Текст книги "Сесквоч"
Автор книги: Джон Бостон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)
Глава XXV
Легендарные братья Фенберг против Бина Брэса Брауна
Для Бина Брэса Брауна утро было плохим.
Его пытался задушить Фенберг.
Люди и их монстры. Бин считал, что монстры убивали в человеке чувство юмора.
– Нам надо отдохнуть, Майкл. Мы все валимся с ног от усталости, – уговаривал Туберский, снимая ботинок, чтобы посмотреть на сбитую до кровавых мозолей ногу. – А ты устал больше всех.
– Я в порядке. И ты в порядке. Вставай, пошли дальше.
– Не гони, Майкл.
Фенберг пнул ботинок Туберского.
– Вставай! Я не хочу потерять эту женщину. Нет. На этот раз нет.
Они шли с самого рассвета длинным, трудным путем назад к пещере. Они взбирались на холмы и спускались вниз. Все были грязными. Иногда им приходилось продираться там, где не было никакой тропы. Они были в ссадинах и порезах из– за того, что приходилось хвататься за ветки, чтобы не упасть на скользкой насыпи. Одежда и волосы промокли насквозь, и влага, казалось, проникала в легкие. Одна гора становилась похожей на другую, и величественный пейзаж превращался в монотонный.
– Что ты собираешься делать? Ударить меня? – спросил Туберский, глядя вверх. Это был удар ниже пояса. Фенберг покраснел. Он устал как собака, и ему было труднее всех, но воля заставляла его идти. Фенберг посмотрел на Бина, пытаясь понять, понял ли полуглухой и полуслепой Бин замечание брата. Бин понял, но делал вид, что нет.
– Ладно. Оставайтесь здесь, – сказал Фенберг, поднял рюкзак и пошел дальше один.
– А, проклятье, – выругался Туберский.
Бин Брэс Браун вытер рукавом нос и смотрел, как Туберский торопливо натягивает носок и ботинок. Джон окликнул удаляющегося Фенберга.
– Подождите здесь! – бросил Туберский, схватил винтовку и бросился вслед за Фенбергом.
Да-да, конечно-конечно.
Фенберг ругал себя за то, что поссорился с Митикицкой. За то, что позволил ей уйти. За то, что ее украли. За то, что жаждал женщину, пусть этой женщины давно не существовало, пусть она была его женой, но тем не менее женщину. Он ругал себя за то, что позволил Трейси вести машину в снегопад. Это судьба, думал Фенберг, не замечая боли в ногах, только тяжесть. Он шел к пещере. Привязанность Фенберга к прошлому разрушила его замечательные отношения с замечательной Элен Митикицкой. Каждая из этих мыслей была для Фенберга ударом бича. Броня, которой Фенберг окружил себя, трещала и лопалась по всем швам. Никакие попытки Фенберга удержать ее не помогали, она разваливалась. Он боялся, что сходит с ума. На самом деле происходило как раз обратное.
Все это беспокоило товарищей Фенберга по сафари.
– Я скажу, что с ним, – доверился Туберский Бину Брэсу Брауну незадолго до этого. Туберский оглянулся, чтобы проверить, что Фенберг не слышит его. – Возьми, к примеру, меня. Я колоритный. А Майк чокнутый.
Бин смотрел в землю, не зная, что сказать или, скорее, изобразить жестами. Это было похоже на мятеж.
– Рэймонд, говорю тебе, никогда не влюбляйся. А если уж влюбишься, то не очень сильно. Любовь делает лучших из нас идиотами. У тебя крошки на щеке, – сказал Туберский, с равнодушным видом стряхивая их пальцем.
Было маловероятным, чтобы Бин влюбился, и, даже если бы это произошло, было слишком мало шансов на ответное чувство. У Бина Брэса Брауна было не много опыта в отношениях с противоположным полом, и то малое, что имелось, заключалось в том, что его постоянно колотили девицы из старших классов школы Бэсин Вэли, а он робко признавался, что это было приятно. У Бина была громадная коллекция черно-белых фотографий, которые нельзя было причислить к порнографии, но они явно не подходили для первой страницы «Багл», где помещались спортивные обозрения. Спрятавшись за задними сиденьями стадиона, Бин Брэс фотографировал с помощью своего 78-135 мм объектива пышных кугарских спортсменок в самых неподходящих для молодых леди позах. Если присмотреться внимательно, можно было различить в худшем случае артистические изгибы молодого женского тела, в лучшем – грудь. Когда Бин с ликованием демонстрировал девицам свои последние шедевры, они толпились вокруг, пища и подпрыгивая на цыпочках в ожидании увидеть себя на фотографиях привлекательными и спортивными.
