул из-под Лома и быстрым жестом ударил его брата по носу тяжелым стеклянным кувшином. в отличии от сцен в фильмах, кувшин не разбился. Был слышен только глухой звук удара. И дальше все было совсем не так, как в фильмах. Лютер не упал без сознания. Он всего лишь зашатался, сшибая столики и клиентов. Кровь лилась по лицу, и он закрыл его руками. Тут Фенберга настиг Лом. Он рванул на Фенберге рубашку, разорвав ее, и наносил один удар за другим, пытаясь сбить его с ног. Фенберг схватил перечницу и стал возить ей по лицу Лома. Оба упали на покрытый опилками пол. Лом закричал от боли, как душевнобольной, когда перец стал разъедать ему глаза. Фенберг освободился и встал. Нижняя часть лица ничего не чувствовала. Второй брат пришел в себя и попытался нанести удар нагретым кипятильником.
– Берегись, Майк, – крикнул Герб.
Часть мозга Фенберга, которая еще находилась в сознании, ответила благодарным "спасибо".
Лютер в дикой злобе налетел на Фенберга, прижав его к стойке бара, и наносил удары всем телом. Фенберг чувствовал, как рвутся кровеносные сосуды и хрустят ребра. Он снова ударил Лютера головой до носу и перекатился по стойке, чтобы освободиться. Лютер, весь в крови и озверевший от боли и злости, снова пошел в атаку. Фенберг неловко увернулся.
Из-за стойки Герб бросил Фенбергу ручку от топора. Размах плеча и сила удара Фенберга были максимальными, когда он точно ударил сзади по ногам Лютера Магоногоновича. Все в баре были согласны, что: 1) удар был болезненным; 2) Лютер не станет ходить на пляж с такими полосами на ногах. Сила удара была такой, что Лютер ударился о край толстой деревянной стойки бара и, падая, оставил на ней часть своего скальпа.
Почти слепой и шатающийся Лом выхватил нож, чтобы пойти в последнюю решительную атаку. Он хотел ударить Фенберга под ребра и повернуть нож. Вот только Фенберг не совсем был согласен с таким планом. Он опять использовал бейсбольную уловку и ударил Лома по бицепсам. Потом опять ударил по плечу, и нож покатился по полу. Лом упал на колени.
У Фенберга потемнело в глазах.
Он схватил Магоногоновича за волосы и грубо ткнул его лицом в стул. Потом высоко поднял ручку, как меч палача, целясь в голову. На него бросились десять мужчин и не дали ему совершить убийство.
Все еще страдающий от клаустрофобии, но тем не менее жаждущий крови, Фенберг вырвался на свободу. Он отбросил ручку и с отвращением посмотрел на людей, которые наблюдали за его бешенством. Затем он направился к двери и вышел. Бушевала гроза.
Завсегдатаи говорили, что драка, конечно, была не того калибра, что резня несколько лет назад, но репутация Фенберга укрепилась. Его рост был далек от семи футов. И весил он далеко не триста фунтов. И реакция была не такая, как у Туберского. Да и сам Фенберг всегда считал себя скорее героем-любовником, чем бойцом.
* * *
В промежутках между шестью увольнениями, зарегистрированными в длинной истории "Бэсин Вэли Багл", Элен Митикицкая пыталась убежать от всего. Она бежала от боли. Бежала от воспоминаний о своих трех мужьях. Бежала от Майка. Но, несмотря на все ее твердые протесты и возникающие иногда вспышки гнева, которые были просто дымовой завесой, несмотря на длинные письма, в которых она отказывалась от должности и которые перекладывали всю тяжесть ответственности с чужих плеч на ее, Элен Митикицкая стала настоящей возлюбленной Майка Фенберга.
Майк и Элен вместе создали атмосферу очарования, флирта, товарищеской помощи, дружбы и романтики. Уже три месяца, как Элен была репортером могущественной «Багл» и подружкой Майка Фенберга.
Девяносто дней назад, во время своего первого увольнения, Элен строила совершенно нереальные планы, что она упакует вещи, нагрузит машину, отправит почту родителям и завершит все остальные дела в один день. Она клялась себе, что на следующее утро, очень рано, она будет в пути, до того как у нее появиться шанс совершить очередную глупость с очередным мужчиной (например, с Фенбергом). Фенберг, который иногда по хитрости равнялся Макиавелли, оказывается, завладел ключами Митикицкой и сделал дубликаты. Он появился в спальне Митикицкой посреди ночи. Все еще в полусне, оперевшись на локоть, Элен смотрела на раздетого и спящего под одеялом рядом с ней Фенберга. Он поерзал, устраиваясь поудобнее, закрыв глаза и притворяясь, что храпит, в то время как Элен уставилась на него с вполне понятным вопросом. Фенберг открыл глаза.