– Счастье в том, чтобы ничего не ожидать, – перефразировал как-то Туберский Будду.
Реакция девиц была всегда одинаковой. Оживление на их лицах сменялось выражением шока, ярости и злости. Они дружно визжали и пищали и набрасывались на Бина Брэса Брауна. Они кусали его, щипали и пытались выхватить и порвать фотографии на кусочки, а вместе с ними и улыбающегося Бина Брэса. Эти отношения нельзя было назвать вполне взрослыми, но в этом и заключался весь его опыт.
Бин и индеец остались одни. Было около Двух часов дня. Бин снял рюкзак и присел на повалившуюся березу, проверив сначала, нет ли на ней муравьев. Он покопался в рюкзаке. Шоколадка «Туинкиз». Последняя. Так было и тогда, когда все они были детьми. Туберский и Фенберг уходили в разведку, а Бин оставался.
Рэймонд развернул Туинкиз и подумал, выкинуть обертку через плечо или затолкать ее в щель в бревне. Его остановил мрачный взгляд Чарли Два Орла. Рэймонд свернул обертку и сунул в карман своей рубашки, который уже и так оттопыривался от огромного количества таких бумажек. Бин ел «Туинкиз» не так, как все нормальные люди. Чарли дымил сигаретой и наблюдал, как этот грязный маленький человечек, похожий на ласку, методично обгрызает желтыми зубами верхний слой конфеты. Все равно что смотреть на насекомое по образовательной программе телевидения.
Бин печально улыбнулся и предложил кусок конфеты индейцу.
Чарли отвернулся, не проявляя никакого интереса. Он жалел, что не прихватил с собой бутылку. Бин пожал плечами и продолжал грызть конфету. Он был единственным человеком, который не отвернулся бы от Фенберга, даже если бы Майк сошел с ума.
То, что Фенберг был мелкой капиталистической акулой, совершенно не беспокоило Бина Брэса Брауна. Он был в восторге даже от клавишей пишущей машинки, при помощи которой Фенберг клеветал на человечество. Ведь именно Фенберг спас однажды Рэймонда, весившего тогда всего пятьдесят четыре фунта и состоявшего в основном из зубов и очков, от братьев Магоногоновичей, которые хотели засунуть его в мусорное ведро за то, что Бин случайно наступил на лужайку, принадлежавшую шестиклассникам, в то время как Бин учился лишь в четвертом классе. Фенберг был единственным человеком, который приходил к Бину на Рождество и всегда тащил Бина на ранчо пообедать и за подарком. Разве не Фенберг научил Бина фотографировать и подарил ему фотоаппарат, а потом сделал главным фотографом в Бэсин Вэли? Зарплата Бина в газете была ничтожной, как у египетского раба. Но именно Фенберг платил ему по четыре доллара в час за то, что он полол сорняки и выполнял мужскую работу на ранчо.
Неужели это Фенберг сбил его с ног и держал руками за горло?
Бин поежился. Он продолжал грызть конфету. Он не мог сердиться на Фенберга.
Бин ничего не знал о любви, но по тому, как Фенберг смотрел на Митикицкую и как она смотрела на него, он мог сказать, что они любили друг друга, и серьезно. Бин скучал по Элен. Она была из тех немногих людей, которые хорошо относились к нему. Может быть, когда они найдут ее, Фенберг перестанет душить людей и снова обретет чувство юмора, которое больше всего было по душе Бину в его второй семье.
Это, наверно, заложено в генах у всех мужчин клана Фенберг.
Где-то в озере фенбергских генов плавала маленькая круглая молекула, которая была ответственной за шутки. Она была у всех четырех братьев, но больше всех проявлялась в Фенберге.
Жизнь на ранчо Фенберга была бурной. Крышки унитазов были плотно закрыты. Регулярно в три утра звенел будильник. Злючка Джо и Клиффорд вытаскивали швейную машинку фирмы «Зингер», принадлежавшую их дорогой покойной маме, и зашивали штанины на белье Туберского, чтобы в них невозможно было сунуть ногу. В ответ Туберский систематически запаивал крышки кастрюль с их обедом так, что их невозможно было открыть. Но все трое благоговейно трепетали перед Фенбергом.
Фенберг был мастером розыгрыша высшего класса.
Однажды после особенно затянувшегося уикенда Туберский неверным шагом вошел в комнату Фенберга и свалил туалетный столик. Фенберг покорно навел порядок и послал своего несознательного брата почтой в ящике в Уалла-Уаллу.
– Почему? – спрашивал его грязный и лохматый Туберский, вернувшийся через несколько дней из Вашингтона.
– Мне всегда нравилось это название, – ответил Фенберг как само собой разумеющееся.
Однажды Фенберг послал симпатичную фотографию Джона Туберского в журнал одиноких сердец, сопроводив ее словами: МУЖЕСТВЕННЫЙ РАБОТНИК ПИЛЫ ХОЧЕТ ВСТУПИТЬ В БРАК.
В течение нескольких месяцев Туберский получал по почте интересные предложения, которые возвращал назад с фотографией Фенберга и его рабочим номером телефона.
Когда они учились в старших классах, Майкл прибил Джона к двери гаража. На самом деле он прибил футбольную форму, в которой был Туберский.
Джон крупно согрешил.
Он взял без спросу вишневый «бьюик» Майкла модели 59 "Ле Сабр" ("бьюик" тоже был прелесть) с открытым верхом. На следующее утро он вернулся с глупым видом старшеклассника-идиота. На машине была большая вмятина, протянувшаяся на несколько ярдов от правой передней фары до самого стабилизатора, похожего на плавник динозавра.
– Извини, но это сделал не я, и я не буду платить за ремонт.
– Нет, ты заплатишь, – ответил Фенберг.
Фенберг взял у своего отца, издателя и ветеринара, средство и усыпил Туберского, как щенка. Через несколько часов Джон проснулся и обнаружил, что стал подобием Узника в железной маске, вариант Бэсин Вэли. Во рту было сухо. Он ощущал легкость. И, в продолжение готической темы, кто-то нарисовал на его белой футбольной форме красные буквы П.М.
С помощью гвоздей, штапельной ткани и болтов, расположенных в форме подковы, Фенберг разместил брата в позе О.Д. Симпсона. Одна нога согнута, как будто он широко шагал. Рука вытянута, чтобы он мог приветствовать других болванов, которых Фенберг мог прибить рядом, чтобы составили компанию Туберскому. Только начинавший ходить Злючка Джо стоял у двери с медвежонком в руках и воспитывался на этом примере. Туберский держался за спущенный футбольный мяч, прибитый к двери большим ржавым гвоздем.
Туберский повертел головой, пытаясь выяснить, что же с ним сделали.
– Во-первых, хочу спросить, что значат буквы П.М., – сказал Туберский. На Фенберге было черное монашеское одеяние, даже с капюшоном.
– Погубитель машин, – ответил Фенберг, полуулыбаясь-полуусмехаясь. – Ты был плохим полузащитником, и за это тебя придется наказать.
Для Бина Брэса Брауна это были добрые старые времена.
Но вскоре последовала трагедия, а с ней пришла ответственность. После того как родители Фенберга утонули на Северном полюсе, ему пришлось менять ползунки Клиффорда. Он выпускал газету, выплачивал зарплаты, содержал ранчо, следил за тем, чтобы растения были политы и животные накормлены. По мере того как Фенберг и Туберский приближались к тридцати, Майкл сократил до минимума сухие замечания о том, что Джон должен иметь "настоящую работу", и даже начал оказывать поддержку деятельности Туберского в области искусства и дружески критиковать его. А по ночам он брал Джо на руки и качал, когда мальчик плакал от одиночества. И тот же Фенберг сбил Бина Брэса Брауна с ног за то, что тот предложил ему чашку кофе.
* * *
Это случилось через два часа после того, как они разбили на ночь лагерь, во время отдыха. Туберский, Бин и индеец растянулись у ручья. Фенберг сидел в стороне. Он держал фотографию двумя руками. Майкл не слышал, как к нему сзади подошел Рэймонд, а Бин не видел его слез.
Браун стоял за левым плечом Фенберга и от кофе шел горячий пар. Перед тем, как обратиться к Фенбергу, он с шумом вытер мокрый нос о рукав. Фенберг вздрогнул, и фотография Трейси полетела в грязь.