– Огонь, – сказал Фенберг. – Ранчо полностью сгорело. Кругом зола, обугленное дерево, изогнутый металл, братья превратились в угольки. Это было ужасно.
Элен протерла глаза и понимающе кивнула. Она откинулась на кровать, потом опять поднялась на локоть.
– Вам это может показаться старомодным, – сказала Митикицкая, – но если я обнаружу, что вы спите с кем-то еще, я убью вас.
– Согласен, – сказал Фенберг.
– Я говорю серьезно.
– Я вам верю.
– Я хочу сказать, что я именно это имею в виду.
– Я думаю, что понял вас.
"Черт", – подумала Митикицкая.
– Обними меня.
Все пошло своим путем, как и должно было случиться с двумя совершенно раздетыми взрослыми людьми, оказавшимися в одной постели. Потом Митикицкая сказала:
– Тайм-аут. Я больше не могу.
Фенберг глубоко вздохнул, стукнул себя несколько раз по лбу и отодвинулся.
– О'кей.
Он спросил почему. Элен завела длинную историю о неординарных мужчинах. Рассказала, как легко она влюблялась, и о своей аллергии.
– От секса я чихаю, – сказала она.
Фенберг предложил попытаться.
– Не могу, – извинилась Элен, когда Фенберг обнимал ее. – Если мы начнем заниматься любовью, я начну чихать. Последний раз я чихала три дня и в этом не было ничего приятного. И, что еще хуже, я думаю, что полюблю вас, и если опять ничего не получится, я умру. Вот и все.
Фенберг согласился, что в мертвой подруге и сотруднице проку было не много. "Вы считаете меня своей подругой?" – спросила Митикицкая. Черт. Разумеется. Митикицкая подумала, что это очень мило. Фенберг поцеловал ее в щеку и пообещал, что касается его, то он будет всегда любить ее, даже если они никогда не будут заниматься любовью. Элен подумала, что это тоже было очень мило и уснула в его объятиях. А Фенберг, прищурившись, зловеще размышлял в темноте. Он строил планы на следующий вечер напоить Митикицкую.
В этот следующий вечер Митикицкая была слегка пьяна и стояла, опершись о кухонную стойку на ранчо Фенберга. Мальчиков сослали к Малулу, которая получила приказ убить их, если они попытаются бежать. Фенберг начал с любимого приема. Он стал гладить плечи Элен, уставшие после тяжелого рабочего дня, потом перешел к более сильным ласкам, поцелуям и прочим нежностям, доказывая, что фильмы шестого класса были довольно жизненными. Майкл опытной рукой раздел ее и разделся сам и тихо повел обнаженную Митикицкую в спальню, нежно лаская ее грудь и целуя ее. Потом он внес ее в комнату на руках. Играла музыка Вивальди. Комната была освещена несколькими, заранее расставленными свечами, и во всех углах кровати и на всех поверхностях были коробки с розовыми салфетками «Клинекс», любимый цвет Элен.
Все шло хорошо.
Но в определенный момент он должен был шепнуть деликатный вопрос джентльмена:
– Теперь, когда мы готовимся сделать самого очаровательного и умного ребенка в мире, скажи, дорогая, как ты предохраняешься – таблетками или соблюдаешь график?
Митикицкая ответила, что она не нуждается в графике, она и так все помнит. Но потом она разрыдалась и Майк ласково спросил ее, в чем дело. Элен выпалила, что она стерильна, как фруктовая муха в атомном реакторе, и не может иметь детей. Никогда. Фенберг обнял ее и сказал "ну-ну, милая" и все такое прочее и вспомнил, что в роддоме каждую неделю прибывали новорожденные. При свете свечей он сказал Митикицкой, что любит своего редактора, будут у нее дети или нет. Она плакала, пока не уснула. Опять.
На следующий день у Фенберга кружилась голова. После того, как они были две ночи подряд так близки, после трех часов сна за многие дни, Фенберг чувствовал симптомы умственного и физического измождения. Когда Элен обняла его за плечи и поцеловала в щеку, он попросил ее перестать.
– Если ты меня снова возбудишь, я не выдержу.
Она поцеловала его и оставила записку:
"Я жду обнаженная в комнате ЮПИ. Приходи через пятнадцать секунд, и я послужу тебе лучше, чем китайская арифметика.