Оба уставились на снимок. Фенберг выбил термос из рук друга, потом оттолкнул его. Бин Брэс Браун тяжело упал на землю.
– Проклятье! Я устал носиться с тобой! – зарычал Фенберг, схватив Раймонда за горло, и стал душить его. Правая рука его сжалась в кулак, и Бин подумал, что Фенберг ударит его. Фенберг был как слепой, его пустой взгляд был направлен не на человека, а куда-то сквозь него. Потом Майкл покачал головой и отвернулся от него. Тут он увидел фотографию и злость вернулась. Он неловко пнул снимок, потом подобрал его и, сцепив зубы, попытался разорвать пополам. Пластик гнулся, но не рвался, и Фенберг смял его несколько раз и свернул в комок.
– Ты, дура! Как я ненавижу тебя за то, что ты покинула меня. Ты слышишь, черт бы тебя побрал? – Фенберг подбросил измятый снимок в воздух.
Тот, как бы дразня его, мягко опустился на землю в нескольких футах от него. Фенберг обернулся. Джон и индеец спокойно наблюдали за ним. Бин отполз на безопасное расстояние. И Майк не знал, как перед ним извиняться.
* * *
За «Туинкиз» последовали пончики с желе и последний кофе из термоса. Еда хорошо подействовала на Бина. Он заулыбался и похлопал себя по животу. Сладкоежка.
Они были недалеко от пещеры, а Фенберг, возможно, был уже там и целовал мягкое лицо и овальные щеки Элен, нежно ласкал ее длинные волосы и говорил, что никогда не бросит ее. Бин, может быть, даже оденет на свадьбу дешевый подержанный серый смокинг. Бин верил в счастливые концы.
Солнце почти опустилось. Было очень тепло для такой высоты, около шестидесяти градусов.
– Ждите здесь, – приказал Туберский, но Рэймонд решил, что это не буквально, и собрался пойти облегчиться в кустики.
Положив остаток пончика на бревно, Бин завязал свои быстро развязывающиеся шнурки, вставленные в пару древних "P.F.Flyers". Индеец дремал и Рэймонд Бин Брэс Браун на цыпочках удалился.
Была весна. Птицы вили гнезда, и обычно в это время лес был наполнен их гомоном. Сейчас в лесу было тихо, но ведь Бин был полуглухим. Он этого не заметил.
Монстр ждал его.
Одно место было ничем не лучше другого, но Бин искал то, что ему по душе. Он почувствовал, как теплая струйка течет по ноге, передавая отдаленному мозговому центру, что хорошо бы поторопиться. Бин замочил штаны.
Зверь вышел из-за покрытых мхом скал и притаился, готовый прыгнуть. Тонкие, подвижные губы обнажали темные десны и желтые клыки.
Подкрадываться к собакам и гуляющим людям и пугать их до смерти было одним из самых любимых развлечений монстра Туберского. Только на этот раз его трюк обернулся против него.
Рычание застряло в горле Снежного Человека и растаяло там. Монстр стоял неподвижно и не мог оторвать глаз от ужасного существа, притаившегося прямо перед ним.
Да, оно было небольшого роста, но очень злое. Руки Бина Брэса Брауна показались монстру клешнями – грязные пальцы с обкусанными ногтями сгибались и разгибались, как бы предвкушая, как они вцепятся в горло Снежного Человека. Малиновое желе просачивалось между зубами этого типа, и, смешавшись с густой молочной начинкой из «Туинкиз», загустело и пенилось в уголках рта Бина Брэса Брауна. Глаза, непомерно увеличенные треснувшими выпуклыми линзами толщиной с бутылочное стекло, смотрели грозно. Один глаз смотрел прямо в душу Большой Ноги, подыскивая (как казалось Снежному Человеку) место, куда вонзить свои желтые зубы. Другой глаз вращался сам по себе, как впавшая в неистовство лампа маяка. Но самое ужасное (ничего страшнее существо не видело даже в кино) было то, что это маленькое существо шипело на него.
Этого не могло вынести слабое, больное сердце монстра Джона Туберского. Зверь инстинктивно повернулся и хотел бежать, но его остановило странное покалывание, пробегавшее вверх и вниз по руке. Такое чувство, будто получил сильный удар кулаком в грудь. Стало трудно дышать. Он задыхался. Зверь заскулил от боли и недоумения. Он посмотрел вверх – ветви деревьев, казалось, крутятся и опускаются на него. Он почувствовал стесненную боль в груди.
– Рэймонд! Ты здесь? – громко звал Фенберг. Ни Бин, ни существо не слышали звука его тяжелых шагов, когда он продирался через кустарник.
– Бин… Би-ин! – кричал Туберский. Он вышел на поляну как раз вовремя. Монстр держался за сердце, согнувшись дугой, и плашмя упал на землю, как высокое здание во время землетрясения.
– О господи! – ужаснулся Фенберг, подходя к брату. – Господи помилуй, что случилось?
Туберский беспомощно посмотрел на лежащее перед ним существо, потом на Бина Брэса. Глаза Джона сузились, он выставил вперед челюсть:
– Ты, проклятый сукин сын. Это из-за тебя у моего монстра сердечный приступ!
Фенберг словами и кулаками пытался остановить Туберского, который душил Бина Брэса Брауна. За этот день его уже второй раз душил один из Фенбергов, и, хотя Бин быстро забывал обиды, это было уж слишком.
* * *
– Ты скучаешь по ней?
– Кажется, я скучаю по всем.
– Грустный редактор, – Туберский пошевелил палкой в костре. – Фенберг в роли Гамлета.
– Передай флягу и кусок трески, – попросил Фенберг.
Они ходили по лесу весь день до позднего вечера. Митикицкой не было. В пещере она была, это точно. Они нашли волосы. В пещере даже остался запах ее духов. Ночь прикрыла лагерь своим несчастливым одеялом. Знахарь сидел в стороне и пел свою песню смерти. Майкл лишь краем уха слышал индейца и шум окружающего их леса. Сильный запах сосен отдаленно напомнил Фенбергу о Шпике и Шпэне.
– Я все еще скучаю по родителям, – признался Туберский. – Хотя их обоих можно было назвать невменяемыми, а мама вечно клала все в пластиковые пакеты. Иногда я думаю, может, они все еще живы.
– Я в этом сильно сомневаюсь.
– Никто этого не знает, – сказал Туберский. Он сидел в своей майке с короткими рукавами, несмотря на холод.
– Думаю, что влились в ряды прочих П.В.О.
Туберский недоуменно поднял брови.
– Пропавших во Время Отпуска.
– А-а.
Фенберг устало улыбнулся, глядя на языки пламени. Огонь. Одно из самых удивительных явлений природы – бесконечные маленькие взрывы, один загорающийся от другого, такие быстрые и яростные, такие завораживающие. Костер действовал на Фенберга успокаивающе, уводил от постоянно мучивших его мыслей.
– Я и сам думал об этом, – сказал Фенберг. – По крайней мере, раньше. Только два тела не были найдены поисковыми группами – мамы и папы. Я надеялся, что их спасли эскимосы, но там, где произошла катастрофа, невозможно прожить больше нескольких секунд.
– Они могли быстро заморозиться и не умереть, – предположил Туберский.
– Как у Уолта Диснея? – спросил Туберский.
– Или замороженные закуски Свансона.
"Трейси, должно быть, тоже было холодно, – подумал Фенберг, снова засмотревшись на пламя. – Меня не было там, чтобы согреть ее. Согреть их обоих".
– Может, хватит о свежезамороженных родителях?
Туберский кивнул и продолжил:
– Я никогда не видел Митикицкую.
– Она тебе понравилась бы. В ней, действительно, что-то есть.
– Она сумасшедшая?
– Не такая, как мама, но что-то есть. Кто знает? – признал Фенберг. – Годы упорной работы и постоянных тренировок могут сделать свое.
Существо фыркнуло во сне и застонало от боли, потом затихло. Майкл и Джон прислушивались, пока дыхание не стало ровным. Оно казалось таким безвредным в свете костра, как старый, не раз отремонтированный музейный экспонат. Майкл смотрел, как расширяется и сокращается массивная грудная клетка. Фенберг покачал головой; Каким образом вот это, размером с маленькую спальню, могло столько лет разгуливать так близко от цивилизации и не быть пойманным?
Может, оно просто было очень спокойным.
Оно посмотрело на Фенберга.
Фенберг помнил слова старого индейца о Мандранго: "Стоит ему только посмотреть на тебя и твоя душа осуждена вечно блуждать в сумерках, как привидение".