Всего наилучшего,
Элен Митикицкая, ответственный редактор".
Митикицкая действительно любила Фенберга, и так сильно, что она только что не рисовала в своем блокноте имя Фенберга, окруженное сердцами и стрелами. Им было хорошо вместе, когда они танцевали медленные танцы, спорили о фильмах, сплетничали. Элен сильно смягчила боль и резкость братьев Фенберга, и они льнули к ней, когда она была рядом. Митикицкой не хватало женского общества и Камали Молли, но она начинала привыкать к темпу жизни маленького Бэсин Вэли и его величию. Здесь она чувствовала себя умиротворенной, выполняя во дворе трудную, но честную работу, когда время и пространство, казалось, исчезали. Здесь все постигалось опытом, и Митикицкая не могла найти слова, чтобы объяснить Молли спокойствие, которое она нашла, когда чистила лошадь или чинила забор под дождем, или рубила дрова для камина. Нельзя было сказать, чтобы Митикицкая превратилась в деревенщину. В Бэсин Вэли существовал коммунальный театр, где местные любители потрясали публику, прижав тыльную часть руки на лбу, как приклеенную клеем «Велкро», и выкрикивая "Стела! Стела!", и, кроме того, имелся театр в Кугаре (Злючка Джо, который был учеником восьмого класса, играл главную роль в школьной постановке "Прощай, птичка"). Раз в две недели Фенберг настаивал на том, чтобы они красиво одевались и ужинали в парадной обстановке, даже если это был ужин при свечах на ранчо. Она с удивлением обнаружила, что у Фенберга был смокинг. У них была уйма общего, начиная с розыгрышей друг друга при установке полей на пишущей машинке и кончая тем, что оба могли всю ночь обниматься и просто смотреть друг другу в глаза.
Все было просто идеально.
И поэтому что-то должно было быть не так.
В глубине мозга Элен звучала тревога. Одно и то же. В течение трех месяцев, пока они любили друг друга, в этом присутствовало что-то немного странное, возможно, это ей только кажется, рассуждала она. Но… что-то происходило с Майклом. Он менялся. Удалялся. Чувство клаустрофобии.
* * *
Шторм лишь слегка окропил своим краем Бэсин Вэли. Основная его часть минует близлежащие горы, и он сбросит свой груз в миллионы галлонов дождевой воды на ничего не подозревающую пустыню на востоке.
Элен Митикицкая приготовилась уютно провести вечер дома. У нее было все необходимое для такого вечера: чай, подушки, печенье. Для полного счастья не хватало только толстого ленивого кота. Она устала. Действительно, Элен в последнее время плыла на валу эмоций, женских гормонов и всего такого прочего. Временами она чувствовала головокружение, иногда была в угнетенном состоянии. Она, в среднем, спала по двенадцать часов в сутки и просыпалась голодной.
В комнате играла легкая музыка, и капли дождя выстукивали усыпляющий ритм по металлической решетке.
Элен сидела на полу, оперевшись спиной о диван. Она читала дрянной роман с бесконечными полетами на самолетах, мрачным главным героем, направлявшимся на месть, несколькими нацистами и множеством респектабельных персонажей, напивавшихся сверх всякой меры в европейских ресторанах. Чтобы попасть в этот роман, женщина должна была по крайней мере обладать несколькими D-кубками. Там было много знойных "Я– люблю-тебя. – Ты-мне-нужен. – Неожиданно-они-отдавались. – Так,-так-и-так, – о-боже. Потом-они-курили. – Где-ты-спрятал-списки-западных-агентов-в-советской-России?" и сексуальных сцен.
Элен морщилась и продолжала читать.
Один эпизод Элен прочитала медленно, шевеля губами. Она отложила книгу и постаралась представить, как герой и героиня исполняют эту сексуальную акробатику. Элен сдалась перед их артистическими способностями. Она читала еще час и уж собиралась лечь спать, когда кто-то позвонил в дверь. И этот кто-то почти упал на ней.
– Хорошо, хорошо. Господи, я иду. Да?
– У меня болят пальцы. И ребра. И у меня, кажется, отшибли весь ум и коренной зуб.
Элен почти задохнулась, но быстро взяла себя в руки. Это был Фенберг. У него была порезана левая щека, рубашка разорвана у воротника, и под ней виднелась еще одна рана. Он стоял под мелким дождем, в свете тусклой дверной лампы. От разгоряченного тела и взъерошенных волос шел пар. В этот день судьба отвернулась от него.