"Вымыслы темных аборигенов", – с надеждой подумал Фенберг.
Не было вращающихся красных глаз, нездорового блеска, никаких особых эффектов. И все же что-то было.
Монстр со слабым сердцем. Не слабым, а разбитым, определил Туберский. А теперь оно лежит здесь, утихомирившись. И на все крики и выстрелы не последовало никакого ответа от Митикицкой.
– Я помню, что видел ее фотографию, – сказал Туберский.
– А? – Фенберг временами отключался. – Твоя подружка. Я видел ее фото на камине в гостиной. По ее лицу чувствуется, что она с характером.
– Да, – задумчиво согласился Фенберг.
– Чувствуется ранимость и дикость.
– Да. И прекрасный зад, – напомнил Фенберг.
– Как она в постели? – спросил Туберский.
– Джентльмены об этом не говорят, – сказал Фенберг.
– Ты прав. И как же она в постели?
– Мрачная и злая, – открылся Фенберг.
Братья улыбнулись. Они дышали в ритм. Индеец пел, а Бин Брэс улыбался во сне, завернувшись в спальный мешок, и был похож на грызуна в норке.
– Ты любишь ее?
– Почти.
– Что это значит?
– Почти все время. А это значит, что не люблю.
– Понятно. Фото. Ты все еще любишь Трейси.
– Нет. И да. Можно сказать, что я больше привязан к ней. Нет. Я очень привязан.
Туберский понимающе кивнул. Он услышал Чарли Два Орла, как будто тот только начал петь.
– Ни-йау хи-йау хи-йау хо… ни-йау хи-йау хи-йау хо… – Индеец пел уже три часа не переставая. Монотонное гудение усыпляло Рэймонда и существо, но действовало на нервы Туберскому.
– Ты не прикрутишь громкость? – крикнул он.
– Пусть поет, – сказал Фенберг и наклонился вперед. Он сидел на складном стуле, его плечи опустились, как будто воздух давил на него своим весом.
Что-то происходило в лагере. Казалось, за ними следят, и это ощущение было знакомо Фенбергу. Индеец избегал компании белых людей и существа. Он сидел внутри сложенного из камней круга, спиной ко всем, и пел перед своим маленьким огнем. Время от времени он кидал в огонь маленькую косточку или какой-то порошок, от которого шипело пламя.
– Здесь произойдет что-то страшное. Скоро, – сказал перед этим индеец.
– С девушкой? – не мог не спросить Фенберг.
– Да. И с тобой. И со мной. И с твоим братом. Один умрет. А девушка станет невестой зверя, – предсказал Чарли.
– Я чем-нибудь брошу в него, – предупредил Туберский, хватаясь за бревно.
– Ни-йау хи-йау хи-йау хо-наб…
– Мне надо было любить Митикицкую, – сказал Фенберг. – Надо было встать на свои проклятые колени и благодарить за нее Бога. Я просто не могу забыть свою мертвую жену.
– Трейси?
– Именно ее.
– Элен похожа на нее?
– Выше. И более сумасшедшая.
– Колоритная, – поправил его Туберский.
Что спрятал, то твое.
– Ты не знаешь других мелодий из вашего местного хит-парада? – окликнул Туберский индейца.
Пение продолжалось. Туберский повысил голос на несколько децибел.
– Ты уверен, что должен заниматься именно этим?
Индеец продолжал петь.
– Что он поет? – спросил Фенберг, все еще глядя на пламя.
Туберский внимательно осмотрел лагерь – индеец, монстр, Бин Брэс, его брат в роли Гамлета. Орехи в лесу.
– Он поет о маленьком райском островке, – начал переводить Туберский, – где полуобнаженные девушки танцуют хулу в юбках из травы и весь день играют в волнах океана. Но однажды утром маленькая принцесса Ка-мониа Ка-мониа была печальна, потому что ее любовь…
Туберский замолчал.
Он видел, что брат не в духе.
– Он подходит к той части, где ее брата съедает акула и ее выбирают в качестве жертвы богам вулканов. Дальше, я думаю, тебе будет неинтересно.
Фенберг улыбнулся:
– Да, ты прав.
А индеец все пел:
– Ни-йау хи-йау хи-йау…
Туберский взял бревно и ударил им по дереву рядом с индейцем.
– Трах!
Чарли вздрогнул.
– Пожалуйста. Включи рекламу, – попросил Туберский.
Чарли Два Орла выпрямился, собирая с чувством собственного достоинства свои пожитки. Он почти беззвучно пробормотал что-то не очень деликатное на языке своей матери из племени алликлик о лицах кавказской национальности. Джон и Майк смотрели, как он затаскивает свои вещи в пещеру.
– Это все равно, что слушать многочасовую передачу по сбору средств в индейском варианте, – сказал Туберский, разводя руками.
Они сидели молча.
– Я просыпаюсь каждое утро, – сказал наконец Фенберг. – Иногда кажется, что это реальность, что она лежит рядом со мной. В те минуты совсем раннего утра, когда в комнате еще нет света, я приоткрываю глаза и вижу ее затылок на подушке рядом с моей. Ее светлые волосы спутаны, и видны ключицы. Они похожи на крылья ангелов.
Фенберг улыбнулся при воспоминании:
– Когда мы впервые спали вместе, первый раз были вместе целую ночь, знаешь, я вообще не спал. Я смотрел на нее всю ночь. Я помню, что тогда, глядя на ее спину, я подумал, что в комнату залетел ангел, который слишком устал и не смог долететь до неба.
Фенберг никогда не плакал, ни на похоронах, ни даже когда оставался один. Глаза его становились влажными, и на лице появлялась сдержанная улыбка.
– В самом деле, это бывает приятным. Я всегда буду помнить наше веселье и то хорошее время. Я помню, как принес ребенка домой из больницы и как Трейси качала малыша на крыльце. Она посмотрела на меня, и нам ничего не надо было говорить друг другу. По утрам, еще не совсем проснувшись, я ловлю себя на том, что оставляю ей горячую воду в душе или наливаю еще одну чашку чая. И, знаешь, что интересно? Я прихожу в себя и не выливаю из чашки. Она стоит передо мной, а я не выливаю. Просто удивительно. Как жизнь может быть такой прекрасной сегодня и такой мерзкой на следующий день?
Это заложено в природе трехмерного человека, подумал Туберский. Мечта Адама, добро и зло, прошлое и будущее. Джон не стал ничего говорить.
– Мы крупно поссорились, ты знаешь, в тот последний день?
– Нет, я ничего не знал.
Фенберг выпрямился и кивнул головой.
– У меня даже не было шанса сказать "до свидания". – Фенберг задумчиво закусил губу и замолчал. Джон сидел тихо не в силах посмотреть на брата. Сильный Майкл. Несгибаемый. Надежный. Ответственный. Боль застряла в горле. Туберский чувствовал, как его собственные глаза наполняются слезами сочувствия.
"Господи. Как можно так сильно любить кого-то и в то же время говорить ему такие ужасные вещи?" – хотелось знать Фенбергу.
Люди не могут любить, то есть они не могут любить в течение долгого времени. Этот дар откуда-то извне. Но Туберский не мог сказать этого брату.
– Она хотела помириться со мной, а я просто ушел. Людей надо хлестать кнутом, как лошадей, за их гордость, – сказал Фенберг. Он покачал головой. – Что со мной происходит?
– Ты сходишь с ума. Это совершенно нормально, учитывая все обстоятельства.
– Я всегда умел контролировать себя.
– Это помешательство.
– И я душил Бина.
– Это антиобщественный поступок, но исправимый. Ты извинился.
– Это испугало меня. Я никогда ни на кого так не злился. Никогда. Видит бог, я испугался. Я так разозлился, что мог убить.
Туберский подбросил еще одно полено в огонь и помешал угли. Они хотели сохранить костер как маяк для Митикицкой. Туберский поежился и откинулся назад:
– Ты злился не на Бина. Ты злился на Трейси. Ты пытался порвать ее фотографию.
Фенберг ничего не мог ответить.
– Она живет в моей жизни, – сказал наконец Фенберг устало. – Нет такого дня, чтобы я не подумал о ней. Ни одного дня.
Фенберг засмеялся:
– Я живу с такой болью, что, боюсь, мне придется умереть. И я боюсь, что не умру. Мне встретилась потрясающая девушка, а я совершенно беспомощен. Да поможет мне Бог.
Пожалуйста.
– У Митикицкой будет от меня ребенок, а я не люблю ее. И в то же время, если кто и заслуживает любви, то это Митикицкая. А я вместо этого отталкиваю ее. И я почти придушил друга. – Фенберг посмотрел на Бина. Он завернулся в свой мешок и спал с бессмысленной улыбкой на лице. – Я веду себя, как монстр, а я не хочу этого.
"Монстр, живущий в каждом из нас, тоже не хочет", – подумал Туберский.
– Но я ничего не могу поделать. Я не могу смириться с тем, что так безумно люблю ее.
– Трейси?
– Да. – У Фенберга закружилась голова. Контроль. Управляй своими эмоциями. Внутри все кипело. – Я не могу смириться с тем, что я так безумно люблю ее. Каков приличный срок траура? Год? Два? У меня траур каждый день, и я очень-очень устал.
– Ты хочешь поговорить о той ночи?
– Не могу. Слишком больно.
Туберский понимал его.
Фенберг смотрел в огонь. Лицу было жарко, спине холодно. Кажется, все в природе несовершенно.
– Это было показательно плохое Рождество, – сказал Фенберг, глядя в огонь. – Боже, какие дни. Я слишком много работал. Не знаю. Честно говоря, не знаю, какой у меня был выбор. Ребята были в отпуске. Половина персонала газеты болела. Ты знаешь, как это всегда бывает на Рождество. Это наше самое доходное время, и газета в три раза толще обычных номеров. Я практически жил на зеленом диване в редакции, питался пончиками и пил кофе. Со мной было трудно жить тогда.
Туберский помнил.
– Я пришел домой на несколько часов, чтобы отдохнуть, ребенок начал плакать, а я был как обнаженный нерв. – Фенберг положил подбородок на колени. – И мы завелись на тему "Трейси и ее работа".
Я проводил обычную мужскую линию "моя жена никогда не будет…". Ну, дальше ты знаешь. Я не возражал, чтобы она работала. Вопрос в том, где.
Туберский улыбнулся своим воспоминаниям.
– Она работала на старой заправке фирмы "А & В".
Фенберг кивнул.
– Поджидая машины, она носила ребенка в детском рюкзаке, повешенном у нее на груди. – Фенберг ясно помнил ее в оранжево-коричневой униформе, волосы под шапочкой. Нос краснел от холода, и на руках у нее были теплые варежки. Ребенка это не беспокоило. – Она, видимо, хорошо подрабатывала на чаевых. Она говорила, что могла бы оставлять ребенка с подружками, но ей с ним было веселее, и чаевые были в три раза больше. Самостоятельная женщина.
Фенберг покачал головой. Пламя уменьшилось.
– Мне это надоело. Этот парень, управляющий заправкой. Я даже не помню его имени. Мне как-то доложили, что он щипал Трейси и старался прижать ее на кухне. А с ней всегда был ребенок. Сукин сын. Черт. Это было как плохая история из Чарльза Диккенса. Она хотела, чтобы наше первое совместное Рождество было особенным. – Фенберг засмеялся. – Помнишь, вы спорили как сумасшедшие о реинкарнациях и о жизни?
Туберский заволновался.
– Трейси говорила, что мы и через десять тысяч лет будем друзьями. Однако нам нужно было что-то вещественное, чтобы отметить наше первое Рождество. У нее были свои секреты. – Фенберг глубоко вздохнул и продолжал: – Мы поссорились в то утро перед тем, как я ушел на работу. Из-за ее работы и по прочим мелочам. Это была ссора без особых причин, сплошные глупости. Ребенок начал плакать. Трейси стала кричать мне в ответ. Я вылетел из дома и хлопнул дверью, идиот несчастный.
Еще до свадьбы, когда мы только что помолвились и смотрели друг на друга восторженными глазами, мы договорились, что если когда-нибудь поссоримся, то всегда будем разрешать наши проблемы сразу. Неважно какие, независимо от занятости, даже если мы опаздывали. Мы договаривались, и дело заканчивалось поцелуями. Мы излагали свои аргументы, и, после того как умолкали крики, утихали обиды и исчезало непонимание, все обычно заканчивалось постелью. Этого не было в последний раз. Трейси стояла на пороге. – Фенберг почувствовал, как в горле появился ком. Видение жены с ребенком исчезало. Он моргнул, чтобы вернуть его. – Она смотрела, как я иду к машине, потом окликнула: "Ты не хочешь поцеловать меня?" Я не остановился. Мне даже не хватило обычной вежливости, чтобы просто обернуться. Я бросил: «Позже». – Только позже никогда не наступило.
